Бомбейские чудовища

Глава 17

Павел Миронович Тернов, пунцовый, как вареный рак, сидел за своим служебным столом и не смел поднять глаз на письмоводителя. Перед следователем лежала официальная бумага, и в ней было написано: «Данным заявлением подтверждается, что миссис Смит Дарья Эдуардовна находится под защитой британской короны и всякий, кто станет препятствовать проявлению ее гражданских свобод, будет иметь дело с возмездием Ее Величества и Тайного Совета».

Тернову за свой краткий срок службы еще не приходилось видеть таких диковинных бумаг — с золотыми печатями, на тисненой бумаге с водяными знаками. И теперь, ошарашенный документом, на основании которого бесцеремонная госпожа Смит потащила зачем-то в Коломяги Лапочкина, он раздумывал о том, что, возможно, именно его нерешительность избавила Российскую империю от международного дипломатического скандала.

Разумеется, соображения высшего порядка являлись слабым утешением по сравнению с чувством унижения, которое испытывал Павел Миронович и от которого не мог избавиться. Он злился и на вездесущих англичан, и на их чопорную наглую учтивость, и на безропотность Лапочкина, и на свою растерянность.

Но злиться уже не имело смысла. Лапочкин, влекомый нетерпеливой госпожой Смит, покинул здание следственного управления, а он, Тернов, остался наедине со всеми проблемами, и решать их теперь придется в одиночку. Слава Богу, Лев Милеевич успел-таки сообщить начальнику кое-что полезное. Но именно сейчас, когда дорога каждая минута, когда предстояло совершить молниеносный бросок в расследовании умерщвления мещанина Трусова, Лапочкин был бы незаменим. А что получается… Вместо того, чтобы искать автора записки из кармана сыромясовских брюк, Лев Милеевич отправился неизвестно куда с беспокойной старушенцией! Павел Миронович с досады даже хлопнул ладонью по столу.

— Господин Тернов! — подал голос письмоводитель. — В деле имеются показания, заверенные свидетелями вчерашнего преступления. Позвольте мне осмотреть записочку и сличить почерки.

Тернов с благодарностью взглянул на вытянувшегося у столика Тихоныча, кивнул и пододвинул на край стола записку, приглашавшую Сыромясова на ночную оргию в «Бомбей».

Письмоводитель с удовлетворением просеменил к начальственному столу и, осторожно, двумя пальцами, взяв листок, вернулся в свой угол.

Дверь приоткрылась, в проеме возник курьер.

— Ваше высокоблагородие! Ваше поручение выполнено! Куда положить преступный пиджак, полученный в ломбарде?

— Развяжите и положите на диван, рядом с брюками, — велел Тернов.

Он несколько успокоился. Все-таки дело прекрасно движется и без Лапочкина. И чего он вбил себе в голову, что помощник его такой незаменимый? Про потайной ход Тернову известно. Будет установлен и автор записки. Сыромясовская одежда лежит на диване. Жаль, конечно, что результаты вскрытия по-прежнему отсутствуют. Но и так уже немало собралось фактов, способных развязать язык преступнику. Павел Миронович распрямил плечи и сухо распорядился:

— Пусть приведут Сыромясова.

К его удивлению, задержанный предстал перед ним в совершенно преображенном виде: ни затрапезных штанов, ни пиджака из лавки старьевщика на нем уже не было. В дверях стоял настоящий франт, воистину — Дон Элегантес! Брюки Тернов узнал сразу же! Именно их принесла флиртовцу его пассия! Но кто и когда прислал задержанному пиджак? Приталенный, удлиненный, из прекрасного английского трико, черно-серого цвета, с едва заметным рисунком новейшей моды, пиджак совершенно изменил фигуру журналиста — теперь дородный Сыромясов казался подтянутым, барственным. Под пиджаком переливался благородными тонами штучный шелковый жилет, из-под него выглядывала тончайшая рубашка, высокий ворот ее стягивал узенький галстук-самовяз — не какая-нибудь дешевая регата с готовым фабричным узлом, а плотного шелка, в неяркий мелкий рисунок, в тон костюму, с нарочито-скромной золотой булавкой с жемчужной головкой. Ступни арестованного облегали превосходные ботинки, в руках он держал перчатки. И все это великолепие было щедро орошено дорогущим парфюмом, — волна сладкого, умопомрачительно волнующего аромата надвинулась на Тернова. Павел Миронович даже встал и приоткрыл рот.

