Дым над тайгой

РАЙКОМ РЕШАЕТ...

В приемную первого секретаря райкома Остудин пришел без десяти два. Он был уверен, что явился раньше срока. И очень удивился озабоченности Краснова, который уже сидел здесь, но, увидев Остудина, соскочил со стула. Подошел почти вплотную и, нагнувшись к уху, вполголоса сказал:

— Что ж ты, Роман Иванович, заставляешь себя ждать?

Остудин поднял руку с часами, повернул ее так, чтобы мог видеть Краснов, и постучал пальцем по циферблату:

— Насколько я понимаю, нам назначено к двум.

Нервозность Краснова была совершенно непонятна ему. Ситуацию разъяснила секретарша, вальяжная женщина лет сорока пяти в темном шерстяном сарафане и шелковой кофте с большим бантом под подбородком.

— Николай Афанасьевич сказал, чтобы я пригласила вас сразу, как придете, — сообщила она. — Я сейчас доложу.

Остудин никогда не бывал на заседаниях бюро райкома партии и считал, что там все отлажено, как в часовом механизме. Сам он неукоснительно соблюдал правило делового человека: точность — вежливость королей. Если назначил кому-то встречу на два, значит, она должна состояться в два — не раньше, не позже. То же самое требовал и от подчиненных. Обязательность воспитывает дисциплину, без которой невозможно ни одно серьезное дело. Оказывается, в райкоме демократичнее. Люди приехали на машинах, прилетели на вертолетах. С точностью до минуты здесь не угадаешь при самом большом желании. И потому их не заставляли томиться в приемной. Это о чем-то говорит.

Секретарша вышла из кабинета почти мгновенно. Не прикрыв за собой дверь, сказала:

— Заходите, вас ждут.

Краснов отступил в сторону, пропуская вперед Остудина. Тот шагнул через порог и увидел обернувшиеся к нему лица, которые на первый взгляд показались одинаковыми. Люди сидели по обе стороны длинного и оттого выглядевшего узким стола, упирающегося торцом в стол первого секретаря. Сделав шаг, Остудин остановился, разглядывая Казаркина. Взгляд запечатлел всю картину сразу.

На столе Казаркина стояло два телефона — белый и зеленый. «Один, скорее всего, прямой, на область», — почему-то подумал Остудин. Рядом с телефонами из черного пластмассового стаканчика торчал букет разноцветных карандашей. Судя по тому, как они были отточены, карандашами Казаркин пользовался редко. Сбоку стаканчика — стопка писчей бумаги и перекидной календарь с частыми чернильными пометками. Все деловое, все осмысленное. Казаркин возвышался над всем этим канцелярским антуражем, как управитель.

Из общений с мужами, людьми и людишками Остудин уже давно заметил, что стол — это, по сути дела, слепок своего хозяина. Если его владелец заполошный, то и на столе черт ногу сломит. Ну а коли человек твердо стоит на земле и не подвержен сомнительным шатаниям, то и стол его похож на цитадель. Именно таким он был у Казаркина.

Сам первый секретарь в строгом темно-сером костюме, белоснежной сорочке, схваченной у воротника голубым галстуком, выглядел импозантно. Широкоплечий то ли по своей конституции, то ли по портновскому замыслу, он гляделся за столом, как единственно возможный из всех присутствующих его хозяин. Глаза Казаркина серо-зеленого оттенка не смотрели, а взирали на окружающих с холодной бесстрастностью. Но не взгляд был примечателен, не тяжелые хрящеватые оттопыренные уши. У Казаркина был необычный рот. Такого рта Остудину прежде видеть не доводилось. Когда Николай Афанасьевич молчал, создавалось впечатление, что он безгубый. Есть серые, гладко зачесанные назад волосы, есть реденькие, немного изогнутые брови, хрящеватый, как и уши, нос тоже есть. А вот вместо губ — тонко прочерченная полоска, похожая на сделанную по линейке бритвенную прорезь. «Казаркин, наверное, человек волевой и очень неуступчивый, — подумал Остудин. — Тонкогубые люди обычно злы и своенравны. Насколько же должны быть обострены эти качества у человека, лишенного губ вообще». Ничего больше о Казаркине Остудин подумать не успел, потому что тот, остановившись на нем взглядом, сказал:

— Что ж, товарищи, присаживайтесь. Мы тут посоветовались и решили, что тебе, Роман Иванович, полезно прямо с колес окунуться в наши дела. Да ты садись, садись... — он показал на свободный стул недалеко от себя. — И ты, Юрий Павлович, устраивайся.

