Дым над тайгой

ГОСТЕПРИИМНЫЙ БАРСОВ

Ближе к вечеру Остудин был во Внуково. Оказавшись в здании аэропорта, он сразу направился к кассам. Он все рассчитал, все продумал еще по пути из Краснодара в Москву. Уже больше месяца он не видел семью и безумно соскучился по жене и дочке. И хотя времени совсем не было, он все же решил на одну ночь залететь домой. От Москвы до Куйбышева всего полтора часа полета. Он уже представлял, как кинется ему на шею жена, прильнет горячим ласковым телом, как обовьет своими тонкими ручонками дочка, и от одной этой картины в груди поднималась жаркая волна. За долгие полтора месяца одиночества он истосковался по женскому теплу. Но в кассе ему сказали, что билеты до Куйбышева проданы на два дня вперед.

Остудин опустил руки и уставился в пространство огромного здания аэропорта. Оно было полно людей и гудело, как стадион во время футбольного матча. Дикторша постоянно объявляла о начале регистрации билетов на очередные рейсы и прилетах самолетов. Динамик находился над головой Остудина, и он услышал, что заканчивается регистрация пассажиров на Куйбышев. Еще раз кинулся к кассе в надежде на то, что, может, на регистрацию не явится кто-то из пассажиров и в самолете окажется свободное место. Но свободного места не появилось.

Самолет в Среднесибирск улетал из аэропорта Домодедово. Остудин решил, что добираться туда лучше всего через городской аэровокзал. Но и здесь ему не повезло. Билеты были только на вечерний рейс завтрашнего дня. Остудин купил билет, отошел от кассы и огляделся. На Москву опускались легкие сумерки. Сквозь стеклянную стену аэровокзала проступала площадь, забитая машинами. Они непрерывно подъезжали и отъезжали. За стоянкой машин виднелось высокое голубое здание гостиницы. В Москве Остудин был чужим, и сейчас надо было решить, чем занять себя в предстоящие сутки. В голове снова мелькнула мысль о доме, но он тут же отбросил ее. Теперь надо было смириться с тем, что жену он не увидит до лета.

Остудин направился к гостинице, но вдруг вспомнил, что перед отлетом Кузьмин сунул ему в карман бумажку с адресом бывшего начальника Таежной экспедиции Барсова. Барсов жил в Москве, и Остудин подумал, что было бы неплохо позвонить ему. Правда, его немного смущала реакция, которую может вызвать этот звонок. Старики обычно ревнивы, они думают, что молодые все делают не так, как им было завещано предками. Поколебавшись немного, он все-таки позвонил. После третьего гудка в трубке раздался бархатистый мужской рокоток:

— Я вас слушаю...

— Добрый день, — мягко, осторожно растягивая слова, сказал Остудин. — Николая Александровича можно?

— Я у телефона. С кем имею честь?

Остудин представился.

И сразу исчез рокоток, в голосе послышалось торопливое нетерпение.

— Вы откуда? — спросил Барсов.

— С городского аэровокзала, — ответил Остудин.

— Вы прилетели или улетаете?

— Улетаю завтра вечером.

— Куда улетаете?

— В Среднесибирск.

— Тогда садитесь в метро и немедленно езжайте ко мне, — возбужденно сказал Барсов. — Я вам объясню, как лучше добраться.

— Я могу на такси...

— Тогда вообще нет никаких проблем, — обрадовался Барсов.

Остудин знал Барсова только со слов других. Тем не менее, внешность его представлял и по рассказам сослуживцев даже знал о кое-каких привычках. Но когда увидел воочию, понял, что представление заметно расходится с оригиналом. Барсов ничуть не походил на этакого барина-интеллигента. Он был подтянутым, подвижным и моложавым, немного выше среднего роста, с чуть удлиненным лицом, особой примечательностью которого были большие внимательные глаза и высокий лоб. Он сам повесил куртку Остудина в прихожей и пригласил в комнату.

Комната была большой, просторной, прекрасно обставленной. Красивая мебель, изящная люстра, на стене несколько хороших копий известных картин, среди которых выделялись «Над вечным покоем» Исаака Левитана и «Видение отроку Варфоломею» Михаила Нестерова. А на другой стене висела небольшая картина Василия Сурикова «Боярыня Морозова». Неистовый взгляд боярыни, фанатическая вера в свою правоту были выписаны художником потрясающе. Очевидно, Барсов был не только любителем, но и знатоком русской живописи. Иначе бы не повесил такие несовместимые по своему содержанию картины в одной комнате. Впрочем, вся наша жизнь состоит из сплошных несовместимостей, подумал Остудин.

