Валерия, идя впереди всех остальных с фонариком в руке, медленно спускалась по узкой винтовой каменной лестнице. Непосредственно позади нее, тоже держа фонарик, шла Кассандра, за которой следовали профессор и я. Вот только у нас в руках был не фонарик, а примитивный смоляной факел, что делало нас похожими на очень бедных участников эстафеты олимпийского огня.
— А ты уверена, что спускаться здесь небезопасно? — поинтересовался профессор, который то ли беспокоился за свою дочь, то ли был охвачен одолевающим его страхом за себя самого.
— Не переживайте, профессор, — ответила Валерия. — Как я вам уже говорила раньше, морсего по какой-то неизвестной нам причине здесь не появляются.
— Хорошо, хорошо… Кстати, а ты не могла бы разговаривать со мной на «ты»? В конце концов, я ведь… твой отец.
Валерия на несколько секунд задумалась.
— Ладно, — сказала она. — А как вы хотите, чтобы я вас называла? — Ее голос стал слегка насмешливым. — «Папа»?
— Меня вполне устроит, если ты будешь называть меня Эдуардо. И я тебя еще раз убедительно прошу — говори мне «ты».
— Ну хорошо… Эдуардо.
Вскоре мы оказались в подвале здания. Как сообщила нам Валерия, именно под тем местом, в котором мы сидели несколько минут назад.
Помещение это выглядело довольно жутко, что, впрочем, предположить было отнюдь не трудно. В нем имелось очень много колонн, поддерживающих тяжелые перекрытия потолка, и они, как и пол, были изготовлены из все того же черного камня, из которого, похоже, был построен и весь этот город. Стены подвала я поначалу в темноте разглядеть не смог.
Идя вслед за Валерией, мы свернули налево и направились к ближайшей стене. Как только мы подошли к ней достаточно близко, чтобы можно было разглядеть ее, все трое — Кассандра, профессор и я — одновременно вскрикнули от удивления.
В отличие от всех других стен, которые нам уже довелось видеть в Черном Городе, эта стена, находившаяся от меня на расстоянии вытянутой руки, не была испещрена клинописными значками и барельефами. Вместо этого она, словно огромное, от пола до потолка, полотно, была удивительно красиво разрисована яркими красками, которым каким-то невероятным способом удалось не потемнеть и не выцвести.
Даже я, не будучи ни археологом, ни кем-либо ему подобным, сразу же смог должным образом оценить не только красоту рисунков как таковых, но и их громаднейшее значение для науки и тот большой резонанс, который могло вызвать их обнаружение, причем не в одном лишь замкнутом мирке археологов и историков.
Насколько я знал, нечто подобное было найдено раньше только в руинах сооружений майя в Центральной Америке (мне довелось увидеть их лично годом раньше, и к разрушению их я, к сожалению, в какой-то степени приложил свою руку, хотя это, как говорится, уже совсем другая история), а также в некоторых египетских гробницах и храмах. Сейчас же при свете наших фонариков и факелов перед нами предстала, открывая нам своего рода окно в далекое прошлое, огромная стенная роспись, тянувшаяся по всему периметру помещения. Здесь имелись в общей сложности сотни квадратных метров, покрытых иероглифами, клинописными значками и, к нашей огромной радости, множеством рисунков, на которых были изображены те, кто некогда населял этот таинственный город.
— Здесь… — сказала Валерия, волнуясь так, как волнуется экскурсовод в Лувре в свой первый рабочий день, — изложена история тех, кого некоторые племена в этой части бассейна Амазонки называют «морсего». — Затем она показала на левый верхний угол стены и продолжила: — Как вы и сами можете себе представить, я провела возле этой стены довольно много времени и, тщательно изучив все, что на ней изображено, имею основания заявить, что, без всякого сомнения, здесь раскрывается самая ужасная тайна, которую оставили после себя «древние люди». Это нечто такое, что изменит наше видение не только древнего мира, но и мира современного.
— И что же это за тайна? — поинтересовался я.
Дочь профессора пристально посмотрела на меня, слегка приподняв уголки губ, как будто она собиралась улыбнуться, и я понял, что она очень хотела, чтобы кто-нибудь задал ей именно этот вопрос.