Чернобыльский дневник (1986–1987 гг.). Заметки публициста

От радиофобии к радиофилии

Вам не часто приходится общаться с людьми, над которыми взрываются атомные реакторы. Я, Сергей Грабовский (фамилия и имя подлинные), один из того немногочисленного оперативного персонала смены № 5 четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС, оставшегося в живых. Да, тот самый обезличенный губаревский оператор, которому авария вменяется… до сих пор и напоминается, косвенно и прямо, всеми сведущими людьми: журналистами, продавцами, колхозниками, медработниками, уборщицами, то есть народом. И мы носим на себе это пятно. А куда денешься? И долго еще будем носить, пока люди не поймут, что ЭТА вина — вина пассажиров автобуса, обвиненных в автомобильной аварии.

И вот, несмотря на это, я чувствую за собой право — и даже обязанность — говорить от лица тех нескольких тысяч «старых» работников ЧАЭС, которые несколько оторвались от общего движения вперед и никак не могут настроиться… в ногу с руководителями: чего-то просят, куда-то пишут, говорят о какой-то соцсправедливости, не очень соглашаются ехать в город XXI века Славутич. Разбаловались на пяти окладах — упорствуют, видите ли: подавай им постоянную прописку в Киеве.

Откуда это упорство?

Постараюсь на своем примере показать хотя бы кусочек надводной части айсберга «чернобыльских» моральных и социальных проблем, айсберга, который никак не может попасть в теплое течение…

После аварии многие (кто раньше, кто позже) разделили участь пациентов различных клиник страны. В эту должность 27 апреля 1986 года вступил и я. Отбыв срок госпитализации (стремлюсь выражаться точно, называть вещи своими именами, поэтому не употребляю выражения «пройдя курс лечения»), многим из нас пришлось вернуться на станцию.

Я был одним из первых, кого в качестве эксперимента допустили в зону при условии получения лишь трети от предельно-допустимой дозы профессионального облучения, но отнюдь не единственным, как утверждает академик Л. А. Ильин. Был и другой выход — уйти со станции. Но это все равно, что, отдав последние деньги, уйти от прилавка, не дождавшись, пока тебе завернут покупку — то есть: недоработан стаж, не определено окончательно (прописка нам дана временная) место жительства. Да, было бы наивным, наверное, потеряв здоровье (или по крайней мере сомневаясь в нем), уйти, не получив по льготному списку машину… Правда, машину пришлось брать в долг, так как около года кочевал по больницам, получая очередной, несвязанный с радиационным облучением, диагноз. К слову, с большим удовольствием пожертвовал бы и машиной, и телефоном в городе Киеве… ради того чтобы вернуть здоровье себе и другим, вернуть прежнюю жизнь, вернуть город Припять. А самое главное — рассеять ту обиду, то неверие, которые засели в наших душах и не имеют конкретного адресата, ведь все говорят вроде бы правильные слова, вроде бы кругом идет перестройка, процветают гласность и демократия… А наш айсберг не только не собирается таять, но и увеличивается.

Многие знают, чем была для нас наша Припять, как мы душой приросли к этому светлому и жизнерадостному городу… Знает об этом и наша администрация, знает правительственная комиссия и все те, что приезжают агитировать «старый», по сути, уже выжатый коллектив за переезд в Славутич. Жесткие и унизительные условия диктуются нам, причем в весьма туманной обстановке, созданной Минздравом и службами радиационной безопасности, в которой действительно уже не разберешь, где ложь, а где всего лишь полуправда. Из соображений черствого рационализма! — они прибегают к запрещенным приемам, используя такие мощные психологические рычаги, как временная прописка, двухлетняя неопределенность и т. д., даже не задумываясь о людях: хватит ли у них после всего пережитого физических и моральных сил для такого переезда, хватит ли решимости снова поместить свою семью, своих детей в условия сомнительно чистой природы. Неужели им еще мало? С той ночи, 26 апреля 1986 года, и по сей день натыкаюсь на стену лжи во всем. Это и наша пресса, особенно товарищи Одинец и Губарев, позаботились о том, чтобы у непосвященных (и в первую очередь за рубежом) создалось впечатление, что город энергетиков Припять (более 50 тысяч жителей) — это поселочек на 25 тысяч человек и искать его на карте надо чуть ли не в Молдавии, а поэтому и отношения к аварии он почти не имеет. Были случаи, когда в очереди к врачам припятчан ставили последними (Припять от ЧАЭС — 3 км, Чернобыль от ЧАЭС — 18 км, Киев — более 100). Это и скрытность (следствие беспомощности) службы радиационной безопасности, и крики на весь мир, что у нас самая лучшая техника (а замеры дозовой обстановки до сих пор ведем допотопными ДП-5 и им подобными приборами). Это и герои пожарные…