— Господин Сыромясов, хрипло предложил Тернов, — прошу вас, проходите и присаживайтесь.

Сыромясов не заставил себя упрашивать. Он прошествовал к указанному стулу и сел, картинно закинув ногу на ногу. Затем достал из кармана массивный серебряный портсигар, нажал рубиновую шишечку, после чего послышался мелодичный щелчок, портсигар раскрылся, и дон Мигель вальяжным жестом извлек из него сигару.

— Вижу, пребывание в нашей камере предварительного заключения не лишает вас привычных радостей жизни, — справившись с первоначальной оторопью и опускаясь в служебное кресло, язвительно констатировал следователь.

— Вы позволите? — Сыромясов, не глядя в глаза собеседнику, выразительно взмахнул кистью руки, меж холеными пальцами которой была небрежно зажата сигара.

— Разумеется, — еще язвительнее ответил Тернов, — прошу вас быть как дома. Вы ни в чем не испытываете стеснений?

— Благодарю вас, я доволен всем, — Сыромясов надменно заколыхал двойным подбородком, — никогда еще так приятно не проводил время. Столько почтения, уважения, учтивости, готовности услужить…

— Я рад за вас, — скривился, не выдержав, Тернов, — но должен вас предупредить, что каторга — менее комфортное место.

Дон Мигель Элегантес передернул плечами, невозмутимо манипулируя серебряным ножичком для обрезания кончика сигары. Тернов сделал знак письмоводителю, и тот поспешно положил на стол начальнику уже изученную записку и лист из протокола.

— Итак, продолжим, если вы не возражаете, — произнес ледяным тоном Тернов. — В наше распоряжение попала записка, адресованная вам. Кто ее писал?

— Позвольте взглянуть.

— С превеликим удовольствием.

Павел Миронович точно рассчитанным, страшным своей медлительностью движением поднес записку к лицу задержанного. Однако из рук ее не выпускал. Напрягшись, как кошка перед прыжком, он готов был при малейшем подозрительном шевелении тотчас отдернуть записку.

Дон Мигель Элегантес с минуту безразлично бегал глазами по расплывшемуся тексту. Наконец, отвернувшись, вымолвил:

— Эта записка адресована не мне. Я ее никогда не видел. И имени моего здесь нет.

Павел Миронович, убрав важную улику на безопасное расстояние от преступника, прищурил светлые глаза, губы под пшеничными усиками растянулись в недобрую усмешку.

— Имени действительно нет, это вы правильно говорите, и я восхищаюсь вашим самообладанием. Однако записка извлечена из кармана ваших брюк. Вон они лежат на диване. Узнаете?

Следователь, подавшись вперед, не спускал испытующего взора с лица допрашиваемого. Сыромясов через плечо покосился на диван.

— Брюки не мои, и пиджак тоже.

— Очень интересно, — Павел Миронович расслабился, откинулся на спинку кресла. — Вы еще не забыли, что были арестованы в нижнем белье?

— Не забыл.

— Тогда где же находилась ваша верхняя одежда?

— Дома. Ну и в других местах.

— То есть там, где проживает ваша пассия, — подсказал Тернов, отметив про себя, что подозреваемый забыл зажечь сигару.

— В этом ничего преступного нет.

— Согласен. Однако преступное есть, и вы знаете в чем.

— Заявляю и прошу запротоколировать: никакого сговора в редакции журнала «Флирт» для получения сенсационного материала не было. Я уважаю наше издание.

Сыромясов приосанился, надул губы.

— Ваше? Но вы ведь там больше не работаете.

— Как это не работаю? — выкатил глаза обозреватель мод.

— Очень просто. Вы уволены. Так сказал мне господин Мурин, а ваш конторщик Данила подтвердил.

— Они лгут.

— С какой целью?

Сыромясов задумался.

