Дни убывающего света

[глава XIX] 1 октября 1989

Она всё еще чувствовала себя раздавленной. С трудом выстояла проводы гостей; пожимала руки, улыбалась; слушала пьяную болтовню Бунке; кивала Аните, которая неустанно повторяла, какой чудесный, несмотря ни на что, получился день рождения … Еще раз попросила прощения у Ценка.

Теперь она стояла в салоне и изучала беспорядок, который устроил Вильгельм… Раздвижной стол выглядел как рухнувшая птица. Обе половинки столешницы косо вздымались вверх. Остатки еды и разбитой посуды на полу как внутренности какого-то издохшего животного.

Она бы с удовольствием немедленно позвонила доктору Зюсу: веские факты — он же так сказал?

— Товарищ Повиляйт, в таком случае вам нужны веские факты!

Теперь он получит свои «веские факты».

Она шагнула вперед, потрогала острие гвоздя, торчащего из столешницы… попробовала постучать по дереву. Проверила, похож ли этот звук на тот ужасный, когда столешница грохнула по голове Ценка, облокотившегося о буфет, чтобы выловить с ближнего края соленый огурец… Ценк, именно он! Она всё еще видела его перед собой, с разбитыми очками в руках. Дрожащего. Удивленные глаза беспомощно плавают на лице…

А кто, собственно, будет оплачивать очки?

— Ну, я начну, — сказала Лизбет.

Она неожиданно оказалась рядом.

— Вот великолепно, — отозвалась Шарлотта. — А я-то подумала, что ты отпуск возьмешь сначала.

Она отвернулась и вышла из комнаты. Недолго поразмышляла, не уединиться ли ненадолго в башенной комнате, чтобы прийти в себя. Это было единственное помещение в доме, доставшееся ей в единоличное владение. Но двадцать четыре ступеньки до него ужаснули ее, и она решила довольствоваться кухней.

В прихожей она столкнулась с Вильгельмом. Шарлотта воздела вверх руки, задохнулась. Вильгельм что-то сказал, но Шарлотта не расслышала, не посмотрела на него. Она обогнула его, быстро прошла на кухню. Закрыла дверь. На всякий случай, повернула ключ, прислушалась…

Ничего. Только ее дыхание стало подозрительно хриплым. Она схватилась за правый брючный карман, чтобы проверить, на месте ли эуфиллин — на месте. Шарлотта крепко зажала пузырек в кулаке. Иногда помогало даже просто зажать пузырек в кулаке и сосчитать до десяти.

Она сосчитала до десяти. Обошла вокруг стола, доверху заставленного немытыми кофейными чашками, и опустилась на табурет. Завтра, решила она, позвоню доктору Зюсу, чтобы записаться на прием. Веские факты!

Она же уже предъявила ему кучу «веских фактов»! Это ли не «веские факты»: счета от службы по изготовлению ключей — десять или двенадцать их было? Потому что Вильгельм велел повсюду вставить надежные замки, а потом терял ключи, точнее сказать — он их прятал, а найти не мог… Это ничего не значит? Или «НД», в которой он недавно перечеркивал каждую статью красным карандашом, чтобы не забыть, что уже читал ее. Или письма, которые он рассылал по самым разным учреждениям… Честно признаться, самих писем у нее не было. Но зато ответы на них: ответ с телевидения ГДР, потому что Вильгельм пожаловался на какую-то передачу. Правда, выяснилось, что это была западная передача. И что же сделал Вильгельм? Вильгельм написал в органы государственной безопасности. Красной ручкой своим крючкообразным почерком, который всё равно никто не мог разобрать. Написал в госбезопасность, так как подозревал, что цветные телевизоры «Sony», несколько тысяч которых были импортированы в ГДР, оснащены вражеской автоматикой, постоянно тайно переключающей на прием сигнала с Запада…

И что же сказал этот Зюс?

— Но, товарищ Повиляйт, из-за этого мы не можем поместить его в сумасшедший дом.

