Чернее ночи

ГЛАВА 37

Герасимов несомненно передавал мнение Столыпина Азефу, и это, конечно же, тешило самолюбие Евгения Филипповича, способствуя его самоутверждению, то есть тому, чему была посвящена вся его жизнь с ранних лет.

Осенью 1906 года в Финляндии (на Иматре) собрались члены ЦК ПСР Павел Крафт, Марк Натансон, Панкратов, Чернов, Слетов и Азеф. На обсуждение был поставлен вопрос о работе Боевой Организации. Азеф старался убедить присутствовавших в том, что Боевая Организация переживает кризис, что методы, которыми она действует, устарели и хорошо изучены полицией, словом, центральный террор необходимо приостановить, чтобы перестроить всю работу па каких-то новых началах — на каких, пока неизвестно. По его требованию в ЦК было расширено представительство Боевой Организации — введен Савинков.

Примерно через месяц там же, в отеле «Туристен», хозяин которого Уго Серениус был всеми признанный «симпатик» ПСР, состоялось совещание почти двух десятков боевиков, которых Азеф и Савинков подбивали уйти в коллективную отставку в знак протеста против негативного отношения ЦК к БО.

«Сначала устами Азефа, а затем в ряде речей Савинкова боевики представили ЦК свои соображения о невозможности дальнейшей работы, — вспоминал об этом событии Аргунов. — Мотивы были следующие. Методы, применявшиеся до сих пор в боевой деятельности, устарели.

Правительство хорошо изучило все приемы слежения террористов, этого главного базиса наших предприятий, и соответственно этому создало свой защитный аппарат. Негодность старых методов стала очевидной после систематических неудач весны и осени 1906 года, и особенно на деле после Столыпина».

Аргунов имел в виду главным образом неудачи при постановке покушения на Столыпина, ибо 13 августа 1906 года эсерами был все же убит на платформе станции «Новый Петергоф» командир лейб-гвардии Семеновского полка свиты Его Величества генерал-майор Мин, а несколько позже совершено покушение на Дубасова.

От имени БО выступал в основном Савинков, два-три боевика получили возможность поддержать его. Азеф, как всегда, «был не словоохотлив». Отметил Аргунов и замкнутость, корпоративность БО, ее «враждебность партии».

В такой ситуации Центральному комитету ничего не оставалось, как распустить Боевую Организацию, возглавляемую Азефом и Савинковым. Взамен ее было решено создать два боевых отряда. Во главе одного Штифтарь (Зильберберг), во главе другого Белла (Эсфирь Лапина). Оба отряда базировались в Петербурге и должны были выполнять террористические задачи, поставленные перед ними ЦК ПСР.

Вот тут-то, как сообщает Аргунов, «появилась на нашем горизонте скромная фигура Карла Трауберга».

Этот человек был прямой противоположностью «генералу БО». Он был скромен и честен, глубоко порядочен и действительно беззаветно предан делу революции. Латыш, активный участник восстания на Балтике в 1905 году, был в свое время письмоводителем судебного следователя. После поражения революции бежал в Петербург и к началу ноября 1906 года организовал собственную боевую группу, которую затем и предложил в распоряжение ЦК ПСР. В отличие от боевиков Азефа, это были настоящие бессребреники.

В группе Карла (Альберта Давидовича Трауберга), как отмечал Аргунов, ведавший, кстати, партийной кассой, действовал «принцип не солдатской дисциплины, а свободного подчинения, причем единоличного, как исключение и как общее правило — коллективного».

Не признавали в отряде Карла и мотовства партийных денег вопреки утверждениям Азефа, что «широкая жизнь — хорошее конспиративное прикрытие». В группе не возмущались, когда ее поставили под контроль Северного областного комитета ПСР и посадили на мизерную субсидию — 200—300 рублей в месяц.

Группа Карла сразу же перешла на другую, чем у боевиков Азефа, тактику. «Извозчики» и «разносчики» ушли в прошлое. Операции теперь готовились путем кропотливого собирания косвенных разведывательных данных и использованием «симпатиков» в кругах, близких к намеченному объекту покушения. Новым было в тактике Карла и нанесение молниеносных коротких ударов: отряд базировался в Финляндии и действительно был «летучим»: быстрое прибытие в Петербург из-за границы, нанесение удара и мгновенный отход на базы в Финляндии.