Тернов смотрел на популярного обозревателя мод — бывшего обозревателя! — с нарастающим нетерпением. Впрочем, иногда следователь опускал взор на стол, где рядом с запиской лежал лист из протокола дознания, подписанный фамилией Забродин. Почерки на обеих бумагах, действительно, в некотором роде совпадали: буква «б» имела прямой хвостик. Павел Миронович с трудом припомнил, что человек с такой фамилией жил в «Бомбее» и приехал в тот же вечер, что и покойный Трусов. Но если именно Забродин писал записку Сыромясову, то дон Мигель должен быть с ним знаком!

— Кстати, Михаил Иваныч, — Тернов зашел с другой стороны, — прошу вас вернуть листы писчей бумаги, что мы вам выдавали. Надеюсь, ваши показания помогут нам быстрее установить истину.

Дон Мигель Элегантес непонимающе заморгал. Кажется, он испытывал некоторое смущение.

— Вы написали признательные показания? — следователь усилил напор.

— Разумеется, нет.

— Что все это значит? — возмутившись, Павел Миронович, тем не менее, осознавал, что гнев его несоразмерен пустяшности события. — Куда вы употребили казенную бумагу?

Сыромясов молчал, разминая пальцами так и не зажженную сигару. Тернов отвел взгляд от задержанного, скользнул глазами по письмоводителю: внимательно следящий за беседой письмоводитель вид имел почему-то несколько смущенный. Уж не манерой ли молодого начальника вести допрос?

— Михаил Иваныч! — рявкнул следователь, разозлившийся уже по-настоящему. — Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с господином Забродиным?

Сыромясов отшатнулся и побледнел. Губы его задрожали.

— Так вот каковы методы допросов в ваших застенках! — обиженно воскликнул он. — Мало того, что вы пытаетесь меня морально сломить, уничтожить, утверждая, что я более не являюсь сотрудником журнала «Флирт»! Так еще приписываете мне знакомство с каким-то проходимцем!

Тернов побагровел.

— Но записка эта писана рукой Забродина! И это яснее ясного даже без графологической экспертизы! А вы нагло отпираетесь!

— Не знаю я никакого Забродина! — упрямился флиртовец. — И брюки эти не мои.

— Отлично. Сейчас мы все быстро решим.

Павел Миронович обернулся к письмоводителю и непререкаемым тоном велел:

— Хрисанф Тихоныч, пошлите агента в «Бомбей», пусть доставит на очную ставку Забродина. Затем — велите разыскать и доставить сюда госпожу Май, пусть она лично подтвердит увольнение своего сотрудника, если господин Сыромясов не верит моим словам. Ну а я тем временем позвоню госпоже Сыромясовой. Надеюсь, она сможет опознать брюки своего собственного мужа.

Письмоводитель, энергично кивая и пятясь, выскользнул в дверь, и в следственной камере повисла тишина. Бледный Сыромясов смотрел на Тернова остановившимся взором. В глубине этого взора вспыхивали крохотные искорки, по которым следователь определил, что в мозгу лощеного негодяя идет судорожный анализ. В какой-то миг следователь даже поймал себя на мысли, что ожидает от обозревателя мод чистосердечного признания. Но время текло, а Сыромясов все не размыкал уст. Для ускорения процесса Тернов протянул руку к телефонному аппарату. Но телефон зазвонил сам.

Павел Миронович снял с рычага трубку. Телефонистка прощебетала, что с ним будет говорить товарищ прокурора. Следователь, раздосадованный тем, что звонок раздался в самый неподходящий момент и нарушил ход дознания, обещавшего уже через пять минут быть законченным, увидел явное облегчение на лице Сыромясова — судьба давала ему передышку.

— Следователь Тернов слушает!

— Дорогой Павел Миронович! — показная учтивость не обманула молодого сыщика, в голосе собеседника он расслышал железные нотки. — Я хотел бы облегчить вашу участь и несколько упростить ход дознания. Я только что подписал постановление об изменении меры пресечения подследственному Сыромясову. Бумагу отправляю с курьером вам. Так что подготовьте документы на освобождение задержанного. Разумеется, под подписку. И разумеется, с незамедлительным установлением надзора.