Сумасшедший дом! Кто тут говорит о сумасшедшем доме? Но какое-нибудь местечко в каком-нибудь приличном доме престарелых Вильгельму нашлось бы. Как-никак он семьдесят лет в партии! Награжден Золотым орденом за заслуги перед Отечеством! Что еще нужно!

Пустой номер, этот Зюс. А еще окружной врач! Тут даже слепой бы заметил, что творится с Вильгельмом. Сегодня все увидели: «Достаточно побрякушек в коробке!» Как это называется? А он получает Золотой орден за заслуги перед Отечеством — у нее даже серебряного нет! И: «Достаточно побрякушек в коробке!» Счастье, что не было районного секретаря. Какой позор. А его пение. Она же четко сказала Лизбет, чтобы не наливала Вильгельму больше. Его и трезвым трудно переносить. А как он отвечал людям: «Овощам место на кладбище». Что он вообще имел в виду этим «овощам место на кладбище»?

Шарлотта не включала лампу на кухне, но синеватый свет от фонаря на улице заполнил помещение и сквозь открытую дверь, ведущую в коридор для посыльных, видна была другая, ведущая прямо в комнату Вильгельма, которую тридцать пять лет назад он велел замуровать. Только сейчас, размышляя о том, что Вильгельм имел в виду под кладбищем, она заметила, что всё время таращится на замурованную дверь. Вид замурованной двери был ей неприятен. Она встала, закрыла дверь в бывший коридор для посыльных. Снова опустилась на табурет.

Когда Вильгельм однажды покинет дом, дверь вернется на место. Этот постоянный обходной путь через прихожую — идиотизм. Одно и то же всё время, как будто ей нечего было больше делать. Каждый раз, когда ей нужно было что-то из кухни, она носилась туда-сюда. Когда ей нужна была Лизбет: туда-сюда. Сколько она набегалась туда-сюда только за сегодняшний день! Веские факты! Еще один веский факт: как Вильгельм шаг за шагом разрушал дом. Куда ни посмотри — везде веские факты!

Возможно, думала Шарлотта, нужно и в самом деле всё сфотографировать. К сожалению, у нее не было фотоаппарата. У Курта был фотоаппарат, но Курт, конечно, не станет этого делать. Есть ли фотоаппарат у Вайе? Со вспышкой? Важно! В прихожей на потолке не работают лампочки. К тому же Вильгельм в коридоре на верхнем этаже затемнил окна, чтобы соседи не подсматривали, как он идет спать. И теперь в прихожей день и ночь светила ракушка, которую они привезли когда-то из Почутлы. И, наверное, следует радоваться, что светила только ракушка, хоть не было видно, что тут натворил Вильгельм: цвет пола! Это разве не «веский факт»? Гардеробная, лестница с перилами… Теперь покрасил на верхнем этаже все двери! Всё, что было деревянным, Вильгельм покрасил красно-коричневой половой краской, а когда его спросили, почему он всё красит красно-коричневой половой краской, ответил: «Потому что красно-коричневая половая краска самая стойкая!»

Кто, кстати, стоит над окружным врачом? Районный?

Или ванная комната. Ее тоже следует сфотографировать. Всё сломано. Он там всё разбил электромолотком. Мозаичную плитку — ее не восстановить. А почему? Потому что ему нужно было сделать в полу водоотвод. Водоотвод в полу! С тех пор свет в прихожей не включается. Ну вот, пожалуйста — это же опасно! Если электричество придет в контакт с водой! Веские факты…

Целыми днями Вильгельм занимался не чем иным, как производством веских фактов. По большому счету, он вообще больше ничем не занимался. Брался за дела, в которых не разбирается. Ремонтировал вещи, которые после этого ломались. И если бы она время от времени не успокаивала его парой ложечек замешиваемой в чай валерьянки, кто знает, может дом давно бы уже сгорел или рухнул, или она бы умерла от отравления газом!

