Бомбейские чудовища

Глава 4

Следователь Тернов и его помощник Лев Лапочкин возвращаться на службу не торопились: перед беседой с чудовищным флиртовцем не мешало хорошенько обдумать план и стратегию допроса. Да и после гостиничной суматохи хотелось чего-то тихого и спокойного, хотя бы и неспешной поездки по городским улицам в экипаже. Однако чахлое северное солнце не могло совладать с вязкой петербургской сыростью, от нее не спасали ни шинели, ни поднятые воротники, ни суконная полость казенных саней. И, углядев вывеску с накладными металлическими буквами, Павел Миронович сам предложил напарнику зайти в ресторан и перекусить. Велев извозчику ждать, он первый спрыгнул с саней на тротуар.

Поскольку следователь и его помощник были в служебной форме, то знаки почтения устилали им дорогу: и швейцар кланялся в пояс, и в гардеробе со всевозможной ласковостью и бережностью помогли снять верхнюю одежду и галоши, и встретивший у входа в залу метрдотель в полупоклоне передвигался сбоку с льстивой улыбкой, то приотставая на полшага, то забегая вперед.

Стол почетным гостям был предложен самый наивыгоднейший — и для обзора, и для комфорта. Словно из-под земли явились два официанта, скатерть тут же была сменена на накрахмаленную до хруста, метрдотель воркующим голосом принялся выяснять, что будут есть и пить дорогие гости.

Ненужную суету Тернов прервал излишне сурово, попросив метрдотеля обеспечить клиентам в первую очередь покой. И это желание было исполнено с радостью, официанты мгновенно бросились выполнять заказ, бесшумно выныривая из-за колонны с подносами в руках. Лишь изредка являлся метрдотель и застывал в отдалении, проверяя, все ли в порядке.

— Лев Милеевич, — заговорил Тернов, когда под действием живительной влаги из хрустального графинчика руки немного отошли от мороза, — есть ли у вас соображения?

— Признаюсь, испытываю замешательство. От дерзкой наглости убийцы, — хмуро ответил видавший виды дознаватель, озирая окружающее пространство: расставленные в шахматном порядке столы, лампы с цветными абажурами, с полдюжины жующих и пьющих за отдаленными столиками посетителей. — Даже не знаю, о чем его спрашивать. Ведь вопиющий факт налицо. Непонятного много, — кустистые брови его сомкнулись, глазки-буравчики вонзились в сотрапезника, — но больше всего меня тревожит мотив преступления.

— То есть? — не понял Тернов. — Вы полагаете, смерть наступила не от экстаза?

— Может быть, и от него, — помощник с удовольствием подцепил на вилку розовое полукружие маринованного лучка, — но зачем же такие смертельные экстазы задумывать?

— То есть вы полагаете, что развратник из «Флирта» умышленно довел своего любовника до смерти?

— Кто их знает, — уклонился от определенного ответа Лапочкин, — у них там свои страсти кипят, ревность нам непонятная. Может, наш арестант что-то пронюхал об изменах дружка в Казани, вот и захотел отомстить.

Павел Миронович молчал. Он размышлял, вызывать или нет в следственную камеру обольстительную госпожу Май, не единожды ставившую его в неловкие ситуации. С одной стороны, она, по-видимому, к этому делу отношения не имела. А с другой, все-таки замешан ее сотрудник: просочится история в печать, урон репутации журнала неизбежен. И хотя эта мысль вызывала у следователя тайную радость, если не сказать злорадство, все же он, воспитанный в понимании мужского великодушия, ощущал, что такая победа в схватке с красавицей стала бы для него не гордостью, а унижением.

— Вот что, — наконец произнес он, — без помощи Сыромясова нам никак не разобраться. А он в полнейшем беспамятстве. Как воды в рот набрал. В своем ли он уме?

— Будем надеяться, оправится вскоре, душевный кризис случается и у преступников. Особенно по первому разу. Они ведь не всегда понимают, какое потрясение испытывает организм, когда преступает заповедь…

— А может, ключ к разгадке злодеяния — в личности покойника? — отвлекшись от золотистых оливок, задумчиво изрек Тернов. — Надо в Казань запрос послать.

— Сделаем, — ответил Лапочкин, и в голосе его Павлу Мироновичу послышалось что-то тревожное.

