Дни убывающего света

[Глава XIV] 1979

Даже снег, чистить который не успевали уже несколько дней, не мог сделать район представительней. Высокие многоквартирные дома слева и справа выглядели убого. Фасадная штукатурка местами почернела от печного дыма, местами из-под нее проступал голый кирпич. Балконы выглядели так, будто вот-вот рухнут на голову.

«Творим руины без оружия в руках», — вспомнился лозунг коммунальщиков из анекдота.

По ту сторону стены, в Веддинге, были видны роскошные новостройки. О чем думали западноберлинцы, глядя на нищету на этой стороне?

Дом № 16 казался нежилым. Неточный адрес? Дверь нараспашку. Курт вошел в полуразрушенный подъезд. На потолке остатки лепнины с цветочными мотивами. Зачарованный сон.

Древние таблички: «Торговля вразнос запрещена». «Играть в мяч запрещено». «Оставлять велосипеды запрещено».

Боковое крыло справа. Сорванные, изломанные почтовые ящики. Дверь настежь, не закрывалась, толстый слой льда на полу перекрывал порог: трубу прорвало, подумал Курт, самое частое словосочетание этой зимой. После резкого похолодания под Новый год всюду прорвало трубы.

С трудом удерживаясь на ногах, Курт прошел по обледенелому полу, поднялся на два лестничных пролета, постучал в дверь справа. Надеялся, что никто не откроет. Тогда можно сказать, что он попытался. Только вот, что он выиграет от этого? Ирина позвонит в полицию или, еще хуже, приедет сюда сама, упаси боже. Если Ирина увидит, как здесь всё устроено, то конец.

Шум. Шаги. Дверь открылась, появился Саша. На нем был ужасный, несуразно латанный синий свитер. Волосы пострижены коротко, как у заключенного. Он отощал, лицо стало странно восковым, а взгляд — каким-то безумным.

— Проходи, — сказал Саша и сделал такой жест, словно приглашал во дворец.

Курт вошел в пустую квартиру. Он едва рассмотрел детали — деталей почти не было. Совершенно голый коридор. Кухня без единого предмета мебели, все кухонные принадлежности располагались по краям старой варочной плиты. Комната: голые половицы красно-коричневого цвета. Голая лампочка на потолке. Шкаф. Матрас. Выкрашенная в синий школьная парта, на которой стояла печатная машинка.

Саша указал на единственный в комнате стул.

— Садись, — предложил он. — Хочешь чаю?

Курт остался стоять, огляделся.

Полная пепельница на подоконнике. На полу книги.

— Я еще не совсем обустроился, — сказал Саша.

— Угу, — ответил Курт.

Через окно, покрытое морозными узорами, он посмотрел на тополь во дворе, распростерший свои ветки к небу.

— У тебя есть ордер на жилье здесь или что-то в этом роде?

Саша засмеялся, покачал головой.

— А как же ты сюда попадаешь? Откуда у тебя ключ?

— Я вставил замок.

— Ты хочешь сказать, что взломал квартиру.

— Папа, хата стоит пустая. Никому до нее нет дела.

Курт посмотрел на коричневую изразцовую печь. За распахнутой настежь чугунной дверкой теплился огонек. Рядом с печью стояла картонная коробка с углем. Нарушение правил пожарной безопасности, — подумал про себя Курт. Вслух он сказал:

— Ну, отлично, пойдем поедим.

Между тем стемнело. Светила только половина старых, довоенных еще, фонарей. Мусорный контейнер дымился.

— Хорошо здесь, — сказал Курт.

— Да, — сказал Саша — лучший район в Берлине.

Они шли друг за другом, так как в снегу была протоптана только одна узенькая тропинка. Саша впереди. На нем была потертая, слишком тоненькая куртка в военном стиле, кажется, их называют парками.

— А где собственно твоя дубленка, — спросил Курт.

— У Мелитты еще.

— У Мелитты еще, — пробормотал Курт.

— Что? — спросил Саша.

— Ничего, — ответил Курт.

Наконец-то вывернули на Шёнхаузер. Теперь они шли рядом.

— Мама беспокоится, — начал Курт.

