Черный Гиппократ

Глава девятнадцатая

Доктор Башкиров и Пустовит вошли в полутемный подъезд. Башкиров повел носом, поморщился:

— Ну и воняет же здесь котами…

Они направились вверх по лестнице. Слабосильные электрические лампочки — через одну на этажах — освещали им путь. Башкиров шел впереди, Пустовит за ним.

Пустовит выразил сомнение:

— Может, не надо нам, Витя, так машину выставлять? Однажды смекнет кто-нибудь. Куда надо стукнет.

— Не стукнет. Не смекнет, — угрюмо отозвался Башкиров. — Чтобы здесь веревочки связать, умным надо быть. А у нас в стране умных нет. Только обыватели.

— Обыватели… — согласился Пустовит.

Башкиров, поднимаясь по ступенькам, одолевая марш за маршем, тяжело дышал. Вчера гулял по-черному: упился, обкурился. Поэтому сегодня «дыхалка» сдавала:

— Ненавижу! Не-на-ви-жу!.. Эти хрущевские дома без лифтов…

— Надо менять стиль, — долдонил свое в спину Башкирову Пустовит. — Вычислят не ровен час.

— Тогда покукуем!.. Сначала на нарах мариновать будут. А потом лоб зеленкой намажут…

— Как это — зеленкой? — не понял Башкиров.

— «Вышку», значит, дадут.

Башкиров усмехнулся:

— Вычислят, конечно. Знаешь ведь поговорку: сколько веревочке не виться… Ты почаще сбрасывай девушек в лестничный пролет — тогда точно вычислят. И намажут — не только лоб…

Пустовит вздыхал за спиной.

Башкиров с трудом одолевал ступеньки:

— Не-на-ви-жу!

Писателю Иннокентию Куртизанову не работалось уже второй день. Кажется, как раз с того момента, как, хлопнув дверью, ушла Фаина. А может, не работалось второй месяц. С того самого времени, как Куртизанов взялся для поправки своих дел писать на новую непривычную для себя тему: про тайны Смольного… И не то чтобы он был в курсе этих тайн — как раз наоборот, многие из этих интригующих, леденящих душу тайн Куртизанов срисовывал с облупленного потолка в своем кабинете, — а просто тема эта на книжном рынке ходко шла. Про те же тайны Кремля, например. Бесконечная, благодарная тема: сколько уж лет развенчивают партократию, перед коей трепетали все от мала до велика, — а теперь те же «от мала до велика» ее развенчивают. Развенчивают, развенчивают, да никак не развенчают. Видно, мышки не хватает — чтоб вытянуть репку. Вот Куртизанов и подумал, что послужит такой мышкой, что именно его бессмертного гения, писательского таланта и не хватает творцам-демократам, чтобы задавить уж насмерть эту старую семидесятилетнюю гидру… Да вот беда!.. Не его это как будто тема. Он все больше про ФЗУ привык, про соцсоревнование, про идейные взаимоотношения в бригаде коммунистического труда. Набил руку… а вернее — машинку. Столько уж на ней «настучал»!.. А теперь писал и сам не верил в то, что писал. Может, потолок чересчур облупленный был — перекос в Куртизановской литературе давал.

