День Шакала

Глава 5

Шакал прибыл на поезде на Северный вокзал как раз перед обедом. Он взял такси и направился в маленький, но уютный отель по улице Рю де Сюрен, идущей от площади Мадельин. Хотя тот и отличался по классу от "д'Англетер" в Копенгагене или "Амиго" в Брюсселе, у Шакала были причины выбрать более скромное и менее известное место в Париже. Во-первых, его визит сюда был более продолжительным, а, во-вторых, вероятность встретить здесь какого-нибудь мимолетного знакомого по Лондону была намного выше, чем в Копенгагене или Брюсселе. В темных очках, которые Шакал обычно носил на улице, что было вполне естественным на залитых солнцем бульварах, его трудно было узнать. Но существовала реальная опасность, что где-нибудь в фойе или коридоре его могут весело окликнуть по имени при администраторе отеля, знавшем его как мистера Даггана. Это было бы самым нежелательным на данной стадии операции.

Его пребывание в Париже не должно было привлекать ничьего внимания. Он жил тихо, заказывая на завтрак рогалики и кофе в номер. В кондитерской лавке напротив отеля он купил баночку английского мармелада и попросил, чтобы именно такой приносили ему с утра вместо черносмородинового джема.

Дагган был предельно вежлив с персоналом, употребляя всего несколько французских фраз с присущим англичанам ужасным произношением, и скромно улыбался, когда к нему обращались. На многочисленные вопросы со стороны администрации отеля, как ему нравится обслуживание, он неизменно с благодарностью отвечал, что все просто превосходно.

- Мсье Дагган, - сказал однажды владелец отеля администратору, - настоящий джентльмен.

Никто в отеле против этого не возражал.

Все дни он проводил как обычный турист. В первый день Шакал купил карту Парижа и выделил на ней, сверяясь со своей записной книжкой, все достопримечательности, которые больше всего хотел бы увидеть. Их-то он и посещал, с наслаждением изучая архитектурные красоты одних или историческую ценность других.

Три дня он бродил вокруг Триумфальной арки или сидел на террасе Елисейского кафе, пристально осматривая памятники и крыши высоких зданий, обрамляющих площадь Этуаль. Кто бы ни наблюдал за ним в эти дни (следует отметить, таковых не было), подивился бы, что даже великолепная архитектура мсье Хаусманна не знала такого преданного поклонника. И, конечно же, никому бы и в голову не могло прийти, что тихий и элегантный английский турист, помешивая кофе и часами разглядывая здания, высчитывал в уме углы стрельбы и расстояния от верхних этажей до Вечного огня, мерцающего под аркой, а также шансы скрыться незамеченным по пожарным лестницам.

Через три дня он покинул Этуаль и посетил кладбище бойцов французского Сопротивления в Монтвалерьен. Сюда Шакал пришел с букетом цветов, и экскурсовод, сам в прошлом участник Сопротивления, тронутый этим жестом англичанина, провел тому изнурительную, с обширными комментариями, экскурсию по дорогим его сердцу святыням. Он и думать не мог, что взгляд посетителя устремлялся от входа на кладбище к высоким стенам тюрьмы, ограничивающим обзор внутреннего дворика с крыш окружающих домов. Спустя два часа, вежливо поблагодарив и оставив щедрые, но в разумных пределах, чаевые, англичанин ушел.

Он посетил также площадь Инвалидов, над которой с юга возвышался отель Инвалидов, усыпальница Наполеона и славных побед Французской Армии. Шакала больше всего интересовала западная сторона огромной площади, образуемая Рю Фабер, и он просидел все утро в кафе на углу, где эта улица примыкает к небольшой треугольной площади Сантьяго-де- Чили. С седьмого или восьмого этажа здания над его головой, номер 146 по улице Рю де Гренель, где эта улица смыкается с Рю Фабер под прямым углом, англичанин прикинул, что стрелок будет полностью обозревать выходящие к площади Инвалидов парки, большую часть самой площади, вход во внутренний дворик и плюс еще две-три улицы. Хороший наблюдательный пункт, но не место для покушения. Во-первых, расстояние от верхних окон до покрытой гравием дорожки* идущей от площади Инвалидов до того места, где у основания ступенек будут стоять машины, составляет более двухсот метров. Во-вторых, обзор, открывающийся сверху из окон дома 146, будет частично ограничен верхними ветками густых лип, растущих на площади Сантьяго, с которых голуби по-своему отдают дань уважения никак не выражающей своего недовольства статуе Вобена. С сожалением он заплатил за свой коктейль и ушел.