Проследив насупленный взгляд помощника, Тернов обнаружил, что в ресторане появились новые посетители.

— На ловца и зверь бежит, — процедил Лапочкин и с несвойственной ему развязностью крикнул на весь зал. — Эй, официант, живо сюда!

Тернов понял маневр помощника: мужчина и женщина в дверях непроизвольно обернулись на крик, на лице мужчины промелькнула мимолетная досада, тотчас же сменившаяся радушной искусственной улыбкой. Аккуратно взяв спутницу под руку, мужчина направился прямо к столу, за которым сидели сыщики. Метрдотель сделал два шажка за ними и замер в ожидании.

— Никуда не скрыться от ока правосудия, — начал еще издалека мужчина, чуть склонив голову к спутнице, миловидной женщине маленького роста, черноволосой, облаченной в струящееся платье. От одного ее вида Павел Миронович ощутил дуновение февральского холода. — Позвольте, уважаемые господа, засвидетельствовать вам свое почтение.

Тернов встал и поклонился.

— Здравствуйте, господин Мурин, — сказал он любезно, — какими судьбами вы в этом непрезентабельном заведении? При ваших-то возможностях?

Журналист многозначительно усмехнулся.

— Теми же судьбами, что и вы, уважаемый Павел Мироныч. Знаете ли, бывают такие темы для бесед, которым публичность противопоказана… Вы меня понимаете?

— Да, понимаю, — смущенно ответил следователь, стараясь не смотреть на муринскую даму, которая холодно и равнодушно взирала на беседующих. — Чем убежище скромнее, тем переговоры удачней. Представьте меня вашей спутнице, Гаврила Кузьмич.

Мурин посерьезнел. Казалось, он не решался назвать имя. Затем, вздохнув, произнес:

— Мадмуазель Буранова, Нина Павловна.

— Тернов, Павел Миронович, судебный следователь, — лаконично отозвался Тернов и прямо взглянул в матово-белое лицо красавицы. Ее надменность и равнодушие странно контрастировали с миниатюрностью и милой округлостью молодых форм и как-то необычно взволновали следователя. Он склонился в смущении и поцеловал руку даме.

Мурин демонстративно вынул из внутреннего кармана часы, взглянул на циферблат:

— Если у Фемиды к нашим скромным персонам вопросов нет, мы сочли бы за честь избавить ваше общество от своего присутствия.

Мадмуазель Буранова с недоумением взглянула на спутника. Тернов рассмеялся:

— Вопрос у меня лишь один: относительно вашего коллеги мсье Сыромясова…

— Дон Мигель у нас более не служит, — не дослушав следователя, ответил Мурин и, сделав знак метрдотелю, добавил: — госпожа Май Сыромясова уволила, он нам не коллега.

С явным облегчением репортер «Флирта» повлек спутницу в другой конец зала. Рядом с ними, помогая выбрать столик, семенил метрдотель.

Павел Миронович не сразу осознал услышанное. А осознав, взглянул на Лапочкина.

— Что скажете, Лев Милеевич?

— Что тут сказать? Мадмуазель Буранова кого-то мне напоминает… Лицо знакомое… Есть еще одно подозрение.

— Какое, не томите!

Однако томиться следователю все же пришлось: официант принес заказанные котлетки из рябчиков, декорированные свежей зеленью и моченой брусникой, деликатно расположил тарелки перед клиентами и почтительно склонил голову с прилизанным пробором набок: не будет ли еще каких приказаний? Только дождавшись, когда официант удалится, Лапочкин снова заговорил:

— Случайно ли здесь они появились? Все-таки в этом факте есть большая странность.

— Да какая там странность! — воскликнул с досадой Тернов. — Конечно, журналисты без конца нам попадаются на пути, но такова их судьба, носятся, как очумелые, по городу, вынюхивают что-то, разведывают…

— Вот именно что вынюхивают, — Лапочкин понизил голос, демонстративно отвернувшись от стола, за который уселись Мурин и его спутница. — Вы, Павел Мироныч, посматривайте за ними, так, искоса, изредка, натурально, чтоб в глаза не бросалось… А я пока буду вам свои соображения излагать.

— У вас появились какие-то соображения? Прямо здесь? — неприятно поразился молодой начальник.