Саша пожал плечами:

— У меня всё хорошо.

— Меня это радует, — ответил Курт. — Может, ты объяснишь, что, собственно, происходит.

— А что происходит? Я здесь, я есть. Жизнь прекрасна.

— Мелитта говорит, ты хочешь развестись.

— Вы были у Мелитты?

— Мелитта была у нас.

— Чудесно, — сказал Саша.

— Мелитте нельзя больше к нам приезжать?

— Да пожалуйста! Я только рад, если вы вдруг поладили.

— Мелитта — мать нашего внука, — сказал Курт. — И не мы ее себе выбирали. Это твой выбор. Ты хотел жениться. Ты хотел ребенка. Мы тебя тогда пытались отговорить…

— Точно, — сказал Саша, — вы нам посоветовали убить ребенка.

— Мы тебя отговаривали так поспешно жениться на женщине, которую ты едва знаешь. Мы отговаривали тебя заводить ребенка в двадцать два…

— О’кей, — сказал Саша, — ты был прав, если хочешь. Ты теперь доволен?

На углу Гляймштрассе ресторанчик «Винета». На двери написанное от руки объявление «Закрыто по техническим причинам».

Ресторан по другую сторону улицы тоже закрыт: «Понедельник — выходной».

Они шли дальше, к центру города. Волнами накатывал транспортный шум. Курт выждал момент, когда можно говорить, не повышая голоса. Предпринял еще одну попытку:

— Речь не о том, кто был прав тогда или сейчас. Я не упрекаю тебя. Но ты женился, у тебя сын и теперь у тебя определенная ответственность. Ты не можешь вот так всё бросить и сбежать, из-за какой-то проблемы. В браке бывает всякое.

— Речь не о проблемах в браке, — сказал Саша.

— Ага, — ответил Курт. — А в чем же тогда дело?

Саша молчал.

— Извини, но я считаю, что мы, твои родители, имеем определенное право узнать, что случилось. Ты просто исчезаешь надолго, ты не даешь о себе знать… Ты можешь себе представить, что творится дома? Баба Надя плачет целыми днями. Мать совершенно измотана. Я не знаю, на сколько лет она постарела за последние несколько недель.

— Вот только не надо из меня делать виноватого за возраст матери, — сказал Саша.

Курт хотел возразить, но Саша не дал ему рта открыть, вдруг громко продолжив:

— К моему великому сожалению, я не могу всю свою жизнь выстраивать так, чтобы маме было спокойно. У меня есть право на свою собственную жизнь, у меня есть право на проблемы в браке, у меня есть право на боль…

— Я думал, у тебя нет проблем в браке.

Саша молчал.

— У тебя другая?

— Я думал, что Мелитта вам всё рассказала.

— Мелитта нам ничего не рассказала.

— Нет, другой нет, — сказал Саша.

— Что же тогда?

Саша засмеялся.

— Может, у Мелитты другой? Ведь такое тоже возможно!.. Здесь бройлеров дают.

Они стояли у кафе «Золотые бройлеры» на углу Милаштрассе. Курту не хотелось ни бройлеров, ни неонового света и столиков из шпрелакарта, но больше всего ему не хотелось ожидания на морозе — от дверей змеилась очередь.

— Что еще есть поблизости?

— Через дорогу есть «Винер Кафе», — сказал Саша.

— Что там можно поесть?

— Пирожное.

— Ну, не может быть, чтобы здесь негде было перекусить, — сказал Курт.

— «Балкан-гриль», — сказал Саша и показал в направление Алекс.[36]

Они пошли дальше.

Дул сильный ветер. Прогрохотал состав метро — метро было проложено поверху, как наземный транспорт, а вот городская электричка шла под землей.

— Перевернутый мир, — подумал Курт.

Он пытался встроить в свои представления о жизни мысль, что Мелитта изменила Саше. Если бы Саша изменил Мелитте, то это его бы не удивило. Но наоборот? Это ошеломило, и если честно, то Курт ощутил, пожалуй, некоторое удовлетворение — вот он, современный брак! Равноправие! Он-то, Курт, со своим традиционным браком отстал.

