Чернобыльский дневник (1986–1987 гг.). Заметки публициста

«Могем» и звезды»

…Двенадцатого августа 1985 года Александр Лелеченко получил свою первую награду — медаль «Ветеран труда».

«Работа оперативников требует глубоких технических знаний, потому что связана с мгновенным вмешательством в процессы производства, когда на раздумье — всего несколько секунд.

Даже в самой критической ситуации спокоен Александр Григорьевич, только сдвинутся брови над сузившимися глазами да ляжет на лбу озабоченная складка. А руки уже за работой, умные руки труженика. Значит, решение уже принято, единственно верное».

Это строки из статьи «Труженик», опубликованной в многотиражной газете «Трибуна энергетика» задолго до аварии… Из-за этой статьи обидится на меня Лелеченко, хотя написана она была рабочей его цеха Л. Малиновской. Я редактировала газету. Обидится всерьез — «разрисовали, что подумают рабочие…», обидится надолго — «мне эти комплименты до конца жизни не отработать…».

— Сколько бы ни работал Саша, все ему казалось, что мало делает, — рассказывает Любовь Николаевна Матвеева, жена, вдова… Мы сидим в комнате напротив друг друга. Но так трудно — глаза в глаза, когда они полны слезами, когда захлестывают воспоминания об одном… А Саша улыбается с портрета уголками губ. — Он и в свободное время чем занимался? Чертил схемы оборудования электроцеха, хотел усовершенствовать, упростить. Ночами сидел. Он вообще техникой увлекался, любил повозиться со своим автомобилем.

«Александр Григорьевич прекрасно знает электрооборудование, имеет богатый опыт работы. Он много сделал и лично для меня, будучи моим наставником, помог освоить новое дело, научил быстро и правильно ориентироваться в различных ситуациях. В прошлом году мне была присвоена высокая правительственная награда — медаль «За трудовое отличие». И я считаю, что это заслуга прежде всего Александра Григорьевича.

…Личным примером учит А. Г. Лелеченко работать вдумчиво, творчески, заставляя и других садиться за книгу, искать и утверждать себя как настоящих современных рабочих», — писала в статье Л. Малиновская.

«А Лелеченко и о безопасности людей думал. Обо всех, кроме себя. Надо было перекрыть задвижки подачи водорода. Никого не пустил, сам пошел… Это подвиг… Он думал о своих ребятах. Александр Григорьевич очень любил работать с молодыми, брал их в цех, учил. И все его очень любили — он был настоящим наставником. Так вот, Лелеченко внимательно следил, чтобы никто из его ребят не получил опасной дозы. Он буквально выгонял их из цеха, а сам не уходил… А потом уже еле держался на ногах, но, заметив наше состояние — по лицам, наверное, вдруг начал рассказывать анекдоты…»

— Это очень внимательный и отзывчивый человек, — рассказывал задолго до аварии старший дежурный электромонтер блока, проработавший с Лелеченко в одной смене около четырех лет. — И в то же время — очень требовательный. Иногда это вызывает недовольство, но обезоруживает еще большая требовательность руководителя к себе, та ответственность, с которой он относится к делу.

…Я рассматриваю фотографии и вырезки из газет, собранные в большом синем альбоме «Александр — защитник людей». Так мало в нем фотографий — не любил сидеть перед объективом, сложив руки на коленях, уступал только необходимости — для документов… Всего одна фотография неофициальная: дома, у стола с чертежами во время перекура — сидит, потупив глаза, и улыбается одними уголками губ.

— Во вторник Саня ездил в «Киевэнерго» — утверждал программу испытаний по электрической части. Оставшиеся дни пропадал на работе. В пятницу лег рано, попросив разбудить его без четверти одиннадцать вечера. Но встал сам. Уехал на станцию, — продолжает свой самый трудный рассказ Любовь Николаевна. — Ночью, часа в два, меня разбудил телефонный звонок. Мужчина спрашивал Юхименко. Ошибся номером. А мне как-то тревожно стало после этого звонка. Но вроде бы задремала. В пять утра Римма Хоронжук позвонила: «Тебе Саша не звонил? Алексея в два ночи забрали, там что-то страшное случилось…» Я позвонила на ЦЩУ — центральный щит управления. Ответили, что он в кабинете. Звоню туда: «Саша, что случилось?!» — «Ничего не случилось. Иди на работу».

Пришла я в школу рано, никого еще не было. А тут прибегает мать одного ученика, она в жэке работает: «Вы ничего не знаете?! Авария… Жертвы есть. Если вас будут вывозить из города, пусть учитель за моим присмотрит, он ведь болеет». Только она убежала — позвонила Дина Генриховна Хмелевская, заведующая гороно: «Закрыть все окна, у входа положить мокрые тряпки, детей на улицу не выпускать».

