День Шакала

Глава 7

Пока Шакал занимался покупками в Брюсселе, Виктор Ковальский постигал премудрости телефонной справочной службы на главпочтамте в Риме.

Не зная ни слова по-итальянски, ему пришлось прибегнуть к помощи одного из почтовых клерков, который немного владел французским. Тужась, поляк объяснил ему, что желает позвонить человеку в Марсель, но, к сожалению, не знает номера телефона. Да, у него есть и имя, и адрес. Человека зовут Гржибовский. Озадаченный клерк попросил Ковальского написать это имя. Ковальский написал, но итальянец, будучи не в состоянии поверить, что имя может начинаться с "Гржб...", выдал его оператору на междугородке как "Триб...", предположив, что "ж", написанная Ковальским, на самом деле еще одна, лишняя буква "и". Оператор французской междугородки сообщил, своему коллеге в Италии, что в марсельском телефонном справочнике Йозеф Грибовский не значится. Клерк передал это Ковальскому.

Только случайно клерк, будучи по природе сознательным человеком, да к тому же желавшим угодить иностранцу, еще раз проговорил имя, чтобы подчеркнуть правильность своего восприятия:

- П n'existe pas, monsier. Voyons... jay, air, eee...

- Non, jay, air, zed.., - вставил поляк.

- У служащего на лице обозначилось недоумение.

- Excusez moi, monsier. Jay, air, zed?? Jay, air, zed, ygrec, bay?

- OuiG. R. Z. Y. B. O. W. S. К. I.

- Такого нет, мсье. Вот, пожалуйста: Г. Р. И. ...

- Нет, Г. Р. Ж.

- Извините меня, мсье. Г. Р. Ж.? Г. Р. Ж. И. Б.?

- Да, - Г. Р. Ж. И. Б. О. В. С. К. И.

Итальянец поморщился и снова обратился к оператору:

- Дайте мне международную справочную.

Через десять минут Ковальский уже знал телефон Йойо, а еще через полчаса его соединили. Сквозь потрескивание в трубке на том конце провода послышался голос экс-легионера. Ковальский почувствовал некоторую неуверенность Гржибовского, когда тот подтверждал плохие новости из письма Ковача. Да, он рад, что Ковальский позвонил, он сам пытался связаться с ним уже три месяца. К сожалению, да, это правда насчет болезни маленькой Сильви. Она все больше худела и слабела, и когда, наконец, доктор поставил диагноз, ее уже пора было укладывать в постель. Квартира? Нет, это не та самая, они переехали в новую, более просторную. Что? Адрес? Йойо тщательно проговаривал его, пока Ковальский, высунув язык, медленно записывал.

- Что говорят эти знахари? Сколько она еще протянет? - проревел в трубку поляк.

Только с четвертого раза ему удалось донести смысл своих слов до Йойо. Последовала долгая пауза.

- Алло, алло, - закричал Ковальский, не услышав ответа.

Голос Йойо был сух и почти сливался с потрескиваниями в трубке.

- Может, неделю. Может, две или три.

Потрясенный Ковальский уставился на трубку. Не сказав ни слова, он повесил ее на место и вывалился из кабины, двигаясь почти вслепую. Оплатив разговор, он взял почту, защелкнул стальной наручник чемоданчика у себя на запястье и направился в отель. Первый раз за многие годы его мысли суматошно, метались в голове, и не было никого, к кому он мог бы обратиться за инструкцией или приказом.

В своей марсельской квартире, той же самой, где он всегда и жил, Йойо положил трубку. Он повернулся к парням из Службы "Действие", стоящих за его спиной с пистолетами в руках. Один был наставлен на Йойо, другой на жену, которая сидела с пепельно-серым лицом на краю дивана.

- Ублюдки, - сказал Йойо с чувством, - дерьмо собачье.

- Он приедет?

- Не знаю. Он бросил трубку, - ответил поляк.

Черные безжизненные глаза корсиканца впились в него.

