Черный Город

82

Втиснувшись в узкое углубление, находившееся на высоте почти двух метров от дна туннеля, и упершись коленями и локтями в выступающие камни, я попробовал удержаться внутри углубления, не издавая ни малейшего звука.

Когда я перед этим погасил зажигалку, темнота стала кромешной, и только хриплое дыхание морсего да исходивший от него тошнотворный запах позволили мне определить, что он подошел уже совсем близко.

Мой план был простым: я надеялся, что преследующее меня существо пройдет подо мной и при этом меня не заметит, а когда оно удалится от меня на достаточное расстояние, я тихонечко вылезу из своего убежища и пойду в обратном направлении, чтобы снова вернуться в лабиринт, в котором, как я знал, имелся как минимум один выход на поверхность.

Ждать мне пришлось недолго: зловоние стало почти осязаемым и теперь буквально терзало мои легкие при каждом вдохе. Я услышал, что тяжелое, хриплое и прерывистое дыхание раздается уже прямо подо мной. Я совершенно ничего не видел в кромешной тьме, окутавшей меня, однако был абсолютно уверен в том, что голова морсего в этот момент находилась всего в десятке сантиметров от меня. Если бы ему вдруг вздумалось посмотреть вверх, он увидел бы меня — скрючившегося в своем укрытии и беззащитного, — и не нужно было быть прорицателем, чтобы понять, что со мной в этом случае произошло бы.

У меня мелькнула мысль, что именно это со мной сейчас и произойдет, потому что всплески вдруг резко стихли. Какое-то шестое чувство подсказало мне, что морсего остановился и втягивает ноздрями воздух, — возможно, он различил мой запах, даже несмотря на исходивший от него самого смрад.

Я с ужасом сжал губы, задержал дыхание и, стараясь не стучать от страха зубами, стал убеждать самого себя, что он меня не заметит и уже вот-вот пойдет своей дорогой, постепенно удаляясь от этого места. А еще я мысленно молился Богу о том, чтобы именно так все и произошло.

Спустя несколько секунд, показавшихся мне бесконечно долгими, мои молитвы, похоже, были услышаны. Снова раздались всплески, но только уже не приближающиеся, а удаляющиеся… Вот только удалялись они совсем не в том направлении, в каком мне хотелось бы: я, невольно чертыхнувшись, понял, что морсего повернулся на сто восемьдесят градусов и пошел туда, откуда он сюда явился.

Мой план с треском провалился.

Когда мне показалось, что морсего отошел на достаточно большое расстояние, я осторожно спустился из своего, весьма ненадежного, убежища на дно туннеля и стал потихоньку разминать мускулы, слегка занемевшие от акробатической позы, в которой мне пришлось просидеть в течение нескольких минут.

Тишина была полной, и у меня возникло опасение, что мой преследователь пытается меня обхитрить — притаился в темноте в паре десятков метров от меня и выжидает. Однако проверить, так ли это, было невозможно, поскольку я, конечно же, не мог ради этого пойти на риск и зажечь зажигалку, а потому мне пришлось просто загнать это опасение в самый дальний уголок своего сознания.

Размяв мускулы, я пошел, касаясь стенки туннеля кончиками пальцев, все в том же направлении: морсего повернул назад, и мне не оставалось ничего другого, кроме как опять пойти вперед в надежде на то, что я все-таки набреду на какой-нибудь выход из этого подземелья.

Касаясь одной рукой стены, а вторую руку выставив вперед, я старался идти очень осторожно, чтобы не производить ни малейшего шума, потому что меня могли искать и какие-нибудь другие морсего, и вовсю напрягал слух, раз уж от зрения не было никакого толку. Однако я так ничего и не услышал: в этом бесконечно длинном туннеле царила гробовая тишина. Отсутствие возможности что-либо видеть или хотя бы слышать вызывало у меня такое сильное смятение, что я пару раз тихонько кашлянул, чтобы убедиться, что не оглох. Кроме того, меня так и подмывало зажечь зажигалку и тем самым хоть чуть-чуть отогнать от себя эту кромешную тьму, и мне лишь с большим трудом удавалось добиться того, чтобы здравый смысл подавил во мне инстинктивную неприязнь к полной темноте и заставил меня не трогать зажигалку, лежащую сейчас в заднем кармане моих штанов.

Минуты три спустя данная проблема потеряла свою актуальность, потому что туннель, по которому я шел, разветвился на несколько туннелей, и в одном из них я, уже едва веря своим глазам, увидел метрах в тридцати от себя луч света, проникавший в этот туннель через округлое отверстие в потолке, высота которого в этом месте, как я увидел чуть позже, достигала аж двух десятков метров.

