Человек в маске

Глава XXXII Похищение бумажника

Обе сестры, Роза и Мина, были в платьях одинакового фасона. Прекрасно сшитые черные шелковые кофточки имели кружевные прорези на груди и плечах. Из-под легкой, сквозной ткани кружева соблазнительно светилось молодое молочно-белое тело. В комнате сразу запахло какими-то сильными, кружащими голову духами.

— Ну-с, познакомьтесь, господа! — засуетился Гудович. — Это вот мой приятель, богатый золотопромышленник Савелий Петрович Бесшумных. Роза и Мина — наши очаровательные сестрицы! Прошу любить да жаловать.

Последовал обмен рукопожатий. Когда маленькая, холодная ручка Розочки прикоснулась к широкой, мозолистой ладони таежника, последний на несколько мгновений задержал ее, пожимая так осторожно, точно боялся раздавить хрупкие пальчики.

— Ну, что же, Филатовна! — крикнул Гудович. — Когда же ты подашь шампанского?

— Несу, батюшка, несу! — отвечала старуха, появляясь из прихожей с подносом в руках.

Кроме шампансокго, были поданы фрукты: апельсины и виноград. Бесшумных вскоре освоился со своим новым положением. Роль сибиряка-золотопромышленника, не знающего счету деньгам, вполне подходила к его широкой натуре. Бесшумных принадлежал к числу таких людей, которые, не задумываясь, ставят последнюю копейку ребром. В молодости он покучивал часто и шибко, успел порастранжирить тот небольшой капиталец, который достался ему от отца. Все это создало Савелию Петровичу в минусинской тайге весьма нелестную репутацию. Теперь, когда неожиданное открытие сулило ему колоссальные барыши, стоя, так сказать, на пороге богатства, Савелий Петрович развернулся вовсю. Сюда, в Томск, он привез около двух тысяч рублей. Это были деньги, вырученные им от продажи нескольких фунтов золота, взятого из открытой жилы.

Беспечный по своей натуре, не заботившийся о завтрашнем дне, Савелий Петрович не жалел денег. В гостинице заплатил за шампанское что-то около полутора сот рублей и здесь, на квартире сестер, тоже не прочь был оставить сотню-другую. Сестрицы наши в чаянии щедрого вознаграждения наперебой старались занять богатого гостя. Были пущены в ход все цриемы тонкого кокетства. Смелые, вызывающие позы, красноречивые взгляды, увлекательный язык недомолвок, вольных жестов и таинственных, многообещающих улыбок — все это было пущено в ход с целью расшевелить, разжечь загулявшего приискателя. Были выпиты вторая и третья бутылки. Девушки раскраснелись, оживились, отчего стали еще интереснее.

— Ну и голова, черт его подери! Пьет и хоть бы в одном главу заметно было, — внутренне злился Гудович, начиная бояться, что ему не удастся подпоить Бесшумных до требуемого предела. — Тут сам, пожалуй, скорее напьешься, чем его споишь.

— Ну, девочки, нажимайте педаль! — обратился Гудович к Розе, которая в это время очищала апельсин.

— Может быть, вам спеть, господа? Стасик, принесите гитару, она там, у меня в спальной.

— Великолепное дело, барышня, — встрепенулся Бесшумных. — Лучше и придумать нельзя. Больно я охотник песни слушать, да и сам когда-то певал, люди говорят, неплохо. Спойте, барышня, спойте.

В руках Розочки появилась гитара, услужливо принесенная Гудовичем. Девушка взяла несколько вступительных аккордов, пробуя строй гитары.

— Что же вам спеть? — спросила она.

— Ну, это уж предоставляем на ваше усмотрение, — заметил Гудович, подливая в стакан Савелию Петровичу шампанского.

Розочка запела известный цыганский романс «Не уходи, побудь со мною».

Голосок у нее был небольшой, но довольно приятный, и владела она им умело. В этом сказывались частые посещения шантана, на эстраде которого нередко исполняют этот романс.

— Важно, барышня, поете! Славный у вас голосок! — похвалил импровизированную певицу Савелий Петрович. — По нашим таежным палестинам песен не услышишь. У нас там все простое поют, «Хаз-Булата», а то еще «Ничего мне на свете не надо» — простые песни.

— Спойте нам что-нибудь из ваших приисковых песен, — обратилась Розочка, протягивая гитару.