— А-а-а… на каком основании вы… — начал было Тернов.

— Мы приняли во внимание ходатайство князя Семихолмского. Остальное вам станет ясно в дальнейшем.

Товарищ прокурора положил трубку на своем конце провода, а Тернов на своем и еще долго смотрел на черную мембрану, тупо барабаня по столешнице пальцами. Затем он нажал на кнопку звонка, и в дверях появился дежурный надзиратель.

— Голубчик, — хрипло обратился к нему Тернов, избегая встречаться взглядом с доном Мигелем, — отведите задержанного в камеру.

Сыромясов охотно поднялся и двинулся к дверям.

Теперь, когда Тернов остался один, он мог дать волю своему гневу. Павел Миронович вскочил и забегал по кабинету. Он заламывал руки, он воздевал сжатые кулаки к потолку. Он чувствовал себя оскорбленным до глубины души. Какое право имел какой-то князь Семихолмский вмешиваться в ход расследования?! И почему это князь так хлопочет о судьбе журналиста из «Флирта»? И почему так благоволит к убийце товарищ прокурора? Весь мир в этот момент казался молодому следователю состоящим из половых извращенцев, солидарных в своих преступных деяниях! Он знал, что уже через полчаса Сыромясов будет гулять на свободе, ибо кабинет товарища прокурора находился не так уж далеко от присутственного места Тернова. А для оформления подписки много времени не требуется. Эх, как сейчас пригодился бы Лапочкин! Старик наверняка объяснил бы ему, что все это значит! Но Лапочкин неизвестно где, ублажает, видите ли, миссис Смит, и выплеснуть клокочущее негодование и раздражение — абсолютно не на кого!

— Господин Тернов, позвольте доложить…

Следователь и не заметил, как на пороге возник письмоводитель, он вообще забыл о его существовании. Что и немудрено — все поручения потеряли всяческий смысл. Никаких очных ставок провести не получится!

— Господин Тернов, господин Тернов, — не сдержался и передразнил бедного служаку следователь. — Что вы все юлите да глаза прячете? Никаких докладов слушать не желаю! Шагом марш сюда!

Письмоводитель, заметно струхнувший, двинулся, однако, от дверей к начальнику.

— Что все это значит? Почему я должен отпустить на свободу задержанного? Вы что-то знаете? — негодовал тот.

— Нет, ваше высокоблагородие, впервые об этом слышу.

— Вы лжете! — следователь топнул ногой. — Вы что-то от меня скрываете. По вашему лицу вижу! Признавайтесь, что происходит за моей спиной?!

— Я ничего не знаю!

— Тогда объясните мне, кто сообщил князю Семихолмскому, что нами задержан этот жирный флиртовец?

Письмоводитель, повидавший на своем веку многих начальников и уже успевший изучить новенького, понял, что не на шутку разгневанный Тернов нуждается в подсказке. А так как Лапочкин отсутствовал, приходилось брать удар на себя. Старый служака пожевал губами, тяжело вздохнул.

— У меня появилась версия, — осторожно завел он, — но вы будете сердиться, если я выскажу ее…

— Почему это, черт побери, я буду сердиться? — возмутился Тернов. — За кого вы меня принимаете? Я что — сатрап какой-нибудь? Или мои либеральные убеждения вам не известны?

— Так-то оно так, — промямлил письмоводитель, — но норов у вас горячий, боюсь гнева вашего…

— Хватит, дорогой Хрисанф Тихоныч, не мотайте душу, говорите, — Павел Миронович в порыве либерализма даже положил дружески руку на плечо подчиненного. — Обещаю сосчитать до ста, прежде чем слово молвлю в ответ.

Письмоводитель еще раз вздохнул и покаянным тоном начал:

— Видите ли, господин следователь, вчера в ваше отсутствие задержанный выпросил у вашего помощника Лапочкина писчую бумагу. Как и господин Лапочкин, я рассчитывал, что мы уже сегодня получим признательные показания. Но когда я уходил, встретил надзирателя Баранова, он похвастался: мол, господин Сыромясов на бумаге рисует модели женских платьев, а один такой рисунок даже подарил ему для супруги. Я-то решил, профессиональная привычка в задержанном говорит, либо спасается, мерзавец, после грехопадения от потери рассудка. Каюсь, не придал сему факту большого значения. А сегодня утром у меня появилось подозрение.