Этот солнечный луч освещал достаточно много пространства для того, чтобы я смог разглядеть, что передо мной находится большая пещера диаметром примерно сорок метров и что пещера эта создана отнюдь не природой. Ее абсолютно вертикальные, симметричные и гладкие стены, в которых слабенький луч солнечного света отражался с каким-то странным золотистым оттенком, были явно сделаны человеческими руками.

Войдя в эту странную пещеру, я увидел, что и налево, и направо от меня рядом со стенами лежат беспорядочными грудами сотни табличек. Они имели различные размеры — до полуметра в длину — и были испещрены теми же самыми значками, которые мы видели по всему этому заброшенному городу. Таблички эти, казалось, были оставлены здесь как какой-нибудь никому не нужный старый хлам.

Наклонившись над одной из них и начав разглядывать ее в полумраке, я обнаружил, что таблички, блестящие и гладкие, сделаны из какого-то странного, отнюдь не похожего на глину материала. У меня мелькнула кое-какая догадка, и я, позабыв об осторожности, достал из кармана зажигалку и, несколько раз нервно щелкнув ею, наконец-таки зажег ее и поднес маленькое пламя к лежащим передо мной на полу табличкам.

Когда я увидел, что это такое, с моих уст сорвалось ужасно грубое и замысловатое ругательство, какого я, пожалуй, за свою жизнь еще ни разу не произносил.

Я не верил тому, что видел собственными глазами.

Эти таблички, точно так же, как и стены, и все в этом огромном подземном помещении, где при свете зажигалки я не мог разглядеть дальнего конца, были сделаны из одного материала — того самого материала, из которого куются надежды на богатство и человеческая алчность.

За исключением покрытого каменными плитами пола, все, что я видел вокруг себя — буквально каждый квадратный сантиметр, — было сделано из чистого золота, которого здесь имелось, наверное, на много миллиардов евро. Мне подумалось, что даже в Форт-Ноксе[61] и во всех швейцарских банках, вместе взятых, нет столько золота, сколько имеется в этой пещере.

Я все никак не мог поверить своим глазам. Да, мне не верилось, что такое может существовать в реальной жизни, а не только на страницах сценария какого-нибудь фильма, посвященного поискам сокровищ.

Я больше минуты стоял с зажигалкой в руке, разглядывая лежащие вокруг меня несметные богатства и пытаясь убедить себя, что я не тронулся рассудком.

Чтобы окончательно удостовериться в том, что зрение меня не обманывает, я попытался поднять одну из лежащих передо мной на полу табличек. Хотя толщина ее составляла всего лишь несколько сантиметров, она, как я почувствовал, поднимая ее, весила не менее двадцати пяти килограммов, и мне лишь с трудом удалось оторвать ее от пола. Если, кроме характерного цвета и осязательного ощущения, возникающего при прикосновении к этим табличкам, нужно было еще одно доказательство, то я вполне мог осмысленно заявить самому себе, что такими тяжелыми являются только два типа металла — золото и свинец, но то, что я с трудом удерживал в руках, было изготовлено отнюдь не из свинца. «Теперь мне понятно, почему компас здесь, в этом подземелье, показывал черт знает куда…» — мелькнула у меня мысль.

Когда мне наконец-таки удалось прийти в себя, я попробовал сконцентрировать все свое внимание на том, что, вообще-то, волновало меня гораздо больше этого золота: как, черт побери, мне из этого подземелья выбраться?

Начав осматривать это большое помещение пятиугольной формы, я также обнаружил, что стены его были украшены (если, конечно, так можно выразиться) тысячами высеченных на них золотых человеческих черепов в натуральную величину. Черепа эти, казалось, внимательно наблюдали за мной своими пустыми глазницами. Нечто подобное — не считая, разумеется, того, что материал был совсем другим, — я видел как-то раз, хотя и в меньших масштабах, в Мексике и Гватемале на развалинах храмов ацтеков и майя, с которыми у этой цивилизации наверняка имелись какие-то связи.

Во всем этом странном помещении чувствовалось что-то зловещее, ужасное и величественное, однако больше всего мое внимание в этом одновременно восхитительном и кошмарном месте привлек какой-то объект, возвышающийся в его центре прямо под отверстием в потолке, через которое в него проникал солнечный свет. Он представлял собой странный холмик, который, насколько я смог рассмотреть в полумраке, состоял из ветвей и камней и был похож на огромную кучу мусора высотой более десяти метров.

Подстрекаемый любопытством, я, настороженно поглядывая по сторонам, стал приближаться к этому холмику и, соответственно, к находившемуся прямо над ним отверстием в потолке со слабой надеждой на то, что я наконец-то смогу вырваться на свободу. Однако тут мне в ноздри снова ударил запах гниющего мяса, и я, моментально погасив зажигалку и остановившись как вкопанный, перестал даже моргать.

