Дым над тайгой

ПРОЩАЙ, СЕВЕР!

Возвратившись в Андреевское, Таня прямо с аэродрома пошла в редакцию. К ее удивлению, никто не обратил внимания на то, что она отсутствовала полтора дня. Сослуживцы, очевидно, думали, что она выполняла задание Тутышкина. Только Коля Лесников подошел к ней и заговорщицким шепотом спросил:

— Ну что, написала?

Таня кивнула. Они стояли в приемной у стола, за которым должна сидеть секретарша. Это место уже больше недели пустовало. Бывшую секретаршу Наталью Холодову Тутышкин назначил исполняющей обязанности заведующей отделом писем. После отъезда Светланы он, сколько ни силился, не мог найти человека на эту должность. В кресле заведующей Наталья чувствовала себя, как котенок, неожиданно свалившийся в воду. Она по поводу и без повода бегала к Татьяне и проводила в ее кабинете больше времени, чем в своем.

Коля хотел спросить еще о чем-то, но в дверях возникла Наталья. Увидев Татьяну, она от радости всплеснула руками:

— Ой, Танечка! Ты мне так нужна, так нужна! Я тебя с утра разыскиваю.

Наталья взяла Таню под руку, прижалась щекой к ее плечу, потянула из приемной. Они прошли мимо Лесникова, вышли в коридор и остановились около Таниного кабинета.

— Ты заходи к себе, а я сейчас прибегу, — сказала Наталья, опустив руку Татьяны.

Таня вошла в свой кабинет, села за стол, оставив дверь приоткрытой. Почти тут же к ней заскочила Наталья с письмом в руке. Она плотно закрыла за собой дверь, подошла к столу и, явно нервничая, протянула письмо Тане.

— Вот, не знаю, что делать. Тутышкин сказал: разберись. А я боюсь к ним идти, — Наталья села на стул, плотно сжала ноги и положила руки на колени.

Татьяна взяла письмо. Оно было из Таежного. Работницы ОРСа жаловались в нем на Соломончика. Они утверждали, что половину дефицитного товара, который приходит в ОРС, Соломончик направляет районному начальству. И потому просили газету навести порядок.

Татьяна отложила письмо, посмотрела на Наталью. Та нетерпеливо спросила:

— Ну что?

— Ничего, — сказала Татьяна, пожав плечами. — А что ты так дергаешься?

— А ты бы не стала дергаться, если бы тебе надо было идти к Казаркину? — Наталья снова села.

— А зачем идти к Казаркину? — удивилась Татьяна.

— Как зачем? Тут же черным по белому написано, что Соломончик передает дефицит районному начальству. Значит, надо пойти с этим письмом к Казаркину, пусть он подтвердит, — Наталья покачала головой и добавила: — А я-то думала, откуда у жены Казаркина каракулевая шуба?

Татьяна улыбнулась. Она никогда не предполагала, что Наталья может быть наивна до такой степени.

— У Казаркина тебе делать нечего, — сказала Татьяна. — Он тебе все равно ничего не скажет. У тебя две возможности. Первая — это лететь в Таежный, встретиться с теми, кто написал письмо. Пусть расскажут, какие товары и когда он отправил районному начальству. Потом иди к Соломончику, пусть он подтвердит или опровергнет эти факты. После Соломончика надо идти к Остудину и показать это письмо. Пусть он выскажет свое мнение о работе начальника ОРСа и скажет, что намерен делать с ним дальше.

— А вторая? — спросила Наталья. — Ты же говорила про две возможности?

— Я еще с первой не закончила, — сказала Татьяна. — После того, как вернешься из Таежного, тебе надо прийти с этим письмом к Тутышкину и рассказать все, что узнала. А уж он решит: писать тебе об этом или нет. А вторая возможность... — Татьяна открыла сумочку, лежащую на столе, и достала письмо, которое три дня назад ей передал Тутышкин. — Вторая возможность это послать жалобу Остудину для проверки и принятия мер. Пусть пришлет официальный ответ, мы его опубликуем в газете. И ни к какому Казаркину ходить не надо.

— Вот видишь, как легко, — сказала Наталья. — Я бы никогда до этого не додумалась. Просто не знаю, что бы я без тебя делала.

Она потянулась за своим письмом и вдруг неожиданно замерла на месте, уставившись на конверт, который Татьяна держала в руках.

— Ты что? — спросила Татьяна, доставая из конверта сложенный вчетверо листок бумаги.

— Откуда это у тебя? — спросила Наталья, показывая глазами на конверт.

— Тутышкин передал. А что?

— Ты это читала?

— Пока нет.

— А Тутышкин читал? — Татьяна увидела, как побледнела и напряглась Наталья.

— Не знаю, может быть, и не читал, — Татьяна пробежала несколько строк и почувствовала, что лицо начинает заливать жгучая краска.