Конечно, и пожарные, эти славные ребята, и коллектив смены № 5 (живые и мертвые) — герои. Но нельзя забывать, что они еще и жертвы. Жертвы опять же чьей-то глупости, недальновидности и просто равнодушия. Ни мы, ни тем более они — пожарные, не представляли ни масштаба аварии, ни степени угрозы.

Сейчас положение не лучше. По-прежнему служба радиационной безопасности подсчитывает по нашим «накопителям» «граммы» дозы внешнего облучения, в то время как «тонны» дозы внешнего и внутреннего облучения, полученные нами во время аварии и после (уже от своих радионуклидов) — остаются безвестными.

Вот и уволься тут… Без документа, без информации. Кому и что докажешь? Всю жизнь будешь лечиться от насморка — и никому не нужно твое прошлое. И ЦРУ стоило бы поучиться у Минздравов СССР и Украины конспирации и умению лгать! Лечить не умеют, диагнозы определять не умеют, дозы — тем паче… Зато умеют писать диссертации и фальшивые выписки из историй болезни, умеют заткнуть рот, умеют сделать из нормального человека «душевнобольного». И нигде нет на них управы, потому что не оставляют они документов, изобличающих их деятельность.

И ведь интересно получается: радиация была вредна и страшна во всем мире — до аварии на ЧАЭС. Эхо Хиросимы и Нагасаки сорок лет звучало и устрашало людей именно радиоактивными последствиями… звучало с экранов телевизоров и со страниц газет. А вот 26 апреля 1986 года смолкло! Впрочем, так же внезапно выздоровел и с формулировкой общего заболевания был отправлен из 6-ой клиники домой в Ташкент Матвеев, имевший с 54-го года хроническую лучевую болезнь и признававшийся все эти годы (в том числе и 6-ой клиникой) инвалидом. Он и выглядит инвалидом. Я находился с ним в одной палате в ноябре 1986 года — и увидел в нем свои перспективы. И мне стало страшно. Я видел, как он пытается бороться за свои права, — но он был один… Нас, выпечки 1986 года, было много — и все равно мы ничего не добились, ни на сантиметр не приблизились к истине.

Чтобы не быть голословным: ни в 6-й клинике в Москве, ни в 25-й в Киеве, ни даже в родной МСЧ-126 я не имел права прочитать или даже бегло пролистать карточку или выписку из своей же истории болезни — они для служебного пользования, а фактически — для секретного. И вот когда год спустя все же удалось попользоваться ею, я увидел насколько она фальшива!!! Оказывается, в ночь 26 апреля 1986 года и на следующую смену я был на работе не полторы смены, а всего два часа. Причем находился не на транспортном коридоре четвертого энергоблока, где и до сих пор заказано ступать ноге человека, в 20 метрах от реактора, а на расстоянии 300 метров. У меня был не радиационный ожог носа, а всего лишь воздействие таблеток йодистого калия (я рад, что дети оказались к нему более стойкими).