Писал Иннокентий Куртизанов и не верил, что легендарный товарищ С. М. Киров, революционная звезда, почти что святой, на самом деле нормальным мужиком был, из костей и мяса, и тех же баб по нормальному любил — и так, и эдак. Ну разве что не в позе «лотоса», поскольку в те великие переломные времена в России-матушке и слыхом не слыхивали о древней китайской сексологии, как, впрочем, и вообще о сексологии… Писал Куртизанов, поглядывал на потолок, поглаживая любовно раздолбанную отечественную машину «Ятрань», и не верил, что уважаемый товарищ А. А. Жданов, истый ленинец, истый сталинец, в трудные блокадные дни Ленинграда питался у себя в бункере пирожными «Бизе», поскольку свой номенклатурный паек эрзац-хлеба отдал голодающим детям. А сам мучился, давился пирожными «Бизе»… Вождю ленинградского пролетариата сахар требовался, сахарок. Чтобы лучше функционировали мозги. Чтобы мозги эти вывели страдающий пролетариат, а вместе с ним и всех остальных, из ужасной блокады… Писал Иннокентий и не верил, что многоуважаемый Романов — не тот первый Романов, а второй, который впрочем тоже первый, но не из царской семьи, — на незапятнанном красном знамени с девочками выделывал, с профессионалками — коих профессии не одна тысяча лет… Почему не верил?.. Художники разные бывают: один исключительно с натуры пишет, а другой — только из головы. Наверное, Куртизанов больше относился ко вторым. Голова у него была крупная, как у Тургенева, писалось из нее много. Быть может, для кого-то убедительно — для кухонного читателя, — но не для самого Куртизанова. Он знал истинную цену своим строкам, он знал преотлично высоту своего потолка… Да и литература эта буржуазная безыдейная как-то у него не шла. Стержня привычного в ней не было: хребта, а может быть, жезла… Потому и не верил в то, что писал. Сюда поведешь — ведется сюда; туда поведешь — пожалуйста! И туда ведется. Герои с автором не спорят, на идейной своей правоте не настаивают. Сегодня голодают, завтра рябчиков жуют. Помолятся атеисты на заокеанский доллар и спешат на рынок орден продавать…

— Тьфу! Никаких принципов, — ругался на кухне Иннокентий Куртизанов, почесывая волосатую грудь.

У него-то, кроме тех волос, на груди ничего не было. Не успел Куртизанов в свое время орден получить, ибо «свое время» так внезапно кончилось. Хоть орденок малюсенький, хоть самый завалящий — честолюбие потешить, — хоть «Дружбы Народов»… Нет, не успел… Посему и продавать нечего. Разве что машинку — все одно от нее никакого проку в безыдейные времена. Мучения одни. Морока.

И Фаина ушла… Не жизнь, а сплошные проколы! Все — из рук вон! И нигде не светит… Так глупо!

Куртизанов, нервно похрустывая суставами пальцев, бродил по комнатам:

— Никаких принципов не придерживаются. Разве так можно?

Куртизанов же только и делал в своей жизни, что придерживался принципов. Так его воспитали с октябрьских сопливых времен. Принципы в жизни — это главное. А какие принципы — это вряд ли кто скажет. Главное — не прослыть беспринципным. Беспринципный — это не по-ленински; беспринципный — это проститутка-оппортунизм. А ты товарищ принципиальный — ты за свой принцип, не раздумывая, головой об стену трахнешься. И этой своей железной принципиальностью всех врагов устрашишь… Даже теперь, во времена смутные, демократические, видя твою расшибленную голову, никто не скажет, что ты дурак — нет, все скажут, что ты человек принципиальный. А компромисс — это для слабаков; у них сил не достает переть напролом. К идее, к ордену…

Тяжкие, конечно, времена настали для нормального советского писателя — у которого нет никаких отклонений в психике. Об отдыхе все пишут, об удовольствиях, о развлечениях, разврате. Фантазии всякие!.. И никто не пишет о труде. Все отдыхать хотят. Наработались бедные в коммунистические времена. И сейчас пустились во все тяжкие. По-русски: гулять так гулять!.. Год гулять, два гулять…

— Куда же Фаина загуляла?..

Куртизанов, ворча и все еще почесывая волосатую, но не орденоносную грудь, выглянул во двор из окна кухни.

В это время у подъезда остановилась, скрипнув тормозами, машина «скорой помощи».

— Плохо кому-то, — подумал вслух Иннокентий.

В такие моменты — когда «скорая» останавливалась у подъезда, в душе у Куртизанова обычно теплилась приятная мыслишка: что, слава Богу, плохо не ему… Соседу плохо? Так ему и надо. Никак своего кота не научит на улицу ходить: не любит кот ходить на улицу — холодно там, сыро, некомфортно. И мочится кот в подъезде, угол один облюбовал. С комфортом.

— А может, бабке какой-нибудь плохо? — это была очень удачная мысль, достойная талантливого писателя и достойная, быть может, того, чтобы вырезать ее на скрижалях…

В дверь позвонили.

Куртизанов удивился, чисто интуитивно связав видение «скорой помощи» у подъезда и звонок в прихожей. Но эта связь тут же распалась. И удивление ушло. Пришло легкое волнение — потому что возникла новая связь — между внезапным уходом любимой красавицы-жены Фаиночки и теперешним звонком.