Или то, что он устроил с террасой. Это вообще кошмар. Почему она тогда ничего не сделала? Позвать полицию? «Только два сантиметра», значит… черт его знает, почему: потому что ему мешал мох, растущий между плитами из натурального камня! Поэтому он забетонировал террасу! То есть бетонировали Шлингер и Мэлих. А Вильгельм командовал. Натягивал какой-то шпагат, обмерял складным метром. И каков результат? Теперь дождевая вода протекала в ее зимний сад. Пол отслоился. Дверь на террасу разбухла, стекла лопнули…

И что же сказал этот Зюс?

— Очень жаль, — сказал Зюс.

«Жаль»! Зимний сад для нее был всем! Ее рабочим кабинетом и спальней. Местом, где она могла уединиться! Ее маленький островок Мексики, который она хранила годами — уничтожен! Теперь она поднималась по двадцати четырем ступенькам в башенную комнату, где ветер задувал в щели, где она, укутавшись в покрывала, должна была сидеть за письменным столом. Где в жаркие дни пахло пылью и балками крыши — запах, самым унизительным образом напоминающий ей о запахе в чулане, куда в качестве наказания ее запирала мать.

Уже от одной мысли об этом ее дыхание охрипло. Она подумала, не принять ли ей еще десять капель эуфиллина? Но она уже дважды принимала сегодня эуфиллин, а с тех пор, как доктор Зюс объяснил, что передозировка может парализовать дыхательную мускулатуру, она всё время боялась, что дыхание остановится, однажды ночью она может перестать дышать. Она может перестать существовать, не заметив этого… Нет, такого одолжения Вильгельму она не сделает. Она еще здесь и полна решимости остаться. У нее еще есть планы — на то время, когда однажды Вильгельм покинет дом. Все те вещи, которые Вильгельм не давал ей делать: жить, работать, путешествовать! Еще раз в Мексику… Один единственный раз увидеть цветение «царицы ночи»…

Ей показалось, что кто-то скребет в дверь. Или это ее дыхание? Шарлотта не шелохнулась. Она посмотрела, шевелится ли ручка двери на кухню, но вместо этого… она облилась ледяным потом: медленно, очень медленно открылась дверь в коридор для посыльных, которую она только что закрыла, и на пороге появилось, слабо освещенное светом из подвала… нечто ужасное… сгорбленное… с торчащими волосами…

— Надежда Ивановна, — заорала Шарлотта, — как же вы меня напугали!

Выяснилось, что Надежда Ивановна искала свое пальто и ошибочно попала при этом в подвал. И в самом деле, Шарлотта велела относить пальто в подвал, так как гардеробная была заставлена цветочными вазами. Но затем Лизбет, когда гости начали расходиться, снова вынесла пальто наверх. И только Надежда Ивановна не получила свое пальто, оно, должно быть, осталось в подвале, но в подвале его тоже не оказалось, сообщила Надежда Ивановна, и всё это стало действовать Шарлотте на нервы. У нее и в самом деле были дела поважнее пальто Надежды Ивановны!

Но тут пальто вдруг нашлось в гардеробной. С мгновение Шарлотта поразмышляла, не призвать ли к ответу Лизбет: с какой стати в гардеробной? Вместо этого она сорвала пальто с крючка, протянула его Надежде Ивановне.

— А где, собственно, Курт, — пришло ей в голову. — Почему он не забрал вас собой?

— Не знаю, — сказала Надежда Ивановна, — ne snaju.

Она не сразу нашла рукав, затем другой, аккуратно расправила шарф, застегнулась на все пуговицы, пока Шарлотта переминалась с ноги на ногу, дважды проверила, на месте ли цепочка с ключом, еще раз проверила, все ли пуговицы застегнуты, поискала свою сумочку и, в конце концов, сказала, вспомнив, что не брала с собой сумочку:

— Ну всё, поеду. — Ja poedu.

— Как это поеду? — удивилась Шарлотта. — Пешком, nogami!

— Нет, поеду, — настаивала Надежда Ивановна. — Домой! Domoj!