- Должен приехать. Это приказ.

- Ну, вы же слышали, я сказал все, что вы хотели. Должно быть, это шокировало его. Он просто повесил трубку. Я не мог ничего сделать.

- Это в твоих интересах, Йойо, - повторил корсиканец.

- Он приедет, - сказал Йойо утомленно. - Если сможет, он приедет. Ради девочки.

- Хорошо. Твоя роль сыграна.

- Тогда убирайтесь отсюда, - закричал Йойо, - оставьте нас в покое.

Корсиканец поднялся. Другой продолжал сидеть, посматривая на женщину.

- Мы уйдем, - сказал корсиканец, - но и вы двое отправитесь с нами. Не можем же мы позволить, чтобы вы занимались болтовней или позванивали в Рим. Не так ли, Йойо?

- Куда вы нас забираете?

- На небольшие каникулы. Прекрасный уютный отель в горах. Бездна солнца и свежего воздуха. Тебе это подойдет, Йойо.

- Надолго? - мрачно спросил поляк.

- На столько, на сколько потребуется.

Гржибовский посмотрел в окно. Позади парадного, открыточного Старого порта сгрудились ларьки и рыбные лавки.

- Этот отъезд разорит нас. Сейчас пик туристического сезона. Поезда переполнены. В августе мы зарабатываем больше, чем за всю зиму.

Корсиканец засмеялся, Казалось, это его позабавило.

- По-моему, ты скорее найдешь, чем потеряешь, Йойо. В конце концов, это же все во имя Франции, твоей нареченной Родины.

Поляк резко повернулся:

- Мне нас... на вашу политику. Мне все равно, кто там у власти, какая партия собирается заваривать кашу. Но я знаю таких, как вы, я встречался с такими всю свою жизнь. Ваша порода служила бы даже Гитлеру. Или Муссолини, или ОАС, если бы вас это устроило. Кому угодно. Режимы меняются, но ублюдки типа вас - никогда!.. - кричал он, наскакивая на человека с пистолетом. Тот оставался невозмутимым.

- Йойо! - истерично завизжала женщина. - Прошу тебя, не надо!

Поляк замолчал и уставился на жену взглядом человека, будто бы и не подозревающего о ее существовании. Он оглядел всех присутствующих. Они тоже смотрели на него. Жена - умоляюще, двое из Секретной Службы - бесстрастно. Они привыкли к упрекам, абсолютно никак не влияющим на исход порученного им дела. Старший кивнул в сторону спальни:

- Собирайтесь. Сначала ты, потом она.

- А как же Сильви? В четыре она возвращается из школы. Кто же ее встретит? - спросила женщина.

Ее заберем, когда будем проезжать мимо школы. Все уже устроено. Мы сказали директору, что ее бабушка при смерти, и вся семья должна находиться у ее одра. Все продумано. Теперь поехали.

Йойо вздрогнул, взглянул на жену и вышел в спальню, чтобы упаковать вещи. За ним последовал корсиканец. Женщина продолжала теребить платок. Потом она подняла глаза на второго агента, стоящего по другую сторону дивана. Он выглядел моложе корсиканца, по виду гасконец.

- Что они с ним сделают?

- С Ковальским?

- С Виктором.

- Кое-кто хочет побеседовать с ним. Это все.

Через полчаса семья сидела на заднем сиденье большого "Ситроена”, впереди - двое агентов. Машина неслась по направлению к уединенному отелю в горах Веркора.

Шакал провел уик-энд у моря. Он купил пару плавок и субботу прозагорал на пляже в Зеебрюгге. Несколько раз искупался в Северном море, побродил по небольшому приморскому городку и прошелся вдоль мола, где когда-то сражались и погибали под пулями британские солдаты. Несколько усатых стариков сидели вдоль мола, закинув удочки на морского окуня. Спроси он, они могли бы вспомнить события сорокадвухлетней давности, но Шакал не спросил. На всем пляже было лишь несколько английских семей, нежившихся на солнце и наблюдавших, как их дети играют в песке.

