Дым над тайгой

СУЕТА СУЕТ

Остудин был зол. Вчера зашел в транспортный цех, где ремонтировали вездеход. Поинтересовался ремонтом. С ходовой частью слесаря более или менее управились, а к коробке передач еще не приступили. Между тем вездеход был необходим позарез — без него не пробьешь дорогу на Кедровую площадь. Остудин собирался поговорить с Галайбой «по душам», но тот опередил его:

— Вторую неделю стоит нетронутая, — Галайба ткнул пальцем в сторону коробки. — Подшипников нема. Задний достал новый, а передний достать не могу. Звонил в отдел снабжения объединения, там спросили: старый еще держится? Держится. Так используй резервы. Они, выдать, одурели. Не знают, что ли, что подшипники надо менять враз. Если сменишь тилько один, второй через месяц обязательно накроется.

Остудин согласился с Галайбой. А что делать? Взял на заметку: поговорить с главным механиком объединения. А Галайбе строго сказал:

— Сегодня к вечеру чтобы вездеход был на ходу. С подшипниками я еще разберусь.

И, не добавив ни слова, вышел из цеха. Галайба пожал плечами и проводил начальника взглядом. А что еще оставалось? Болтливый язык — хуже врага. Не сказал бы, что достал задний подшипник, вездеход можно было бы ремонтировать еще пару дней. А теперь, хочешь не хочешь, к вечеру выкатывай его из ворот.

Разговор с Галайбой оказался для Остудина солью на самую больную рану. Геологи ищут нефть, которая позарез нужна стране. В связи с этим к ним и отношение вроде бы должно быть особое. Не ходить с протянутой рукой должны геологи, а получать все, что необходимо без всяких просьб. «А то ведь все делаем за счет людей, — думал Остудин. — Сегодня не только сам Галайба останется без обеда, но и слесарей в столовую не отпустит. Если надо, то и ночные часы прихватит. Но вездеход сделает. Сколько же можно так работать?»

Вернувшись в контору, Остудин попросил Машеньку найти Еланцева. Через несколько минут он появился в его кабинете, кивнул вместо приветствия, спросил:

— Я тебе нужен?

— Нужен, Иван, — Остудин ухватился ладонями за края стола, словно стремился получить дополнительную опору, и сказал в сердцах: — Слушай, а может, мы зря затеяли все это? С Кедровой и другими структурами? Придет время, пробурим скважины и там.

— Да ты что? — испуганно отшатнулся Еланцев. — Ты меня извини. Но на кой хрен тогда тебе нужно было приезжать в Таежный?

— Почему же мы тогда так живем? Куда ни кинь, всюду клин.

— Это ты меня спрашиваешь? — Еланцев правой рукой ухватил спинку стула, отодвинул его от стола, сел. Понял, что разговор затягивается.

— Если бы это от тебя зависело... — Остудин выпрямился в кресле. — Мы поставляем свои автомобили, трактора, самолеты в Анголу, Эфиопию, Вьетнам. Черт знает кому и что еще поставляем. Если всех друзей пересчитать, пальцев на руках и ногах не хватит. И всем помогаем за здорово живешь. А сами ноги протягиваем. Санный поезд на Кедровую организовать не можем.

— Я что-то тебя не пойму, — сказал Еланцев. — Мы с тобой, что ли, поставляем?

— Все ты понимаешь, — Остудин посмотрел ему в глаза. — Нам с тобой надо лететь к Батурину и доказывать свою правоту. Попытаться выколотить все, что положено. Так, как мы работаем, дальше работать нельзя.

— Из Батурина много не выколотишь, — покачал головой Еланцев. — На него где сядешь, там и упадешь.

— А мы попытаемся. Я ведь человек новый, а на новенького и крупная рыба клюет. Давай-ка еще раз определим наши потребности... А ты к завтрашнему дню проверь свои геологические обоснования. Без них нам не выйти на новые площади. Каждая скважина стоит немалых денег.

Остудин попросил все службы составить заявки на новый полевой сезон, исходя из максимальных задач. Он хорошо знал, что свободных буровых станков, труб, тракторов и всего остального, необходимого для нормального бурения, в объединении не было. Но он понимал также, что стране нужна нефть. Вся валюта поступает в государство только от ее продажи. Экспедиция может найти ее. Пусть Батурин обращается в министерство, просит. Может быть, и выделят что-то дополнительно. У министерства должны быть резервы.