— Есть, Павел Мироныч, возникли. — Помощник выдержал нарочитую паузу, сосредоточенно прожевал кусочек котлетки. — Может ли быть так, что этот Мурин за нами следит?

— Глупости, — с ходу отверг первое соображение Тернов, — он из всех флиртовцев самый вменяемый. Скажу больше: сегодня впервые вижу его с дамой. Раньше даже не задумывался, женат ли он? Слишком он какой-то… не… легкий… Ну, не знаю, как точнее выразиться…

— Понимаю, понимаю, — подхватил Лапочкин, — смысл ясен. А что они сейчас делают?

— Ничего, едят, беседуют… Кажется, Мурин достал из кармана какую-то фотографию, протянул даме…

— Так вот, вы наблюдайте, а я продолжу. Второе соображение. Господин Мурин сведущ в науках. В том числе и в химии. Вполне мог и отравить этого Трусова, мог и морду медвежью изготовить.

— Зачем? — Павел Миронович, на миг забыв о мадмуазель Бурановой, о котлетках из рябчиков, о поданном к ним «Шато-Икеме», с неприкрытым интересом уставился на своего помощника.

Глаза Льва Лапочкина горели, на щеках выступил румянец.

— Не знаю, — честно признался он. — Однако вспомните последний номер их проклятого журнала.

— И чего там? — нелюбезно поторопил помощника следователь.

— Так там же этот Мурин писал о венерологе Самоварове, помните?

— Не помню.

— А я помню! — торжествующе зашипел Лапочкин. — И даже не про самого венеролога, а детали — они-то и есть самое существенное. Там на полу в приемной лежала шкура медведя! Помните?

— Э-э-э, да, было, — в растерянности согласился Тернов, — а не белого ли?

— Неважно. Из белого всегда можно сделать бурого, если с химией знаком. А если шкуру во время погрома подпортили, венеролог мог подарить ее Мурину как сувенир. Кстати, что делают наши голубки?

— Ничего не делают, фотографию мадмуазель положила в ридикюль, теперь пьют и разговаривают.

— А на нас смотрят?

— Вроде нет. Мадмуазель-то точно не смотрит.

— Возможно, маскируют свой интерес показным безразличием. Так часто бывает.

Оба сыщика сосредоточенно предались трапезе, они пережевывали воздушные котлеты с тщательностью, способной убедить любого соглядатая в том, что кроме еды в настоящее время их ничто не волнует. Однако Тернов не выдержал:

— Правильно ли я вас понял, Лев Милеевич? Вы полагаете, Мурин подарил Сыромясову самоваровскую морду белого медведя, перекрашенную в бурый цвет?

— Версия, только версия, — пробормотал искушенный дознаватель, на собственном опыте ведая, как тернист путь к истине.

— По-вашему, Мурин знал о содомитских наклонностях нашего арестанта?

— Не исключено.

— А госпожа Май?

— И госпожа Май знала. Она-то все и придумала.

— Что — все?

Увидев, что миловидные черты начальника исказила недовольная гримаса, Лапочкин поспешил с ответом:

— Всю эту инсценировку, всю эту операцию возмутительную.

— Зачем?

— Дорогой Павел Мироныч, — Лапочкин придал голосу ласковую интонацию, лицу скорбное выражение, — вы не берете в расчет извращенное сознание современных литераторов. Одна писательница из модернистов снялась в мужском костюме: выразила так протест условностям. Если костюм условный, то в следующий раз она за милую душу снимется и без костюма. Так и для флиртовцев: стыд — продукт буржуазного миропонимания. Они все помешаны на двух вещах: на любви и на сногсшибательных материалах, так называемых «бомбах». Ради них готовы на все.

— Это-то я понимаю, но зачем инсценировать, когда в столице и так преступлений хватает!

— А вот и нет, Павел Мироныч! Вот и нет! А тонкости эротических переживаний? А новые пути в искусстве? Наши-то преступления все обычные, неинтересные. А флиртовцам подавай что-нибудь экзотическое, необычное.

— Сегодняшнее безобразие — действительно необычно, — вынужден был согласиться Павел Миронович, бросив беглый взгляд на подтянутого репортера эротического журнала и его обворожительную даму.