— Усаживайтесь, — Барсов указал Остудину на кресло подле журнального столика. — Значит, вы и есть новый начальник экспедиции? Это хорошо.

— Почему вы так считаете? — улыбнулся Остудин, подумав, что будь на его месте любой другой, Барсов сказал бы то же самое.

— Нет, на самом деле хорошо, — Барсов не переставал разглядывать Остудина. — Человек вы молодой, наверняка честолюбивый, за словом, как вижу, в карман не лезете.

— Иногда от лишнего слова только вред, — заметил Остудин.

— Да, — неопределенно произнес Барсов и задумался.

Раскрылась дверь соседней комнаты, оттуда вышла среднего роста полноватая брюнетка в глухо застегнутом строгом платье. На груди у женщины был золотой кулон с рубинами на изящной золотой цепочке. Остудину подумалось, что это украшение наверняка досталось ей от матери, а может быть, даже от бабушки. В ювелирных магазинах сейчас такие кулоны не продаются. На полувытянутых руках женщина держала поднос с закусками. Поздоровалась, улыбнувшись, и поставила поднос на столик.

— Знакомься, Машенька, — сказал Барсов, глазами показывая на гостя. — Это и есть Роман Иванович Остудин, продолжатель, так сказать, моего дела в Таежном.

Мария Сергеевна первой подала руку, Остудин осторожно ее пожал.

— Вот вы какой, оказывается, — удивилась она. — Совсем молодой. Я думала, что Колю сменит солидный, пропахший кострами и сырой нефтью таежный волк.

— Почему я должен пропахнуть нефтью? — спросил Остудин.

— Ну как же? Знаток своего дела, где ни пробурит скважину, всюду нефть. Коля нефть искал, ему не везло...

В голосе Марии Сергеевны звучала обида за мужа. Ей казалось, что его несправедливо сняли с должности. Это не понравилось Барсову, он мягко ее прервал:

— Будет тебе, Маша... — и пояснил Остудину: — До сих пор на всех этих казаркиных-хазаркиных обижается. Ты пойми, Маша, что они подневольные люди. С них область требует, они с нас. Они всегда действуют на опережение: лучше другого снять, чем дожидаться, пока снимут тебя.

— Коля сказал, что вы в Москве проездом, — Мария Сергеевна уже мягче посмотрела на Остудина.

— Да, — кивнул Остудин. — Летал на Кубань хоронить мать. Думал, что успею, но не успел. В Среднесибирске была пурга, самолет задержали...

Несколько секунд сокрушенно помолчали. Хозяева потому, что не хотели всуе касаться чужого горя, а Остудин не хотел докучать своим горем другим. Но все-таки не выдержал, рассказал, скорее всего потому, что не давала покоя судьба матери.

— Ведь подумать только, всю жизнь надрывалась. Голод вынесла, войну пережила. Отец пришел с фронта весь израненный и вскоре умер. Она одна нас с сестренкой подняла. И умерла, ни одного дня не пожив нормально, так и не познав счастья.

— А в чем оно, счастье? — Барсов внимательно посмотрел на него. — Я вовсе не исключаю, что ваша мать была счастлива. Имела мужа, семью. Отдала свою любовь вам с сестрой. Разве этого мало? Счастье ведь не только в том, чтобы иметь хорошую квартиру и большой достаток. Оно в самом человеке, внутри него.

— И все же, — сказал Остудин, — одним все дается легко, как бы само собой. Другим это надо выстрадать.

— В жизни еще должно быть везенье, — заметил Барсов. — Тем, кто пережил войну и голод, не повезло сверх всякой меры.

Он открыл коньяк, налил себе и гостю. Мария Сергеевна налила себе вина.

— Давайте помянем вашу маму, — сказал Барсов и поднял рюмку. — Вечная ей память.

Выпили и снова помолчали. Барсов опять наполнил рюмки.

— А теперь за знакомство, — сказал он веселее.

Коньяк оказался хорошим. Остудин взял с блюдца дольку лимона, прожевал, ощутив на языке кисловатый, отдающий легкой горчинкой вкус. Лимонов он не видел давно, и сейчас, разжевывая корочку, подумал: прислал ли их Миркин в Таежное? До отлета Остудина они так и не пришли.

— Вы очень правильно сделали, что позвонили, — сказал Барсов. — Я уже давно не видел никого из своей экспедиции.

— Мне дал ваш телефон Кузьмин.

— Как он себя чувствует?

— По-моему, нормально, — Остудин положил на тарелку ломтик сыра. — Остался вместо меня на хозяйстве.