Возможно, подумала Шарлотта, та не хотела идти домой одна в темноте. Она быстренько побежала в салон и позвонила Курту, чтобы он ее забрал, но никто не брал трубку. Невероятно — просто взять и оставить тут пожилую женщину! Коротко поразмыслив, вызвала такси.

— Saditjes, — сказала она Надежде Ивановне, — Sejtschas budjet taxí!

— Нет, не надо такси, — отказалась Надежда Ивановна.

— Nadjeshda Iwanowna, — сказал Шарлотта, — Ja otschenj sanjata — я занята! Пожалуйста, сядьте и подождите такси.

Но старуха не хотела никакого такси. Идти пешком она тоже не хотела. Эта противоречивость вывела Шарлотту из себя.

— Спасибо за всё, — произнесла Надежда Ивановна, — spasiba sa wsjo.

И не успела Шарлотта оглянуться, старуха бросилась ей на шею и охватила ее обезьяньими ручищами. Напрасно Шарлотта пыталась увернуться от шарфа Надежды Ивановны, который пах нафталином и русскими духами — смесь как из лаборатории по разработке оружия.

Затем Надежда Ивановна засеменила в темноту. Шарлотта осталась подышать свежим воздухом и смотрела вслед старухе, как та двинулась мелкими шажками, сгорбившись, по направлению к воротам и — исчезла. Изогнутый парусом лист бесшумно прошелестел в круге света от фонаря, и Шарлотта поспешила в дом, прежде чем на нее нападет осенняя грусть.

Мгновение она, колеблясь, постояла в прихожей. Так много дел, не знала, с чего начать. В прихожей казалось всё было в порядке. Только цветы нужно унести, но это не срочно. Обидно было, что опять не получилось подписать этикетки на вазах, подумала Шарлотта, Ирина в своем репертуаре! Купила их в самый последний момент — слишком поздно, чтобы успеть подписать. Как только вазы сюда принесли, уже нельзя было, следовательно, вспомнить, где чья — обстоятельство, понятное всем, кроме, конечно же, Лизбет, которая несмотря ни на что наклеила этикетки. И вот они стоят, вазы, с пустыми этикетками… А это что такое?

Одна из этикеток была подписана. Шарлотта подошла ближе. Красные буквы, крючкообразный почерк Вильгельма: «ЁВ». Просто «ЁВ».

Веские факты. Шарлотта отлепила этикетку от вазы, чтобы положить ее в ту самую железную шкатулку, в которой она уже долгое время хранила все важнейшие документы: Лизбет нельзя доверять. Она шпионила на Вильгельма. Но шкатулка находилась в двадцати четырех ступеньках от нее. В брючный карман эту клейкую штуковину не спрячешь… И она прикрепила ее пока на свою вязаную кофту.

Она отправилась в салон и позвонила Вайе, нет ли у них фотоаппарата.

— Есть, — заверил Вайе.

— Я перезвоню, — ответила Шарлотта и положила трубку.

В тот же самый момент она вспомнила что не спросила про вспышку. Снова набрала Вайе и переспросила.

— Есть, — сообщил Вайе.

— Я перезвоню, — ответила Шарлотта и положила трубку.

Чудесный тип, этот Вайе. Они с Рози, хотя она так сильно болеет. На них можно положиться. Шарлотта попыталась вспомнить, поблагодарила ли она Вайе за помощь в сборе ваз. На всякий случай, она еще раз позвонила Вайе и поблагодарила их за сбор ваз.

— Но вы уже поблагодарили нас, фрау Повиляйт, — удивился Вайе.

— Я перезвоню, — ответила Шарлотта и положила трубку.

Затем она приступила к своим делам. Еще много предстояло сделать, и теперь, когда она вошла в раж, ее начало раздражать, что Лизбет всё еще торчала под раздвижным столом. Только ее задница и выглядывала.

— Что ты там делаешь? — спросила Шарлотта.

Не отвечая на вопрос, Лизбет сказала:

— Скажи-ка, Лотти, у нас нет еще пластиковых контейнеров на кухне?