— Утром? — Тернов отстранился от подчиненного и обвел его ледяным взором. — И вы весь день молчали? Что за подозрения?

Письмоводитель помялся, отвел глаза.

— Да ведь вы все сами знаете. Вы супруге-то господина Сыромясова не сообщили об аресте ее мужа. А его любовница принесла только брюки для своего Мишутки. Откуда ж появились другие одежды и деликатесы? Кто их с утра пораньше и весь день посылал арестованному?

— Кто? — недоуменно повторил Тернов.

— Вот это и есть главное подозрение, — хихикнул письмоводитель. — Кто мог знать, что он сидит в нашей камере? Кто присылал арестованному пиджак, галстук, дорогой одеколон, штиблеты, клубничное мороженое и сигары? Причем, заметьте, не в одной посылке, а в нескольких?

Тернов в полном недоумении смотрел на письмо-водителя. Потом очнулся.

— А при чем здесь князь Семихолмский?

— Ни при чем, — уверенно заявил письмоводитель. — И господин Сыромясов вовсе не потерял рассудок от переживаний по поводу случившегося. Преступник хладнокровно задумал и осуществил на наших глазах — прямо в пекле правосудия! — хитроумную операцию.

— Вы меня пугаете, друг мой, — упавшим голосом прошептал деморализованный Павел Миронович.

— Ничего страшного, ничего страшного, — заторопился верный Тихоныч, — все невинно и в рамках закона. Господин Сыромясов на листах писчей бумаги рисовал модели парижских мод и соблазнял ими наших служащих. Дело выглядело примерно так: надзиратель Баранов похвастался полученным рисунком перед сослуживцами — курьерами, дежурными офицерами, агентами, канцеляристами, экспертами. Те рассказали вечером своим женам, какая у них под боком сидит звезда, и жены их пожелали тоже получить модели парижских платьев из рук самого Дона Элегантеса! Да и подружкам рассказали. Вы, Павел Миронович, человек неженатый, — хитро прищурился старик, — не знаете еще, как жены мужьями крутят. За рисуночки для супружиц наших сослуживцев задержанный получил плату необходимыми ему вещами.

— И… даже товарищ прокурора? — пораженный нарисованной картиной Тернов начал заикаться.

Письмоводитель опустил глаза и вздохнул.

— И… князь Семихолмский?

— Их жены вместе учились в Смольном, кажется, — робко прошелестел письмоводитель.

Тернов вернулся к своему столу, сел на место и решительно взял в руки перо.

— Бред, полный бред, — заявил он твердо, отгоняя некстати явившийся образ плачущей Лялечки, — не может быть. Это полный цинизм и нравственное падение.

— Согласен, — покорно закивал служака.

— Но вы все-таки вызовите немедленно ко мне надзирателя Баранова! Если он во всем сознается, я сию же минуту напишу рапорт министру!

Письмоводитель уже собрался выполнять указание начальника, как дверь открылась, и на пороге появился дежурный офицер с бумагой в руках.

— Ваше высокоблагородие, — вошедший щелкнул каблуками и вытянулся в струнку, — только что поступило донесение от агента от дома Синеокова. Я записал телефонное сообщение. Изволите взглянуть?

Тернов властно протянул руку, проследил за четкими шагами офицера и уже через мгновение читал каллиграфические строки, которые осмыслить сразу не смог:

«Два часа пополудни к дому, где проживает господин Синеоков, подъехали сани, в них сидели трое господ. Один из них — с фотографическим аппаратом. По словам дворника, господа поднялись в квартиру поднадзорного. В три часа пополудни к дому подъехали сани, из них вышли мужчина и женщина. По словам дворника, они также поднялись в квартиру поднадзорного. Мужчина дворнику неизвестен. А женщина, по его словам, — переодетый в женское платье господин Синеоков».