— Наверное, одумалась и вернулась!.. Что же тут удивительного! Где она еще такого мужа найдет? Уютного, домашнего, мудрого… — Куртизанов относился к тому типу людей, которые не упускают случая тепло подумать о себе.

Он поспешил в прихожую, на ходу запахивая полы халата.

Щелкнул замком, распахнул дверь. Куртизанов уже сделал возвышенное влюбленное лицо и, чуть не встав на цыпочки, весь устремился вперед, навстречу долгожданной Фаиночке… Но замер в этом порыве.

Ибо никакой Фаиночки на пороге не было. А стояли два незнакомых парня в белых халатах.

Лицо Куртизанова несколько прокисло.

Парни в белых халатах молча смотрели на него и улыбались. Но улыбки у них были отчего-то виноватые. Не просто — вежливые улыбки. За виноватыми улыбками всегда что-то кроется. Может, даже плохая весть.

Куртизанов отогнал эту мысль:

— Я, ребята, не вызывал «скорую»…

— Мы знаем, — все с той же виноватой улыбкой сказал первый парень — вероятно, врач.

— А что же? — не на шутку встревожился Куртизанов.

— Вы разрешите войти? — парень уже ступил в прихожую, слегка отодвинув при этом хозяина.

У Куртизанова в этот момент мелькнула шальная мысль: уж не из психиатрической ли больницы эта бригада? Выведали каким-то образом про его безыдейную демократическую писанину…

Другой парень тоже вошел и тихо прикрыл за собой дверь.

Первый парень сказал:

— Я — врач Башкиров Виктор Леонтьевич…

Иннокентий растерянно кивнул, тоже представился:

— Иннокентий Куртизанов, член Союза пи…

— Мы знаем, — перебил его доктор. — Видите ли, мы с работы Фаины Сергеевны, супруги вашей…

— Да… — насторожился Иннокентий; жену он свою любил, хотя и клял ее часто в душе и именовал мысленно не иначе как стервой (но что поделаешь! Хочешь спокойной жизни — не женись на красавице, а то и вообще не женись).

Как видно, тяжелую обязанность возложили на врача; он мялся. Топтался, делал удрученное лицо:

— Видите ли. Мы присланы за вами…

Другой парень в халате решил ему помочь:

— Фаина Сергеевна шла по лестнице, торопилась…

У Куртизанова все похолодело внутри:

— Что произошло? Она жива?..

— О, не пугайтесь, — вздохнул как бы облегченно врач. — Ничего страшного с Фаиной Сергеевной не случилось. Разумеется, она жива. Но… сломала ногу. Бедро. В нижней трети. Не самый опасный, конечно, перелом, однако поваляться придется. Неудачно так упала…

— Это я виноват, — побледнел смертельно Куртизанов. — Расстроил ее…

Башкиров кивнул:

— Да, в последнее время она как будто расстроена чем-то…

— Так мы за вами, — напомнил фельдшер.

Куртизанов засуетился:

— Да, да, конечно! Я сию секунду… Переоденусь только.

И он кинулся в спальню. Сбросил замызганный домашний халат, принялся натягивать штаны — да все не попадал в волнении ногой в штанину; потом не мог застегнуть рубашку на нужные пуговицы…

Башкиров, стоя в прихожей, видел отражение переполошенного Куртизанова в зеркалах трюмо, стоявшего в спальне. Иронически ухмыляясь, Башкиров давал информацию:

— Лежит сейчас на костном вытяжении. Сами понимаете, спица в ноге. Ни туда, ни сюда!.. Зато как сотрудник — в отдельной палате. И уход будет лучший… Это мы гарантируем. Со всяким ведь может случиться…

— Бедная Фаиночка!.. — отозвался из спальни Иннокентий.

— Да — чуть не забыл! — повысил голос Башкиров. — Фаина Сергеевна просила вас захватить долларов двести.