Приход Остудина и Краснова прервал на полуслове доклад невысокого человека с большими пролысинами. Одет он был в серый мешковатый ширпотребовский костюм, который придавал ему домашний, несобранный вид. «Фокин, председатель райпотребсоюза», — шепнул на ухо Остудину сосед.

Монотонный, спокойно-бесстрастный тон докладчика никак не вязался с той тревожной обстановкой, которую рисовал Фокин. Торговле недостает всего: сахара, круп, овощных консервов, телогреек, валенок. Едва что появляется на прилавках, сразу вырастают очереди. Фокин долго говорил о положении, которое для себя Остудин оценил как катастрофическое, и кончил безнадежно:

— Если райком не поможет, мне нечем будет выдавать зарплату продавцам.

— И не только продавцам, — вставил кто-то.

— О людях надо думать, — вмешался Казаркин. — До чего дожили — валенки в дефиците. Фонды, видишь ли, не отовариваются. Ну, хорошо, фонды фондами, а сам-то ты что думаешь?

— А что мы можем? — развел руки Фокин и обвел взглядом членов бюро, словно искал у них сочувствия.

— Кстати, насчет денег. Почему до сих пор не отремонтировал коптильный цех? — спросил Казаркин.

— Так ведь не было же указания, — Фокин попытался остановить свой бегающий взгляд на глазах секретаря. Тот слегка наклонил голову и холодно усмехнулся:

— Может, тебе строительную бригаду организовать?

Остудин слушал этот неторопливый диалог и не мог понять, для чего он ведется. Вот стоит потешный, никчемный человечек, расписывается перед всеми в своей полной профессиональной несостоятельности, а взрослые дяди, часть из которых руководит большими коллективами, молча слушают его вместо того, чтобы гнать такого председателя из райпотребсоюза поганой метлой. Почему так происходит? Ведь когда плохо работает тот же буровой мастер, его немедленно снимают с работы. Почему никто, даже первый секретарь райкома, не говорит об этом?

Остудин слушал и ждал, что кто-нибудь сейчас встанет и скажет именно то, что необходимо сказать в таких случаях. Он мыслил производственными категориями, где все на виду и каждый отвечает за конкретное дело. Мир политики был для него не только чужд, но и непонятен.

Он не подозревал, что никудышный Фокин устраивает первого секретаря Андреевского райкома партии именно своей несостоятельностью. Она позволяет Казаркину на виду у всех взвалить на свои плечи часть забот подчиненного, с которыми тот справиться не в состоянии. Это создает мнение, что без вмешательства первого секретаря невозможно решить ни одной серьезной проблемы. А когда таких проблем появляется много, первый секретарь становится просто незаменим. Конечно, лишь в том случае, если он не слишком досаждает этими проблемами непосредственному областному начальству.

Фокин пятнадцать лет бессменно заведовал орготделом райкома партии. Уже одно это делало его в глазах Казаркина человеком надежным. Придя в райком, Казаркин стал выдвигать на руководящие посты засидевшихся работников. Торговлю Николай Афанасьевич считал одним из самых важных участков, который должен постоянно находиться под партийным контролем. С этого и начал свою новую деятельность Фокин. Он не имел ни малейшего понятия о накладных, прейскурантах, бухгалтерии, а шутку о том, что сальдо сходится с бульдой, воспринимал всерьез и очень удивился, узнав, что это всего-навсего выдумка острословов.