— Вот это-то и подозрительно! — внушал ему тем временем старый сыщик. — Такие преступления просто так, от души не совершают. Такое преступление можно только придумать!

Тем временем метрдотель со своего поста заметил, что гости котлетки уже выкушали, и по его знаку к столику подскочил бесшумный официант — убрать ставшие ненужными тарелки, за ним другой с подносом. Проворно составив с подноса серебряные кофейник, сахарницу, фарфоровые чашечки, этот второй деликатно положил на край стола счет. Наконец мельтешение прекратилась, и Павел Миронович смог задать выстраданный в тяжелых размышлениях вопрос:

— А при чем тогда несчастный покойник — мещанин Трусов?

Виртуоз дознания задумался ненадолго.

— Есть две версии. Или он — случайная жертва. Или — с ними в сговоре.

— Как это в сговоре?

— Не знал, что такие забавы до смерти доводят. Хотел заработать.

— Ваши соображения чрезвычайно интересны. Версия любопытная. Но слишком сложная, — охладил пыл сотрудника Павел Миронович.

— Мою версию подкрепляет один занятный фактик, — интригующе добавил Лапочкин. — Нашелся в гостинице человечек знакомый, шепнул: возле места преступления с утра прошел некто в клетчатом с фотографической треногой. Не подослан ли госпожой Май?

— Я этого не знал, — Тернов откинулся на спинку стула и в открытую вперил суровый взор в журналиста и его подругу, — это дело меняет. Недаром я боялся газетчиков.

— Эту версию можно проверить, — воодушевился напарник.

— Что ж, уже горячее. Вызовем госпожу Май вместе с ее фотографом. Предъявим фотографа свидетелям из гостиницы. Если опознают, спросим: откуда знал о преступлении?

— Павел Мироныч, Павел Мироныч! Смотрите, как все хорошо сходится! Тогда ясно и помрачение рассудка Сыромясова. Потеряешь здесь рассудок… Когда станешь убийцей поневоле…

Тернов вздохнул, но не столько от тяжелых раздумий, сколько оттого, что заметил с внезапной грустью: предмет их наблюдения Гаврила Мурин вместе со своей спутницей покидают ресторанный зал.

— А Мурин, значит, все-таки за нами следил, — с горечью констатировал следователь, — уже уходит. Сейчас прямо к госпоже Май направится, доложит: замысел инсценировки раскрыт, видно, Сыромясов во всем признался, потому что вместо дознания в следственной камере господин Тернов с помощником прохлаждаются в ресторане. И что же сделает госпожа Май?

— Госпожа Май приедет выручать своего сотрудника, которого она якобы уволила. Голову даю на отсечение, что это не так.

— Боже мой, Боже мой, — Павел Миронович сцепил пальцы, — такая ослепительная, умная, передовая женщина, и такую шайку сколотила. На все готова, лишь бы подписка на журнал взлетела до заоблачных высот! — Тернов решительно встал.

Оставив деньги с чаевыми на столе, сыщики покинули ресторанный зал. В Окружной суд они ехали в полном молчании, не замечая ни холода, ни начинающейся метели, каждый самостоятельно прикидывал возможные повороты в ходе допроса.

Молча поднялись они на второй этаж, молча прошли по просторному коридору мимо служителей Фемиды в форменных мундирах, мимо свидетелей, маявшихся на скамьях у камер или нервно расхаживающих у дверей в ожидании вызова.

Перед дверью с табличкой «Судебный следователь участка № 3 Казанской части» пока никого не было. В следственной камере сыщики сняли шинели и заняли привычные места: Павел Миронович за массивным, несколько обшарпанным столом, а Лапочкин в отдалении, за столом поменьше, стоявшем перпендикулярно к начальственному.

Боясь потерять боевой настрой, следователь тотчас вызвал дежурного и требовательно заявил:

— Доставьте арестованного Сыромясова.

Пока дежурный ходил за арестованным, Лапочкин вынул новенькую синюю папку и принялся выводить каллиграфическим почерком: «Дело № 234. Нарушение общественной морали, повлекшее за собой смерть». Тернов в ожидании задержанного барабанил пальцами по столешнице.