Еще один день был проведен в окрестностях собора Нотр- Дам. Здесь, среди лабиринта переходов, находилось множество задних ходов и лестниц, но расстояние от входа в собор до припаркованных у ступенек машин было всего несколько метров, а стрелять с крыш Площади Парви было слишком далеко. Что касается домов на прилегающей площади Шарлемань, то они находились довольно близко, и для сил безопасности не составляло большого труда смешаться с толпой зрителей.

Его последний визит был на площадь Рю де Ренне. Шакал появился там 28 июня. Когда-то, называвшись Пляс де Ренне, она была переименована в Площадь 18 Июня 1940 года, когда голлисты пришли к власти в правительстве. Взгляд Шакала устремился на новую сверкающую табличку на здании. Сразу пришло на ум то, о чем читал месяц назад. 18 июня 1940 года был как раз тем днем, когда одинокий, но величественный изгнанник в Лондоне обратился по радио ко всем французам, сказав, что проигранный бой не означает проигранную войну.

Было в этой площади, с припавшей с юга громадой Вокзала Монпарнас, наполненной воспоминаниями парижан военного поколения, что-то, заставившее наемного убийцу остановиться. Он медленно окинул взглядом широкое шоссе, пересекаемое поворотом движения от бульвара Монпарнас, и сливавшееся с другими потоками от Рю д'Одесса и Рю де Ренне. Англичанин оглядел высокие с узким фасадом дома по обе стороны Рю де Ренне, которые также выходили на площадь, не спеша направился к ее южной оконечности и взглянул на внутренний двор станции. Там стоял гул нескончаемого множества поездов, привозящих и увозящих десятки тысяч пассажиров в день, одной из крупнейших пригородных станций Парижа. К зиме она превратится в тихое, громадное создание, погрузившееся в размышления об исторических судьбах и событиях, происшедших в ее задымленных, суровых стенах. Но станцию должны были снести.

Шакал повернулся спиной к ограждению и посмотрел вниз на транспортную артерию Рю де Ренне. Сейчас он стоял лицом к Площади 18 Июня 1940 года, уверенный, что именно сюда придет Президент Франции в назначенный день, последний день своей жизни. Что касается других мест, которые англичанин обошел за прошедшую неделю, то их де Голль тоже мог посетить, но это, Шакал знал, он наверняка почтит своим присутствием. Очень скоро не будет больше Вокзала Монпарнас, и колонны, так много видавшие на своем веку, будут переплавлены на оградки для загородных домов, а внешний двор, переживший унижение Берлина и возрождение Парижа, превратится в обычный кафетерий. Но перед тем, как это произойдет, ОН, человек в военном кепи с двумя золотыми звездами, появится здесь еще раз.

Расстояние от верхнего этажа углового здания с западной стороны Рю де Ренне до середины внешнего дворика было около 130 метров.

Шакал оглядывал открывавшуюся перед ним картину профессиональным взглядом. Его выбор остановился на обоих угловых зданиях по Рю де Ренне, где она выходила на площадь. Возможно, также подошли бы и первые три дома по этой улице, открывая не очень узкий угол стрельбы на внешний дворик. Дальше же угол становился очень узким. Точно так же первые три здания, выходящие на бульвар Монпарнас, пересекающий площадь с востока на запад, тоже представляли возможную позицию для стрельбы. Дальше углы опять становились слишком узкими, а расстояния большими. Кроме здания станции, домов, которые бы возвышались над внешним двориком, поблизости не было. Да и сама станция не подходила, так как в окнах контор на верхних этажах будут скрываться агенты охраны. Шакал решил изучить сначала три угловых дома с западной стороны Рю де Ренне и медленно подошел к кафе на углу с восточной стороны, кафе Герцогини Анны.

Здесь он сел на террасе в нескольких шагах от шумной проезжей части, заказал кофе и уставился на дома напротив. Так он просидел три часа. Позже англичанин пообедал в ресторане с другой стороны, изучая уже восточные фасады. После обеда он прогуливался по улице, оглядывая вблизи подъезды жилых домов, на которых остановил свой выбор.

