Дракон

Глава 36. Годовщина

Я плюхнулась спиной на кровать, вздрогнув от скрипа пружин и лёжа на просевшей середине допотопного матраса. Мой разум всё ещё нарезал круги от адреналина. Я знала, что в ближайшее время не засну.

Я также знала, что мне нужен сон. Отчаянно нужен.

Дракон не погнался за нами.

Он отпустил нас.

Я слышала, как он смеётся в моей голове, пока наши команды отступали от Скалистых Гор. Холодный ветер завихрял волны сухого снега, пока мы уходили — суровый, пусть и немного нетипичный для этого времени года натиск погоды, который упростил бы выслеживание нас, если бы он захотел пуститься в погоню.

К тому времени уже вставало солнце.

Я помнила, как присела в кузове армейского грузовика, вздрагивая от жалящих сухих снежинок и чувствуя, как они впиваются в мою кожу.

Тот смех не стихал в моей голове всё время.

Я слышала его до сих пор.

Но он отпустил нас. Не знаю, почему, но он сделал это.

Как только мы приехали к тому, что осталось от Военно-Воздушной Академии возле Колорадо-Спрингс, было принято решение двигаться на восток, к крупному лагерю в Вирджинии, который существовал до сих пор.

Мы приземлились в Лэнгли примерно через шесть часов после этого.

Примерно половину времени мы провели не в воздухе; оно ушло на повторную заправку, сбор беженцев, лечение наиболее тяжело раненых. В это время также Брукс орала на меня и угрожала среди прочего ошейниками сдерживания видящих.

Большую часть полета Брукс тоже орала на меня.

Всё это время я была практически сама по себе, если не считать Талей, которая одновременно была и помощью, и источником стресса. Она обращалась со мной как никогда деликатно (предположительно из-за инцидента с Драконом), но почему-то из-за её мягкости было лишь сложнее выбросить тот инцидент из головы.

Когда самолет наконец-то приземлился, я испытала нескрываемое облегчение.

Как только мы добрались сюда, все разбежались в разные стороны — и люди, и видящие.

Трап опустился из хвостовой части грузового самолета, где мы все дрожали как мокрые крысы, не имея достаточного количества курток. Все буквально побежали к ждущему наземному транспорту. Даже я и Брукс чуть ли не посинели от холода в этой жестяной банке.

Под конец мы обе слишком устали, чтобы спорить.

Я понимала, что она истощена и разочарована не меньше меня, когда она сказала мне, что мы вновь встретимся после того, как отдохнём и пообщаемся со своими источниками.

После приземления в Вирджинии я не потрудилась отдать никаких приказов, только сказала им всем отоспаться. К тому моменту уже наступил вечер, и многие из нас не спали по сорок восемь часов.

Я позволила всем самостоятельно выбирать себе комнаты.

Брукс отдала нам целое здание правительственных бараков — наверное, чтобы держать нас подальше от людей, которые занимали главные здания, вмещавшие ЦРУ. Но я пока не пыталась найти что-то из еды или воды. Я не хотела спрашивать у Брукс. Она едва сказала мне пару слов после того, как мы выбрались из той кабинки для переговоров в самолёте.

Я знала, что она до сих пор в ярости по многим причинам, хотя её оставшиеся старшие военачальники признались, что я наверняка спасла им всем жизни. К тому времени они уже увидели отчёты о том, что Дракон сделал с другими частями подземного лагеря, и количество тел, которые он оставил после себя в каждой секции.

Я знала, что Брукс слышала об этом.

Я также знала, что ей всё равно. Во всяком случае, пока что.

Этого может оказаться недостаточно, чтобы она простила меня. Несмотря на её примирительные слова в конце нашей последней встречи, я знала, что ей хотелось бы швырнуть меня в камеру — определённо в ошейнике, возможно, ещё и под транквилизаторами.

Честно говоря, я не могла заставить себя переживать по этому поводу. Пока что нет.

Скорее, я бы посмотрела, как она попытается это сделать.

Лёжа там и глядя в бежевый потолок, я осознала, что мне нужен душ.

Чёртов душ нужен мне даже больше — а может, более срочно — чем мне нужно было полежать без движения.

Застонав, я отодрала себя от покрывала и вздрогнула, когда перенесла вес на ногу, которую Дракон заклеймил своим стеклянным ножом.

Это было вчера? Или позавчера?

Я попыталась вспомнить.

Сделав это, я осознала, что уже нахожусь на грани галлюцинаций от усталости.