За короткий срок отряд Карла провел несколько удачных операций против видных представителей властей. В его планы входило покушение на министра юстиции Щегловитова, начальника главного тюремного управления Максимовского, петербургского градоначальника Драчевского, московского генерал-губернатора Гершельмана.

Планировался даже взрыв во время заседания Государственного совета.

И это в то время, когда акции отрядов Штифтаря и «товарища Беллы» срывались одна из другой благодаря предупреждениям, поступившим Герасимову от Азефа.

Личные отношения Герасимова и Азефа продолжали улучшаться и крепнуть. Доверие Герасимова к Евгению Филипповичу дошло до того, что он сообщил ему (единственному!) адрес своей конспиративной квартиры и разрешил являться туда без предупреждения. Повышение жалования до тысячи рублей в месяц также способствовало этой «дружбе».

«Я посоветовал ему это жалование не тратить, — вспоминал потом Герасимов, — он ведь получал деньги на жизнь от партии, а все целиком класть в банк на текущий счет. Азеф последовал этому совету и составил завещание, хранившееся у меня, согласно которому все эти деньги в случае его смерти должны быть пересланы его жене».

Зная, что на содержание боевиков ЦК ПСР денег не жалел, Герасимов настоятельно советовал Азефу не стесняться в отношении партийной кассы, логично считая, что, разоряя эту кассу, Азеф помогает полиции бороться против эсеров.

«Впрочем, — вспоминает Герасимов, — я скоро убедился, что Азеф в этих моих советах не нуждался. Этим он занимался и до свидания со мною».

Да, действительно Азеф греб из партийной кассы столько, что кассиры и ведавший ею Аргунов даже стали потихоньку ворчать. Но это лишь давало Азефу повод лишний раз заявить, что ЦК ПСР притесняет боевиков и срывает их работу.

Интересно, что, когда в Чарджоу (Туркестан) эсеры в результате удачной экспроприации захватили 300 тысяч рублей, 100 тысяч по требованию Азефа были выделены в его личное распоряжение на «боевую работу».

Однако удачные террористические акции портили кровь и Герасимову, и Азефу. После того же, как отколовшаяся от ПСР группа эсеров-максималистов совершила в августе 1906 года неудавшееся покушение на Столыпина, положение Азефа как ценнейшего и самого высокооплачиваемого агента не только пошатнулось, по и оказалось под прямой угрозой. Все его сведения о политическом положении в ПСР и в революционных кругах оказались обесцененными новыми волнами террора. Азеф понимал, что Герасимов и Департамент опять могут вспомнить свои подозрения в двойной игре. Суровое предупреждение — «честная работа или виселица» — то и дело вспоминалось ему, вызывая панический страх и отчаяние. О том, что эсеры-максималисты должны совершить на Столыпина покушение в середине августа, Азеф знал, но Герасимова предупредить и не подумал.

«...B августе, в день взрыва дачи Столыпина, — говорится в воспоминаниях Валентины Поповой, работавшей в динамитной мастерской в Финляндии, — неожиданно к вечеру к нам приехал Иван Николаевич. Он был очень взволнован, таким я еще не видела его. Не только взволнован, но подавлен и растерян. Сидел молча, нервно перелистывал железнодорожный указатель. Хотел ночевать, но потом раздумал и ушел на станцию».

Азефу было отчего быть подавленным и растерянным. С самого начала возобновления террора он знал каждую деталь готовившихся операций, особенно всего того, что было связано с «походом против Столыпина». Кое-что он сообщал Герасимову, кое о чем умалчивал, как о «мелочах», например, о подготовке убийства адмирала Чухнина. Но самое главное было в том, что совместно с Герасимовым он разработал простой, но надежный план нейтрализации боевиков. Так, в «походе Столыпина» им были выданы Герасимову все участники боевой группы. Но с одобрения Столыпина аресты произведены не были. Боевикам, действовавшим по-старому и проводившим наблюдение за Столыпиным с помощью все тех же «извозчиков» и «разносчиков», позволяли до определенного момента «работать» спокойно, но потом, когда они, как им казалось, уже приближались к завершающему этану «работы», пускались «брандеры», боевики спугивались, разбегались и после стольких напрасно затраченных усилий все приходилось начинать сначала. Так повторялось раз за разом и вело, в конце концов, к деморализации боевого отряда: его члены теряли веру и в себя, и в то, что им удастся обмануть вездесущую полицию. Это укрепляло и авторитет Азефа, предупреждавшего, что с покушением на Столыпина ничего не получится, пока террор не будет полностью перестроен.