Наконец, Шакал перешел к зданиям, выходившим на бульвар Монпарнас. Но это были конторы поновей и пооживленней.

На следующий день он снова вернулся сюда. Прогуливаясь вдоль фасадов, англичанин, перешел улицу и сел на лавочке под деревьями с газетой в руках, изучая верхние этажи. Пять или шесть этажей каменного дома с парапетом сверху, затем крутые скаты покрытых черной черепицей крыш с чердаками, из которых выглядывали окна мансард. Когда-то это были комнаты слуг, а сейчас здесь жили бедные постояльцы. За крышами и, возможно, мансардами днем наверняка будут наблюдать. Но даже если на крышах среди труб и будут скрываться наблюдатели с полевыми биноклями, обозревая дома и окна с противоположной стороны, то самый верхний этаж будет достаточно высок, и в темноте комнаты можно будет спрятаться так, чтобы быть невидимым с противоположной стороны улицы. А открытое окно знойным парижским летом будет выглядеть вполне естественно.

Но чем дальше в глубь комнаты, тем уже становится угол стрельбы по внешнему дворику станции. Из-за этого Шакал и отбросил третий дом по обе стороны Рю де Ренне. Оттуда угол будет очень узким. Таким образом, для выбора оставалось четыре здания. Так как он планировал стрелять после полудня, когда солнце двигается на запад, но еще достаточно высоко в небе, чтобы ярко освещать крышу и верхние окна домов с восточной стороны улицы, англичанин остановился на двух домах по западной стороне. Чтобы убедиться в правоте своих рассуждений, 29 июля он дождался шестнадцати часов и заметил, что, действительно, только косые лучи солнца попадали на верхние окна западной стороны, тогда как с восточной дома были ярко освещены.

На следующий день Шакал заметил консьержку. Вот уже третий день он сидел или в кафе на террасе или на скамейке. Сейчас англичанин выбрал лавочку в нескольких шагах от подъезда двух домов, которые его интересовали. Немного поодаль, отделенная тротуаром, по которому спешили бесконечной толпой прохожие, сидела в дверях консьержка и вязала. Вот из ближайшего кафе зашел поболтать официант. Он назвал консьержку "мадам Берте". Приятная сценка. Стоял теплый день, ярко светило солнце, слабо освещая проем двери.

Она была, по-видимому, добрая душа, похожая на бабушку. И по тому, как консьержка щебетала "бонжур, мсье" людям, которые изредка входили и выходили из подъезда, и как приветливо в ответ каждый раз звучало "бонжур, мадам Берте", наблюдатель на Лавочке в двадцати шагах поодаль определил, что ее любили. Добродушная, относящаяся с состраданием ко всем неудачникам. Сразу после двух появилась кошка, и через несколько минут, вынырнув из своего укромного уголка в глубине первого этажа, показалась мадам Берте с блюдцем молока, предназначавшимся этому созданию, к которому она обратилась "моя маленькая Минна”.

Незадолго до четырех, спрятав вязание в широкий карман передника, она пошаркала через дорогу в кондитерскую лавку. Шакал быстро поднялся и зашел в подъезд. Он решил воспользоваться лестницей и бесшумно взбежал наверх. Лестница шла вокруг шахты лифта, и каждый пролет в направлении в глубь здания заканчивался небольшой площадкой. На каждой лестничной клетке через этаж, в задней стене подъезда была дверь, ведущая к стальной пожарной лестнице. На шестом и самом верхнем этаже, не считая чердака, он открыл заднюю дверь и посмотрел вниз. Пожарная лестница вела во внутренний двор, в котором виднелись запасные выходы из подъездов других домов, образующих угол площади, сейчас находящейся позади него. С дальней стороны двора проходила через здания узкая арка, ведущая на север.