Похромав к двери, я наклонилась, чтобы расстегнуть свои органические антигравитационные ботинки, попыталась скинуть их и едва не вписалась лицом в дверь, потому что споткнулась. После нескольких попыток с каждым ботинком я всё же справилась. Стягивая носки, я тоже вздрагивала, и не только потому, что они пахли откровенно отвратительно.

Я начинала думать, что, возможно, придется сжечь всё, во что я была одета, как только мне удастся стащить это со своего тела.

Бросив носки на пол возле ботинок, я расстегнула ремни, удерживавшие бронежилет. Я поочередно дёргала их пряжки пальцами, которые внезапно сделались как никогда слабыми. Я осознала, что мне хочется плакать. Мой свет до сих пор ощущался совершенно раздолбанным.

Мой мозг не сгенерировал ни единой внятной мысли с тех пор, как мы покинули самолёт. Я наконец-то разжала стальную хватку на своём свете, как только мы опустились на взлетно-посадочную полосу в Лэнгли.

Теперь я чувствовала себя как зомби. Хнычущий зомби, у которого всё болело.

Я едва могла осмыслить свою одежду.

Не знаю, как долго я простояла там, возясь со всеми пуговками, молниями и разными застёжками. Кажется, ушла целая вечность на то, чтобы всё снять.

Затем, глядя на кучу одежды на тёмно-коричневом ковре, я осознала, что разделась не в том месте. Мне всё ещё надо было пройти по коридору до душа, который был общественным, как в армейской казарме.

Я решила, что мне пофиг. Вообще пофиг.

Я задержалась ровно настолько, чтобы достать полотенце из шкафа, но я сжимала его одной рукой, чтобы оно не соприкасалось с моим грязным телом. Держа его несколько в стороне от себя, я сделала глубокий вдох и открыла дверь в коридор.

Я не потрудилась оглянуться по сторонам и посмотреть, нет ли кого поблизости. Тем не менее, я испытала облегчение, когда не услышала никого в коридоре, а также не увидела и не услышала никого в душе. Если так подумать, я вообще не уверена, что видела кого-то на этом этаже бараков.

Может, они решили отдать весь этот этаж мне. Не сказать, чтобы мы испытывали нехватку свободного места.

Я напомнила себе, насколько хуже всё могло быть.

Каким-то образом мы умудрились не потерять ни одного разведчика в этом бардаке. В данный момент я почти не могла мыслить связно от облегчения, вызванного одним лишь этим фактом.

Я была благодарна даже за то, что мы не потеряли Кэт, а это кое-что да значит.

Добравшись до открытой душевой зоны, я вознесла мысленную молитву за горячую воду и повесила полотенце на низенькую кафельную перегородку возле одной из трех душевых леек. Повернув вентиль с пометкой «горячая», я едва не застонала, когда труба задребезжала, и ничего не полилось… но через несколько секунд раздался какой-то хрипящий звук, и вода с фырканьем брызнула из лейки.

Через несколько секунд появился напор.

Потом струи начали теплеть.

В этот раз я чуть не застонала уже по другой причине.

Сунув голову под всё сильнее нагревавшуюся воду, я наконец признала поражение и открыла холодный кран, хотя бы чтобы не обвариться. Ожоги третьей степени определенно приглушат часть блаженства от горячей воды, а моя нога уже начинала ныть под повязкой.

Не знаю, как долго я стояла там, вздыхая под размеренными струями.

Горячая вода не заканчивалась, и это всё, о чём я заботилась.

Выудив обмылок из мыльницы в соседней душевой кабинке (при этом вытянувшись так, чтобы по большей части оставаться под горячими струями), я намылилась как смогла, позволив себе один раз тоскливо подумать о шампуне.

В данный момент я была бы рада даже жидкости для мытья посуды.

Я всё ещё стояла там, когда какая-то часть моего света отключилась.

Это пришло из ниоткуда… может, просто потому, что я так вымоталась.

А может, потому что он думал обо мне. Или потому, что наш свет был таким чертовски связанным, что он ничего не мог поделать. Может, как всегда, время оказалось совершенно неудачным. Казалось, мы всегда знали, когда и как сделать так, чтобы причинить друг другу наиболее сильную боль, поскольку мы наиболее уязвимы перед светом друг друга.

В любом случае, я ощутила ошеломляющее облако его боли… и достаточное количество света, чтобы понять — он трахался.