Но не только плохое оснащение экспедиции мучило Остудина. Остро не хватало хороших специалистов — буровиков, дизелистов, транспортников. Их можно было бы пригласить с Большой земли, но для этого необходимо жилье. Хорошего специалиста в балок или вагончик не поселишь. Человек неделю на вахте, неделю — дома. Для того чтобы вновь приезжающие могли удобно разместиться, надо до осени построить по меньшей мере два десятка одноквартирных домов. Своими силами экспедиция способна возвести дома три-четыре... Выход, то ли реальный, то ли случайно пришедший в голову, предложил Краснов:

— Будешь в области, зайди к секретарю обкома комсомола, поговори насчет студенческого стройотряда. Поплачься в жилетку. Нарисуй перспективы Кедровой площади... Одним словом, зайди.

Чем дольше думал Остудин над этим советом, тем больше приходил к выводу, что он не так уж плох. Действительно, перспективы Кедровой не вызывают сомнений и в области об этом наверняка знают. А комсомол — он всегда на подхвате. Если на Кедровой будет найдена хорошая нефть, появится лишний повод вылезти на большую трибуну и заявить: «И мы пахали».

Остудин записал в блокнот все свои завтрашние походы по областным конторам, вызвал Машеньку и продиктовал ей приказ о том, что свои обязанности на время отъезда он возлагает на заместителя по общим вопросам Константина Павловича Кузьмина. Когда Машенька вышла, Остудин сам набрал номер его телефона:

— Константин Павлович, зайдите.

Положил трубку и поймал себя на мысли, что с Кузьминым должен был бы познакомиться поближе. Еланцев — заместитель по геологии. С ним знаком хорошо. А вот с руководителем, отвечающим за ежедневную жизнь поселка, оплошал.

Внешне Кузьмин производил впечатление не очень приятное. Кузьмину — за пятьдесят, что для северянина, в общем-то, много. Больше толстоват, нежели полон. Широкие круглые плечи, короткая шея, пухлые, слегка свисающие щеки придавали Константину Павловичу бульдожий вид. Зачесанные назад гладкие волосы открывали глубокие залысины.

Кузьмин зашел в кабинет вольно, не спросив разрешения, сел напротив Остудина. По всему было видно, что этому человеку приходилось бывать здесь часто и с хозяином кабинета он был на короткой ноге.

— Вам часто приходилось замещать Барсова? — спросил Остудин.

— Поначалу да, — помедлив минуту, ответил Кузьмин. — А последний год обязанности начальника чаще исполнял Еланцев. Барсов считал более полезным руководить экспедицией именно из кабинета. Здесь вся связь, в любой момент можно выяснить обстановку и принять решение.

— Это ваше предположение или точка зрения самого Барсова?

— Как вам сказать? — пожал плечами Кузьмин. — Об этом ведь прямо не спросишь, так что, пожалуй, из моих личных наблюдений.

— Извините за дотошность, — не отставал Остудин, — вы говорили, что работаете непосредственно в экспедиции четыре года. А в здешних местах — пятнадцать. До этого были начальником геофизической партии. Так?

Кузьмин кивнул.

— А почему ушли из геофизики? — спросил Остудин, для которого стало ясно, почему Кузьмина не назначили начальником нефтеразведочной экспедиции. Оказывается, он не геолог, а геофизик.

— Я не только ушел, мы всей семьей уехали на юг. У жены гипертония, врачи посоветовали сменить климат. Но на юге, как ни странно, она почувствовала себя еще хуже. Таким вот образом я и стал дважды северянином.

— Почему же не вернулись в геофизику?

— Потому что не нашлось места, — откровенно ответил Кузьмин. — На рядовую работу, сами понимаете, идти не хотелось, а руководители не требовались, свято место пусто не бывает.

Остудин подумал: случись с ним такое, он, скорее всего, поступил бы так же. Тот, кто чувствует силу, рубит дерево по себе.

— И все-таки: нынешнего места вы добились или вас сюда послали?

— Ни то, ни другое. Просто Николай Александрович мой хороший знакомый, проводил отпуск на юге. Там случайно встретились. Я ему рассказал свою одиссею, а он мне предложил пойти замом. Я согласился.

— А как себя чувствует сейчас жена? — спросил Остудин. — Работает?