— Ему не привыкать, — сказал Барсов и вскинул голову. — Ну, как говорят геологи, вперед.

Остудин почувствовал голод. Из-за перелетов и переездов из одного аэропорта в другой обедать ему сегодня не пришлось. Прежде чем снова выпить, он окинул взглядом стол. Мария Сергеевна принесла нарезанную тонкими пластиками сырокопченую колбасу, бутерброды с каким-то паштетом, слоистую розовую грудинку. Перехватив взгляд Остудина, сказала:

— Да вы не стесняйтесь, ешьте. Вы ведь с дороги, поди, и не обедали?

Остудин положил на тарелку колбасы, несколько пластиков грудинки и только после этого поднял рюмку.

— Квартиру-то хоть отремонтировали? — спросила Мария Сергеевна.

— Отремонтировали, — сказал Остудин. — Но живу пока один. Жена работает учительницей, ведет выпускной класс. Приедет только после окончания учебного года.

— Одному, конечно, плохо, — Мария Сергеевна придвинула бутерброды. — Вы попробуйте, это очень вкусно. До конца учебного года осталось не так уж много времени. Поди, выдюжите? — улыбнулась с женскою доверительностью.

— Выдюжу, — сказал Остудин, взяв бутерброд. — Куда мне деться!

Мария Сергеевна посидела с мужчинами ровно столько, сколько требовали приличия. Перед уходом сказала мужу, как будто Остудина в комнате не было:

— Ты, Коленька, предупреди Романа Ивановича, что мы его никуда не отпустим. Ночевать он будет у нас.

— Это и без предупреждения ясно, — заметил Барсов.

Остудин не нарушил шутливой формы гостеприимства:

— Как можно обижать таких гостеприимных хозяев...

Мария Сергеевна ушла. Мужчины выпили еще по одной рюмке, и разговор вновь вернулся к Таежному.

— Чем живет сейчас экспедиция? — спросил Барсов осторожно.

— Да как вам сказать? Живем по партийному распорядку, — Остудин вспомнил конференцию и досадливо сморщился.

— Чем вам партия не угодила? — поинтересовался Барсов.

— Представьте себе, — Остудин отодвинул от себя тарелку, — две недели назад райком потребовал, чтобы мы провели читательскую конференцию по книгам Брежнева.

— Имеются в виду «Малая земля», «Возрождение» и «Целина»?

— А что, у него есть еще? — удивился Остудин.

— На счастье, кажется, нет, — Барсов достал из тумбочки очки, вытащил из кармана платок, начал старательно протирать стекла. — Ну и как же вы провели?

— Райком потребовал, чтобы мы собрали всех людей в Таежном и заставили их высказывать свою радость по поводу книг. Мы с Еланцевым подумали, подумали и буровиков заменили школьниками. От нас ведь не дела требовали, а мероприятия.

— Казаркин не заметил?

— Заметил, конечно, — усмехнулся Остудин. — Но глаза на это закрыл. Понимает, что вахтовиков с дежурства снимать нельзя. Взрослые, дети — не все ли равно?.. Главное, чтобы мероприятие прошло с помпой.

— Создается впечатление, что это театр абсурда, — Барсов откинулся на спинку кресла и положил руки на подлокотники. — Брежнев уже не управляет государством. Он же больной. Все эти ордена Победы, звезды Героев, книжки, написанные за него неизвестно кем... — Барсов замолк, снял очки, положил их на край столика. Закрыл глаза и потрогал пальцами веки. Помолчал некоторое время, потом сказал: — У меня такое впечатление, что страна уже зависла над пропастью.

— И где же выход? — спросил Остудин.

— Понимаете, в чем дело, — Барсов задумался, сощурившись, посмотрел в темное окно. — Власть без идеологии это не власть. У каждой настоящей власти должна быть своя идеология. Будь то социализм, монархия или даже фашизм. Да-да, и у фашистов была своя идеология. Потому что только она одна может оправдать существование той или иной власти. Но идеология, как и общество, как государство, это живой организм. А всякий организм, чтобы вырасти в зрелое жизнестойкое существо, должен развиваться, уметь реагировать на запросы времени. Наша идеология закостенела. Не власть стала управлять ей, а она властью. Налицо, как говорят классики марксизма, революционная ситуация.

— Упаси нас, Господи, еще от одной революции, — тряхнул головой Остудин.

— Не все кризисы разрешаются революцией, — заметил Барсов. — Их можно решать и эволюционным путем.

— Неужели наверху этого не понимают?

— По-моему, нет. Среди политической элиты нет тех, кто может заменить нынешних вождей. Их не готовят.

— И что это означает? — спросил Остудин.