Он трахался и говорил, может, терял контроль, хотя я не могла понять, знала ли его та, кто рядом, достаточно хорошо, чтобы понимать происходящее.

Он ощущался одиноким. Его одиночество затопляло меня, вызывая боль в сердце.

Он ощущался одиноким, подавленным…

Я чувствовала в этом так много эмоций и так много его самого, что едва выносила это в своём свете, и в то же время это заставляло меня устремиться к нему почти с отчаянием. В какой-то момент он осознал моё присутствие. Я почувствовала, как его одиночество ухудшилось — та часть его, что сейчас оставалась сознательной и в какой-то мере была до сих пор со мной.

Боль в его свете сделалась невыносимой, и я уже не могла это терпеть.

Я издала слабый крик, утратив ощущение комнаты вокруг. Белый кафель, вода, мигающие флуоресцентные лампы над головой — всё почернело.

В какой-то момент я услышала слова.

«Это наша годовщина. Это наша годовщина, детка. Одна из них… первая».

Вместе с тем пришли образы.

Мы вдвоём проснулись в Сиэтле. Он обвивал меня руками в те первые разы, когда приходил в сознание. В его сердце и свете было столько жара, что он едва мог это вынести.

Неверие, что ему довелось меня обнимать.

Неверие, что я льнула к его свету и голой коже.

Затем последний раз, когда он проснулся от боли и обнаружил, что я стою на пороге с Уллисой и смотрю на него со страхом в глазах.

Я боялась его.

Он хотел меня ещё до того, как уложил в голове, что случилось между нами, пока я кормила его светом. Он хотел меня так сильно, бл*дь. Почти так же сильно, как он хотел, чтобы Уллиса убралась от меня нахер, убралась от моего света и перестала трогать меня своими проклятыми руками.

Потом я ушла, и он умолял меня о сексе, укоряя себя, безрассудно злясь на себя за то, что он прогнал меня, повел себя как мудак, когда я была так же напугана, как он сам… когда я ничего не знала и не могла понять, что случилось между нами.

Потом меня затопили воспоминания, которых я не знала. Вещи, которых он мне не рассказывал.

Как сильно он злился, бл*дь, когда Кэт появилась на пороге той комнаты.

Как он подумывал высказать мне всё. Выцепить меня на кухне и сказать, куда я могу засунуть своё чёртово «предложение». Послать меня нахер… или предложить мне самой трахнуть её, раз уж мне так хотелось причинить ему боль. Сказать мне, что раз я вижу его шлюхой, то он с удовольствием подкрепит это мнение и переспит с таким количеством людей, какое я ему подсуну.

Но он не сделал ни того, ни другого.

Он боялся, что увидев меня, по-настоящему слетит с катушек. Что он будет крушить всё подряд. Напугает меня. Он знал, что ведёт себя безрассудно. Он знал, что в данный момент настолько далёк от здравого смысла, что не может позволить себе даже ссориться со мной.

В те несколько минут, секунд, или ещё чего-то, я ничего не видела сквозь его воспоминания о том утре, сквозь сокрушительное смятение эмоций, бушевавших в его свете.

Это погрузило и меня в тот момент.

Стоя в старом душе с розовым кафелем в доме Уллисы. Стоя там голышом, под струями воды, в боли, пока его свет сплетался с моим, едва не душа. То желание в нас обоих извращалось в недоверие и страх, а потом опять сменялось тоской, когда один из нас отстранялся. Я панически боялась того желания. Я чувствовала себя такой потерянной от этого желания, от него, от простой разлуки с его светом и кожей…

Я вспомнила тот сбивающий с толку разговор на кухне.

Я вспомнила, как мне тоже хотелось прогнать Кэт, чувствуя, что я облажалась, совершила ошибку, сказав, что она может его увидеть. Как я пыталась решить, что ему сказать, какой придумать повод, чтобы прогнать её из его комнаты.

Чем дольше я стояла там, тем сильнее становилось то ощущение ошибки, и в итоге я поняла, что действительно совершила ошибку. Может, большую ошибку. Может, такую, которую не смогу исправить…

Его боль усилилась, становясь невыносимой, и я почувствовала, как он тянется ко мне. Из его света исходили эмоции.

Затем он кончил.

Я почувствовала, увидела это его глазами, пока его тело содрогалось внутри…

Кого-то, кем бы она ни была. С кем бы он ни был.

«Поспеши, Элли, — послал он из того верхнего, более тихого места. — Поспеши, детка. Пожалуйста. Боги, пожалуйста. Я не смогу долго выносить это».