Шакал тихо закрыл дверь на щеколду и поднялся на пол-последних пролета до шестого этажа, отсюда в конце коридора шла на чердак уже простая лестница. Две двери в коридоре вели в квартиры,выходящие окнами во внутренний двор, а две другие в квартиры с окнами на внешнюю сторону здания. Интуиция подсказывала ему, что как раз-таки окна одной из этих квартир выходят на Рю де Ренне, или чуть в сторону от площади, за которой был виден двор станции. Это и были те окна, за которыми он так долго наблюдал снизу с улицы. На одной из табличек этих дверей стояло имя "мадмуазель Беранже". На другой - "мсье и мадам Шарье". Шакал на мгновение прислушался, но из обеих квартир не доносилось ни звука. Он осмотрел замки. Они были врезные и довольно крепкие, с запорами из твердой стали, пользующиеся особой популярностью у помешанных на безопасности своего жилища французов. К тому же, они закрывались на два оборота. Англичанин понял, что ему понадобятся ключи, которые должны быть наверняка и у мадам Берте, где-то в ее маленькой каморке. Через несколько мгновений он легко спустился тем же путем, что и поднялся, пробыв в подъезде менее пяти минут. Консьержка уже вернулась. Англичанин мельком увидел ее через матовое стекло ее уютного жилища, затем повернул и вышел через сводчатый вход. Он свернул налево по Рю де Ренне, прошел два других подъезда, а затем вдоль почты. На углу квартала начиналась узкая улочка, Шакал и свернул в нее, идя вдоль стены почты. В конце здания был небольшой проход. Англичанин остановился прикурить сигарету, и в свете спички оглянулся по сторонам. Он увидел черный ход почты и коммутатора. В конце тоннеля был залитый солнцем двор. Вдалеке виднелись очертания последних ступенек пожарного выхода здания, которое он только что покинул Наемный убийца глубоко затянулся сигаретой и пошел дальше. Наконец-то был найден путь к отступлению. В конце улицы Рю Литер Шакал снова свернул налево на Рю Вожирар и пошел обратно туда, где она сливалась с бульваром Монпарнас. Он достиг угла и оглянулся по сторонам в поисках свободного такси, когда полицейский, выскочив на перекресток на мотоцикле, стал останавливать движение с улицы Рю Вожирар по направлению к бульвару. Машинам, следующим по бульвару из Дюро, властным движением руки было приказано сойти на обочину вправо. Едва движение замерло, как послышался отдаленный вой сирен со стороны Дюро. Стоя на углу, Шакал увидел вдали кавалькаду, направляющуюся в его сторону. Впереди были два мотоциклиста в черной кожаной форме и белых, сверкающих на солнце шлемах. Позади них появились два следующих строго друг за другом "СитроенаДС-19". Полицейский на перекрестке вытянулся, левой рукой он указывал в направлении авеню Дю Мейн к югу от перекрестка, правая рука, согнутая вдоль груди ладонью вниз, обозначала преимущество проезда для приближающейся кавалькады. Кренясь вправо, на авеню Дю Мейн проскочили мотоциклисты, а вслед за ними и лимузины. На заднем сидении одного из них, прямо за водителем и телохранителем, глядя строго перед собой, сидел высокий человек в сером костюме. Перед тем, как кортеж исчез, Шакал успел заметить гордо вскинутую голову и нос, который нельзя было спутать ни с чьим другим. "В следующий раз, когда я увижу твое лицо, - мысленно обратился наемный убийца к человеку в лимузине, - я лучше рассмотрю тебя через оптический прицел". Затем англичанин нашел такси и вернулся в свой отель.

Чуть дальше, около выхода со станции метро Дюро, другой человек наблюдал за проездом Президента с неменьшим интересом. Девушка уже собиралась пересечь улицу, когда полицейский взмахом руки заставил ее вернуться. Через несколько секунд кортеж пронесся по бульвару Инвалидов, вымощенному булыжником, и направился на бульвар Монпарнас. Она тоже видела отчетливый профиль человека, сидевшего на заднем сидении первого "Ситроена". И ее глаза запылали ненавистью. Машины уже скрылись, а девушка все еще смотрела им вслед, пока не заметила, что полицейский подозрительно уставился на нее. Она поспешно перешла улицу.

Жаклин Дюма было 26 лет. Она отличалась красотой, которую знала как преподнести в лучшем виде, так как работала косметологом в дорогом салоне за Елисейскими полями. Вечером 30 июля Жаклин спешила домой в свою маленькую квартирку неподалеку от Пляс де Бретиль, чтобы подготовиться к свиданию. Она знала, что через несколько часов окажется в объятиях ненавистного ей любовника, но хотела выглядеть как можно лучше.