— А и то. Разве спеть? Тряхнуть стариной? Была, не была — повидалась! Только уж не обессудьте плохой песней. Голосу у меня противу прежнего и половины нет. Уходили парня матушка, да Дочка, да холодная таежная водица. Годков этак десяток назад взять, так первый песельник по всей округе был. Как затяну, бывало, проголосную, так со всего стана девушки сбегутся слушать. Эх, прошло времечко!

Савелий Петрович взял гитару, привычной рукой попробовал колки и заиграл. Играл он артистически, с сердечной теплотой и выразительностью, разнообразя мотив неожиданными и красивыми вариациями.

— «Вдоль по улице метелица метет. За-а-а метелицей мой миленький идет», — казалось, выговаривала гитара.

— Ах, это прелестно, какая восхитительная вещь! Вы так прекрасно играете! — восхищались сестры.

— У вас положительно громадный талант, Савелий Петрович! — подхватил Гудович, наполняя стаканы. — Предлагаю выпить за ваше здоровье.

Польщенный похвалами, не подозревающий никакой опасности, Бесшумных не заставил себя просить и залпом осушил свой стакан. Вино мало-помалу начинало сказываться и на его крепком организме. Видно было, что еще немного, и совсем затуманится буйная головушка. Заметив это, Гудович подмигнул Мине, и та перешла к решительным действиям. Ловким и гибким движением она прижала свою пышную грудь к широкому плечу Савелия Петровича и тихо, вкрадчиво прошептала ему:

— Дорогой мой, может быть, вы хотите отдохнуть?

— У меня кружится голова. Здесь так жарко и душно, — пробормотал Бесшумных.

Мина, не говоря ни слова, просунула руку под его локоть и позвала его за собой молчаливым и властным жестом.

Часа два спустя в этом тайном приюте дорогого и утонченного разврата было темно и тихо. Гудович в ожидании, пока его спутник уснет крепким сном, не раздеваясь прилег на диван в гостиной и слегка задремал. Его разбудило прикосновение женской руки. Мина, босоногая, в одной ночной рубашке, с распущенными волосами, теребила его за плечо, стараясь разбудить.

— А? Что? — встрепенулся Гудович. И сейчас же сообразив положение вещей, понизил голос до шепота.

— Что? Спит?

— Спит, как мертвый.

Гудович быстро скинул штиблеты и осторожно, на цыпочках прокрался вслед за Миной в спальню. Увернутая лампа под голубым абажуром давала неясный полусвет, достаточный, однако, для того, чтобы наш ловкий авантюрист мог выполнить свой план.

— Куда он бумажник засунул? Ты видела? — прошептал Гудович.

Убедившись, что ни в пиджаке, ни в поддевке, ни в шароварах бумажника нет, Гудович молча посмотрел на Мину.

— Под подушкой, — еле заметным движением губ ответила Мина.

Гудович сделал еще несколько шагов и остановился, прислушиваясь к ровному, тяжелому дыханию спящего. Медлить было нельзя. Осторожно, затаив дух, Гудович протянул руку под подушку и медленно, боясь произвести резкое движение, старался нащупать вожделенный бумажник. Наконец, это ему удалось. Тогда, цепко ухватившись двумя пальцами за уголок бумажника, он ловким, быстрым движением вытащил бумажник из-под подушки. Схватив свою драгоценную добычу, Гудович поспешил ретироваться из спальни. Пережитое волнение было так велико, что на лбу у него выступили капельки холодного пота, а сердце билось, как подстреленная птица. Он зажег в гостиной лампу, дрожащими руками раскрыл бумажник и стал рассматривать его содержимое. Но увы! Того, что он искал, здесь не было! В бумажнике оказались деньги — рублей около полутора тысяч, паспорт Савелия Петровича и еще кой-какие бумаги, но ничего такого, что могло бы иметь хоть некоторое отношение к открытию золотосодержащей жилы, сделанному Бесшумных. Ни одной цифры, ни одной буквы, могущих пролить свет на местонахождение колоссальных рудных богатств.

— Ведь должна, черт побери, быть у него какая-нибудь запись, какой-нибудь план местности! — внутренне бесился Гудович.

Сложив все, что было в бумажнике, обратно в таком же порядке, Гудович передал бумажник Мине:

— Сунь потихоньку опять под подушку! Сотняшку-другую, впрочем, можешь себе взять. Да, смотри, держи у меня язык за зубами.

Гудович был настолько раздосадован неудачей своего предприятия, что даже не захотел ночевать и поспешил домой. Дома его ждала новая неприятность.