Фокин, как был партийным работником, так и остался им. Он искренне полагал, что райком может все, и только его вмешательство способно изменить течение дел. Поэтому начинал свой рабочий день не в райпотребсоюзе, а в райкоме партии. С утра непременно встречался с кем-нибудь из заведующих отделами. И при каждом удобном случае старался попасть на глаза Казаркину.

Несколько лет назад прежний председатель райпотребсоюза, ныне работающий директором крупного универмага в области, организовал бригаду рыбаков и построил коптильный цех. С ранней весны до поздней осени копченая рыба в магазине не переводилась. Местные жители ее не брали, потому что ловили и муксуна, и стерлядь, а наиболее ушлые промышляли осетров. Но копченого язя, ельца, чебака с удовольствием покупали пароходные команды и пассажиры теплоходов. Прибыль от этого райпотребсоюз получал немалую.

И надо же было так случиться, что вскоре после прихода туда Фокина коптильня сгорела.

— Ты тут говорил о помощи, — нахмурился Казаркин. — Какая тебе помощь нужна? Что за тебя райком еще должен сделать?

Казаркин говорил с усмешкой, но это только подчеркивало резкость слов. После них должен был последовать вывод о несостоятельности Фокина. Однако все произошло не так, как думал Остудин.

Роман Иванович не знал, что утром Фокин один на один перечислил Казаркину все беды райпотребсоюза, и тот пообещал поддержать его на бюро райкома. Теперь Казаркин должен был выбрать форму этой поддержки и озвучить ее перед членами бюро. Он прикрыл глаза, провел пальцами по векам и немного устало сказал:

— Да, дела. Надо искать решение, — Казаркин сделал паузу, обводя взглядом членов бюро: — Я позвоню в обком и облпотребсоюз. Думаю, нам не откажут. Проект решения у вас на руках. Ты, Фокин, иди, а мы переходим ко второй части вопроса.

Фокин ушел, а Остудин так и остался в недоумении, не понимая, для чего этого человека приглашали сюда. Никто из членов бюро ничего не спросил, никто ничего не сказал. Только короткие незначительные реплики. Все свелось к тому, что секретарь пообещал Фокину позвонить в область и что-нибудь придумать. Тогда при чем здесь бюро, если все это можно было решить в течение нескольких минут один на один?

Прежде чем продолжить обсуждение вопроса, члены бюро раскрыли папки, зашелестели бумажками. Если в первое мгновение все они показались Остудину похожими на одно лицо, то теперь он этого бы не сказал. Каждый представлял из себя индивидуальность. Объединяли их только лежавшие перед ними папки из искусственной кожи с тисненым обозначением: «Материалы к бюро РК КПСС». Казаркин тоже переложил в своей папке бумажки с одной стороны на другую, поднял голову и сказал:

— Докладывай, Валентин Павлович. Мы тебя слушаем.

Директор райпищекомбината Валентин Павлович Нагишин, как и Фокин, был выдвиженцем Казаркина. До этого несколько лет заведовал общим отделом райкома. Первого секретаря привлекала в нем одна черта — Нагишин был убежден, что тот, кто хотя бы немного поработал в районной партийной системе, с любым делом районного масштаба справится лучше, чем присланный со стороны. Для этого были основания. Такой человек хорошо знал местную обстановку, был знаком со всеми руководителями, его слову верили. Как складывались его дела потом — вопрос особый. Но поначалу было именно так.

Нагишин отличался от Фокина тем, что у него всегда было полно самых разнообразных идей. И в отличие от бывшего сослуживца оказался как раз на том месте, которое вроде бы только для него и предназначалось. Посоветовавшись с Казаркиным, он без чьей-либо помощи организовал заготовку кедровых орехов, уговорил домохозяек собирать и сдавать комбинату дорогие грибы и клюкву. Для переработки грибов-ягод комбинат оборудовал специальный цех.

