Черный Гиппократ

Глава пятнадцатая

Иванов и Блох после обхода вошли в ординаторскую. Молоденький доктор Пашкевич — недавно после института — торопливо надевал свой халат и по причине этой торопливости никак не мог попасть рукой в рукав.

Иванов строго взглянул на Пашкевича:

— Почему вас не было на обходе, доктор?

— Извините, Сан Саныч, опоздал…

— Проспали?

— Не то чтобы очень сильно…

Иванов покачал головой:

— Так не надо, доктор, понимаете? Вы слишком мало времени уделяете работе и слишком много — личным проблемам. Если так пойдет и дальше, я перестану вам доплачивать… из фондов… отделения…

— Этого больше не повторится, — обещал Пашкевич и тихо удалился из ординаторской.

Доктор Блох сел за свой стол и достал из ящика пузырек с эфедрином. Закапал себе в нос, откинулся на спинку стула, шумно втянул в себя воздух.

Иванов взглянул на склянку:

— Эфедрин?

— Да, это взбадривает. Стимулятор своего рода… У меня был знакомый ухо-горло-нос — от него я и подцепил эту привычку…

— Я думал — ты простыл, — Иванов тоже закапал себе в нос эфедрин, постоял несколько секунд, запрокинув голову.

Блох убрал пузырек и пипетку в стол:

— Может, заберем у него обе почки?

— У Нестерова?

— Да. Заодно и сердце…

Иванов удивленно посмотрел на коллегу:

— Чем тебе не полюбился этот Нестеров?

Блох пожал плечами, глянул куда-то в угол:

— Не полюбился — это точно!.. Глаза у него какие-то…

Иванов опустился на диван, прислушался к своим ощущениям:

— Смотри-ка, помогает.

— Что помогает?

— Твой эфедрин. После двух дежурств, сам знаешь… Буду брать на вооружение.

— Ты слишком много работаешь, Саша, — заметил Блох. — Зачем гореть, когда уже есть деньги?

Иванов пропустил его замечание мимо ушей:

— Так чем же тебе глаза его не понравились?

— Умные глаза у него и подозрительные, — Давид Блох помолчал минуту, будто припоминая лицо Нестерова. — Я думаю, он подозревает что-то. Он не прост. И только значительным лицом и мудреным термином его не убедить. С ним у нас могут быть проблемы.

— Что же ты все-таки предлагаешь, не пойму? Только серьезно.

— Надо устроить летальный исход.

— Нет, — покачал головой Иванов. — Слишком много смертей за короткий период. Не забывай, что есть еще завистники, скрытые и явные недоброжелатели… Не говоря уже об отчетности… Потом надо сначала замазать Марину Сенькову.

— Красивая была девица, — припомнил Блох. — Где она сейчас? Уже «пошла» вниз?

— Да. Она уже у Самойлова, в холодильнике.

Блох неприятно удивился:

— Зачем он держит ее в холодильнике? Отделался бы поскорей. Такая улика!..

— Меня тоже беспокоит это, — согласился Иванов. — Самойлов говорит, что много работы, никак руки не дойдут. А другим поручить ее, естественно, не может… Но я думаю: может, Антоша наш качает права? Может, хочет повысить ставку гонорара?

Блох кивнул:

— Самойлов совсем от рук отбился. Надо бы поставить в пример Башкирова. Вот наш парень!.. И поторопить!..

Иванов нахмурился:

— Как ты поторопишь его? Он же понимает, что становится хозяином положения на то время, пока донор в холодильнике… Вот и старается это время растянуть. Он сейчас может вить из нас веревки. А мы и не пикнем. Мы сейчас у него в кулаке…

Блох попытался спустить пар:

— Ну не все так плохо. Может, у Антоши, действительно, работы много? А может, он на Марину Сенькову полюбоваться еще хочет. Девица-то видная, — Блох усмехнулся. — Кроме того, не следует забывать, что Самойлов тоже от нас зависит: в материальном смысле… Да и в криминальном тоже! Сколько уже жмуриков через него пропустили. Думаешь, нельзя доказать, что и у него рыльце в пушку? Он это все отлично понимает, — что мы одной веревочкой повязаны, — и поверь, сильно рыпаться не будет. Покапризничает, лишнюю сотню попросит… Но на разрыв никогда не пойдет. Он у нас тоже в кулаке…

Иванов вернулся к проблеме Нестерова:

— Одну почку возьмем. Не будем сильно наказывать парня.