Обычно я в школе допоздна сижу, а тут душа не на месте — еле до трех часов добыла. Прибежала домой. Саша дома. В спальне окна завешены. У него руки красные, шея красная, руки и ноги припухшие. Потом узнала: его семь раз мыли, оттирали… Накормила его. Пришел начальник смены Бондарь, а Саша опять на станцию собирается. Тот ему говорит: «Куда ты? Ведь ночь был…» — «Куда же кроме станции? Там все течет. Там же третий блок в опасности». И ушел. А его, оказывается, отправили в больницу, да он домой сбежал.

…Как много зависит и от одного человека! И неправда, что незаменимых нет. Есть незаменимые — и на них в первую очередь держится мир. В медсанчасти № 126 Припяти всю ответственность с первых минут аварии взял на себя Владимир Печерица — заместитель начальника по лечебной части. Когда-то он фактически спас жизнь моей дочери, подняв на ноги всех врачей детской поликлиники. Ответственность за судьбу ребенка взяла на себя его жена Наталья, тоже врач. Почти домашним врачом стала для нас Светлана Александровна Фролова.

Печерица не был добрым дядей, но он был и оставался человеком и врачом. Без него и в эту страшную ночь, и потом все было бы гораздо сложнее. «Привезли Лелеченко. Попросился выйти на крыльцо и выкурить сигарету. Вышел. Поймал попутку и укатил на блок». Не мог, не смел Печерица удержать его — Лелеченко был незаменим там, на станции, как и он сам здесь, в больнице.

— Вечером пришел домой, с друзьями. Я достала бутылку водки. Сидят они трое, за головы взялись. Тихонько разговаривают, про радиацию гово-рят, про дозы, но чтобы я не слышала, чтобы не волновалась.

Ночью спал плохо. Все ворочался. Болела голова. Сохло во рту. Тревожился — на станции не исключали возможность нового ьзрыва. Постоянно звонил телефон… Люди на балконах всю ночь переговаривались. Около здания ГОВД толпы милиционеров. Утром масса людей с детьми двинулась с сумками и чемоданами на станцию Янов.

Еще в субботу позвонила из Киева Лена, дочь. Мы в Полтаву собирались ехать. Саша палец к губам приложил, чтобы я ничего ей не говорила. Потом сам взял трубку: «Ленуся, мы в Полтаву не поедем, а первого мая я приеду за тобой».

Утром, это уже двадцать седьмое было, он снова пошел на станцию. Зашла женщина из жэка и предупредила об эвакуации. Я собрала документы и стала варить суп: придет же обедать… Открыла на кухне окно, стою с ложкой, пробую суп, а снизу на меня милиционер как-то странно смотрит… Я положила ложку и давай звонить Саше: «Я останусь с тобой, никуда не поеду». А он: «Нет, нет, Люба, езжай, три дня отдохнешь, свежим воздухом подышишь». Бодрым таким голосом говорит. И я-поверила. Голосу поверила. Подчинилась приказу…

…В школьные годы Саша Лелеченко учился в спецшколе военного типа — мечтал быть-кадровым военным, защищать Родину. После школы поступил в Харьковское летное училище, оправдывая и свою крылатую фамилию: от слова «лелека» — аист… Закончил училище штурманом авиации. И вдруг это решение: отправить выпуск в запас. Его-то, Саньку, в запас!.. Ну что же, пошел работать. Только есть ли такое дело, чтобы знания не требовало? Нет такого дела. И в 1961 году он поступает в Киевский политехнический институт.

На Полтавщине, в селе Степном, где родилась и выросла Люба Матвеева, за один день оформил он документы о браке и увез жену в Киев. В 1965 году родилась дочь, его тайная гордость, его царица Елена. А через год, закончив институт, махнул с семьей на Славянскую ГРЭС, где его помнят идо сих пор… Скромный человек, а заметный: улыбка у него особенная — по-детски доверчивая и открытая, за строгой сдержанностью угадывалась какая-то бесконечная незащищенность чуткой души. Отсюда и его обостренное чувство справедливости. Уважение к человеку.

Через десять лет, уже опытным специалистом, приедет он в Припять, на Чернобыльскую АЭС, заместителем начальника электроцеха станет позже. Приедет навсегда.

— Попала я в Обуховичи с Зоей Лютовой. Пошла в сельский Совет помочь составить списки эвакуированных. Потом в магазин. Из дому ничего не взяла. В кармане двадцать рублей всего. Но купила халат и бигуди. На второй день вышла на работу в школу. Детей мало — классы соединили. Но не это страшно: забыла все формулы, не могу ничего вспомнить… А какой это математик без памяти?