В воскресенье утром, Шакал упаковал чемоданы и неторопливо повел машину по фламандским пригородам, останавливаясь, чтобы прогуляться, в Генте и Брюгге. Он отведал превосходный бифштекс, поджаренный на дровах в ресторане Сифон в Дамме и пополудни повернул машину обратно к Брюсселю.

Перед тем как отправиться спать, он попросил горничную разбудить его пораньше, заказал завтрак в постель и ленч в дорогу, объяснив, что на следующий день собирается добраться до Арден и посетить могилу старшего брата, погибшего в битве при Балже между Бастонем и Малмеди. Горничная проявила значительное участие, пообещав разбудить англичанина в назначенное время. Мсье может не сомневаться, что начнет свое паломничество вовремя.

В Риме Виктор Ковальский провел гораздо менее беззаботные выходные. В назначенное время он регулярно появлялся для выполнения своей караульной службы. В часы дежурства он спал мало, в основном полеживал на койке в стороне от главного прохода, курил и потягивал крепкое красное вино, которое специально для восьми состоявших в охране экс-легионеров доставляли из-за границы в огромных, четырехлитровых флягах.

Дешевое алжирское "пинар" не шло ни в какое сравнение с итальянским "россо", пузырящимся внутри жестяных легионерских кружек, подумал он, но это все же лучше, чем ничего.

Обычно Ковальский долго решался на какие-либо поступки, если ему на помощь не поступало указания сверху или же если он не руководствовался постоянно действующим приказом. Однако в понедельник утром он принял решение сам.

Он уедет ненадолго, возможно, всего на день или два, если нет прямой авиалинии. В любом случае, этим нужно заняться. Потом, по возвращении, он все объяснит патрону. Ковальский был уверен, что тот поймет, хоть и порядком рассердится. Он подумал, что, может быть, стоит все рассказать полковнику и попроситься в отпуск на 48 часов. И все-таки Роден, при всех своих хороших качествах боевого офицера и руководителя, мог запретить ему эту поездку. Он ничего не поймет о Сильви, а Ковальский знал, что объяснить все словами не сможет. Нет, ничего не сможет объяснить. С тяжелыми мыслями он заступил в понедельник на утреннее дежурство. Его сильно беспокоило то, что в первый раз за всю службу легионером ему придется уйти в самоволку.

В это же самое время Шакал встал и тщательно подготовился к предстоящей поездке. Сначала он принял душ и побрился. Затем съел великолепный завтрак, оставленный на подносе у кровати. Достав из гардероба чемодан с винтовкой, он заботливо обложил каждый компонент раскладного оружия несколькими слоями пенопласта, скрепив куски шпагатом. Все это легло на дно рюкзака. Сверху бросил банки с краской, щетки, грубые коттоновые брюки, клетчатую рубашку, носки и ботинки. В один карман рюкзака засунул хозяйственную сетку, в другой - пачку с патронами.

Он надел обычную повседневную рубашку, из тех, что были в моде в 1963 году, легкий серый костюм, отказавшись от тяжелого шерстяного в клетку, и пару легких черных туфель от Гуччи. Черный шелковый галстук дополнил ансамбль. Шакал спустился к машине, припаркованной на стоянке у отеля, и запер рюкзак в багажнике. Вернувшись в фойе, он взял свой упакованный ленч, кивнул в ответ на пожелание клерка приятного путешествия и к девяти уже выезжал из Брюсселя по старому шоссе Е-40 в направлении Намура. Загородная местность уже плескалась в лучах света, что предвещало жаркий день. По карте до Бастони было 94 мили, к которым англичанин добавил еще несколько, необходимых для поисков укромного местечка среди холмов и лесов к югу от небольшого городка. Он высчитал, что к полудню легко одолеет сотню миль, и гнал свою "Симку Аронд" вдоль плоской, прямой магистрали, рассекающей Валлунскую равнину.