Несколько лет она ждала этого свидания. Жаклин была из хорошей, дружной семьи, ее отец был уважаемым служащим в банке, а мать - типичной французской домохозяйкой среднего класса. В то время она оканчивала курсы косметологов, а Жан-Клод проходил военную службу. Они жили на далекой окраине Ле Вицине, хоть и не лучшем районе, но в прекрасном и уютном домике.

Однажды, в конце 1959 года, за завтраком пришла телеграмма из Министерства Вооруженных Сил. В ней говорилось, что министр вынужден с глубоким сожалением сообщить мсье и мадам Арман Дюма о смерти в Алжире их сына Жан-Клода, рядового первого колониального десантного полка. Его личные вещи будут возвращены семье, понесшей тяжелую утрату, как можно быстрее.

На некоторое время внутренний мир Жаклин распался. Все потеряло смысл: и неплохая обеспеченность семьи, и болтовня других девушек в салоне о шарме Ив Монтана, и последнее повальное увлечение роком, новым танцем, пришедшим из Америки. Единственная мысль, полностью завладевшая ее рассудком и постоянно повторяющаяся как магнитофонная запись, была о том, что ее маленький Жан-Клод, дорогой братишка, такой добрый и ранимый, ненавидящий войну и насилие, мечтавший лишь о том, чтобы уединиться со своими книгами, и которого в детстве она так любила баловать, был убит в бою в какой-то забытой богом пустыне Алжира. Она стала ненавидеть, и объектом ее ненависти были арабы, отвратительные, грязные, трусливые "дыни", сделавшие свое дело.

Потом появился Франсуа. Однажды зимним воскресным утром он пришел в дом, когда родители гостили у родственников. Был декабрь, повсюду на улицах лежал снег. Все вокруг выглядели бледными, озябшими, а Франсуа, наоборот, загорелым и здоровым. Он спросил мадмуазель Жаклин.

- Я вас слушаю, - ответила та.

Франсуа объяснил, что командовал взводом, в котором служил и был убит рядовой Жан-Клод Дюма, чье письмо он должен был передать ей. Жаклин пригласила его в дом.

Письмо было написано за несколько недель до гибели Жан-Клода, которое тот хранил во внутреннем кармане во время поисков банды, зверски уничтожившей семью поселенца. Партизан они не нашли, но напоролись на батальон регулярных войск алжирского национального движения, произошла жестокая стычка. Тогда на заре и настигла Жан-Клода пуля в грудь. Перед тем как умереть, он отдал письмо своему взводному командиру.

Прочитав письмо, Жаклин всплакнула. В нем ничего не говорилось о последних неделях, просто болтовня о казармах в Константин, занятиях по высадке десанта и военной дисциплине. Остальное она узнала от Франсуа: четырех-мильное отступление по кустарникам, обходящий с фланга противник, настойчивые вызовы по радио поддержки с воздуха и наконец прибывшие к восьми часам истребители-бомбардировщики. И как ее брат вызвался добровольцем пойти в один из самых опасных полков, чтобы доказать, что он настоящий мужчина. Да и смерть он принял как герой, харкая кровью на колени капрала, вытащившего его с поля боя.

Франсуа был нежен с ней. За четыре года войны он превратился в профессионального солдата, закаленного, как земля колониальной провинции. Но с сестрой своего товарища по взводу, он не мог быть грубым. И поэтому Франсуа ей понравился, и она согласилась пообедать с ним в центре Парижа. Кроме того, она боялась, что скоро вернутся ее родители. Жаклин не хотелось, чтобы они услышали, как умирал Жан- Клод. За эти два месяца они старались не упоминать о потере сына и брата и жить как будто ничего не случилось. За обедом она взяла с лейтенанта слово, что тот будет молчать, и он согласился.

Но вскоре в ней проснулся жадный интерес побольше узнать о войне в Алжире, понять, что там произошло на самом деле и какая политическая игра стояла за ней. В январе прошлого года, сыграв на патриотических чувствах французов, де Голль стал Президентом, пообещав довести войну до конца и оставить Алжир французской колонией. Именно от Франсуа она узнала, что человек, которого боготворил ее отец, был изменником родины.