— Да какие пластиковые контейнеры, — рассердилась Шарлотта, — всё в мусорку.

— На мусорку?

— В мусорку, — поправила Шарлотта, — мы пока еще на немецком разговариваем.

— Но жалко же, Лотти! Тогда я заберу, если тебе не нужно.

— Вот еще, забрать! — возмутилась Шарлотта, и в тот же момент ее осенила идея, что нужно сфотографировать рухнувший стол, прежде чем Лизбет наведет тут порядок.

Но в этот момент позвонили в дверь. Кто это в такое время? Досадно, подумала Шарлотта, ничего не успеваю! Она со злостью ринулась в прихожую и рванула дверь.

— Такси, — сказал мужчина.

— Спасибо, уже не надо, — ответила Шарлотта и хотела закрыть дверь, но таксист настоял на оплате за вызов.

Оплата за вызов, подумала Шарлотта. Становится всё интересней и интересней.

Но у нее были более важные дела, чем спор с таксистом. Она вручила ему десять марок. И прежде чем тот успел наскрести сдачу, потеряла терпение и захлопнула дверь.

Быстро прошла в салон и приказала Лизбет:

— Сейчас же прекрати!

От Лизбет всё еще была видна только ее задница. Шарлотте стало казаться, что она говорит с задницей Лизбет.

— Лотти, так нельзя, — сказала Лизбет. — Мы не можем вот так всё просто оставить!

— У нас есть более важные дела, — возразила Шарлотта. — На кухне полно посуды. И вечерний чай для Вильгельма пора заваривать, иначе он снова будет жаловаться, что тот слишком горяч.

— Посуду я потом помою, — ответила Лизбет, — а чай ты можешь быстренько заварить, пока я тут.

— Разумеется, — сказала Шарлотта, — извини! Я забыла, что ты тут хозяйка!

Она яростно промаршировала на кухню, закрыла дверь. На всякий случай повернула ключ. Прислушалась.

Грудь хрипела.

Ни за что, подумала Шарлотта, не надо было переходить с этой женщиной на «ты». Никакого уважения, совсем ничего. Помыкает мной, делает, что хочет… Когда однажды Вильгельм покинет дом, подумала она, выгоню Лизбет вон.

Она крепко обхватила пузырек в брючном кармане и сосчитала до десяти. Затем наполнила чайник со свистком и поставила на газ.

Дверь в бывший коридор для посыльных странным образом снова открыта. И кто-то забыл выключить свет на лестнице в подвал. Слабый свет прорисовывал на двери, замурованной Вильгельмом тридцать пять лет назад, контуры кирпичей… Она быстро выключила свет в подвале и закрыла дверь в коридор для посыльных.

Когда однажды Вильгельм покинет дом, подумала она, дверь снова откроется. Как же всё глупо! Звонок для прислуги он тоже, первым делом, убрал — дескать, это против его пролетарской чести! А она могла глотку надорвать, когда Лизбет шаталась где-то по дому. Это не против его пролетарской чести. Ей, в конце концов, тоже уже восемьдесят шесть! Это не в счет? Она тоже уже шестьдесят два года в партии! Она стала директором института, имея лишь диплом школы по домоводству! Это всё не в счет? В счет только пролетарская честь Вильгельма?

Шарлотта опустилась на табурет и прислонилась затылком к стене. Чайник начал подшёптывать. Вдруг она почувствовала себя совершенно обессиленной.