Столыпин лично одобрил эту «игру с БО» и был спокоен, оберегаемый Герасимовым и высоко ценимым им Азефом. И вдруг... эти несчастные самоубийцы эсеры-максималисты врываются среди бела дня на дачу Столыпина и взрываются, уничтожив при этом множества посетителей министра и случайно оставив целым и невредимым лишь его самого!

В такой ситуации инженер Раскин решил прежде всего доказать Герасимову и Столыпину, что он не ведет двойной игры и о предстоявшем выступлении максималистов заранее не знал.

Не любивший и не умевший составлять какие-либо документы, декларации и т. п., на этот раз он лично подготовил текст прокламации, в которой заявлялось or имени ЦК ПСР, что Партия социалистов-революционеров не только не имеет никакого отношения к взрыву на столыпинской даче, но отмежевывается от него и осуждает. Прокламацию эту Азеф буквально заставил членов ЦК принять и одобрить, и постарался, чтобы она была как можно быстрее опубликована, несмотря на многочисленные протесты рядовых членов ПСР и многих боевиков. Публикация прокламации в момент, когда никто даже и не думал приписывать взрыв на даче Партии социалистов-революционеров и ее боевикам, еще более обострила отношения между террористами и ЦК, захваченным, как они теперь были совершенно уверены, «массовиками», враждебными делу террора. Азеф, оставаясь в тени, продолжал подогревать эти настроения, а Савинков, приобретший после своего фантастического побега из военной тюрьмы в Севастополе, ореол дерзкого героя, вырвавшегося из когтей смерти и вернувшегося опять в террор, прямо обвинял ЦК в трусости и чуть ли не в предательстве. Он лично взялся поставить покушение на ненавистного Столыпина, уже введшего в моду свои знаменитые «столыпинские галстуки». Несмотря на то, что после покушения царь пригласил Столыпина переехать в усиленно охраняемый Зимний дворец, Савинков принялся строить самые фантастические планы убийства министра внутренних дел, вплоть до создания штурмовой группы смертников, готовых с боем пробиться в самый дворец. В то же время появившиеся среди боевиков диссиденты создали тайную группу по расследованию правильности действий своих товарищей и вскоре установили, что тех кто-то все время направляет по ложному пути.

Но не терял времени и Азеф. Собрав данные на руководителей максималистов, он, можно сказать, принес их головы жаждущим реванша Столыпину и Герасимову.

Был выдан им и выслеженный отряд Карла. Сам Карл был арестован на одной из своих конспиративных квартир в Финляндии в ночь на 5 декабря 1907 года. При этом были захвачены важные документы, позволившие арестовать и других членов отряда. Сведения, полученные от Азефа, способствовали этому.

Эта отдача была совершена Азефом почти с садистским наслаждением: в Карле он видел конкурента и претендента на собственную роль в ЦК и БО, прямого посягателя на эсеровскую партийную кассу.

«Вы никогда не можете быть спокойным, пока Карл не арестован, — подогревал он Герасимова, — у него всегда полно разных планов, один смелее другого». И, натравливая полицию на отряд Карла, одновременно вел против него, при активнейшей помощи Савинкова, кампанию дискредитации в самой ПСР.

Вообще же мстительность, как нам это уже известно, была, кроме алчности и жажды власти над людьми, одной из определяющих черт характера Азефа.