Часть меня противилась.

Я боролась с ним, выталкивала из своего света, может, даже сильнее, чем я когда-либо делала это, даже сильнее, чем снаружи того дома в Колорадо. Я использовала структуры, которые обычно применяла только для телекинеза, ударила по его aleimi, атаковала его в том пространстве, врезала ему… что угодно, лишь бы оттолкнуть его от себя. Что угодно, лишь бы не пришлось слышать её под ним, видеть её руки, ласкающие его грудь.

Когда ко мне вернулась способность видеть, я лежала на кафельном полу.

Вода била по мне сверху, причиняя боль коже, ослепляя там, где струи попадали на моё лицо и волосы.

Попытавшись приподняться, я тихо всхлипнула, сдерживая слёзы, и моя ладонь соскользнула по кафелю. Я ударилась головой о низкую перегородку позади себя и приглушённо вскрикнула, но подавила этот звук, прикусив губу. Всё ещё хватая ртом воздух от боли, я стиснула зубы, чтобы сохранять молчание — в основном я боялась, что кто-то услышит меня и заглянет проверить, всё ли хорошо.

Но это лишь заставило меня вернуться мыслями к Дракону и тому, что он сделал в той подземной лаборатории.

Он не объяснился. Он ничего не сказал.

Я едва могла поверить в происходящее, когда он начал меня раздевать.

Фигран стоял у стены, наблюдая за нами и не шевелясь. Он выглядел скорее заворожённым, нежели возбуждённым, но было что-то в этих жёлтых глазах, которые изучали меня, пока Дракон сдерживал мой свет и стаскивал мои армейские штаны одновременно нетерпеливыми и деловитыми движениями.

Вскоре после этого он вошёл в меня.

Не думаю, что мой разум вообще поспевал за происходящим.

Я услышала, как вскрикнул Даледжем. Я помнила, что Дракон что-то сделал… я помнила, как беспокоилась, что он убил Джема… но я по-прежнему чувствовала его хрипы и тихие крики и осознала, что Дракон лишь как-то обездвижил его.

Если не считать клейма, которое он поставил ещё до того, как стянул с меня одежду, он мне не навредил.

Может, было бы лучше, если бы он причинил мне вред.

Он неподвижно удерживал меня своими руками и светом, но в самом главном он действовал нежно. Намного нежнее того, каким часто бывал Ревик.

Намного нежнее большинства моих клиентов в Пекине.

Затем Дракон вплёлся в те структуры в моём свете…

Я утратила контроль. Я абсолютно и совершенно утратила контроль.

Я ничего не могла с собой поделать, как и тогда, когда Ревик проделывал то же самое с моими структурами.

В какой-то момент я полностью покинула своё тело. Думаю, я даже кончила, но и в этом я не могла быть уверена. К тому моменту я ничего не видела. Звёзды.

Лишь чёрная ночь и звёзды.

Вздрогнув, я зажмурилась, подавляя завиток горя, который вплетался в мое нутро. Там жил стыд. Я понимала, что это иррационально. Я понимала, но не могла прогнать это чувство. Мне было стыдно, что я потеряла контроль. Мне было стыдно за реакцию своего тела, за реакцию своего света — стыдно настолько, что сейчас я не могла думать.

Тяжело дыша, пока горячая вода всё ещё лилась мне на голову, я постаралась прогнать всё это из головы.

Боль вплеталась в мой свет за щитом, которым я по-прежнему окружала себя, пока сидела на грязном кафельном полу. Я подавляла все эмоции, которые только могла, всё, что хотело взбурлить на поверхность и как-то коснуться меня.

Он не целовал меня. Может, он не мог сделать этого из-за маски, но под конец его глаза смягчились. Я видела звёзды в его свете и ту густую тьму.

Уходя с Фиграном, он обратился к Даледжему, но не ко мне.

— Не волнуйся, брат, — сказал он. — Придет и твой черёд.

Даледжем не ответил ему, но я чувствовала его злость, глубинную, отчаянную беспомощность, которая тронула меня хотя бы потому, что я чувствовала там искренние эмоции.

Это я тоже попыталась вытеснить из своего разума.

Я знала, что Даледжем смотрел, как Дракон трахает меня.

Я знала, что он видел, как я теряю контроль.

Я понятия не имею, как это выглядело для него со стороны, или что он почувствовал от меня. Я не ощущала от него осуждения. Честно говоря, я вообще ничего не чувствовала от него в этом отношении.