Письмо было давнишним и адресовалось еще Барсову. В нем говорилось, что Татьяна тайно встречается с Еланцевым. Барсова просили принять меры. Самым странным казалось то, что оно было написано от имени Андрея. И хотя почерк был явно не его, Татьяна ощутила состояние, близкое к шоку. Она выронила листок из рук, рассеянно посмотрела на Наталью.

— Надо же, — сказала Наталья, взяв конверт и повертев его в руке. — Я думала, она его не отправит.

— Кто? — перехваченным голосом спросила Татьяна.

— Светлана, кто же еще? Она пришла ко мне и спросила, нет ли в редакционной почте писем от мужчин. Ей надо было подделать мужской почерк.

— А зачем? — Татьяна взяла конверт из рук Натальи. — Зачем ей это надо было?

— А ты не догадываешься? Она же за твоим Андреем как кошка бегала.

— Ну, а при чем здесь Барсов, Еланцев? При чем вся эта чушь? — с негодованием спросила Татьяна.

— Как при чем? Если бы с письмом начали разбираться, у вас с Андреем возник бы скандал. Она бы к Андрюше в это время и подъехала. Глядишь, может быть, и обломилось что-нибудь.

— Разве можно так подло? — простонала от обиды Татьяна. — И ты об этом знала и… молчала?

— Я же не думала, что она отправит, — Наталья смотрела на Таню испуганными глазами. — Светлана пришла ко мне, спросила — похож почерк на мужской или нет? Я сказала: похож, и хотела порвать. Но она заверила, что порвет сама. Это было полгода назад. Откуда письмо появилось сейчас-то? Да еще у Тутышкина?

— Я откуда знаю, — сокрушенно сказала Таня. — Что мне теперь с ним делать?

— Ничего, — Наталья взяла письмо, разорвала на мелкие кусочки и бросила в корзину для использованных бумаг. — Я сейчас зайду к Тутышкину и скажу, что забрала это письмо у тебя. За письма отвечаю я, с меня и спрос.

Наталья вышла. Таня подперла голову руками и уставилась в одну точку. Никогда еще она не чувствовала себя так гадко. То, что Светлана бегала за Андреем, ни для кого не было секретом. Но Таня не думала, что Светлана может опуститься до подметных писем. Это был предел низости, потеря человеческого достоинства. Ну а разве не низость — претендовать на мужа подруги? Во всем, что касалось порядочности, Татьяна была бескомпромиссной и судила других так же беспощадно, как себя.

Она посмотрела на корзину, в которой лежали остатки письма, и подумала, что Наталья зря порвала его. Надо было идти с ним к Тутышкину самой и выяснить, откуда оно появилось. «А вдруг он его не читал? — подумала Татьяна и тут же ответила: — Конечно, не читал. Если бы читал, никогда не отдал бы это письмо мне. Значит, надо идти к Наталье и сказать, чтобы с редактором она на эту тему не говорила. Во всяком случае пока».

Татьяна поднялась из-за стола и направилась в отдел писем. В коридоре на нее едва не налетел Тутышкин. Редактор выглядел совершенно убитым. Его плечи были опущены, и весь он казался согнутым, как бы придавленным к земле. Таким его Таня еще не видела.

— Зайди ко мне, — сказал он и, опустив голову, прошел вперед.

Татьяна повернулась и пошла следом за ним.

— Какого черта ты поперлась к Казаркину? — прорычал редактор, едва они переступили порог его кабинета. — Ты хоть понимаешь, что ты натворила?

— Установила истину, — спокойно ответила Татьяна.

— Какую истину? — простонал редактор, воздев руки кверху. — В нашем районе только одна истина — сам Казаркин. Ты, поди, еще собираешься писать?

Таня промолчала.

— Так написала или нет? — буравя Таню сердитым взглядом, спросил Тутышкин.

— Еще нет, — твердо ответила Таня. — Но уже решила, что напишу. Подождите минуту, я сейчас.

Она вышла из кабинета, прошла к себе и, достав чистый лист бумаги, написала заявление с просьбой уволить по собственному желанию. Обвела комнату взглядом и почувствовала, что начинает щемить сердце. Жалко было оставлять эти стены с развешанными на них календарями и репродукциями картин, этот стол, за которым провела столько лет. «Целый кусок жизни, — подумала Татьяна. — И, по-видимому, не самый плохой».

Тяжело вздохнув, она встала и направилась к Тутышкину. Он пробежал заявление глазами, на мгновение замер и жестко сказал:

— А вот шантажа я не потерплю, — Тутышкин потряс заявлением в воздухе. — Мы обсудим твой поступок на общем собрании редакции.

— Это не шантаж, — спокойно ответила Таня. — Это решение, принятое после долгих раздумий.

Тутышкин положил руки на стол и, сняв очки, растерянно посмотрел на Таню. Она увидела, как дернулись уголки его губ. Редактору вовсе не хотелось, чтобы Таня уходила из газеты. Он считал ее самым ценным приобретением за все время своей работы. Бог дал ей и перо, и ум, она писала легко и добротно. Ее уход станет для редакции невосполнимой потерей. Но Тутышкин обязан был сказать Тане то, что сказал.