Последнее время первый секретарь иногда даже сдерживал инициативы Нагишина — до него дошли слухи, что на Валентина Павловича уже положили глаз в области. С одной стороны лестно, что твоих выдвиженцев замечают, а с другой — отдавать их на сторону не хочется. В районе тоже кому-то надо работать. Тем более что идеи в Нагишине кипели, как вырвавшееся из бутылки шампанское. Вот и сегодня, готовясь к бюро, Валентин Павлович преподнес Казаркину совершенно неожиданную идею.

Нагишин сидел как раз на стыке столов. И когда он поднялся, одна его рука оказалась на столе Казаркина, другая — на приставном. Приставной стол был ниже, и потому руки Нагишина, оказавшиеся на разных уровнях, напомнили Остудину крылья подбитой птицы. Такое впечатление сложилось, может быть, еще и потому, что свою речь Нагишин начал неуверенно и смущенно. Так же неуверенно, как ее закончил Фокин. И Остудину подумалось, что и второй вопрос завершится просьбой к райкому о помощи. Но он ошибся.

— Мне думается, — сказал сочным баритоном Нагишин, — что мы с вами почему-то проходим мимо такого источника дохода, который можно сравнить только с золотой шахтой, — как опытный оратор, который привлекает к себе внимание перед решающей фразой, он сделал паузу и, слегка прихлопнув ладонью по столу, произнес: — Почему мы до сих пор не открыли винное производство?

Остудин увидел, как у некоторых членов бюро вытянулись лица. На несколько мгновений в кабинете воцарилась такая тишина, что не было слышно даже дыхания сидящих за столом. В глазах Казаркина мелькнули огоньки, но первым начинать разговор он не стал, ждал, когда это сделают другие. Наконец после долгой паузы кто-то неуверенно спросил:

— А из чего же вы будете делать это вино?

— Из клюквы, — мгновенно ответил ждавший этого вопроса Нагишин. — Ее на наших болотах для всей страны хватит. Напиток, могу вам доложить, отменный. На всякий случай я принес с собой фляжку. После бюро можно будет продегустировать. И название хорошее придумали — «Клюковка».

Остудин до этой минуты молчал. Считал, что не имеет права вмешиваться в ход обсуждения. И не только потому, что не является членом бюро райкома. Он не знал ни одного из тех, кто сидел вместе с ним за длинным столом. Между ними наверняка возникли свои взаимоотношения, многие из них понимают друг друга с полуслова. И голос чужака может прозвучать здесь диссонансом. У них в каждой фразе скрывается подтекст. И вся суть заложена в нем, а не в том, что говорят в открытую. Он прекрасно понимал это и все-таки не выдержал:

— И сколько же вина вы собираетесь делать? — спросил Остудин.

— Сто тысяч литров, — не задумываясь, ответил Нагишин. — Это в три раза увеличит наш товарооборот. А если учесть, что спирт для производства вина мы будем покупать в райпотребсоюзе, товарооборот в районе возрастет примерно на треть.

Но Остудин уже не слушал его. «Господи, — думал он. — Ведь я искренне полагал, что в райкоме только и заняты тем, как помочь людям. А они хотят утопить в вине весь район. Сколько семей разрушит их «Клюковка», сколько детей сделает сиротами? Неужели они не понимают этого?»

Он вспомнил двух парней, вломившихся к нему в приемную и требовавших продать водку, и стал лихорадочно соображать, что следует предпринять, чтобы винное море, вырвавшись из ворот райпищекомбината, не захлестнуло его поселок. Ведь тогда вместо буровых ему придется строить вытрезвитель, создавать свою милицию. Остудин понимал, что в этом кабинете все зависит от Казаркина, поэтому с напряжением смотрел на него.

— Не слишком ли ты размахнулся, Валентин Павлович? — спросил Казаркин. В его голосе звучало неприкрытое сомнение, и у Остудина немного отлегло от души.

— Думаю, что нет, — вставил свой голос молчавший до этого сухощавый человек с длинным лицом, обтянутым желтоватой кожей. — Во-первых, вино будем продавать не только в райцентре. Для этого наладим производство бочек. А во-вторых, с его появлением снизится потребление водки.