Вслух он сказал:

— Я понимаю, конечно, что тебе больно.

— Отлично, — сказал Саша.

— Я понимаю, — сказал Курт, — даже если ты не веришь, но я же тоже пожил на свете. Чего я не понимаю, так это почему ты живешь в этой халупе?

— Мне в зоопарке жить?

— Я бы хотел знать, почему ты не живешь в своей квартире?

— Ну я же сказал. Так как там живет Мелитта, со своим…

Саша неопределенно черкнул рукой в воздухе.

— Как? Этот живет там?

Саша молчал.

— Но ты же не можешь вот так запросто отдать ему квартиру.

— Отец, Мелитта всё равно получит квартиру по решению суда.

— Но ты же теряешь свое право на нее.

— Что сейчас важнее? Квартира?

— Извини, — сказал Курт. — Квартира тоже важна. Мать вам раздобыла эту квартиру, клеила с тобой обои, потому что Мелитта была беременна. А ты просто всё бросаешь — ведь твоя мать купит тебе еще одну квартиру.

— Вот видишь, в чем дело! — Саша остановился, почти орал. — Вот оно в чем дело!

— Да, — согласился Курт. — Вот в чем.

Саша махнул рукой и пошел дальше.

— Ты и вправду дубина, — крикнул Курт ему вслед.

Саша продолжал идти.

— Я тебе вот еще что скажу: если всплывет, что ты взломал квартиру… Это криминал, понятно тебе? Тогда твоей учебе — крышка.

— Учебе и так крышка, — сказал Саша и вошел в ресторан «Балкан-гриль».

Курт неохотно зашел следом.

В ресторане, сразу за дверью, люди стояли в очереди в ожидании столика. Курт с Сашей встали в очередь. И в самом деле ресторанчик был полон. Жирный темноволосый официант, которого Курт принял за болгарина, носился туда-сюда, распространяя суету. На нем был черный костюм и не совсем свежая рубашка. Живот свисал из-за пояса. Голова, похоже, разбухла от напряжения.

— Дваа салааата по-шоопски, дваа кеебаба с рисом, — крикнул он в кухню на тягучем берлинском диалекте.

Только он позволял себе шуметь. Посетители говорили приглушенно и робко подзывали официанта, когда хотели заказать что-то еще. Курт вдруг вспомнил о «годе партийной учебы» во второй половине дня, дурацком обязательном мероприятии, которое хоть и называлось годом, но проводилось раз в месяц. Сегодняшняя тема — «Теория и практика дальнейшего формирования развитого социалистического общества».

— Давно ждете? — спросил Саша у пары впереди.

Это была пара среднего возраста. Они посмотрели друг на друга, прежде чем договорились — по видимости, телепатически — об ответе. Мужчина озвучил его, а женщина синхронно проартикулировала:

— Тридцать минут.

Оба утвердительно кивнули головой.

— Всё уже закрыто, — добавил другой мужчина. — Из-за энергетического кризиса! Удивительно, что вообще что-то открыто.

Пара кивнула.

— Знаете анекдот, — прошептал другой, очевидно воодушевленный поддержкой, — кто четыре главных врага социализма?

Пара обменялась взглядами.

— Весна, лето, осень и зима, — сказал мужчина и захихикал тихонько.

Пара обменялась взглядами.

Саша рассмеялся.

Курт уже знал этот анекдот, Гюнтер рассказал его перед партсобранием.

Спустя пятнадцать минут они вышли из ресторанчика. Ну, хоть немного согрелись.

— Напротив «Штокингер», — сказал Саша. — Но там дорого.

— Господи боже мой, — воскликнул Курт.

Они перешли на другую сторону Шёнхаузер-аллее. В самом деле, «Штокингер» был открыт. К тому же, были свободные места. Но на двери висела табличка:

Спустя какое-то время появился официант с бабочкой.

— На двух человек, — сказал Саша.

Официант изучающе оглядел его с головы до ног, его латаную кофту, потертые джинсы, потресканные грязные туристические ботинки.

— К сожалению, на настоящий момент все столики забронированы, — сказал официант.

— Но ни на одном столике нет таблички, — возразил Саша.