На улице, кого из знакомых ни увижу, спрашиваю о Саше: «Видели?» — «Да, видели — все хорошо…»

А он уже в больнице лежал.

Деньги кончились. Тетка из Полтавы сто рублей прислала, и я тридцатого апреля приехала к Лене. Сидит она одна-одинешенька, в общежитии. Я ее успокоила и первого мая поехала назад. Навстречу — санитарный автобус. И я заплакала… хотя и не знала, что Сашу еще до обеда тридцатого мая увезли… но этот санитарный автобус…

…Любовь Николаевна плачет. И я не пытаюсь ее утешить — чем утешишь?! К тому же она мужественная женщина: сколько раз за жизнь поднимал ночью Сашу телефонный звонок, и сколько раз он уезжал на станцию, а она спешила в школу, всегда приветливая и аккуратная, разбирала с учителями уроки, вечно кого-то защищала перед директором, мирила ребятишек, скрывая свою личную тревогу, от которой не должны зависеть ни учителя, ни ученики. Ее считали счастливой.

— Ночью второго мая приехал Миша Лютов. Я ему открыла. Он стоит и смотрит на меня… Потом говорит: «Сашу увезли в радиологический центр в Харьков». Ночь проплакала…

Утром пошла звонить знакомой в Киев. Показываю телефонистке номер на бумажке, а сама слова не могу сказать… Знакомая проверила: в Харькове Саши нет, перезвонила мне.

Третьего мая пришел мужчина и принес Санин портфель. Сказал, что он в двадцать пятой больнице в Киеве. А он был в радиологическом центре.

У хозяйки дома телефон. Прихожу четвертого с работы — Лена звонит: «Приезжай скорее, папе плохо».

Вечером приехала. Сашу уже перевели на шестой этаж в реанимацию. Выходит в халате, весь как обваренный… На бороде ссадина вздулась — порезался, когда брился. Мы обнялись. Я пыталась не заплакать. Он тоже еле сдержался…

Дала я ему яблоко. Он откусил и не смог… Все болело… Потом говорит: «Ты иди, а то мне плохо, пойду лягу».

Пошла. Идет врач. Останавливаю: как он?! Не знаю, говорит, я здесь дежурю, завтра придет врач Лелеченко… Захожу в ординаторскую: «Как он?!» — «Как все», — отвечают…

Тут неожиданно появилась женщина — его врач: «Плохо…» Я остолбенела: «Так делайте что-нибудь!..» — «Если со станции привезут лимфо-массу, то перельем». — «Отправьте его в Москву!» — «В таком состоянии его уже никуда нельзя везти». Такой разговор… Просилась остаться с ним — не оставили.

Я в панике. Снова звоню Валентине Михайловне, своей знакомой. Уже восемь вечера, а она еще в об-лоно. Я к ней. Что делать? Подсказывает кто-то: в Совет Министров. Побежали туда — уже, конечно, никого нет.

Назавтра, пятого мая, с утра иду снова, в приемной меня кто-то принял. Говорю: «Мой муж лежит в реанимации, нужно в Москву…» Мужчина позвонил в радиологический центр: «Он уже не подлежит перевозке».

Шестого мая снова у Саши. Лену не пустили Саша уже не вышел. Мне сказали, чтобы я его покормила — ничего не ест. Я принесла бульон, красное вино и красную икру. Он выпил вина, попил немного бульона. Он уже постоянно лежал под капельницей. Все у него болело. Знобило.

Мужчина-врач сказал мне перед уходом: «Лечение будет долгим. Он может быть и без сознания. Надо пересадить костный мозг. Родственники есть?» А я об одном думаю: как Саше все это больно… Это шестого мая было. Спустилась вниз. Плачу, не могу… Женщина какая-то спрашивает: «У вас умер кто-то?» — «Нет, что вы…»

Приехала с Леной в общежитие, я в ее комнате жила. А дежурная говорит: «Вы сюда не ходите больше, министр просвещения запретил…» А куда я пойду? Деньги кончились — где брать? Позвонила на работу в Обуховичи, чтобы дали отпуск и переслали отпускные.

Седьмого мая сварила для Саши суп. Позвонила гетке в Полтаву. Она говорит: «О Сане по радио говорили, что он от медицинской помощи отказался. И в «Социндустрии» что-то о нем…»

…Вновь и вновь листаю синий альбом. Вот она, статья из «Социалистической индустрии», — «Сильнее атома» за седьмое мая 1986 года. «Люди работали, не щадя себя. Получив медицинскую помощь, заместитель начальника электроцеха Александр Григорьевич Лелеченко отказался от госпитализации и вернулся в свой цех. Работал из последних сил и только на следующий день был отправлен в больницу. Чувство долга и сознание опасности, которую может принести авария, руководили действиями чернобыльцев, вступивших в борьбу с грозной силой. Сейчас они говорят, что не испытывали страха. Случилась та самая «нештатная» ситуация, к которой атомщики должны быть готовы всегда, несмотря на внешне спокойный, размеренный ритм своей обычной будничной работы».