Чувствуя себя едва ли не парализованным от страха, я напряг слух, пытаясь различить уже знакомые мне звуки, которые издают морсего, когда они двигаются или напряженно и тяжело дышат. Однако услышать мне ничего не удалось: вокруг меня царила гробовая тишина.

У меня мелькнула мысль, что либо где-то неподалеку от меня находятся морсего, но они при этом спят, либо источником этого отвратительного запаха являются в данном случае не они. Как бы там ни было, я осознавал, что подвергну себя очень большому риску, если покину спасительную для меня темноту и пойду к освещенному солнечным лучом центру этого помещения. Если какой-нибудь невидимый для меня морсего сейчас наблюдает из укромного уголка за этим помещением, он меня сразу же заметит и, естественно, очень обрадуется тому, что еда, можно сказать, сама пришла прямо к нему домой.

Однако я все же не мог взять и уйти отсюда, оставив за своей спиной это многообещающее отверстие в потолке, манящее меня так, как яркая лампа манит мотылька. Поэтому я, собрав всю свою волю в кулак, решил все же пойти в освещенный солнечным лучом центр помещения, убеждая себя в том, что независимо от того, пойду ли я в его середину или же стану пробираться вдоль стен, вероятность нарваться на неприятную встречу у меня в обоих случаях одинаковая. Мой план, в общем-то, был простым: я попробую как можно осторожнее пробраться к центру по кратчайшему расстоянию и, если при этом вдруг почувствую, что меня кто-то заметил, сразу же попытаюсь дать отсюда деру, бормоча про себя те немногие молитвы, которые мне были известны. Может, мне удастся удрать от морсего и во второй раз.

Я начал медленно идти, направляясь к странному холмику и надеясь, что не нарушу каким-нибудь своим неуклюжим движением тишину и что на моем пути не окажется какой-нибудь глубокой ямы, потому что вполне могло получиться так, что я узнал бы о ее существовании только после того, как в нее бы упал.

Я шел, ощупывая ступней пол впереди себя — так, как это делает своей палочкой слепой. Мое сердце лихорадочно колотилось, гоняя кровь по организму, а во рту стало сухо. Это все происходило из-за страха — моего периодического спутника, с которым я в последнее время стал сталкиваться уж слишком часто.

Запах гниющего мяса с каждым моим шагом становился все более невыносимым, словно он исходил не откуда-нибудь, а от этого странного холмика. Поэтому я не стал торопиться и начал двигаться, как при замедленных съемках.

Я поднимал ногу и опускал ее, ставя на пол сначала пятку, а затем и всю остальную ступню, переносил вес тела с одной ноги на другую и так постепенно продвигался вперед… И вдруг при очередном шаге я наступил на что-то вязкое и, едва удержавшись от того, чтобы не чертыхнуться, с глухим ударом шлепнулся навзничь на каменный пол.

В течение бесконечно долгой минуты я лежал абсолютно неподвижно, почти не дыша.

Мое падение произвело достаточно много шума, чтобы привлечь внимание любого морсего, который находился где-нибудь поблизости и не был от рождения глухим. Однако, как ни странно, никакой реакции на этот шум не последовало, и это, помимо всего прочего, могло означать, что я вопреки своим опасениям нахожусь здесь один. Решив, что, кроме меня, тут и в самом деле никого нет, я приподнялся, чтобы посмотреть, на чем же это я так поскользнулся. Начав щупать руками пол, я с удивлением почувствовал, что мои ладони вымазываются в какой-то густой жидкости. Я поднес их к носу, чтобы понюхать эту жидкость, и… и с трудом сдержал приступ тошноты: эта жидкость представляла собой не что иное, как «сок» гнилого мяса.

Возникшее у меня чувство отвращения заставило меня инстинктивно отпрянуть назад, отчего я едва снова не упал. Пахнущая гноем жидкость могла истекать только из какой-то разлагающейся плоти — плоти то ли животного, то ли…

Подавив в себе чувство отвращения и мысленно убедив самого себя в том, что поблизости нет ни одного морсего, я снова рискнул зажечь зажигалку и, прикрыв ее пламя рукой, чтобы его было труднее увидеть издалека, сделал пару шагов вперед.

Жуткая сцена, представшая при этом перед моими глазами, вызвала у меня сильные спазмы в животе, в результате которых меня тут же стошнило.

То, что я поначалу принял за холмик, состоящий из камней и веток, в действительности оказалось чудовищной грудой черепов, костей и целых скелетов. На «склоне» этой груды лежало человеческое тело — без головы и конечностей, — пожираемое преогромным количеством маленьких белых червей.