С другой стороны, у Даледжема была адипанская выучка. Наверное, я бы и не узнала, что он чувствует, если он сам не решит мне сказать. Пока что этого не случилось.

Он вообще не говорил об этом — во всяком случае, прямым текстом.

Вместо этого он спорил со мной об операционных приоритетах касаемо Брукс. Он считал, что мы должны просто манипулировать его светом и забрать её с собой, и нахер переговоры. Он утверждал, что Дракон должен быть нашим приоритетом, что мы не можем страдать фигней с человеческими политиками, когда у нас имеются более срочные задачи. Он хотел, чтобы я приказала Деклану самому убрать Новак.

Он также сообщил мне, что перед встречей с ней мне надо показаться медикам.

Он спорил со мной об этих вещах на протяжении половины поездки до того фермерского домика. Он также утверждал, что я должна немедленно связаться с Балидором и сообщить ему о случившемся — и я понимала, что он говорил не только про ещё одного телекинетика на свободе.

Когда я отказалась, он сказал, что я пребываю в шоке.

Когда я возразила, что это может относиться и к нему, он сказал, что это не имеет значения — ведь это я пострадала.

Это самое близкое подобие признания случившегося со мной, что я от него слышала прямым текстом. Хотя он явно без проблем сказал другим.

Вздрогнув, я постаралась и это выбросить из головы.

Однако поначалу мне это не удавалось.

Понимание, что он наверняка сказал им об этом по операционным причинам, не помогало; и это не прогоняло чувство предательства, которое я ощутила, когда вышла из фермерского домика и осознала, что все они говорили обо мне. Мы с Даледжемом могли бы поссориться, но до того момента я честно не думала, что он может испытывать ко мне неприязнь.

После операции в бункере противовоздушной обороны я пересмотрела то впечатление и снова склонилась к тому, что это было сказано ради целей операции, но я понятия не имела, о чём он думал.

Я не знала, как спросить его, и стоит ли вообще спрашивать.

В любом случае, я не хотела обсуждать с кем-то из них ситуацию с Драконом. Я честно не видела смысла. Я почти не помнила само действо. Я понятия не имела, зачем он это сделал, и чего он от меня хотел. Что бы он ни сделал с моим светом, я не могла объяснить кому-либо свою реакцию. Я вообще не из тех людей, кто считал, что разговоры что-то решают.

Кроме того, был лишь один мужчина, с которым я очень хотела поговорить, и именно с ним в данный момент я не могла общаться.

Но я не могла снова начать думать о Ревике.

Мне нужно выбираться отсюда.

Я и без того достаточно долго провалялась на полу. Мысль о том, что кто-нибудь найдет меня такой, голышом лежащей в душе, заставила меня пошевеливаться.

Когда я во второй раз отодрала себя от кафеля, боль в ноге прострелила меня до самой спины. Я её проигнорировала, поднялась на ноги одним резким усилием за счет мышц рук. Мой свет наполовину покинул тело, пока я старалась контролировать свой разум.

Несколько долгих секунд я думала, что не смогу это сделать.

Я чувствовала, что какая-то часть меня хочет убежать. Я чувствовала ту часть себя, которая сделала бы что угодно, чтобы убраться от этого.

Но я не могла.

И это я тоже знала.

«Поспеши, Элли, — слова отдавались эхом, причиняя мне боль. — Поспеши, детка. Пожалуйста…»

Я простояла у его двери дольше, чем должна была.

Может, намного дольше, учитывая, что по тому коридору мог пройти кто угодно.

Кто угодно мог увидеть меня здесь — как минимум физическим зрением, поскольку я держала такой плотный щит, что даже Балидор вряд ли увидел бы что-нибудь. Я продолжала одержимо поддерживать эту хватку, главным образом для того, чтобы обитатель комнаты не узнал о моём присутствии.

Ну, до тех пор, пока я не решу, стоит ли стучать.

Но я всё же постучала. В конечном счёте.

Резко побарабанив по двери ушибленными костяшками пальцев, я сбросила плащ со своего света ровно для того, чтобы он узнал, кто за дверью, и добавила в свой aleimi более армейские отголоски.

Его отрешённое приглашение входить сообщило мне то, что он как минимум не спит.

В ту долю секунды перед тем, как я потянулась к дверной ручке, я честно не могла сказать, вызвало ли это у меня облегчение.

Толкнув дверь внутрь, я вошла, ничего не говоря, и резко остановилась, с удивлением обнаружив его в постели.