— А значит, и товарооборот, — сухо заметил Казаркин.

— Относительно водки опасения совершенно напрасны, — авторитетно заявил Нагишин. — Когда мы в прошлом году начали выпускать брагу, некоторые тоже боялись этого. А ведь пить стали больше.

Остудину показалось, что он присутствует на спектакле театра абсурда. Все, о чем здесь говорилось, настолько не вязалось с официальной политикой, что он подумал: не сумасшедший ли это дом? Однако никакого сумасшествия не было. Действия первого секретаря имели выверенную логику.

Обкомовские друзья сообщили Казаркину, что на бюро обкома готовится вопрос о работе торговли. Всех секретарей райкомов, у кого снизился товарооборот, вызовут с отчетами. Это значит, что им будет устроена хорошая головомойка. Казаркину не хотелось попадать в черный список. Вот почему он устроил это заседание. Он должен заявить на бюро обкома, что в его районе товарооборот не падает, а растет. За счет чего — не имеет значения. Главное не это, а цифры. Они скрывают все. Чем выше цифры, тем меньше видно, что находится за ними.

— Если позволите, Николай Афанасьевич, — обратился к Казаркину желтолицый, и Остудин понял, что это председатель райисполкома, — я бы хотел сказать пару слов.

Казаркин посмотрел на председателя своими бесцветными глазами, и тот продолжил:

— Летом я был в Москве и обратил внимание, что в каждом киоске «Союзпечати» наряду с газетами продаются всякие мелочи: сигареты, зажигалки, зубная паста, мыло, лезвия для бритья. С одной стороны — покупателю удобнее, не надо идти в специализированный магазин. Но я выяснил: «Союзпечать» приобретает эти товары на торговых базах. Одно это резко подняло объем товарооборота в столице. Ведь получается, что один и тот же товар стал продаваться два раза. Сначала Министерство торговли продает его Министерству связи, затем Министерство связи реализует этот же товар населению. Я думаю, этот опыт надо использовать и нам. Конечно, условия у нас другие, много на этом не наберешь. Но ведь иногда до выполнения плана не хватает полпроцента.

Над узкой переносицей Казаркина слегка поднялись редкие белесые брови.

— А ведь это идея, — сказал он. — Надо записать в решении, чтобы райпотребсоюз продавал сигареты, мыло и прочую мелочь только через райсоюзпечать. Это хороший резерв повышения товарооборота. Есть еще предложения?

Предложений не было, и это означало, что вопрос можно было считать решенным.

Глядя на молчаливое единодушие членов бюро, Остудин понял, что никаких речей произносить здесь не следует. Их никто не будет слушать, потому что все уже заранее решено. Этих людей не интересует чужое мнение. Они — верховная власть, живущая только для себя и отчитывающаяся цифрами перед другой властью. Тех, кто встанет поперек дороги, они снесут на глазах у всех средь бела дня.

Вторым вопросом была подготовка к общерайонной конференции по книгам Генерального секретаря Брежнева «Малая Земля», «Возрождение» и «Целина». К удивлению Остудина, докладывал о подготовке конференции Краснов. К удивлению потому, что ни сегодня утром, ни во время полета в Андреевское он даже словом не обмолвился о том, что должен отчитываться на бюро райкома.

Остудин слушал выступление Краснова первый раз и отметил, что говорит он четко, точно и коротко формулируя мысль. Он доложил, что все книги разосланы в бригады и цехи экспедиции. Готовятся выступающие. Он лично контролирует их. Все выступления будут отредактированы заранее. Основной доклад поручено сделать начальнику экспедиции Роману Ивановичу Остудину.

Остудин поморщился от такой чести. Но понимал, что возражать — только вредить себе. Сейчас не он руководит обстоятельствами, а они им. Подумал: «Надо выдержать, а там все образуется».

— Готов? — спросил Казаркин, и Остудин увидел в его глазах живой блеск.

— Пока нет, — откровенно признался Остудин, — но время еще есть.