Еще до того, как солнце достигло зенита, он проехал Намур и Марш и, следуя за дорожными указателями, направился в сторону Бастони. Миновав небольшой городок, который был разодран в клочья орудиями "королевских тигров” Хассо фон Мантойфеля зимой сорок четвертого, он свернул на южную дорогу, ведущую к холмам. Лес становился все гуще, извилистая дорога все чаще проходила в тени огромных вязов и буков, сквозь которые едва пробивались солнечные лучи.

В пяти милях за городом Шакал нашел узкую колею, уходящую в лес. Он свернул на нее и еще через милю увидел небольшую тропку, петляющую в лесу. Он повернул машину, проехал вдоль тропки и остановился в гуще растительности. Шакал выкурил сигарету, прислушиваясь, как тикает, остывая, двигатель, шепчется ветер в кронах деревьев и воркуют в отдалении голуби.

Англичанин медленно выбрался из машины, отомкнул багажник и бросил рюкзак на капот. Не спеша переоделся, сложив на заднем сиденье свой безупречный серый костюм. Было достаточно тепло, чтобы обойтись без пиджака, поэтому он поменял свою наглухо застегнутую под галстук рубашку на фривольную ковбойку. Дорогие городские туфли уступили место туристическим ботинкам и шерстяным носкам, которые он натянул поверх брюк.

Затем он собрал винтовку. В один из карманов брюк положил глушитель, в другой - оптический прицел. Из пачки Шакал вытащил 20 обычных патронов и засунул их в нагрудный карман рубашки, в другой карман он положил единственную разрывную пулю, все еще завернутую в упаковочную бумагу. Положив винтовку на капот, англичанин снова вернулся к багажнику. Оттуда извлек медовую дыню, купленную накануне на базаре в Брюсселе и оставленную на ночь в багажнике. Он. бросил дыню в полупустой рюкзак, где уже лежали кисти, краска и охотничий нож. Затем замкнул машину и направился в лес. Было едва за полдень.

Через несколько минут Шакал отыскал небольшую полянку. Положив винтовку на траву, он прошел сто тридцать метров, затем нашел дерево, со стороны которого просматривалось место, где лежала оставленная винтовка. Шакал высыпал содержимое рюкзака на землю, вскрыл обе банки с краской и стал работать над дыней. Нижняя и верхняя части были быстро покрыты коричневой краской, нанесенной на темно-желтую кожуру. Центральная часть была выкрашена в розовый цвет. Пока краска еще не высохла, он набросал указательным пальцем пару глаз, нос, усы и рот. Воткнув в верхнюю часть дыни нож, чтобы не испортить рисунок пальцами, Шакал осторожно опустил ее в хозяйственную сетку, не скрывавшую ни контуров дыни, ни нанесенного на нее рисунка.

Наконец, англичанин глубоко воткнул нож в ствол дерева в двух метрах от земли, а на рукоятку повесил сетку. На фоне зеленой коры розовато-коричневая дыня напоминала гротескную живую голову.

Оставшись довольным своей работой, он закрыл обе банки с краской и забросил их далеко в лес. Щетки он воткнул в землю щетиной вверх и вдавливал до тех пор, пока они не скрылись в траве. Взяв рюкзак, он вернулся к тому месту, где лежала винтовка.

Установив глушитель и оптический прицел, Шакал оттянул затвор и вставил первый патрон. Он оперся о дерево, вскинул винтовку и нашел глазами мишень. В перекрестье оптического прицела она, казалось, находится совсем близко, не далее чем в 30 метрах. Англичанин мог легко различить следы своих пальцев, обозначивших на дыне основные черты "лица".