Его матрас выглядел ничуть не лучше моего. Пружины определенно проседали слишком низко там, где он сидел возле подушки, прислоняясь спиной к погнутому деревянному изголовью у стены. Он был одет в тёмно-зелёную футболку, которая могла быть армейской, но я подозревала, что это не так.

Я впервые заметила, что у него на руке есть татуировка Меча и Солнца.

Ну естественно.

Слегка стиснув зубы, я перевела взгляд на его лицо и увидела, что он смотрит на меня зелёными глазами с фиолетовым ободком.

Они слегка поразили меня после более тусклых контактных линз.

— Высокочтимый Мост? — он сохранял свой тон старательно вежливым, почти деловитым. — Могу я тебе помочь? Я собирался ложиться спать.

Я отвела взгляд, издав неловкий звук.

Возможно, это должно было быть шуткой, но если так, получилось не очень.

— Ага, — я ещё более неловко скрестила руки на груди, потом осознала, что это странно, и опустила их вдоль боков. — Я не удивлена. Насчёт отхода ко сну, имею в виду.

Когда я посмотрела на него в этот раз, Даледжем наблюдал за мной испытующим взглядом изумрудных глаз. Я видела, как он поколебался, словно хотел что-то сказать, затем передумал.

Он ждал.

Проведя ладонью по лицу, я потёрла свою голую руку, осознавая тонкость надетой на мне белой рубашки. Я гадала, стоит ли попросить его, и как это сделать, и был ли какой-то официальный способ, которым я никогда не пользовалась.

Мне не приходило в голову пустить в ход штучки наложницы, и наверное, не пришло бы до того, как я осознала, что он может оскорбиться.

Поколебавшись ещё несколько секунд, я наконец выдохнула, потянулась к пуговицам рубашки и начала их расстёгивать. Я делала это не особенно соблазнительным образом. Я не могла даже посмотреть на него, пока не расправилась с половиной пуговиц.

Когда я всё же подняла взгляд, я напряглась и остановилась.

Он уставился на меня.

Сказать, что его выражение было… шокированным — это ещё мягко сказано. Он выглядел так, будто находился на грани панической реакции.

Внезапно я осознала, что, возможно, я ошиблась. Может, я совершила большую ошибку.

Когда я помедлила, его взгляд скользнул от моих пальцев к моим глазам.

Этот шок постепенно превратился в нечто иное, что поначалу я даже не могла осознать.

А потом его свет взорвался яростью.

Холодной, безудержной яростью.

— Убирайся отсюда нах*й, — сказал он. — Сейчас же, Высокочтимый Мост.

Его голос звучал низко, но эмоции в его словах ни с чем нельзя было спутать. Я чувствовала его злость, но там жило и нечто иное. Я с некоторым шоком осознала, что он на грани слёз.

Когда я не пошевелилась, та ярость ещё жарче вспыхнула в его глазах.

— Убирайся нах*й! — он показал на дверь. — Сейчас же, мать твою!

Прежде чем я успела пошевелиться или хоть оторвать глаза от его лица, Даледжем сбросил с себя одеяло. Затем он встал на ноги и направился ко мне быстрыми целенаправленными шагами, источая своим светом угрозу, ярость и жестокость.

Я невольно заметила, что всё его тело, прикрытое лишь зелёной футболкой и чёрными боксёрами-брифами, состояло из сплошных жилистых мышц. Когда он схватил меня за руку, я вздрогнула и встревоженно сделала шаг назад, но он лишь крепче стиснул меня.

На самом деле я его не боялась.

И всё же интенсивность эмоций почти затмила мой разум.

Я смотрела ему в глаза, почти видя там слёзы и эмоции, исходившие из его света, пока он отказывался смотреть на меня.

Он не встречался со мной взглядом, а продолжал идти, грубо таща меня за руку к двери. Когда мы добрались до неё, он наклонился и схватил ручку свободной ладонью. Даже не глянув на меня, он повернул её и распахнул дверь.

Не успела я даже перевести дыхание, как он уже грубо вытолкнул меня за порог.

Я споткнулась, потеряв равновесие. Я едва не упала, врезавшись в стену.

Но сомневаюсь, что он это видел.

Он уже закрывал дверь.

Я просто стояла в коридоре, согнувшись в наполовину расстёгнутой рубашке и тяжело дыша от адреналина, курсировавшего по венам…

Когда дверь захлопнулась перед моим лицом.

Я всё ещё стояла там, когда он щёлкнул замком.