Закрыла глаза. Вода в чайнике потрескивала, глухо ворчала… вот-вот к звукам присоединится тихое шипение, она наизусть знала очередность звуков. Сотни, тысячи раз она сиживала рядом с чайником со свистком, прислушиваясь к шёпоту воды, а мать била ее разделочной доской по затылку, если в конце слышался хотя бы намек на свист. Экономить газ, чтобы брат мог учиться. Для этого она охраняла чайник со свистком, и самое смешное, что вот теперь ей восемьдесят шесть, ее брат давно умер, а она всё еще сидит здесь и охраняет чайник со свистком… Почему, думала она, в то время как шипение перерастало в равномерный рокот, почему она снова охраняет чайник со свистком… в то время как другие учатся в университетах… в то время как другие получают орден за заслуги перед отечеством…

Рокотание прекратилось, перешло в глухое бурление. Шарлотта встала и перекрыла газ, как раз когда чайник собирался засвистеть. На автомате налила Вильгельму его вечерний чай, вытащила капли валерьянки из шкафчика с чистящими средствами под мойкой. Добавила столовую ложку в чай. Засунула капли с валерьянкой в брючный карман… замерла, сбитая с толку. В руке вдруг оказались два пузырька: оба одинакового размера, не отличить…

Безумная мысль. Шарлотта вытащила валерьяновые капли из брючного кармана, поставила в шкафчик и принялась за работу.

Лизбет всё еще торчала под столом.

— Ты всё еще торчишь под столом, — сделала ей замечание Шарлотта.

Зад Лизбет начал бесконечно медленно выползать из-под стола. Она тянула за собой ведро с осколками, а также различные контейнеры, в которые собрала пригодные остатки.

— Ты принесла еще контейнеры? — спросила она. В руке сосиска.

— Какие еще контейнеры! — сказала Шарлотта. — Всё в мусорку.

— Нет, не на мусорку, — возразила Лизбет и откусила от сосиски.

Шарлотта рассматривала жующее лицо Лизбет. Нижняя челюсть Лизбет двигалась, немного смещаясь в сторону, перемалывая, как у жвачных животных… Некоторое время Шарлотта смотрела, как двигается нижняя челюсть Лизбет. Затем выхватила сосиску у нее из рук и швырнула на кучу обломков, оставшуюся от стола с холодными закусками. Взяла еще два контейнера, в которые Лизбет собрала остатки, и швырнула их вслед.

— Что ты делаешь? — закричала Лизбет и прикрыла руками оставшиеся контейнеры, защищая их.

Шарлотта взяла ведро с осколками и вытряхнула и его.

— Что ты делаешь! — в этот раз раздался голос Вильгельма.

— Ты чтоб мне тут не лез, — приказала Шарлотта, — ты сегодня достаточно бед натворил.

— С какой стати я, — возразил Вильгельм. — Это всё Ценк.

— Ах, Ценк! — Шарлотта от злости расхохоталась. — Теперь Ценк! Я же тебе говорила, чтоб ты не лез к раздвижному столу!

— Да-да, — сказал Вильгельм, — «его раздвинет Александр». Ну, и где он, твой Александр?

— Александр болеет.

— Вздор, — ответил Вильгельм, — он политически ненадежный.

— Не мели чепуху, — отрезала Шарлотта.

— Политически ненадежный, — повторил Вильгельм. — Вся семья! Выскочки, пораженцы!

— Хватит, — приказала Шарлотта. Но Вильгельма было не остановить.

— Вот, — он захохотал, показывая на этикетку, приклеенную к ее вязаной кофте. — Вот оно, ходишь с рекламой предателя!.. И тут вдруг залаял. Запрокинул голову и залаял в потолок: «Ёв, ёв, ёв».

И когда Шарлотта решила, что тот сошел с ума, посмотрел на нее совершенно ясным взглядом и сказал:

— Они-то уж знали зачем.

— Что зачем? — спросила Шарлотта.

— Зачем сажать таких, — ответил Вильгельм и после паузы добавил, — таких, как твои сыновья.

Шарлотта вдохнула и не смогла сразу выдохнуть… Посмотрела на Вильгельма… Его череп блестел, глаза сверкали на лице с загаром от солярия… Усы — они всегда были такими маленькими? — подпрыгивали над верхней губой Вильгельма, усишки, едва ли крупнее насекомого. Прыгали, кружились, жужжали перед ее глазами… Потом Вильгельм исчез. Только его слова остались, точнее говоря, его последние слова. Или, еще точнее, последнее слово.

— А мне что делать? — голос Лизбет. — Мне снова собирать всю эту дрянь?