— Я сказал, к сожалению, всё забронировано, попробуйте сходить в «Балкан-гриль».

Саша прошагал мимо официанта в глубь ресторана.

— Саша, перестань, — крикнул Курт.

Официант шагал вслед за Сашей, пытаясь схватить его за руку.

— Не трогайте меня, пожалуйста, — сказал Саша.

— Пожалуйста, покиньте ресторан, — сказал официант.

Саша сел за свободный столик и приглашающе махнул Курту.

— Иди сюда!

Подошел второй официант, через пару мгновений третий. Курт вышел из ресторана и ждал на улице. Через какое-то время появился Саша.

— Что такое? Ты почему не зашел?

— Слушай, у меня нет никакого желания скандалить, — сказал Курт. — Поищем что-нибудь еще.

— Здесь больше ничего нет. В «Пекине» голубые. А у метро можно купить в лучшем случае сардельку.

Они шли в направлении Алекса, по левой стороне Шёнхаузер-аллее. Курт подождал немного, прежде чем задал вопрос, занимавший его последние двадцать пять минут:

— А почему это твоей учебе крышка?

— Потому что я больше не учусь в университете.

— Ты дописал свой диплом?

— Я не допишу его.

— Скажи-ка, ты совсем спятил?

Саша молчал.

— Ты же не можешь всё бросить, перед самым окончанием. Что ты будешь делать без диплома? На стройку пойдешь?

— Не знаю, — ответил Саша. Но я знаю, чего я не хочу — я не хочу лгать всю свою жизнь.

— Бред какой, — сказал Курт. — Ты хочешь сказать, что я лгу всю свою жизнь?

Саша молчал.

— Ты сам выбрал, где будешь учиться, — продолжал Курт. — Никто не заставлял тебя учить историю, наоборот…

— Ты меня отговаривал, я помню. Ты всё время меня отговариваешь! От всего! Я рад, что ты не отговорил меня существовать.

— Не неси вздор, — сказал Курт.

Но казалось, мысль позабавила Сашу.

— Но я существую, — кричал он. — Я существую!

Курт остановился. Он приложил все усилия, чтобы голос звучал как можно спокойнее.

— Я тебя прошу один-единственный раз послушаться моего совета. Ты в настоящий момент крайне неуравновешен. В таком состоянии тебе не нужно принимать никаких решений.

— У меня всё в порядке с головой, — сказал Саша. — Такого порядка как сейчас еще никогда не было.

Изо рта у него шел пар. Он взглянул на Курта. Вот он снова — этот сумасшедший взгляд.

— Хорошо, — сказал Курт. — Делай, что хочешь. Но тогда…

— Что тогда, — спросил Саша.

Курту ничего другого не пришло в голову кроме:

— Перекроем кран.

— Ого! — воскликнул Саша. — Ого!

— Ты же сумасшедший, — сказал Курт.

Его слова утонули в шуме тронувшихся с места автомобилей, и Курт повторил, прокричал еще раз:

— Ты просто сумасшедший!

— Ты, — закричал Саша и показал на Курта пальцем, — ты отговариваешь меня изучать историю, а сам историк! Кто тут сумасшедший?

— Вот как, — закричал Курт. — Теперь ты указываешь, как мне жить? Это уже слишком. Если б ты прожил мою жизнь, ты был бы уже трупом!

— Ну вот снова завел пластинку, — сказал Саша вдруг совершенно спокойно.

— Да, завел пластинку, — орал Курт. И хотя шум транспорта стих, он продолжал орать: — Катается как сыр в масле! Мать тебе купила квартиру! Отец оплачивает страховку на машину…

Саша снял со связки ключ и протянул его Курту.

— Держи ключ от машины.

— Слушай, где-то люди голодают.

Саша швырнул ключ, развернулся и пошел дальше.

— Да, — кричал Курт, — где-то люди голодают.

Свист ветра.

Навстречу Курту шла женщина. Обошла его стороной.

Снова проехал поезд метро, теперь в направлении Алекса. Люди в вагонах сидели бездвижно, как картонные фигурки. Поезд постепенно спустился с эстакады и исчез под землей. Вместе с картонными фигурками. К черту, подумал Курт, не до конца понимая, что имел ввиду.