Час назад его вызвал к себе Казаркин. Тутышкин не узнал его. Привыкший только повелевать, Казаркин на этот раз выглядел нервным. Все время что-то искал, перебирал лежавшие на столе бумаги, руки его тряслись. Матвей Серафимович, стараясь быть как можно незаметнее, бочком прошел к столу и сел. Казаркин поднял на него холодные глаза и, еле шевеля тонкими губами, произнес шипящим голосом:

— Тебе кто позволил посылать ко мне на квартиру корреспондента?

От этого шипящего голоса у Тутышкина по спине побежали мурашки. Он понял, что его подставили. Вольно или невольно, это другой вопрос. Сейчас было не до выяснения обстоятельств, главное — любым способом отвести гнев первого секретаря райкома партии.

— Какого корреспондента? О чем вы? — произнес неподдельно растерявшийся редактор.

— Ростовцеву, кого же еще? Зачем ты ее посылал?

У Казаркина перестали дрожать руки, он уставился на Тутышкина, как удав на кролика.

— Честное слово, Николай Афанасьевич, я ничего об этом не знаю, — теперь руки начали трястись у Тутышкина. — Я сейчас же разберусь с Ростовцевой, спрошу, зачем она к вам ходила.

— Она не только ко мне ходила, — холодно сказал Казаркин. — Где работает ее муж?

— Летает командиром на АН-2.

Казаркин нервно постучал пальцами по столу. Если муж Ростовцевой летчик, значит, она знает все подробности с аварией вертолета. Но не это страшно. Опаснее было другое. Летчики хорошо зарабатывают, поэтому Ростовцева могла прожить и без собственной зарплаты. А независимый человек — самый опасный. Он не боится говорить правду.

— Ты спроси ее, чего она хочет, — уже мягче сказал Казаркин. — Как бы не выкинула какую-нибудь глупость...

И вот теперь, когда Ростовцева подала Тутышкину заявление об увольнении, он понял, что эта глупость уже совершена. Она наверняка написала об аварии, и главным героем ее статьи будет Казаркин. «Зачем это ей? — подумал редактор. — Ведь она все равно ничего не добьется, а жизнь себе испортит».

— Ты что, на самом деле решила уехать? — спросил Тутышкин.

— А что мне делать? — сказала Таня. — Андрей уезжает переучиваться на АН-24. Сюда он уже не вернется, здесь таких самолетов нет. Куда он, туда и я.

— И все-таки, — Тутышкин снова снял очки, потер пальцами переносицу, близоруко посмотрел на Таню, — скажи мне честно: написала о Казаркине или нет?

— Ну а что это изменит, если даже и написала? — ответила Таня. Разговор с редактором становился ей в тягость.

— Вот и я так считаю: ничего не изменит, — уверенно сказал Тутышкин и, протянув заявление, добавил: — Возьми эту бумажку. Я держать тебя не буду, освобожу, когда захочешь. И проводим тебя всей редакцией по-человечески.

— Пускай останется у вас, — ответила Таня.

— Как хочешь, — Матвей Серафимович пожал плечами и сунул заявление в ящик стола.

Таня вышла от редактора, прибрала на своем столе бумаги и направилась домой. Андрей уже ждал ее. Он вылетал положенные по норме сорок часов в неделю, и ему предстояло два выходных. Они выпадали на субботу и воскресенье. Андрей решил провести их на природе. Таня увидела посреди комнаты набитый вещами рюкзак, рядом с которым лежала свернутая в рулон палатка.

— Ты куда-то собрался? — спросила она, остановившись на пороге.

Андрей схватил ее в охапку, стиснул, закружил по комнате и поцеловал в губы.

— У меня идея, — сказал он, поставив Таню на пол. — Провести уик-энд на природе.

— С каких это пор ты стал так изысканно выражаться? — спросила Таня.

— С тех самых, как снова влюбился в тебя.

— Неужели влюбился? — Таня изобразила на лице наивное недоумение.

— По самые уши.

Таня прижалась щекой к его щеке. Рядом с ним ей было опять так же хорошо, как в первые дни замужества. Таня поняла, что отмолила свой грех, у нее произошло очищение души. Ей хотелось навсегда быть неотделимой частью Андрея. «Чувствовать, что произошла из ребра своего мужа», — подумала она.

Андрей выпустил ее из объятий, отступил на шаг.

— Переодевайся, и поехали за реку, — сказал он. — Я одолжил у соседа лодку.

— А может, мы сначала перекусим? — спросила Таня, уже начиная чувствовать легкий голод.

— Съешь бутерброд в лодке, — сказал Андрей. — За рекой устроим королевский ужин.

Таня быстро натянула спортивный костюм и кеды, взяла в руки палатку. Андрей закинул на плечи рюкзак, и Таня услышала, как в нем тихонько звякнуло стекло. Она посмотрела на мужа, Андрей улыбнулся. Таня поняла, что он приготовил ей сюрприз.