Две перекрещивающиеся линии внутри прицела были слегка "размыты", и Шакал немного подкрутил регулировочные винты. После этого, он тщательно прицелился и выстрелил

Отдача была слабее, чем он предполагал, а приглушенный хлопок выстрела был бы едва слышен даже на тихой улице. Взяв под мышку винтовку, Шакал прошел через поляну и осмотрел дыню. Пуля прошла в верхней правой части, срезала кожуру и ушла в ствол дерева.

Англичанин вернулся на исходную позицию и снова выстрелил, не меняя установки прицела.

Результат был тот же, с разницей в полдюйма. Он выстрелил еще четыре раза, пока не убедился, что целится правильно, но центровка сбита вверх и вправо. И только тогда снова подкрутил винты.

После следующего выстрела пуля ушла влево и вниз. Чтобы убедиться в этом, Шакал подошел к дыне и увидел, что пуля прошла в левой половине "рта" чучела. Он выстрелил еще три раза с этим же прицелом, и все пули легли рядом. Шакал еще раз отрегулировал прицел.

Девятая пуля вошла прямо в лоб, именно туда, куда он и целился. Вытащив из кармана кусок мела, англичанин подошел к мишени и отметил все пулевые отверстия.

После этого он стал снова стрелять по дыне, последовательно метясь в "глаза", "нос", "верхнюю губу" и "подбородок". Повернув мишень в профиль, он потратил последние шесть пуль на "висок", "ухо", "шею", "щеку", "челюсть" и "череп", промахнувшись только раз.

Удовлетворенный результатами стрельбы, он вынул из кармана тюбик бальзо-цемента и выдавил тягучую жидкость на головки регулировочных винтов и на бакелитовую поверхность рядом с ними. Через полчаса цемент затвердел, и Шакал навел резкость для стрельбы со ста тридцати метров.

Наконец, он достал разрывную пулю, снова зарядил винтовку, прицелился и выстрелил.

Шакал прислонил оружие к дереву и пошел через поляну к сетке. Изрядно похудев, она висела на фоне иссеченного ствола. Дыня, уцелевшая после десяти обычных пуль, теперь исчезла без следа.

Струйка сока стекала по коре. Остатки дыни лежали на дне сетки, свисавшей с рукоятки ножа, как изможденная мошонка.

Шакал снял сетку и забросил в кусты. Мишень, еще недавно напоминавшая лицо, представляла собой жидкое месиво. Шакал вытащил из дерева нож и вложил его в ножны. Потом взял винтовку и зашагал обратно к машине.

Там он аккуратно упаковал части винтовки в пенопласт и положил в рюкзак вместе с ботинками, носками, рубашкой и брюками. Снова переодевшись в городскую одежду, англичанин сунул рюкзак в багажник и принялся за приготовленные сэндвичи.

Покончив с ними, Шакал сел в машину и выехал на главную дорогу, повернув в сторону Брюсселя. Он вернулся в отель вскоре после шести. Отнеся рюкзак к себе в номер, Шакал снова спустился, чтобы расплатиться за прокат машины. Перед тем как принять ванну, он тщательно вычистил каждую деталь винтовки и смазал движущиеся части. Затем сложил все в переносной чемоданчик и запер его в гардеробе. Позже, ночью, рюкзак, бечевка и несколько кусков пенопласта были выброшены в мусоропровод, а двадцать одна гильза - в воду городского канала.

В тот же понедельник, утром 5 августа Виктор Ковальский был снова на главпочтамте в Риме. По его просьбе служащий позвонил в справочную авиакомпании "Алиталия” и выяснил расписание полетов Рим - Марсель. Самолет вылетал из аэропорта Фьюмичино через час, и не было никакого шанса успеть на него. Следующий прямой рейс был в среду. Других авиакомпаний, летающих Рим - Марсель, нет, сказали ему. А если с пересадкой, синьор? Нет? Рейс в среду? Да, конечно, вылет в 11.15 утра с посадкой в Марсельском аэропорту Маринан сразу пополудни. Обратный рейс - на следующий день. Один билет? Туда и обратно? Да, конечно, ваше имя... Ковальский достал удостоверение личности. После отмены паспортов внутри стран Общего рынка этого было вполне достаточно.