— Надо отложить все, — строго сказал Казаркин. — Мы должны понять, что в нашей идеологической работе сейчас нет ничего важнее. Эти книги должны стать настольными для каждого руководителя.

— Если можно, разрешите вопрос? — произнес Остудин.

— Слушаю, — насторожился Казаркин и внимательно посмотрел на нового начальника нефтеразведочной экспедиции.

— На читательскую конференцию мы должны вывозить всех рабочих, в том числе и с буровых?

— Безусловно, — ответил Казаркин. — Я же сказал, что сейчас для нас нет ничего более важного. Первая читательская конференция не зря намечена у вас. Она должна пройти образцово, при стопроцентном присутствии коллектива. Отчет о ней будет направлен в обком. Я тоже буду на вашей конференции.

У Остудина заныло в груди. Он понимал, что читательские конференции придумал не сам Казаркин. Указание на этот счет пришло сверху, по всей видимости, из самой Москвы. Но остановить работы — не просто сорвать проходку скважин, а пойти на риск тяжелейших аварий. Если бурильный инструмент оставить без движения хотя бы на несколько часов, его может прихватить стенками скважины, и тогда на ликвидацию аварии уйдут многие дни. Он, как буровик, хорошо понимает это. Но Остудин видел, что возражать Казаркину было бесполезно. Его обвинили бы не в элементарной аполитичности, а в несравненно большем. Поэтому он произнес:

— Я хотел только уточнить.

— Раз ясно, значит, пойдем дальше, — сказал Казаркин.

Вслед за Красновым о ходе подготовки к конференциям доложили секретари партийных организаций леспромхоза, рыбозавода, эксплуатационного участка пароходства. Итог подвел Казаркин:

— Мы должны провести коллективное чтение этих книг во всех организациях, особенно в школах, — сказал он. — Ответственность за эту работу надо возложить на директоров и секретарей партийных организаций. Специально хочу предупредить Краснова и Остудина. Ваша конференция задаст тон остальным. Ее надо провести образцово. На этом, я думаю, второй вопрос можно считать законченным. Все приглашенные по этому вопросу свободны. Краснова прошу остаться.

Когда секретари партийных организаций вышли из кабинета, Казаркин, глядя на Остудина, произнес:

— А теперь третий вопрос. Нам надо утвердить нового начальника нефтеразведочной экспедиции. Как вы находите, Роман Иванович, в ней дела?

Остудин выдержал паузу, размышляя о том, с чего начать разговор. Говорить об увиденных проблемах или о первых впечатлениях, которые он вынес от общения с коллективом? «Проблемы здесь мало кого интересуют», — почему-то подумал Остудин, поэтому начал с впечатлений.

— О делах могу судить лишь на основе очень коротких наблюдений, — сказал Остудин. — Но одно впечатление сложилось твердо: коллектив хороший, специалисты опытные, имеют высокую квалификацию и большое желание работать. Район поиска весьма перспективный. Мы наметили большой план работы на предстоящий сезон и будем ставить вопрос об улучшении технического оснащения экспедиции перед руководством объединения. Послезавтра я полечу к Батурину со всеми нашими экономическими обоснованиями.

— Что это за план и что за обоснования? — насторожившись, спросил Казаркин.

Остудин коротко изложил суть вчерашнего совещания, состоявшегося у него в кабинете. Он сказал, что считает главной задачей экспедиции не допустить простоя буровых бригад. Времени до наступления весенней распутицы мало, но если поработать, еще можно успеть вывезти основную часть грузов на новые точки. Выброс газа на скважине в бригаде Вохминцева подтвердил особую перспективность западной части района. Поэтому по большой воде планируется завезти на Кедровую площадь, которая находится в шести километрах от Моховой, буровой станок и в конце года начать там бурение. Для этого придется создать четвертую бригаду.

— Не отдает ли это маниловщиной? — нахмурил брови Казаркин. — Перспективы — хорошо, но нельзя отрываться от реальности. Экспедиция не выполняет нынешний план, а вы предлагаете его увеличить. Не лучше ли сосредоточиться на текущих делах?