Она была рада затее Андрея. Последние три дня вымотали ее до предела. Разговоры с летчиками, следователем Хлюпиным, Казаркиным, полет в Среднесибирск и даже сегодняшний разговор с Тутышкиным забрали все силы. Тане казалось, что она взвалила на свои плечи непосильный груз. Иногда у нее возникало желание сказать об этом Андрею, но она боялась признаться в своей слабости. Однако Андрей все понял и без ее признания. Поэтому и решил сделать вылазку на природу, которая, как известно, лучший лекарь.

Перебравшись через Обь, они выехали на широкую протоку, берег которой порос старыми ветлами. Настолько старыми, что кора у некоторых из них начала шелушиться, обнажая древесину, покрытую волокнистой порыжевшей пленкой. Ветлы образовывали большую рощу. Лишь у самой воды росли маленькие островки тонкого зеленого тальника.

Андрей вытащил лодку на песок, вынес из нее вещи. Раскатал палатку, достал штанги и колышки, и через десять минут под раскидистой кроной ветлы возникло вполне приличное убежище современного туриста. Андрей заставил Таню накачивать резиновые матрацы и наводить в палатке уют, а сам, взяв спиннинг, направился к воде.

— Пока ты здесь возишься, я добуду что-нибудь на ужин, — сказал он.

Таня исподлобья посмотрела на Андрея. Поджав под себя ногу, она сидела на песке и, зажав сосок матраца губами, изо всех сил дула в него. Матрац медленно наполнялся воздухом.

Андрей спустился к реке и, размахнувшись спиннингом, сделал первый заброс. Блесна со свистом улетела в воду. Таня проводила ее взглядом, заткнула сосок матраца пробкой и начала укладывать его в палатку. И вдруг услышала громкий и торжествующий крик: «Есть!» Она высунула голову из палатки и увидела, что Андрей борется с крупной рыбой. Бросив матрац, Таня бегом кинулась к нему.

Рыба, схватившая блесну, бешено сопротивлялась, до звона натягивала леску спиннинга, вспенивала воду и бросалась из стороны в сторону. Андрей напрягся, наматывая леску на катушку, осторожно и неумолимо тянул рыбу к берегу. Таню охватил азарт, она бегала вдоль воды и, заламывая руки, кричала: «Ну, давай же, Андрюшенька, давай!»

Борьба длилась несколько минут. Когда Андрей вытащил рыбу на мелководье, она настолько устала, что почти не сопротивлялась. Это была довольно крупная щука.

— Ну, вот и ужин, — сказал Андрей, улыбнувшись, и подмигнул Тане.

Щуку тут же разделали, Андрей отправился за дровами для костра, а Таня пошла доставать из рюкзака сковородку. Они оба любили жареную рыбу.

Андрей развел костер, нарубил и набросал в огонь толстых сучьев — для того, чтобы жарить рыбу, требовался не огонь, а хорошие угли. Солнце уже полностью ушло за горизонт, оставив на краешке неба узкую полоску зари. От реки, как это обычно бывает к ночи, потянуло сыростью. Таня сходила к воде, вымыла огурцы и помидоры, приготовила салат. Андрей жарил щуку.

— К рыбе полагается белое вино, — сказал он, когда Таня вернулась к костру, и, запустив руку в рюкзак, вытащил бутылку «Руландского».

— Где ты его достал? — удивившись, спросила Таня.

Она однажды пробовала это моравское вино, и оно ей понравилось.

— Сунь руку в рюкзак и обнаружишь еще пару бутылок, — засмеялся Андрей.

Он открыл «Руландское» и разлил по кружкам. Это было приятное, мягкое вино, такие вина любила Таня. Они выпили, закусили салатом и рыбой, потом налили еще.

У Тани возникло чувство, будто в эту минуту они с Андреем одни на всей планете. Заря уже угасла, и на темном небе рассыпались бледные звезды. Вода в реке отливала глянцевой чернотой и казалась таинственно-пугающей. Кусты тальника и ветлы насторожились и замерли, боясь пропустить то важное, что могут поведать река и звезды. И только алые угли костра светились и потихоньку потрескивали, рассыпая маленькие блестящие искры. «Как хорошо, что природа еще может дарить человеку такие минуты, — думала Таня. — Почему же люди не учатся у нее жить в мире и согласии?»

Таня умиротворенно сидела у костра, слушала расслабляющий шепот реки и смотрела на звезды. Не хотелось ни говорить, ни думать. Все заботы, мучившие ее последние дни, ушли и забылись. Где-то далеко, там, где заканчивалась пойма и начиналась тайга, полыхнула зарница, осветив на мгновение горизонт желто-голубым заревом. У кустов на противоположном берегу протоки несколько раз крякнула утка. Андрей положил руку Тане на плечо и спросил:

— Налить еще? Вино очень хорошее.