В октябре 1906 года после заседания ЦК и 2-го Совета ПСР на Иматре, о котором уже упоминалось в воспоминаниях Аргунова, Азеф, осуществляя план ликвидации БО, разработанный им совместно с Герасимовым и одобренный Столыпиным, фактически потерпел свое первое за все время пребывания в руководстве социалистов-революционеров поражение. Дело в том, что роли Азефа — Савинкова и «массовиков», якобы господствовавших в ЦК, переменились: Азеф и Савинков настаивали на сворачивании террора и полном роспуске Боевой Организации (в этом и заключался «поход Столыпина — Герасимова — Азефа» против БО). А такие члены ЦК, как Натансон, Чернов и Слетов (признанный «массовик» и последовательный, принципиальный противник Азефа), считали, что в разгар правительственного террора, обрушившегося на противников царизма, прекращать или сворачивать боевые действия социалисты-революционеры не имеют прав. Азеф и Савинков заявили о своей отставке, рассчитывая, что обработанные ими боевики их поддержат. Но на собрании боевиков (уже упоминавшемся) на Иматре против линии Азефа — Савинкова (читай: Столыпина — Герасимова) резко выступил такой авторитетный член БО, как Владимир Вноровский, родной брат Бориса Вноровского, погибшего при убийстве Дубасова. Его поддержали и некоторые другие боевики, не согласные, как они считали, с «отступлением» с поля боя в такой ответственный момент. Кроме всего прочего, Владимир Вноровский резко критиковал Азефа за полное подавление личной инициативы членов БО, за установленную им в БО личную диктатуру и требовал коренной перестройки работы всей Боевой Организации. Савинков, в свою очередь, в резкой и грубой форме накинулся на Вноровского и тех, кто был на его стороне.

Дело кончилось тем, что Азеф и Савинков оказались в отставке, Боевую Организацию было решено отпустить, но от террористических акций не отказываться, для чего и были созданы два петербургских боевых отряда Штифтаря и «товарища Беллы».

Уход в отставку совпал для Азефа с тяжелой болезнью — у него образовался нарыв в горле. Трудно сейчас сказать, насколько болезнь была действительно опасна, по Азеф постарался взять с ее помощью психологический реванш — члены ЦК наперегонки спешили навестить «умирающего» и «обиженного» ими соратника и готовились чуть ли не к общепартийному трауру. Но выражения раскаяния у его «смертного одра» было Азефу мало, он и на этот раз решил рассчитаться с теми, кто ого «предал», с помощью полиции.

Любопытно вспоминает о тех днях уже упоминавшаяся Валентина Попова.

«Опасность для жизни больного скоро миновала, — пишет она, — и я увидела Ивана Николаевича (Азефа), когда ему было уже лучше. На дверях его комнаты висело объявление: «Здесь больной, просим соблюдать тишину»... В один из таких моментов зашла к Ивану Николаевичу и я. Он указал мне на ящик маленького столика около кровати и сказал, правда, еще хрипло и с трудом:

— Там два женских паспорта. Один вы можете взять, — выберите себе, какой более подходит.

Я взяла паспорт на имя Анны Казимировны Янкайтис. Конечно, в этот момент я и не подозревала, какую опасность для меня представляла эта «товарищеская» услуга Азефа. Я чувствовала на себе его упорный, гнетущий взгляд. Было какое-то недовольство и раздражение в этом взгляде, для меня столь непривычном. Он был мне непонятен. «Что же, неужели он так раздражен на то, что мы не признали его аргументов и без него решаемся продолжать работу?» — думалось мне после этого визита».

Новыми паспортами Азеф снабдил и еще нескольких ослушников — список их имелся у Герасимова, по чьему приказу эти документы и были изготовлены охранкой.

Первые удачи в «походе против БО» несколько усыпили бдительность Герасимова. Он разрешил Азефу, формально уже развалившему Боевую Организацию, отправиться на отдых и лечение в Италию. Соратникам же по партии Азеф, объясняя свой «уход в отпуск», заявлял:

— Я со времен Гершуни в терроре и имею право на отдых.

В Аляссио, на итальянской Ривьере, он жил по-барски, заботливо опекаемый женой, твердившей знакомым, что муж ее крайне нуждается в этом, «ведь он все время с веревкой на шее ходит». Сам Азеф любил поговорить в кругу русских эмигрантов о своей тяжелой жизни «вечно травимого полицией революционера-террориста». Между такими «беседами по душам», бурными кутежами и наездами для встряски в игорные заведения Монте-Карло он старательно информировал Герасимова о том, что ему удавалось разнюхать в кругах революционной эмиграции. Сообщал он также и Герасимову, и членам ЦК, что изучает новые возможности осуществления террористических организаций с помощью новейших технических достижений. Писал он, в частности, что обнаружил за границей талантливейшего русского инженера-самородка — Сергея Ивановича Бухало, разработавшего летательный аппарат, который возможно использовать в операциях террористов.