— Только одно: то, что вместе с уходом стариков обрушится государство, — сказал Барсов. — Ему не на чем будет держаться, у него нет подпорок.

— Ну почему же? — не согласился Остудин. — Старики уйдут, а все институты власти останутся. Государственный аппарат, армия, КГБ...

— В России всегда все зависит от воли одного человека, — сказал Барсов. — Несмотря на социализм, атеизм и все остальное, мы до сих пор остаемся самыми приверженными сторонниками монархии. Революция в этом отношении ничего не изменила. Ведь Генсек — тот же царь. Если его не воспитала партия, его приведут темные силы.

— Вы думаете, они есть?

— Еще какие. А вообще, знаете что? Давайте выпьем.

Барсов налил коньяк, положил в свою тарелку закуску. Роман Иванович поднял рюмку, подождал, пока выпьет хозяин, и последовал его примеру. Он ждал продолжения разговора, но Николай Александрович молчал. Он или не хотел говорить на эту тему, или взял длинную паузу. Остудину же не терпелось высказаться. Он поставил рюмку и, посмотрев на Барсова, сказал:

— Самое печальное то, что неизвестно, сколько это протянется.

— Не так уж и долго, — сказал Барсов. — А вообще-то... вы мне лучше скажите: как там Еланцев? Как у него дела в семье? — вдруг повернул круто, чему Остудин был рад.

— У самого Еланцева все в порядке. А вот с семьей проблемы...

— Варя так и не приехала? Поет все?..

— Да. Сейчас на гастролях в Праге.

— Потеряет она его, — сказал Барсов. — Как пить дать потеряет.

— Мне кажется, уже потеряла, — покачал головой Остудин.

— Видел я его в Среднесибирске с одной молодой и красивой, — Барсов улыбнулся, по всей видимости, вспоминая Настю.

— Значит, вы в курсе? — сказал Остудин.

— Очень хочется, чтобы у Еланцева все сложилось хорошо. Иначе в нем может пропасть одаренный ученый, — Николай Александрович большим пальцем разгладил швы на валике кресла, подчеркнуто и задумчиво повторил: — Да, да, именно ученый. Помню, перед отъездом мы с Иваном Тихоновичем обсуждали перспективы экспедиции. Полазали по старым геофизическим картам и пришли к выводу, что на юго-западе территории в районе Моховой и Кедровой структур может залегать крупное месторождение. Еланцев, который теорию знает, можно сказать, на зубок, утверждает, что именно залегает. У него есть очень убедительные теоретические выкладки. Если бы нам тогда разрешили пробурить там скважину, не исключено, что я сейчас жил бы в Таежном, а не в Москве, — Барсов повернул голову к двери и позвал: — Машенька, зайди-ка к нам на посиделки.

Мария Сергеевна появилась как бы по делу. В руках у нее дымилась бронзовая турка, из которой по комнате разносился благоухающий аромат кофе. Подойдя к столику, сказала, улыбнувшись:

— Я своего меркантильщика изучила — к нему с пустыми руками не входи. Как вы, Роман Иванович, насчет кофе?

— Хорошего кофе я не пробовал уже очень давно, — откровенно признался Остудин.

Барсов деловито ответил жене:

— На этот раз ты, Ворожея Сергеевна, попала пальцем в небо. Я вспоминал про планы геолого-разведочных работ, которые мы строили с Еланцевым, и сказал Роману Ивановичу, что осуществись они, мы с тобой и по сей день топтали бы таежную землю.

— Мы на Севере провели пятнадцать лет, — сказала Мария Сергеевна.

— Вас это никогда не тяготило? — Остудин спросил так заинтересованно, что Мария Сергеевна коротко рассмеялась и погладила его по волосам.

— Ох, вы, понимаю я вас, очень даже понимаю. Жена всегда должна быть около своего мужа. Во всяком случае, по-другому я себе семьи не представляю.

— Неужели вот так бы бросили московскую квартиру со всеми ее удобствами и поехали к нам? — спросил Остудин.

— А что такое квартира? — спросила Мария Сергеевна. — Мы ее столько раз бросали. Зато какие в Сибири люди! Вот уж где локоть соседа ощущается постоянно. В Москве я не знаю своих соседей. А уж тех, кто живет в ближнем доме, просто не представляю.

Остудин вспомнил рассказы о том, как Мария Сергеевна разводила в Таежном цветы, и подумал, что здесь их ей разводить негде.

— Я тоже не люблю больших городов, — сказал Остудин. — И Москву не люблю. Я в ней устаю.

— Теперь уж ничего не поделаешь, в Москве нам жить до самой смерти, — Мария Сергеевна пожала плечами, взяла турку и пошла на кухню.