Таня рассмеялась и протянула кружку. Андрей налил в нее вина и подложил в костер дров. Сухие сучья легли на алые угольки, но вскоре под ними занялось небольшое пламя. Оно лизнуло сучья и поднялось над ними, озарив кусты и палатку, и его отблески заплясали на черной воде. Андрей, сосредоточенно смотревший на пламя, отпил несколько глотков вина и сказал:

— Завтра утром я наловлю тебе стерлядей.

Таня протянула руку и погладила его ладонь. Андрей обнял ее за плечи, притянул к себе и поцеловал.

— Мне с тобой необыкновенно хорошо, — сказала Таня.

— Скажи, — спросил Андрей, все так же прижимая ее к себе, — что толкнуло тебя на драку с Казаркиным? Хочешь доказать, что ты тоже что-то значишь?

— Понимаешь, Андрюша, — она нагнулась, взяла тонкий прутик, пошевелила им угли костра. — Эти люди — я имею в виду не только Казаркина, но всех ему подобных — растлевают общество. Они живут по меркам двойной морали. Говорят одно, а делают другое. Это самое страшное. Потому что все остальные, глядя на них, поступают так же. Говорят одно, а в душе держат совсем другое. Но у такого общества нет будущего. На лжи ничего нельзя построить. Двойная мораль дискредитирует саму идею государства. Я абсолютно убеждена: если мы не откажемся от нее, государство рухнет.

— Так уж и рухнет? — засмеялся Андрей.

— Ты зря смеешься, — сказала Таня. — В России власть всегда держалась на моральном авторитете. Русский человек верил и сейчас свято продолжает верить, что если его кто-то обидит или он не может получить положенное, придет барин и все рассудит по справедливости. Но если сам барин несправедлив и нечестен или, как сейчас говорят, морально нечистоплотен, он никому не будет нужен. Это очень серьезно. Народ отвернется от него и постарается уйти под защиту другого барина, который покажется более справедливым.

— Ты хочешь сказать, что вместо Казаркина придет другой секретарь, и он будет лучше? — спросил Андрей.

— Если бы дело было только в Казаркине, — с болью сказала Таня. — Ты посмотри на самую верхушку. Ведь и у них уже нет никакого авторитета. Вместо того чтобы купить колбасу в магазине, люди вынуждены ехать за ней из Рязани в Москву. А члены Политбюро награждают в это время себя Золотыми Звездами и званиями лауреатов. Это или полный театр абсурда, или пир во время чумы.

Таня снова пошевелила прутиком угли костра. Андрей убрал руку с ее плеча и тихо сказал:

— Я не знал, что у меня такая умная жена.

— Не такая уж и умная, — ответила Таня. — Для того чтобы увидеть, как мы живем, много ума не надо.

Утром, пока Таня еще спала, Андрей действительно поймал несколько стерлядок. Проснувшись, Таня вылезла из палатки и увидела Андрея, стоявшего у самой воды. Она достала туалетные принадлежности, взяла полотенце и пошла к нему. Но он поднес палец к губам и полушепотом произнес:

— Умываться иди вон к тем кустам, подальше от моих закидушек.

Таня поняла, что он творит волшебство, называемое ловлей рыбы, и без возражений пошла на указанное место. Солнце еще не оторвалось от горизонта, и там, где его лучи касались реки, вода дымилась небольшими клубами белого тумана. Стояла удивительная тишина, которую нарушали только всплески играющей у поверхности рыбы да редкое покрякивание коростеля на дальнем конце острова. Таня зашла в реку по щиколотку и начала умываться, стараясь как можно меньше плескаться, чтобы не вызвать неудовольствие Андрея. После теплой палатки остывшая за ночь вода обжигала кожу. У Тани моментально улетучились последние остатки сна. Досуха вытершись полотенцем, она пошла к Андрею, который уже начал сматывать закидушки.

— На уху поймал и хватит, — Андрей вытащил из воды колышек и поднял его вверх. На тонкой бечевке, привязанной к нему, трепыхались четыре крупные стерлядки, несколько окуней и чебаков. — Пора готовить завтрак.

— Какое хорошее утро, — глядя на реку, сказала Таня.

— Скоро мы будем видеть все это только во сне, — произнес Андрей. — Выучусь на АН-24, в такие места нам уже не попасть.

— Да, — ответила Таня.

Они остались на реке еще на день. В поселок возвратились в воскресенье к вечеру. Первым, кого встретили, был Коля Лесников.

— Что творится, что творится! — вскинув руки к небу, взволнованно произнес он и остановился перед Таней. — Сегодня из-за тебя целый день заседает бюро райкома.

Андрей снял с плеча рюкзак, поставил на землю, достал из кармана сигареты. У Тани екнуло сердце. «Неужели напечатали статью? — подумала она, посмотрев на Андрея. — Когда же они успели? Ведь я отдала ее три дня назад». Коля чиркнул спичкой, протянул Андрею огонек.