Его попросили быть в аэропорту у стойки "Алиталии" за час до вылета самолета. Служащий повесил трубку, и Ковальский, забрав с почты корреспонденцию, отправился в отель.

На следующее утро Шакал в последний раз встретился с мсье Госсенсом. Он позвонил ему после завтрака, и Оружейник с удовольствием сообщил, что работа закончена. Сможет ли мсье Дагган зайти в 11, захватив все необходимое?

Англичанин приехал, имея в запасе полчаса. Небольшой атташе-кейс лежал внутри пустого фибрового чемодана, который он купил этим утром. Перед тем, как постучаться в дверь, тридцать минут Шакал наблюдал за улицей. Когда мсье Госсенс впустил его, англичанин сразу же уверенно направился в кабинет. Хозяин проследовал за гостем.

- Ну, что? - спросил англичанин.

- Думаю, в этот раз мы получили то, что хотели.

Из-за рабочего стола бельгиец извлек несколько рулонов гессенской мешковины. Развернув их, он выложил рядом одну за другой несколько прекрасно отполированных трубок. Мсье Госсенс взял протянутый Шакалом чемоданчик, достал части винтовки и стал вкладывать их в трубки. Каждая из них идеально подходила к соответствующей ей части винтовки.

- Как постреляли? - спросил бельгиец, не отрываясь от своего занятия..

- Довольно неплохо.

Взяв оптический прицел, Госсенс заметил, что регулировочные винты зафиксированы бальзо-цементом.

- Извините, что пришлось сделать эти штуки такими маленькими, - сказал он, - но прежние были слишком велики, поэтому их пришлось заменить.

Когда последние пять компонентов винтовки скрылись в трубках, он поднял маленький стальной курок и пять разрывных патронов.

- Это нужно было куда-нибудь пристроить, - объяснил Госсенс. Он взял приклад винтовки, обитый с торца кожей. В этом месте был сделан аккуратный разрез. Оружейник втиснул курок и заклеил разрез куском изоляционной ленты. Выглядело вполне натурально. Из ящика стола бельгиец вытащил продолговатый кусок черной резины диаметром полтора и длиной два дюйма, из которого торчал стальной штырь с нарезкой.

- Вот это прикручивается снизу к последней трубке, - показал он.

В штыре было просверлено пять дырок. В каждую из них Госсенс вставил по патрону, остались видны только медные шляпки капсюлей.

- Когда резинка встанет на место, пуль не будет видно, а вся конструкция будет выглядеть вполне естественно, - продолжал объяснять он. Англичанин молчал.

- Ну, что вы об этом думаете? - спросил бельгиец с оттенком озабоченности в голосе.

Не говоря ни слова, англичанин взял трубки, встряхнул их, но ничего не услышал, поскольку внутри они были облицованы двумя слоями сукна, поглощавшего звуки. Самая длинная из трубок была 50 см и в нее входили ствол и затворная камера. Другие же были длиной около 30 см, и в них помещались нижняя и верхняя стойки приклада, глушитель и оптический прицел. Задняя часть приклада с находившимся в нем курком, а также резиновым наконечником с пулями лежали отдельно. Во всем этом уже невозможно было различить грозное орудие убийства.

- Отлично, - сказал Шакал, кивнув, - это именно то, что я хотел.

Бельгиец был доволен. Ему, как и любому другому крупному специалисту в своей области, нравилось получать похвалы за свой труд. К тому же, он прекрасно понимал, что заказчик, находившийся сейчас перед ним, был докой в этих делах.

Шакал взял стальные трубки с лежащими в них частями винтовки и обернул каждую куском мешковины, а затем положил их в свой фибровый чемодан. Когда все было упаковано, он закрыл чемодан и передал оружейнику кейс, служивший ему для переноски винтовки.