Она провела отпуск вместе с Франсуа. Каждый вечер после работы в салоне, в который она попала в январе 1960 года после окончания курсов, Жаклин спешила на свидание. Он рассказывал о предательстве французской армии, о тайных переговорах французского правительства с находящимся в тюрьме главарем FLN Ахмедом Бен Белла, о скорой передаче Алжира "дыням". Во второй половине января Франсуа снова отправился на войну. Лишь в августе им удалось встретиться в Марселе, когда тот получил недельный отпуск. Жаклин ждала его, видя в нем символ всего самого чистого, самого лучшего и мужественного, что есть у французской молодежи. Ожидая Франсуа всю осень и зиму 1960-го, она засыпала каждый вечер, глядя на его фотографию, стоящую на столике у кровати. В свой последний отпуск весной 1961-го, он снова приехал в Париж. Прогуливаясь по бульвару в своем самом красивом платье вместе с Франсуа, Жаклин казалось, что он был самым сильным, самым красивым в городе. Одна из девушек с ее работы увидела их вместе, и на следующий день все только и обменивались новостями о том, какой у Жаки красивый возлюбленный. Она в это время была в отпуске, проводя все дни напролет только с ним.

Франсуа нервничал. Ветер, кажется, поменялся. Сведения о тайных переговорах с FLN стали широко известны. Он поклялся, что армия не будет больше мириться с этим. В то, что Алжир останется французским, свято верил и двадцатисемилетний закаленный в боях офицер, и его обожательница, будущая двадцатитрехлетняя мать.

Франсуа так и не узнал о ребенке. Он вернулся в Алжир в марте 1961-го, а 21 апреля несколько подразделений французской армии подняли мятеж против столичного правительства. Первый колониальный десантный полк выступил в полном составе. Только горстка призывников позорно бежала из казарм, старослужащие просто позволили им уйти. Через неделю разгорелась борьба между мятежниками и верными правительству войсками. В начале мая Франсуа был убит в схватке с голлистами.

Зная, что в апреле от него не будет писем, Жаклин ни о чем не подозревала, пока не узнала обо всем в июле. Она сняла квартирку в бедном пригороде Парижа и попыталась отравиться газом. Она осталась жива только потому, что в комнате было слишком много щелей, но ребенка спасти не удалось. В августе родители взяли Жаклин с собой в отпуск, и по возвращений, казалось, она нашла себя. В декабре Жаклин Дюма стала активисткой ОАС.

Мотивы были просты: Франсуа и Жан-Клод. Они должны быть отомщены, неважно как и чего бы то ни стоило ей или кому-нибудь еще. Кроме этой страсти, она была лишена каких- либо других амбиций. Недовольство вызывало только то, что ей поручали лишь сбегать куда-то, отнести записки да пронести в сумке пакет взрывчатки, спрятанной в хлебной булке. Жаклин была уверена, что способна на большее. Разве могли ищейки, обыскивающие прохожих на улицах после серии взрывов в кафе и кинотеатрах, не пропустить ее, увидев обиженные надутые губки.

После акции на Пти-Кламар один из нападавших скрывался у нее на квартире в течение трех дней. Это был ее звездный час. Но потом этот человек исчез. Через месяц, когда его поймали, он ничего не рассказал о Жаклин. Скорее всего, просто забыл. Но из осторожности руководитель группы запретил ей участвовать в операциях ОАС в течение нескольких месяцев, пока не спало напряжение. Только в январе 1963 года Жаклин опять начала передавать записки.

Так продолжалось до июля месяца, пока не появился человек в сопровождении руководителя группы, которому последний всячески пытался угодить. У него не было имени. Готова ли она выполнить особое задание для организации? Конечно. Но оно может оказаться, и наверняка, не очень приятным? Неважно. Через три дня ей показали человека, выходящего из подъезда. Ей рассказали, кто он такой, чем занимается и что она должна делать.

В середине июля они "случайно" встретились, когда Жаклин, сидя рядом с этим человеком в ресторане, застенчиво попросила передать ей солонку. Он заговорил. Она отвечала ему скромно, сдержанно, правильно выбрав манеру своего поведения. Эта сдержанность и заинтересовала его, как бы нехотя завязался разговор, он все спрашивал, а она лишь послушно отвечала. Через пару недель у них начался роман.