— Сегодня утром Казаркину позвонили из обкома, — еле сдерживая дыхание, сказал Коля. — И от слова до слова прочитали твою статью из «Известий» прямо по телефону. Велели срочно собрать бюро и принять по ней решение. Мне Тутышкин сказал. Он тебя разыскивал. Сейчас в райкоме заседает.

Глаза Лесникова горели. Он явно одобрял Танин поступок, хотя сам не отважился бы на него.

— Спасибо, что предупредил, — ответила Таня.

— Держись, — Лесников поднял вверх сжатую в кулак руку. — Мы все с тобой.

Таня улыбнулась, зная, что это далеко не так. Не у многих в редакции хватит отваги говорить то, что они думают.

В свою квартиру Таня с Андреем вошли, как на вражескую территорию. Оба с опаской посмотрели на телефон. Вдруг он зазвонит, и Таню вызовут давать объяснения? С неугодными в райкоме расправляются быстро. Но Таня уже давно решила, что никому не будет давать никаких объяснений. Все, что она хотела сказать, изложено в статье. Если кто-то не согласен, пусть опровергает. Доказательств у нее более чем достаточно. Но телефон не зазвонил.

Утром Андрей спросил жену, собирается ли она идти на работу.

— Конечно, пойду, — ответила Таня. — Чего мне бояться? Того, что я написала правду?

Андрей промолчал. Он был уверен, что добиться правды невозможно. В то же время он считал жену молодцом, Таня показала себя настоящей журналисткой.

В редакцию Таня шла с противоречивыми чувствами. С одной стороны, она выполнила журналистский долг, показав истинных виновников аварии вертолета. С другой — понимала, что бесследно это для нее не пройдет. Партийная система не прощала тех, кто поднимал на нее руку.

Едва Таня переступила порог редакции, Наталья Холодова сказала, что шеф ждет ее у себя. Наталья знала, для чего Тутышкин вызывает Татьяну, и переживала за подругу. Не в силах унять нервное напряжение, она то расстегивала, то опять застегивала на груди пуговицу кофточки. Татьяна посмотрела на нее и сказала больше для себя, чем для Натальи:

— Не боись...

Тутышкин сидел за столом, на котором не было ни одной бумажки. Таня поняла, что разговор будет идти не о работе, а о ней. Она поздоровалась, прошла к столу и села на стул. Тутышкин посмотрел ей в глаза и мягким голосом спросил:

— Как самочувствие?

Вопрос прозвучал искренне, чего Таня в этой ситуации не ожидала. Она знала, что на бюро райкома обсуждали не только ее, но и Тутышкина. Ведь это его сотрудница написала критическую статью о Казаркине. Поэтому Тане казалось, что Тутышкин начнет отыгрываться на ней. После суровой выволочки человеку нужна разрядка. Это естественно. Но Матвей Серафимович отыгрываться не стал.

— Как самочувствие? — переспросила Таня, пожав плечами. — Я слышала, что Троцкий после высылки из России заявил: все самые худшие свои преступления я уже совершил. Покидая Андреевское, не могу сказать о себе то же.

— Не задирай нос. Тоже мне революционерка, — Тутышкин повернулся на стуле так, чтобы оказаться напротив Тани: — Я придерживаюсь мнения, что даже самая горькая правда лучше самой хорошей лжи. Поэтому не осуждаю тебя за выступление в «Известиях». Если честно, то в глубине души я горжусь тобой. Прими мои поздравления.

Таня промолчала, не зная, в какую сторону гнет редактор.

— Скажи, — спросил он, — твое заявление об увольнении связано с этой публикацией?

— Зачем мне хлопать дверью? — произнесла Таня. — Мне надо было защитить невиновных. Ведь если бы я не заступилась за летчиков, следствие обвинило бы в аварии только их.

— Я не хочу говорить о твоей статье, — сказал Тутышкин. — Хотя мне за нее тоже была выволочка. Не усмотрел, — он вытянул на столе руки и откинулся на стуле. — Куда ты думаешь уйти? В «Приобскую правду»?

— Не знаю, — ответила Таня. — Я еще не думала об этом. Может быть, поеду вместе с Андреем, поживу около него.

Ей показалось, что о переходе в «Приобскую правду» лучше никому не говорить. Если об этом раньше времени узнают в Андреевском, обязательно сообщат в обком, и кто знает, что тогда может произойти. А Тане очень хотелось поработать в областной газете. Но по глазам редактора она видела, что он не верит ее ответу. Она отвела взгляд в сторону.

— У меня к тебе еще один вопрос, — сказал Тутышкин. — Что ты сделала с тем письмом, которое я передал тебе?

С этим письмом редактор попал в неудобное положение. Когда на вчерашнем бюро райкома решали, какой ответ писать в «Известия», Краснов заявил, что с ответом торопиться не следует. В Москву надо направить письмо, которое прислал в экспедицию муж Ростовцевой.

— Что за письмо? — насторожившись, спросил Казаркин.