- Мне это уже не нужно. Ружье будет лежать в чемодане до тех пор, пока мне не представится случай им воспользоваться.

Он вытащил из кармана двести фунтов, остаток общей суммы, и положил их на стол:

- Полагаю, мы в расчете, мсье Госсенс.

Бельгиец сунул деньги в карман.

- Благодарю, мсье, я всегда к вашим услугам.

Англичанин помедлил.

- Я бы только осмелился вам еще раз напомнить мою маленькую проповедь о мудрости молчания, прочитанную две недели назад.

- Я не забыл ее мсье, - тихо ответил бельгиец.

Его снова охватил страх. А вдруг этот интеллигентный убийца попытается заткнуть ему рот прямо сейчас? Хотя, вряд ли. Когда полиция займется делом, то быстро узнает о визитах светловолосого англичанина в этот дом еще до того, как тому представится случай воспользоваться винтовкой, лежащей в чемодане. Казалось, Шакал читает его мысли. Он улыбнулся:

- Не беспокойтесь. Я не причиню вам вреда. Кроме того, я полагаю, вы далеко не глупы и приняли меры предосторожности, чтобы обезопасить себя от возможности быть убитым своим клиентом. Через час вам, вероятно, позвонит приятель, и, если вы не ответите, он прибудет забрать тело. Или письмо, оставленное у адвоката, которое вскроют в случае вашей смерти. Для меня убить вас - значит создать себе еще больше проблем.

Госсенс был явно озадачен. Он действительно хранил у адвоката письмо, которое должны вскрыть в случае его смерти. В нем указывалось место позади дома, в саду, где следует искать камень, под которым лежала коробка со списком клиентов Госсенса. Сегодня там значилось только одно имя - имя долговязого англичанина представительной наружности, называвшего себя Дагганом. Все это было своего рода страховкой.

Шакал посмотрел на Госсенса спокойным понимающим взглядом.

- Правильно? Я так и думал, - сказал он. - Пока вы в безопасности. Но я убью вас без колебания, если вы хоть кому-нибудь обмолвитесь о моих визитах к вам и о сделанной мною покупке. Хоть кому-нибудь. Если вам дорога ваша жизнь, то забудьте обо мне сразу же после того, как я покину ваш дом.

- Мне все ясно, мсье. Моя работа обязывает к этому. Я бы только хотел сказать, что такого же благоразумия я ожидаю и от своих клиентов. Вот почему я вытравил кислотой номер со ствола вашей винтовки.

Англичанин улыбнулся:

- Тогда мы понимаем друг друга, мсье Госсенс.

Через минуту дверь за ним закрылась, и бельгиец, столько знавший об оружии и оружейниках, но так мало о Шакале, вздохнул с облегчением и пошел в кабинет пересчитать деньги.

Шакал не хотел, чтобы персонал отеля видел его дешевый фибровый чемодан и, несмотря на то, что опаздывал к обеду, сел в такси и отправился на вокзал. Там он оставил чемодан в камере хранения и лишь после этого вернулся в центр города. Не скупясь в средствах, англичанин пообедал в "Сине", желая отпраздновать окончание подготовительного периода во Франции и Бельгии, а затем вернулся в отель "Амиго", чтобы упаковать вещи и заплатить по счету. Он переоделся и вышел из номера. На англичанине был прекрасно скроенный костюм в клетку и плотно прилегающие темные очки. За ним к такси спустился швейцар с двумя чемоданами фирмы "Вуито".

Шакал стал беднее на тысячу шестьсот фунтов, но при этом у него появилась винтовка, лежавшая в камере хранения на вокзале, и три прекрасно подделанных документа, находившихся во внутреннем кармане костюма.

Самолет вылетел из Брюсселя в четыре с небольшим, и хотя в лондонском аэропорту один из его чемоданов был тщательно осмотрен, ничего особенного найдено не было, и к семи он уже брился в своей собственной квартире перед тем, как отправиться на обед в Уест Энд.[15]