Ключ, который Саша бросил ему под ноги, исчез в снегу. Курт надел очки. Грязный, пожелтелый снег. Курту было не по себе рыться в нем руками. Он поковырял снег ботинком, но ничего не нашел. В конце концов ощупал место руками, но ключ пропал. Ну и к черту!

Курт двинулся дальше. Шел вслед за сыном. Он шел быстро, но не бежал. Там, где поезда метро исчезали под землей, Шёнхаузер превращалась в пустынную местность. Никаких забегаловок. Никаких витрин. Никаких людей. Только там впереди, метрах в пятидесяти-шестидесяти, тощая наголо стриженная фигура, его сын.

Он не оборачивался, просто шел.

Слева показалось еврейское кладбище — длинная стена, за которой размещалась территория кладбища, куда Курт никогда еще не заходил и не хотел. Если честно, он боялся кладбищ. Странным образом не видно было, чтобы кто-нибудь входил туда или выходил оттуда. Странно также, что поезда метро ходили так близко к кладбищу, что они словно на пробу спускали пассажиров под землю, где-то на одном уровне с мертвецами.

И тут Курт вспомнил — Мелитта рассказывала, что Саша недавно читал Библию. Что он даже как-то — по уверениям Мелитты — поверил в Бога…

Вот откуда у него безумие во взгляде?

Прямо перед собой Курт разглядел странные полуразрушенные аркады, чье происхождение и предназначение были ему совершенно неизвестны. Он лишь помнил, что за ними — нужно только пересечь двор — находилась типография «Нойес Дойчланд», и тот факт, что там время от времени через печатный станок проходили его мысли, как-то его обрадовал, пусть даже его статьи в «НД», которые он писал на заказ к каким-нибудь историческим юбилеям, не были его научными шедеврами.

Сначала прочти столько же, сколько я написал.

Нет, чушь. Вторая попытка: прочти сначала всё, что я написал, прежде чем судить об этом.

Запомнить. Использовать при случае.

Светофор на улице Вильгельма Пика зажег красный — Саша ждал. Странно, что он еще соблюдал правила дорожного движения.

Пока горел светофор, Курт нагнал его. Вместе они перешли дорогу. Пару мгновений Курт размышлял, не заговорить ли о боге, но — зачем? И как? Он что, должен на полном серьезе расспрашивать Сашу, верит ли тот в бога? Уже само слово, если и правда иметь в виду бога, звучало сумасшедше.

Они прошли мимо «Фольскбюне»[37]. Давали «Идиота».

Они продолжали идти молча. На Алекс всё еще шла стройка. Ветер гудел в строительных лесах. Дужки очков Курта похолодели настолько, что у него заболели виски. Он снял очки, надвинул шарф на нос и удивился, как же он тогда вынес мороз в тридцать пять градусов: при такой температуре их еще отправляли в тайгу на работы.

В ветер только до минус тридцати.

Миновав котлован между большим отелем и универмагом, они пошли — Курт даже не мог сказать почему и куда — через открытое пространство, где на них, кружась и выбивая из глаз слезы, нападал ветер. Курт попытался прикрыть глаза рукой, вслепую пробивался вперед сквозь порывы ветра, нетвердо ступал по оледенелой земле и не мог сказать, шел ли его сын рядом, не оборачивался в поисках его, ничего не слышал, чувствовал тупую боль, которая, несмотря на меховые варежки, медленно пробиралась до кончиков пальцев, и представлял себе, как он, вернувшись домой, вынужден будет сознаться, что потерял Александра на Александрплац, именно там, как будто было на роду написано, что эта площадь поглотит его, что Саша растворится здесь в воздухе или землетрясение унесет его под землю. Бред какой-то, думал Курт. Чего только не взбредет порой в голову, если не быть начеку.

— Куда мы, собственно, идем, — спросил Саша.

Теперь они стояли у Часов мира[38]. В Нью-Йорке было полпервого, в Рио — полчетвертого. Рядом несколько замерзших фигур, которые легкомысленно, невзирая на холод, договорились встретиться здесь, — на излюбленном месте для свиданий, как будто здесь ощущалось что-то от большого просторного мира.