Ни капли лоска не осталось в фигуре обозревателя мод «Флирта» Дона Мигеля Элегантеса, проходящего по документам как Михаил Иванович Сыромясов, когда он появился в следственной камере. Ватного пальто на нем уже не было, зато поверх исподнего были надеты потертый пиджак и широченные мятые брюки, подобранные из запаса, предназначенного для маскировки агентов. Тернову даже показалось, что Сыромясов стал еще тучнее, чем прежде, — брюхо его колыхалось совершенно неприлично, одутловатое лицо топорщилось седоватой щетиной, кожа на щеках обвисла, губы дрожали.

— Итак, господин Сыромясов, приступим, — заявил Тернов, дождавшись, когда эта куча усядется на стул. — Как вы себя чувствуете?

— Скверно, — прохрипел арестованный. — Голова в тумане, затылок болит.

— Михаил Иваныч, — сказал укоряюще Тернов, — таких афер я от вас не ожидал.

— Виноват, — Сыромясов, блуждая взором по полу, вздохнул. — Я и сам от себя этого не ожидал.

— Что привело вас в гостиницу «Бомбей»?

— Не помню.

— Как вы туда проникли?

— Не помню.

— Как вы оказались в постели с мужчиной?

— Не помню.

— Зачем вы надели на лицо медвежью морду?

— Не помню.

— Куда вы девали свою верхнюю одежду?

— Не помню.

Дознаватель остановился и откинулся на спинку кресла.

— Вы инсценируете потерю памяти, Михаил Иваныч, и, верно, потребуете сейчас медицинского освидетельствования. Но мы вам его не дадим.

— Почему? — робко поднял мутный взор на следователя обозреватель мод.

— Потому что мы прямо сейчас память вам вернем. Чтобы не терять время.

— Я буду очень рад, — промямлил Сыромясов.

— Так вот как было дело. Госпожа Май, задумав «бомбу» в номер, разработала сногсшибательную операцию. В ней были задействованы Мурин, Синеоков, фотограф и вы. Синеоков выписал из Казани содомита Трусова. Вы с фотографом под покровом ночи пробрались в гостиницу с черного хода. Ключи подобрали заранее. Мурин добыл медвежью маску. Фотограф должен был заснять чудовищную оргию. Одного только вы не предусмотрели: что изнеможение сморит вас, а вашего партнера доведет до гибели. Я правильно излагаю события?

Сыромясов смотрел на Тернова остекленевшими глазами. Бесформенный великан, павший так низко, выглядел жалким и несчастным. Следователь, решив, что противник морально сломлен и запираться более не намерен, смягчил тон:

— Я понимаю, Михаил Иваныч, ваше положение. Разумеется, одобрить такую деятельность я не могу, но вижу, что вы человек подневольный. Госпожа Май, видимо, вас шантажировала увольнением, если вы не согласитесь на этот маскарад… Вы не возражаете, если мы проведем с Ольгой Леонардовной очную ставку?

— Нет, не возражаю, — прошелестел Сыромясов.

— И сейчас же пошлем курьера за Синеоковым и фотографом. Как его фамилия?

— Братыкин.

— Вот-вот. Лев Милеевич, запишите. И — бегом к товарищу прокурора с ходатайством на задержание и обыск.

Лапочкин встал и прошествовал к дверям, брезгливо сторонясь допрашиваемого. Тернов же сделал еще один изощренный ход:

— Господин Сыромясов, вы как тонкий ценитель прекрасного, наверно, страдаете от необходимости носить поношенные вещи из чулана старьевщика. Если бы вы оделись в привычный костюм, может быть, ваше самочувствие и ваша память улучшились бы.

— Вы так думаете? — Сыромясов, казалось, впервые обратил внимание на свой наряд и с недоумением обозрел брюки и пиджак.

— Да, я так думаю. Поэтому предлагаю вам позвонить супруге и попросить ее принести приличную одежду. Вот аппарат.

Сыромясов побледнел и не тронулся с места. Он с ужасом смотрел на телефон, затем перевел взгляд на Тернова.

— Ну же, смелее, — подбодрил его следователь. — Давайте позвоню я. Какой у вас номер?

Сыромясов схватился за левую сторону груди и яростно замотал головой.

— Господин следователь! Умоляю! Не говорите ей ничего! Она тоже способна на убийство из ревности!