— Перспективный план выдумал не я, это коллективный труд всего руководства. Кстати, Краснов тоже принимал участие в его обсуждении.

Краснов слегка кивнул, что Остудин расценил как свою поддержку.

— В экспедиции много резервов. Начнем работать нормально, нам будут по силам любые планы. При этом мы рассчитываем на помощь и поддержку районного комитета партии.

Последнюю фразу Остудин произнес специально для Казаркина. Тот понял это, и на его лице появилось подобие улыбки. Слушая Остудина, Казаркин вспомнил те времена, когда был еще первым секретарем райкома комсомола. Тогда ему казалось, что стоит лишь захотеть — и можно осуществить самые грандиозные планы. Но очень скоро понял, что грандиозные замыслы вдохновляют не всех. Одни боятся перемен, потому что они требуют усилий, иногда очень больших. Другие не хотят ничего менять, потому что и без того живут хорошо. Третьих любое изменение сложившихся взаимоотношений просто страшит. Они не уверены в том, что в новой ситуации при новом раскладе сил для них найдется подходящее место. Имея неплохой политический нюх, Казаркин очень быстро нашел для себя удобную формулу поведения. Он никогда не выдвигал никаких идей, зато поддерживал все, что предлагало непосредственное начальство.

По-своему рассудительный, он понимал, что его тактика не дает больших шансов на продвижение по служебной лестнице. Но зато был уверен: падение ему не грозит. Многие из тех, с кем он начинал на комсомольско-партийном поприще, ушли в небытие именно из-за того, что были слишком принципиальными борцами за коммунизм и доставляли ненужные хлопоты тем, кому они не были нужны. Рассуждая о времени, в котором живет, Казаркин определил его как межсезонье. Эпоха борцов, считал он, прошла. Когда наступит другая — неизвестно. Чтобы удержаться в лодке, не надо никаких усилий, достаточно плыть по течению. И если ты выгреб на середину, течение само будет нести тебя дальше.

Стремление Остудина сдвинуть экспедицию с мертвой точки было понятно и в какой-то мере даже импонировало ему. Если нефтеразведчики действительно поправят дела, району хуже от этого не будет.

— Я думаю, нужно пожелать успехов товарищу Остудину, — сказал Казаркин, — и посоветовать, чтобы он почаще бывал в этом доме. Вопросы есть?

Все молчали. Казаркин обвел взглядом членов бюро и как бы от общего имени напутствовал:

— Желаю успехов, Роман Иванович.

Остудин вышел из кабинета, так и не поняв, для чего его приглашали. Но ему впервые подумалось, что в кабинете Казаркина он увидел другую жизнь государства, о которой до сегодняшнего дня даже не подозревал. Одна была на виду у всех — в нефтеразведочной экспедиции, леспромхозе, магазинах, школах, больницах; и другая, невидимая, но тоже реальная — в стенах кабинета первого секретаря. Каждая из них преследует свои цели, и они все больше становятся несовместимыми. И Остудину показалось, что если эти цели окончательно разойдутся, наступит крах. Он тут же подумал, что объединить идеологию и реальную жизнь может только высокая истина. Но для того чтобы принять ее, надо осознать сложившуюся в стране ситуацию. Казаркину это не по силам. Да и желания что-то осознавать, по всему видно, у него нет никакого.

Краснов, вышедший из кабинета раньше, ждал Остудина в приемной. Когда они оказались на улице, Краснов заметил:

— Зря ты не попросил у Казаркина дополнительный вертолет. Без него нам трудно будет собрать всех людей на читательскую конференцию.

— А я и не думаю этого делать, — нарочито простодушно ответил Остудин.

— Как так? — удивился Краснов.

— У нас клуб на двести пятьдесят мест, а в поселке людей полторы тысячи. Буровики в клуб просто не войдут. Будем проводить с ними беседы на рабочих местах.

Хотел добавить, что именно так он понял Казаркина, но решил, что такое добавление ни к чему, и ничего Краснову не разъяснил. Тот тоже промолчал.