Жаклин достаточно хорошо знала мужчин и легко ориентировалась в их слабостях. Ее новый любовник привык к легким победам и опытным женщинам. Она изображала скромную, внимательную, но очень целомудренную девушку и, тем не менее, время от времени давала понять, что ее прекрасная плоть может однажды не устоять. Приманка сработала. И теперь для этого человека не осталось ничего важнее окончательной победы.

В конце июля руководитель группы сообщил ей, что скоро она должна лечь в постель с этим человеком. Загвоздка заключалась лишь в жене и двух детях. Но 29 июля они уезжали в свой загородный домик в долине Луар, тогда как муж должен был остаться по делам в Париже. Через несколько минут после их от>езда он сразу же позвонил в салон, уговаривая Жаклин пообедать с ним вечером вдвоем в его квартире.

Попав к себе домой, Жаклин Дюма взглянула на часы. У нее оставалась еще уйма времени. И хотя для себя она решила очень тщательно подготовиться к этой встрече, двух часов ей хватило бы за глаза. Она разделась, приняла душ и, вытираясь перед большим, в полный рост зеркалом с внутренней стороны дверцы шкафа, глядела отрешенно, как полотенце скользит по телу. Вскинув руки, Жаклин увидела, как поднялись ее полные с розовыми сосками груди, но без того предвкушения восторга, которое возникало, когда она знала, что их будут ласкать нежные руки Франсуа. От одной только мысли о предстоящей ночи ее передернуло от отвращения. Но она поклялась, что вынесет все, чем бы ей ни пришлось заниматься с этим человеком. Из глубины стола она вытащила фотографию Франсуа, все так же иронично улыбающегося, как когда-то, видя, как она несется по платформе ему навстречу. Мягкие каштановые волосы, песочного цвета форма, скрывающая упругие мышцы груди, к которым она так давно прижималась лицом, и стальные эмблемы десантников на петлицах, такие прохладные на пылающей щеке. Ничто не изменилось на фотографии. Она легла на кровать, держа портрет над собой, и Франсуа глядел на нее сверху вниз, как в те далекие дни, когда они занимались любовью. Закрыв глаза, Жаклин снова почувствовала внутри себя его упругую, горячую и трепещущую силу и услышала его нежный шопот. Она открыла глаза и уставилась в потолок, прижав портрет к груди.

- Франсуа, помоги мне, пожалуйста, помоги сегодня вечером.

Последний день месяца Шакал был занят. Все утро он провел на "блошином" рынке, прогуливаясь от лотка к лотку с дешевой сумкой на плече. Англичанин купил себе засаленный черный берет, пару грязных туфель, не совсем чистые брюки и, после долгих поисков, длинное пальто, некогда военного образца. Ему бы больше подошла шинель из какого-нибудь другого более легкого материала, но, увы, во французской армии они шьются из шерстяного сукна. Шинель была достаточно длинная даже на нем, закрывая, что было очень важно, колени. Выходя, он заприметил лоток со ржавевшими от времени медалями. Англичанин купил набор вместе с книжицей, в которой были описаны все французские награды. Поблекшие цветные фотографии ленточек сопровождались надписями, рассказывающими читателю, за какие заслуги и битвы выдавались медали.

Перекусив в "Квинни" на улице Рю Рояль, он свернул за угол к отелю, оплатил там счет и пошел упаковывать вещи. Новые покупки были уложены на дно одного из двух дорогих чемоданов. Пользуясь книжицей, он сделал наградную планку из медалей "За мужество в бою", "Освобождение" и пяти других боевых наград, выдававшихся бойцам французской освободительной армии во время второй мировой войны. Это были медали за Бир Хакайм, Ливию, Тунис, за участие в высадке союзных войск в Европе, а также медаль Второй бронетанковой дивизии генерала Филиппа Леклера. Остальные награды и книжицу он выкинул в урну на бульваре Малесхербес. Администратор отеля сообщил ему об экспрессе "Этуаль-дю-Норд" до Брюсселя, отходящем от Северного Вокзала в семнадцать пятнадцать. Англичанин сел на этот поезд, хорошо пообедал и прибыл в Брюссель в последние часы июля.