— И вот иду я к Саше, а руки не несут сумку с продуктами — прижала к груди, боюсь уронить. Поднимаюсь по лестнице — все на меня так странно смотрят… И вот шестой этаж. Около его палаты уже нет стульев… Обычно я здесь, перед входом, переодевалась — вся укутывалась в белое, чтобы инфекцию не занести. И нет стульев…

Завели меня в ординаторскую. Но даже в эти минуты я о самом худшем и подумать не могла, считала, что плохо ему, может, без сознания. А тут заходит Сашин врач и сразу бух: «Ваш муж ночью умер». Не помню дальше… каких-то мгновений не помню… А врач говорит: «Вы, женщина, успокойтесь и думайте, где будете его хоронить. Из больницы надо забрать». А где я буду хоронить, если я вся тут — без денег, без дома…

…Саша родился 26 июля 1938 года в село Ореховка Лубенского района Полтавской области. Отец из семьи ушел… Мать поднимала сына одна. И не только на ноги, но и на крыло. И аист не забыл своего гнезда. Ему все здесь нравилось.

Когда не стало мамы, все равно приезжал. Пусть чаще уже не в Ореховку — в соседнее Степное, но это тоже ведь в родные края. Вместе со своей семьей проводил здесь почти каждый отпуск.

— И тут я вспомнила о Сашином портфеле. До этого его и не открывала. Саня мне в больнице говорил, что в портфеле новый костюм, рубашки и туфли, правда, старые — новые не нашел. Я тогда на эти слова и внимания не обратила… А Саня знал, что умрет и что мне будет трудно, вот и приготовил все для себя. Он все знал с первого дня…

Приехали забирать. Я его сразу не узнала: как-то очень сильно похудел, губы искусаны. Волосы вверх зачесали — он так никогда не носил… По шраму на подбородке узнала…

И повезли мы его в Полтаву — куда же еще?!

…Трудные годы выпали на детство Саньки Леле-ченко. Для всей страны трудные. Только земля от этого не переставала быть красивой. И прежде всего потому, что цвели на ней цветы. Разные. Но он больше всего любил мальвы. Что-то было в них от детства, от мамы, от дочки Ленки… А может и от него самого.

— Десятого мая хоронили. Был митинг. Я боялась, что никто не приедет, никто не придет. Все Степное помогало, все село провожало его… Приехали Санины однокурсники, друзья: Сухомлинов, Сохатский, Шарпан, Гончарук, Милешко… Всех не перечислить. Да и помню я плохо, что и как…

«На этой могиле всегда цветы… Сюда, широко протоптанной дорожкой, идут и идут дети. Это ученики нашей школы. Пионерский отряд четвертого класса борется за присвоение ему имени Лелечен-ко. Знать о герое как можно больше, заполнить страницы короткой, как вспышка, жизни, не потерять ничего, сберечь до крупицы воспоминания о А. Г. Лелеченко всех, кто его знал, кто был с ним рядом, — такую цель поставили перед собой пионеры… М. Чернова, село Степное».

— Меня все спрашивают: почему на Полтавщине, а не в Киеве? Я и не думала, что буду жить в Киеве, но здесь учится Лена, на отцовском факультете. Это все и решило насчет места жительства. Позднее. А тогда было единственное место, где приняли наше горе, как свое, — Степное. Не нужны были никакие бумажки и разрешения… Буквально спасла меня тетя, Дина Федосеевна Агеева: минуты не давала быть одной, и это не один день… А кто бы мне помог так здесь?

У меня ни на кого нет обиды. Горе проверило и друзей, и недругов, весомость и слов, и поступков. Теперь я знаю и другое: Саню не спасли бы и в Москве… По тому, на какие сутки умер, можно судить о дозе. Сам же Саша иначе поступить не мог, он всегда был таким, хотя и я плакала сначала: почему именно он?.. Многие дети обязаны Саше за своих отцов. Но их любовь достается мне.

«Здравствуйте, дорогие Люба и Леночка! До сих пор так тяжело и не верится, что Саши нет… До чего же несправедливо в жизни. Нашла все Сашины письма, как хорошо, что я их сохранила. Нашла письмо, где Люба пишет, что «у всех моих сестер мужья хоть и звезд с неба не хватают, но очень приличные люди». А Саня ниже написал: «Видите ли, ей звезды, оказывается, надо! Но ты-то знаешь, какие Мы!!! «Могём» и звезды!»