— К черту, — ответил Курт.

— Там открыто, — сказал Саша. — Давай туда зайдем. Иначе я отморожу задницу.

Саша показывал на забегаловку с самообслуживанием «Александерхаус». Курт был там только один раз. Десять лет назад, когда ресторанчик только открылся, это был писк моды. За это время всё здесь покрылось налетом затхлости. Люди, занесенные сюда вечерним временем, были грубы, и лица их были грубы, и Курту показалось, что все они инвалиды.

У автоматов можно было выбрать холодные закуски. На металлической стойке стоял гуляш в горшочке, пятьдесят восемь пфеннигов. Курт, недолго думая, взял одну порцию. С тех пор, как ему вырезали часть желудка, он отвык оценивать блюда на остроту или думать, есть ли в нем лук — он ел всё, и всё шло ему на пользу. Саша тоже взял гуляш. Они направились к одному из стоячих столов, принялись за суп. Он даже оказался вкусным. Настроение Курта тотчас улучшилось, он уже было собрался взять вторую порцию, однако одумался, вспомнив совет врача есть понемногу, но часто.

Съев гуляш, они еще какое-то время постояли за столиком. Сквозь огромные стеклянные витрины Курт смотрел вслед машинам, проносившимся по улице к Александрплатц, и его посетил соблазн вернуться домой на такси, хотя бы до Карлсхорста? Затем он вспомнил про деньги, отложенные в карман пальто. Он вынул купюры, двести марок, и хотел под столом всучить их Саше.

— Это тебе, держи, — сказал он.

— Не нужно, — сказал Саша.

— Давай без лишних сцен, — сказал Курт.

— У меня есть всё, что нужно для жизни, — возразил Саша.

Курт подумал, не положить ли деньги под тарелку и уйти, но потом сунул их обратно в карман.

Они попрощались у ресторана, обнялись, как обычно, кивнули друг другу. Затем Саша пошел той же дорогой, которой они пришли, а Курт двинулся к вокзалу. На лестнице у городской железной дороге он остановился. Плевать, подумал Курт, поеду на такси! Развернулся и спустился по лестнице.

На стоянке такси у вокзала и вправду нашлась свободная машина. Курт забрался на заднее сидение. Это была «волга», широкий кузов с мягкими сидениями, Запахи в русских автомобилях — как и во всех русских автомобилях, как всегда, напомнили о Москве — даже старые «победы» пахли тогда так же.

— Нойендорф, Фуксбау семь, — сказал Курт, ожидая вопроса: «Где это — Нойендорф? Фуксбау?»

Вместо этого водитель сложил газету и тронулся.

В машине было тепло. Курт снял пальто, вынул двести марок (теперь ему казалось, что он нашел их на дороге) из кармана пальто и — положил их в портмоне… Что рассказать Ирине?

«Волга» неслась по улице Адлергештель, слегка превышая скорость. Курту вспомнился весь этот безрадостный день. Он проверил, можно ли смягчить или вообще утаить особенно безрадостные подробности, так чтобы ложь не была шита белыми нитками. Представил, как говорит с Ириной ненатуральным успокаивающим голосом…

Увидел ее лицо. Увидел помаду, оставляющую отпечаток на фильтре сигареты. Ее в последнее время не слишком тщательно выщипанную верхнюю губу, начинающую дрожать, прежде чем выдать очередную обличительную тираду в адрес Мелитты…

Курт прикинул: благодаря поездке на такси он сэкономит час. Сколько времени он провел с Сашей проверить трудно. Сейчас семь… Плевать, подумал Курт. Будь оно всё проклято, и плевать.

— Вы знаете Гартенштрассе в Потсдаме, — спросил он водителя.

— Поворот с Ленин-аллее? — уточнил водитель.

— Да, верно, — ответил Курт. — Отвезите меня на Гартенштрассе.

— Не на Фуксбау? — уточнил мужчина.

— Нет, — подтвердил Курт. — На Гартенштрассе двадцать семь.