В данный момент я на ЧАЭС один из лидеров по хранению радионуклидов в организме, что, конечно, не делает мне чести, но это не единственное доказательство — реальное — моей причастности к той роковой ночи. Что характерно: 6-я клиника выставила меня с заключением «практически здоров» и внешним фоном 800 мкр в час от груди, что в 10 раз выше предельно допустимого фона загрязнения вещей, находящихся в квартире. Все вещи, имевшие гамма-фон 70 мкр в час, изымались и вывозились на захоронение в Чернобыль. А ведь с вещами мы «общаемся» на расстоянии и периодически — я же, как вы понимаете, со своей грудью расстаться не могу. Да и фон внутри гораздо выше, чем снаружи. Но 6-я клиника отказалась учитывать это обстоятельство. Не послали меня и на СИЧ (счетчик излучений человека). Наличие гамма-фона категорически отвергалось (вот слова Гуськовой и ее зама Надеждиной: «Гамма-фон! Не может быть! Где вы мерились? Мыться лучше надо. Или прибор неисправен»). То же я услышал и в Институте радиологии в Киеве…

После заключения «практически здоров» я лечился еще целый год (меня проверили на СИЧ, но никаких результатов я не получил — тоже секрет), пытаясь понять, куда же мне все-таки себя причислить: к больным или здоровым? Получил еще пять диагнозов — и все они, естественно, «не имеют практической связи с радиоактивным воздействием» (так утверждает 3-е ГЛАВНОЕ Управление при Минздраве). Подобными фактами могут похвастать и мои товарищи: Хандрос, Палькин, Заболотных, Стукалов, Богданов, Вербовой, Агулов, Непета, Шовкошитный и многие другие.

Спрашивается: откуда же. берутся эти болезни у огромного числа абсолютно здоровых работников ЧАЭС? Или я и мне подобные просто мнительные люди? Работникам Минздрава нравится именно такая версия: раз радиофобия, то чего их лечить — время само вылечит!

Раньше была радиация, теперь — радиофобия. Если продолжить эту цепочку, то можно предположить, что на смену им непременно придут радиомания и — радиофилия (если такие времена настанут — настолько адаптируются люди, то несуны могут стать настоящим бичом атомной энергетики: они же растащат все топливо по домам!). Вот и пожинает плоды всего этого нынешний директор станции (который по счету?): кем, когда, на каких условиях будет заселен Славутич, когда стабилизируется коллектив, появится наконец возможность перейти на нормальный и безопасный график работы? Нам понятны его тревоги и проблемы. Наш директор заслуживает уважения и симпатии. Охотно верим, что он сдержит слово и первым поедет в Славутич. Но это обстоятельство не освобождает его от проблем взаимоотношений с прежним персоналом.

А «сверху» настойчиво требуют быстрейшего решения всех проблем — перестройка, ускорение (ради кого?). Боюсь, что вынужден будет и нынешний директор на все закрыть глаза и поставить ультиматум: едешь — не едешь? В первом случае придется с семьей (дети имеют по 20 бэр) догнивать в Славутиче — фальшивом, зато пригодном для киносъемок городе, причем «Положение о заселении…» позаботилось о том, чтобы ты уже никогда не вырвался из этой резервации. В противном случае, как отработанный элемент, будешь выброшен на улицу, как на клятом Западе, не доработав стаж, не имея ни постоянного жилья, ни свободы переселения, ни честных медицинских документов, ни элементарных представлений о своих жизненных ресурсах (впрочем, извиняюсь: остается еще машина, за которую выплачивать до 2002 года, и силуминовая медалька «За ликвидацию последствий аварии на Чернобыльской АЭС», и, несмотря ни на что, теплые воспоминания о родной атомной станции и ее коллективе, о городе, где любили и верили, еще не помышляя о той грязи, в которой теперь живем).

Теперь все изменилось. Авария на многое открыла глаза, сделала нас жестче, грубее, практичнее. И вот эта практичность, выработанная после аварии, подсказывает, что вряд ли мы чего-нибудь добьемся: гласность, демократия, справедливость — лишь иллюзия.

Судеб, похожих на мою, здесь много. У каждой свои нюансы. Но объединяет нас одно: неверие\ Лично для меня это страшно втройне, потому что я педагог по образованию (в случае ухода со станции мне придется работать с детьми — вот как им да своим детям не передать эти настроения?). Так что остается лишь пожелать больше усердия и конспирации товарищам из Королевства Кривых Зеркал. А мы, поодиночке, будем уходить в город уснувшего человеческого достоинства за своим особым счастьем… Только кажется мне, что все мы только бы выиграли, если бы научились проявлять к людям гуманность еще при их жизни, чтобы потом, лет через пятьдесят, не было необходимости гордо заявлять об искуплении своих грехов, своего позора…