— Иди домой, — отозвалась Шарлотта.

Казалось, Лизбет не поняла. Шарлотта постаралась говорить громче:

— Я сказала, иди домой.

— Но, Лотти, что это такое? Я же не могу.

— Ты уволена, — сказала Шарлотта. — Через три минуты ты покинешь дом.

— Но, Лотти…

— И не называй меня Лотти, — пригрозила Шарлотта, — иначе я вызову полицию.

Она вышла в прихожую, села на стул, на котором обычно переобувалась, и ждала до тех пор, пока Лизбет не исчезла.

Затем подождала еще, пока руки не перестали трястись.

Затем пошла на кухню и закрыла дверь. Повернула ключ, прислушалась.

Дыхание нормализовалось.

Она налила Вильгельму вечерний чай в его чашку для вечернего чая. Вытащила из брючного кармана капли. Добавила две столовые ложки в чай. Поднялась на восемнадцать ступенек вверх и поставила чашку на его прикроватную тумбочку.

Затем пошла в ванную и почистила зубы.

Поднялась по еще двадцати шести ступенькам в башенную комнату. Разделась, аккуратно сложила на стул свои вещи одну за другой. Отлепила этикетку от вязаной кофты, разорвала и бросила в корзину для бумаг.

Носки положила в туфли.

Нырнула в белую хлопковую ночную сорочку и легла в постель. Какое-то время читала «Оливера Твиста» Чарльза Диккенса. Она хоть и знала содержание, читала уже сорок лет назад, но в последнее время с удовольствием перечитывала книги, которые знала и любила, а с еще большим удовольствием те, которые знала и любила и всё же забыла, так что читала с неослабевающим вниманием.

Когда Оливер Твист оказался в яме, раненный и без сознания, Шарлотта захлопнула книгу, чтобы растянуть развязку до утра завтрашнего дня.

Выключила свет. Ночь стояла ясная. Узкий лунный серп висел в небе. Снова вспомнилось жующее лицо Лизбет. Подумала о служанке, которая была у нее тогда в Мехико — хрупкое, бесшумное создание, — которая называла Шарлотту, разумеется, сеньорой. К сожалению, она никак не могла вспомнить имя. Но всё же вспомнила — Глория! Какой она стала? Глория. Жива ли она еще?

Какое-то время Шарлотта лежала с открытыми глазами и думала о Глории. И о террасе на крыше. И о мексиканском лунном серпе, который всегда лежал на боку… И походил, скорее, на корабль, думала она, чем на серп. Затем появился Адриан.

Она, конечно же, понимала, что это сон. Но тем не менее, попыталась с ним поговорить. Попыталась убедить его, хотя тут же понимала, что и это часть сна — того сна, который снился ей по возвращении. Адриан смотрел на нее. На его лице играли пятна света, как на движущейся воде. Он хорошо выглядел. Но и немного смахивал на привидение. Тем не менее, она пошла за ним. Они спустились в машинное отделение. Шли по лабиринту из коридоров и лестниц. Это длилось вечность, и чем дольше они шли, тем страшнее становилось. Она бежала вслед за ним, и, хотя он шагал спокойно, ей с трудом удавалось не отставать. Вот уже Адриан был далеко впереди. Она видела, как он поворачивает в какой-то коридор. Он всегда поворачивал в этот коридор. И всегда она следовала за ним, пусть даже дверь в конце коридора была замурована.

Как считала Шарлотта. И не знала, считала ли она так только во сне. Всегда ли считала так во сне или только в этот раз. Или она каждый раз считала, что считает так только в этот раз.

Дверь стояла открытой. Шарлотта вошла внутрь. Адриан снова был здесь, улыбался. Нежно коснулся ее, повернул и — Шарлотта почувствовала, как волосы на затылке встают дыбом: Коатликуэ. Змея с перьями. Коатликуэ с лицом из двух змей. С ожерельем из вырванных сердец. И одно из них, вон то, она знала, было сердцем Вернера.