— О твоих отношениях с Еланцевым. Муж просит нас принять меры. Я передал это письмо Матвею Серафимовичу.

Тутышкин понял, что совершил непростительную ошибку. Он передал это письмо Татьяне, не ознакомившись с ним. А она могла его уничтожить. Надо было найти какой-то выход и он спросил Краснова:

— Как оно у вас оказалось?

— Нашел в остудинской папке. Очевидно, Остудин хотел передать его Еланцеву.

— Завтра письмо должно быть у меня, — холодно глядя на Тутышкина, сказал Казаркин.

После этих слов судьба редактора во многом зависела от Татьяны. Поэтому он и спросил ее о письме. По первой реакции Татьяны ему показалось, что она тоже не читала этого письма. «Очевидно, сунула в стол и до сих пор не удосужилась вытащить из конверта, — подумал Тутышкин. — И это хорошо». Но он ошибся.

— Вы говорите о письме Светланы Ткаченко? — спросила Таня.

— При чем здесь Ткаченко? — рассердился Тутышкин. — Я говорю о письме, которое мне передали из нефтеразведочной экспедиции.

— Это и есть письмо Светланы. Она писала его в присутствии Натальи Холодовой. Я его передала ей, спрашивайте с нее.

— Вы его уничтожили?

— Наталья порвала, — честно призналась Таня.

— Может, это и лучше, — с облегчением сказал Матвей Серафимович, увидев какой шлейф грязи тянется за этим письмом.

Он посмотрел на Таню. Три года она проработала в газете, и за все это время он не имел к ней никаких претензий. Вряд ли в «Северной звезде» появится еще такой журналист. Способные оседают в городах, в таежную глухомань их не заманишь.

— Мне искренне жаль, что ты уезжаешь, — сказал Тутышкин.

— Мне тоже, — ответила Таня.

Матвей Серафимович достал из ящика стола ее трудовую книжку, раскрыл и четким неторопливым почерком написал: «Уволена в связи с отъездом мужа на учебу».

— Напиши, когда устроишься, — он протянул книжку Тане. — Если будут трудности, возвращайся. Я тебя возьму.

— После всего, что случилось? — спросила Таня.

— Пройдет время, и все утрясется, — устало сказал Тутышкин. — Казаркину здесь все равно не работать.

Он встал из-за стола, проводил ее до порога и пожал на прощание руку.

Через три дня Таня с Андреем улетели в Среднесибирск. Перед тем как ехать на учебу, Андрей хотел устроить Таню. О ее работе он не беспокоился, надеялся, что редактор «Приобской правды» сдержит слово. Труднее было с жильем. Но они с Таней и здесь рассчитывали на помощь редакции. Однако случилось неожиданное.

Александр Николаевич встретил ее приветливо, но в голосе и жестах его чувствовалась какая-то неуверенность. Поинтересовался, когда муж уезжает на учебу, где живут и чем занимаются родители. Затем рассказал несколько историй из своей жизни. Разговор длился почти час. Таню удивило, что за все это время он ни словом не обмолвился о ее работе. Она терпеливо ждала, знала, что рано или поздно заговорить об этом придется. Но у нее возникло нехорошее предчувствие. Ей показалось, что редактор не зря оттягивает главный разговор. И не ошиблась.

— Ты не расстраивайся, Танечка, но я должен сказать тебе всю правду, хотя она и очень горькая, — опустив глаза, произнес редактор. — Особенно в твоем нынешнем положении. Твою статью в «Известиях» обсуждали на бюро обкома. На нем приняли решение освободить Казаркина от занимаемой должности. Но ты не торопись радоваться, — сказал Александр Николаевич, заметив, что при этих словах Таня даже приподнялась с места. — Казаркина направляют учиться в академию общественных наук. Через три года он вернется оттуда со степенью кандидата исторических или философских наук и будет руководить уже всеми нами. Хуже, что на бюро шел разговор о тебе. Секретарь обкома по идеологии откуда-то узнал, что ты увольняешься из газеты. И прямо спросил меня: не собираюсь ли я брать тебя на работу? Получилось бы, что областная газета поддерживает тех, кто свергает с должностей секретарей райкомов. Все члены бюро согласились с этим. У них ведь своя логика. Они думают о себе.

Тане показалось, что рушатся все надежды. Она почувствовала себя совершенно раздавленной и выброшенной на улицу. Да так оно, в сущности, и было. Она оказалась без работы, без своего угла, без каких-либо средств к существованию. А ведь ехала сюда с такими надеждами, с такими планами на будущее. Что она теперь скажет Андрею, как посмотрит ему в глаза?

Однако на самом деле все было не так уж и безнадежно. Александр Николаевич не только хорошо понимал ее состояние, но чувствовал свою вину перед ней. Ведь это ему пришла в голову идея напечатать статью в «Известиях». Вот почему все эти дни он думал, как помочь Татьяне.