Башкиров тут пошел внаглую. Ни о чем подобном Фаина Сергеевна не просила. Мысль погреть на Фаинином «несчастье» руки пришла к Башкирову внезапно. Как озарение!.. А что!.. Если этот Куртизанов такой лопух и бестолочь, а не мужик настолько, что родная жена его продает с потрохами, почему бы не поживиться слегка? Ведь Куртизанов этот, который «член Союза пи…» (хоть в чем-то член!), можно считать, уже мертвец! И даже удивительно, почему он до сих пор ходит, дышит, что-то говорит, штаны, вон, натягивает, прыгает на одной ноге… Жмурик уже! Никому не скажет… А им, Башкирову и Пустовиту, лишние двести баксов никак не помешают в стриптиз-клубе на Мойке.

— Деньги? — удивился Иннокентий. — А чего она не позвонила?.. Ах, да!.. — схватился он за голову. — Но зачем ей деньги в таком положении?

— Понятия не имею, — признался Башкиров. — Какие-нибудь женские дела.

Башкиров проследил за Куртизановым, который прошлепал в тапочках на босу ногу в зал, открыл сервант и достал из супницы две купюры.

Пустовит со значением глянул на Башкирова. Но тот сказал тихо:

— Хватит нам и двухсот. Своя ведь баба! Зачем наказывать?..

— Что вы говорите? — спросил из зала Куртизанов; он, сидя в кресле, натягивал носки.

— Говорю: поспешили бы, уважаемый, — вежливо поторопил Башкиров. — У нас еще работы — непочатый край.

— Да, да… — Куртизанов уже был рядом с ними в прихожей, снимал с вешалки плащ. — Может, Фаиночка просила какие-нибудь вещи?

— Нет, ничего… Она только хотела видеть вас. Наверное, очень любит…

С этим «очень любит» Башкиров явно переиграл. Это даже Пустовит заметил и скривился. Но Куртизанов не заметил: или он был слишком взволнован, или, действительно, полагал, что у Фаиночки еще остались какие-то чувства к нему.

Они вышли из квартиры и быстро сбежали вниз.

Пустовит услужливо распахнул перед Куртизановым дверцу в салон:

— Вот тут садитесь. Будет удобно. А я уж сзади…

Они все расселись и хлопнули дверцами. Машина мягко тронулась с места.

На Куртизанове не было лица. Так он переживал за Фаину. Так укорял себя.

«РАФ», сделав несколько поворотов, выехал со двора на прямую широкую улицу. Плавно набирал скорость… И пассажиров перестало болтать туда-сюда. Куртизанов смотрел вперед на дорогу — через плечо доктора Башкирова.

Башкиров закурил, покосился на Куртизанова:

— Вы не курите?

— Нет.

— Правильно. От этого умирают…

Башкиров кивнул Пустовиту. И в этот момент нож ударил Куртизанову в спину. И не куда-нибудь в спину вообще… Точно рассчитанным движением Пустовит вогнал нож в позвоночник. Чуть повыше поясницы. Пустовит даже как бы не убил Куртизанова, а только обездвижил его.

Иннокентий Куртизанов, издав тихий всхлип, повалился прямо на руки Пустовиту. В глазах Куртизанова застыл вопрос, губы изогнулись немо. Тело обмякло…

— Отдохни, приятель, — чуть ли не с отеческой лаской сказал Пустовит.

Ловкая рука фельдшера уже скользнула во внутренний карман пиджака и извлекла купюры.

— Держи, Витек…

Водитель на секунду обернулся:

— Готово?..

Башкиров взял деньги:

— Гони в Пулково!..

Когда Маргарита и санитарка скрылись в палате, Нестеров вышел в коридор. В это позднее время коридор был пуст. На столе дежурной медсестры уютно светила настольная лампа.

Подойдя к двери гардероба, который, как будто использовался в качестве склада, Нестеров тихонько нажал на ручку. Ручка опустилась, но дверь и не подумала открываться — было заперто. Тогда Нестеров слегка навалился на дверь плечом. И хотя он был парень неслабый и веса в нем было под девяносто килограммов, дверь выдержала — только скрипнула тихонько…

Осмотрев дверь, Владимир обрамил внимание на щель под притолокой — может, всего полсантиметра шириной. Но эта узенькая щель обещала некоторый простор для маневра. Владимир покрепче взялся за ручку и приподнял дверь до упора — до притолоки. При этом язычок замка выскочил из прорези. И дверь открылась. Нестеров оглянулся. В коридоре, никого не было. Слышались голоса — это Маргарита и санитарка разговаривали с Перезвенцевым. Тот отвечал что-то тихо и охал. Вероятно, они поворачивали его на бок.