Остудин проводил ее взглядом и, повернувшись к Барсову, сказал:

— Еланцев мне говорил, что вы преподаете в институте Губкина.

— Да, преподаю, — Барсов отпил из чашки глоток кофе. — Рассказываю будущим геологам об ошибках своей жизни.

Он улыбнулся. Но Остудин понял, что Барсов до сих пор жалеет о прошлой работе, иначе бы не говорил с такой тоской о Таежном. О том, по каким причинам он ушел из экспедиции, бродили разные слухи. Все сходились на том, что если бы не ушел сам, его бы все равно заставили это сделать. Остудин долго думал, стоит ли задавать Барсову щекотливый вопрос или так в неведении и уехать. Какое ему в конце концов дело до другого человека? Каждый волен решать свою судьбу сам. Но, поразмыслив, понял, что и его в скором времени может ждать подобная судьба. Поэтому спросил:

— Не обидитесь, если я задам вам личный вопрос?

— Я догадываюсь, о чем вы хотите спросить, — снова улыбнулся Барсов. — Почему я ушел из экспедиции? Так?

Остудин кивнул.

— Я исчерпал себя, — просто ответил Барсов. — Север это работа на пределе сил. Вы молодой и этого не замечаете. Я тоже в свое время не замечал. Кроме того, почувствовал, что уже не могу сопротивляться Казаркину и ему подобным в их разрушительной работе.

— Что значит разрушительной? — не понял Остудин.

На лице Барсова появилась мягкая ироничная улыбка. Его глаза снова заискрились. Он скользнул взглядом по Остудину, словно еще раз хотел проверить, что за человек сидит перед ним. Потом спросил, кивнув на бутылку:

— Может, еще по одной?

— Мне все равно, — пожал плечами Остудин.

— Я так рад, когда вижу кого-нибудь из своей экспедиции, — признался Барсов, закрыл глаза и качнулся в кресле. — Поверите ли, мне кажется, что сейчас мы беседуем не в Москве, а в Таежном. У вас нет такого ощущения?

Остудин поднял рюмку. Барсов наполнил ее, налил себе и, не чокнувшись, выпил. Шумно втянул через ноздри воздух и взял с тарелки маленький бутерброд. Откусив от него, сказал:

— Идеологи выдумали государственный план, который превратили в фетиш. Он стал главным делом партийного аппарата. Я вам расскажу случай, который переполнил чашу моего терпения. Бригада Федякина заканчивала испытания скважины. Нефти там не было. Но мы должны были завершить работу так, как это положено по существующим правилам. На это требовалось пять дней. А рядом была готовая буровая. Переведи туда бригаду, и она начнет гнать метры проходки, которые и составляют план. И можете себе представить, Казаркин собрал бюро и заставил нас бросить эту скважину и начать бурить новую, потому что таким образом мы могли помочь области выполнить квартальное задание по проходке. Ну, какой план может быть у геологов? Мы должны открывать месторождения, а не гнаться за метрами. Кстати, вы будете бурить в этом году скважину на Кедровой?

— Как сказать?..

И Остудин поведал Барсову обо всех своих бедах. Рассказал и о том, что даже обещанные автокран и бульдозер не дают, закончив тоскливым вопросом:

— Николай Александрович, когда же все это кончится?

— Не знаю, голубчик, — ответил Барсов. Помолчал, задумавшись, и сказал совсем неожиданное: — А знаете что? Давайте попробуем использовать одно мое знакомство. Да, да, знакомство. Ведь не для себя же стараемся — для государства. Вот и обратимся к государственному человеку. Вы слышали такую фамилию — Нестеров, Харитон Максимович?

Остудин слышал только об одном Нестерове — заместителе союзного министра геологии.

— С этим замминистра я в свое время съел не один пуд соли, — сказал Барсов. — Я прямо сейчас ему позвоню. Он сидит на работе до глубокой ночи. Если согласится вас принять, вы ему все и расскажете. Я к нему никогда не обращался, потому что мы с ним вроде приятели. Использовать дружеские связи в личных целях я не мог. Совестно было. А вас это ни к чему не обязывает.

Барсов поднял телефонную трубку, набрал номер. Несколько мгновений прислушивался, молчаливо глядя на Остудина, потом положил трубку на место. У Нестерова был занят телефон. Но Николай Александрович все-таки дозвонился. После нескольких вступительных, ни к чему не обязывающих слов о семье, о здоровье рассказал о бедах Таежного. Договорились, что Остудин придет к Харитону Максимовичу завтра в одиннадцать тридцать.