— Напрасно, — глаза доктора Блоха стали беспокойными. — Не нравится он мне. На уровне интуиции что-то… А внешне… — Блох сделал неопределенный жест рукой. — Очень задумчивые глаза. И вид решительный. Как бы нам на этом Нестерове не проколоться!..

— Не проколемся, — уверенно сказал Иванов. — У нас уже были здесь доноры с задумчивыми глазами… и с прекрасными, кстати, почками…

Но Блох пел все свою песню:

— И вид интеллигентный, — Блох смотрел в себя, все сверялся со своей встревоженной интуицией. — А кто он по профессии?

Иванов открыл папку, заглянул в историю болезни Владимира Нестерова:

— Написано: временно не работающий… Но он, помнится, говорил что-то. Не то архитектор, не то…

— А не имеет ли он отношение к медицине? — вдруг предположил Блох.

— Вряд ли. Сколько я помню, медики, попадая в больницу, всегда спешат сообщить, — что они медики. Рассчитывают на лучшее к себе отношение из соображений коллегиальности.

— Хорошо, — согласился Блох. — Наверное, ты прав. Но есть вот еще какой момент: мне показалось знакомым его лицо. А тебе — нет?

— Лицо Нестерова? — Иванов аккуратно, на два бантика, завязал папку с историями. — Что-то вроде, действительно, было. Но я подумал: показалось… Мало ли похожих друг на друга людей! Так много лиц проходит у нас перед глазами.

Доктор Блох задумчиво смотрел в окно. Накрапывал нудный бесконечный дождь. Капли тихонько щелкали по жестяному отливу, сбегали ручейками по стеклу. Серые силуэты в больничном сквере выглядели размытыми.

Доктор Блох тревожно повторил:

— Отчего-то знакомо мне его лицо…

Вика сидела у окна и смотрела на улицу. Накрапывал нудный бесконечный дождь. Капли тихонько и уныло постукивали по жестяному отливу и кривыми ручейками-змейками сбегали по стеклу. Старинный канал был как в тумане. По гранитному парапету, нахохлившись, прогуливалась одинокая чайка. Прохожих было мало — со смазанными лицами и поднятыми воротниками, с зонтиками, они торопились куда-то по своим делам.

Осень…

И в душе, и в сердце у Вики по-хозяйски расположилась осень, хотя самое место там было весне, — если принять во внимание, что только недавно Вике исполнилось шестнадцать.

Все какие-то чужие были внизу, на улице прохожие…

Ах, если бы среди них появился Артур! Как глупо все вышло!..

И он не звонит… Так обиделся!

Отойдя от окна, Вика направилась в прихожую, села на стул возле телефона. И с надеждой, с мольбой посмотрела на аппарат.

«Ну звони же, звони!..»

Однако телефон молчал.

Вика, конечно, могла бы сама позвонить Артуру, но она знала, что от этого будет только хуже. Артур подумает, что она утратила девичью гордость. И тогда вообще не взглянет в ее сторону, ибо по отношению к ней у него пропадут всякие чувства. Самое разумное, что она могла сейчас сделать, — это уехать на месяц куда-нибудь в Ялту и забыть обо всем…

Но как же тогда бабушка? Школа? Да и тот же Артур — как же? Как прожить месяц без него? Разве это возможно?

Вика смахнула со щеки слезу. Но не сводила глаз со старенького черного цвета телефонного аппарата.

«Звони же, я так жду!..»