Черепов и костей было так много, а нижние из них пребывали в таком трухлявом состоянии, что невольно напрашивался вывод, что их складывали здесь в течение далеко не одного столетия. Заставляя себя не обращать внимания на запах и невыносимое отвращение, которое вызывала у меня эта картина, я приблизился к изуродованному, без головы и конечностей, человеческому телу, все еще одетому в покрытую засохшей кровью футболку с надписью «Amazônia é vida»[62], показавшейся мне в данной ситуации весьма иронической, и жилет с карманами — такой, какие носят фотографы и охотники. Мне подумалось, что это, наверное, был один из исчезнувших участников экспедиции Валерии, возможно проводник, и я, сжав губы, чтобы меня не стошнило снова, подошел к нему вплотную, намереваясь обшарить его карманы и забрать из них предметы, которые могли бы оказаться для меня полезными. Я чувствовал себя ничтожеством из-за того, что рылся в карманах трупа — кем бы ни был этот человек при жизни, — однако поступить по-другому я не мог, а мертвецу ведь уже было все равно.

Я нашел в карманах пачку табака, таблетки аспирина, шариковую ручку и, к своей немалой радости, то, что вполне могло мне пригодиться — бенгальские свечи. Распихав эти «трофеи» по своим карманам, я оставил труп в покое и стал карабкаться к вершине этой жуткой груды черепов и костей, надеясь, что мне удастся выбраться через находящееся над ней отверстие наружу.

Испытывая смешанное чувство отвращения и ужаса, я старался не сломать ни одну из костей и не раздавить ни одного из черепов, на которые я наступал. И тут вдруг раздался металлический звук, заставивший меня бросить взгляд на то, что в этот момент находилось под моими ногами. Наклонившись и сморщив нос, я раздвинул несколько желтоватых костей, засунул руку аж по самый локоть в образовавшееся углубление и одним рывком вытащил нечто такое, от чего потом замер в изумлении, на время даже позабыв о той опасной ситуации, в которой я оказался.

Этот предмет представлял собой не что иное, как шлем — такой, какие носили испанские первопроходцы пять сотен лет назад.

Держа его в левой руке и внимательно разглядывая — как какой-нибудь Гамлет, — я подумал, что эти жуткие черные существа, по-видимому, на протяжении многих веков убивали людей, пытаясь от них защититься. Именно так — они убивали людей не для того, чтобы есть их мясо или пить их кровь, как об этом гласили легенды, а в силу заложенного в них создателями инстинктивного стремления защитить себя и свою территорию. Они, конечно же, были свирепыми и безжалостными, однако я начал подозревать, что мотивы их поведения определялись исключительно желанием выжить, поскольку они, вероятно, интуитивно чувствовали, что если внешнему миру станет известно о существовании их самих, этого города и хранящихся в нем несметных сокровищ, то их дни будут сочтены. Именно поэтому, наверное, никто еще ничего не знал об этом заброшенном городе: те, кто в него попадал, назад уже не возвращались, а потому не могли рассказать о нем.

Я отложил шлем в сторону, поскольку мое внимание привлекла какая-то одежда, обтягивающая скелет, у которого тоже отсутствовала голова. Наклонившись в ее сторону и всмотревшись, я увидел, что это немецкая униформа, на которой в районе груди все еще был прикреплен значок в виде серебристого орла, держащего в когтях свастику. Значок оторвался от материи, как только я его коснулся. Чтобы разглядеть значок получше, я поднес его к глазам.

— Невероятно… — ошеломленно пробормотал я, крутя значок в пальцах. — Тут прямо какой-то музей.

Осознавая, каким уникальным является это место, я на секунду представил себе, как вытянутся от удивления лица профессора и Кассандры, когда я расскажу им о своей поразительной находке. Мысль об этом вернула меня к действительности, и я вспомнил о том, что чем дольше буду находиться в этом подземном помещении, тем больше вероятность того, что меня обнаружат морсего, и, следовательно, к этой жуткой груде добавится еще один труп. Поэтому я, уже не теряя больше времени, снова стал карабкаться вверх по груде черепов и костей, пока не оказался на ее «вершине», на которой, к счастью, из-под костей и толстой твердой корки из засохшей крови выглядывала маленькая каменная плита, на которую я смог встать в полный рост.

Расстояние от этой вершины до отверстия, через которое я надеялся выбраться наружу, составляло где-то шесть или семь метров. К сожалению, исходивший из этого отверстия свет освещал меня так, как освещают прожектором стоящего на сцене певца, и всего лишь через несколько секунд после того, как я это заметил, золотые стены помещения, в котором я находился, задрожали от угрожающего рева… Я понял, что мое везение закончилось.