Нестеров шагнул внутрь гардероба, закрыл за собой дверь. Включил свет, осмотрелся. На вешалках висела одежда — не очень аккуратно она висела. Среди прочей он узнал и свою. Погладил, порадовался — будто встретил хорошего старого знакомого…

Под окном было свалено в кучу использованное белье — как видно, приготовлено к стирке. Вдоль стен рядами стояла разнокалиберная обувь. Это собрание обуви (как говорится, каждой твари по паре) вызвало у Нестерова недовольную улыбку.

Он принялся ощупывать одежду. Это не заняло у него много времени: он знал, что отмычки отзовутся — брякнут под рукой. Так и произошло; Владимиру не пришлось, аки вору, лазить в каждый карман… Отмычки отозвались из пиджака, что висел рядом с его одеждой…

— Надо же! Как подружились!..

Пиджак Перезвенцева был основательно попорчен: в двух местах пробит пулями, а лацканы — сплошь в бурых пятнах засохшей крови.

Нестеров достал из кармана пиджака отмычки. Это была довольно увесистая связка. Нестерову никогда прежде не доводилось видеть отмычки, изготовленные заводским способом. В кармане пиджака еще что-то брякнуло. Пистолет?.. Нет, это были всего лишь наручники. Их Нестеров вернул на место.

Подошел к двери, выключил свет. Осторожно выглянул наружу.

В коридоре было по-прежнему пустынно…

Тогда Владимир вышел из гардероба, опять приподнял дверь за ручку, и потянул на себя. Язычок замка вошел в прорезь, Владимир отпустил ручку. И дверь с глухим щелчком села на порог. Это было просто, как дважды два!..

Через минуту Владимир подмигнул Перевезенцеву, проходя мимо его палаты. И тот сразу перестал охать.

Маргарита крикнула Нестерову вслед:

— Подождите, Володя!.. Помогите повернуть его на спину…

Владимир с недоумением взглянул на саженные плечи санитарки, на ее руки-лопаты, на могучую грудь.

Рита поняла его взгляд:

— Силы-то нам хватило бы. Да не хватает рук. Тут осторожно надо…

Втроем они аккуратно положили Перевезенцева на спину.

Владимир сказал:

— Я посижу с ним немного. Если можно, конечно…

Когда Маргарита и санитарка удалились, Нестеров показал Алексею отмычки:

— Все оказалось совсем не сложно. Не всякая закрытая дверь — закрыта. Я думаю, это истина.

Перевезенцев показал ему, как правильно пользоваться отмычками: как вставлять в замочную скважину, под каким углом держать, с каким усилием нажимать, как проворачивать.

Потом Алексей выразил сожаление, что так слаб, что не может пойти вместе с Нестеровым:

— Такие дела лучше обделывать вдвоем. Нужно хоть какое-то прикрытие.

Но Владимир уверенно улыбнулся:

— Справлюсь… Не тревожься, Попутчик! Мы еще выведем этих монстров на чистую воду.

— Почему Попутчик?

Нестеров спрятал отмычки в карман:

— В детстве, во втором, кажется, классе… задумал я написать роман. И начал его словами: «Постой, Попутчик добрый, возьми меня с собой…»

— Во втором классе? Любопытно.

— Мне кажется — непростые это слова. Видно, снизошли на меня с небес. Иногда я вижу в них эпиграф к своей жизни, иногда некую аллегорию — что за Попутчик? — не помню, кого имел виду, куда собирался. Наверное, в жизнь… Искал Попутчика… А если признаться, ищу до сих пор… Слова же эти представляются мне заряженными чем-то — имеют положительный потенциал, светлую эмоциональную окраску. Иногда они поддерживают меня.

Алексей задумчиво шевелил губами; наверное, повторял фразу про себя. Потом сказал:

— Скорее это ты, Володя, мой Попутчик. Сам видишь, в каком я положении… Уж если не иду за тобой, то хотя бы держи меня в курсе.

И они пожали друг другу руки.

Для проникновения в подвал, в морг, они наметили следующую ночь…