Вариантов было немного. Либо многотиражка, либо должность референта в каком-нибудь учреждении. Но Таня была не просто журналисткой. Она владела пером, неординарно мыслила, ее материалы были всегда интересны. Она не могла без газеты, и это хорошо понимал Александр Николаевич.

— Держись, подруга, — улыбнулся он Тане, доставшей из сумочки платок. У нее заблестели глаза и начали дергаться губы. — Никакой трагедии не случилось. Я договорился с областной молодежной газетой. Тебя туда возьмут. Мало того, дадут комнату. А через полгода перейдешь к нам. Надо, чтобы история с Казаркиным немного забылась.

Александр Николаевич снял трубку и набрал нужный номер.

— Сергей, — сказал он, понизив голос. — Сейчас к тебе придет Таня Ростовцева. Сделай для нее все так, как договорились, — и, повернувшись к Тане, пояснил: — Редактор молодежки Сергей Загороднев ждет тебя. Но знай, что всегда можешь рассчитывать на мою помощь. Ты девушка с характером, я думаю, полгода выдержишь без всяких проблем. И не вешай носа. Жизнь прекрасна и удивительна. Когда-нибудь ты это поймешь.

Александр Николаевич встал из-за стола и попрощался с Таней за руку. Спустившись по лестнице, она очутилась на улице. По небу ползли низкие облака, дул холодный, по-настоящему осенний ветер. На душе у Тани стало еще тоскливее. Она постояла на тротуаре, не зная, куда направиться. Показываться в таком настроении в редакции молодежной газеты ей не хотелось. Таня уже повернулась, чтобы идти в гостиницу, и в это время лицом к лицу столкнулась с Верой Калюжной, своей сердечной университетской подругой. Верка чуть было не выронила кулек с пирожками, который держала в руках.

— Танька! — закричала она на всю улицу. — Неужели это ты? Поверить не могу. Шла и думала сейчас о тебе. Уже решила: первая моя командировка — в Андреевское. Безумно хотелось увидеть тебя, тем более после такой оглушительной статьи.

— Как ты здесь оказалась? — удивилась не менее ошеломленная Таня.

— Как? Я работаю в «Молодежке». Уже почти месяц.

Таня не видела Верку более трех лет, с тех пор, как они получили университетские дипломы. Таня уехала в Андреевское, а Верка — в Курганскую молодежную газету. Они изредка переписывались, но не ради того, чтобы излить душу, а скорее напомнить друг другу о себе. Правда, с полгода назад Таня писала ей о своих переживаниях по поводу прочности семейных уз. На что Верка ответила: заведи ребенка и все встанет на свои места.

Верка почти не изменилась с тех пор, как они расстались. Разве что чуть-чуть раздобрела, да лицо стало покруглее. Тане часто не хватало ее, особенно в трудные минуты. Верка никогда не унывала, она легко жила, легко относилась ко всему. Таня посмотрела на ее простенькую серую юбку, на шерстяную кофту-самовязку и спросила:

— А каким все-таки ветром тебя занесло в Среднесибирск?

— Надоело в Кургане. Там жизнь стоит на месте. Каждый репортаж высасываешь из пальца, писать не о чем. А здесь люди на работу летают на вертолетах, открывают месторождения нефти, строят новые города. Ты не можешь себе представить, как я тебе завидовала. Как у тебя с Андреем?

— Едет переучиваться на АН-24.

— Ну, вот видишь. А ты?

— Иду устраиваться на работу.

— Так вы уехали с Севера?

— Уехали, — тряхнула головой Таня.

— А куда ты идешь? — спросила Верка.

— К твоему редактору.

— В «Молодежку»?

— В «Молодежку», — ответила Таня.

— Ты не поверишь, как я рада, что мы опять будем вместе, — она попыталась обнять Таню и опять чуть не выронила из кулька пирожки.

— А вот представь себе, верю, — ответила Таня, почувствовав, что у нее начинает улучшаться настроение. И тут же спросила: — Ты не замужем?

— Не везет мне на мужиков, — сказала Верка и взяла Таню под руку. — Пойдем, я тебя провожу к редактору.

Разговор с Сергеем Загородневым, оказавшимся молодым, широкоплечим, приветливым парнем, еще более поднял настроение Тани. Он почти не расспрашивал ее, ему все рассказал Александр Николаевич. Загороднев просто собрал в кабинете всех сотрудников и представил им нового корреспондента. Узнав, что они давние подруги с Верой Калюжной, редактор даже обрадовался.

— Тем легче вы найдете общий язык, — сказал он. — Ведь жить вам придется в одной комнате.

Эта комната оказалась здесь же, в редакции. Она находилась в полуподвальном помещении. Комната была убогой и темной.

— Мы с тобой здесь будем, как дети подземелья, — оглядевшись, сказала Таня подруге.

— Не дети подземелья, а дочери нашей передовой советской эпохи, — поправила Вера.

Но в душе Таня обрадовалась и этой комнате. «Пока Андрей будет учиться, выдержу, — подумала она. — А там, может быть, найдем что-нибудь получше».