— Куда ей работать? — добродушно махнул рукой Кузьмин. — По дому передвигается самостоятельно — и за то Богу спасибо. Сейчас у нас единственный свет в окошке — сын Саша. Заканчивает школу. Армией бредит.

Остудин подумал о единственном сыне Кузьминых, вспомнил родную Оленьку и покачал головой:

— У меня тоже единственный свет в окошке — дочка.

— Сколько ей? — спросил Кузьмин.

— Пять... Я вот почему вас пригласил. Мы с Еланцевым улетаем в объединение. Так что все заботы — на вас. Проследите, пожалуйста, за отправкой грузов на Моховую и Кедровую. Если что, немедленно сообщайте радиограммой в объединение. Впрочем, это уже лишнее я говорю. Уверен, что вам приходилось действовать даже в чрезвычайных обстоятельствах.

— Во всяких приходилось, — неопределенно сказал Кузьмин, который еще не совсем отдалился от неожиданной темы.

Кузьмин ушел. Некоторое время Остудин сидел, откинувшись на спинку кресла, и думал о семье. Меньше месяца, как он уехал из Поволжья, а уже соскучился. И по жене соскучился, и по дочери. Чтобы понять это, ему понадобилось чужое сопереживание. «Надо написать письмо, узнать, как они там?» — подумал он. И тут же возникла обида: неужели Нина не понимает, что он здесь крутится, как белка в колесе? Ведь ни одной минуты свободной нет. Он перебрал в памяти день за днем, вечер за вечером и не нашел ни одного свободно часа. Разве только самый первый вечер с Красновым. За все это время он позвонил ей только раз, сообщив о благополучном прибытии. «Ну, я не мог написать, а она-то что вечерами делает? Взяла бы да сочинила письмо вместе с Ольгой». От раздумий его отвлекла Машенька:

— Роман Иванович, возьмите трубку. На связи буровая.

Не успел поговорить с Вохминцевым, позвонил Галайба. Разговоры сосредоточились на подшипниках, сальниках, прокладках, на разных других мелочах, без которых, как на Севере шутили, движимость становится недвижимостью. Где-то все это лежит мертвым грузом, а в экспедиции без них жизнь не в жизнь. Хочешь не хочешь, а вспомнишь о Соломончике.

Ефим Семенович вошел в кабинет не так раскованно, как Кузьмин, но во всяком случае без подобострастия, которое обычно характеризует людей не слишком обремененных заботами или в чем-то проштрафившихся. Вальяжный, ухоженный, в модном замшевом пиджаке, в желтой рубашке без галстука, короче, как отметил Остудин, денди из Лондона. И потому сказал совершенно искренне:

— Ей-богу, всю свою жизнь завидую людям, умеющим одеваться. Ну, пиджак я, допустим, и в своем Поволжье достать мог. А вот джинсы?..

— Вам какой размер? — сразу откликнулся Соломончик.

— Я только констатирую факт, не более, — Остудин легонько хлопнул ладонью по столешнице, будто погасил саму мысль о том, что сказанное им можно расценить как корысть. И тут же указал Ефиму Семеновичу на стул: — Садитесь, разговор может затянуться. Завтра мы с Еланцевым летим в объединение, и мне хочется кое о чем с вами переговорить.

— Я знаю, что улетаете. И даже знаю, что уже подписали приказ о назначении исполняющим ваши обязанности Кузьмина.

— Завидная информированность, — медленно произнес Остудин. — Слава Богу, приказ не является секретным, — он улыбнулся, глядя на Соломончика, и спросил: — Откуда вы о нем все же прознали?

— Любые стены имеют уши, Роман Иванович, — Соломончик сел. — Вы меня позвали по поводу...

— Я же сказал: для разговора. Когда отправлялся в Таежный, не предполагал, что здесь, как и в центральной России, все с колес. А техники и запчастей — кот наплакал. Я думал, что под разведку нефти и газа страна дает все. Весь импорт закупаем на нефтедоллары.

— Страна-то, может, и дает, — Соломончик стряхнул пылинку с замшевого пиджака. — Но есть силы, которые... В общем, есть такие силы.

— Что вы имеете в виду? — спросил Остудин.

— То же самое, что и вы, — Ефим Семенович оперся локтями о стол, сцепил ладони, положил на них начинающий раздваиваться подбородок и спросил приглушенным тоном: — Вы как хотите разговаривать: официально или откровенно?

Остудин посмотрел на Соломончика, стараясь понять, чего он хочет, и сказал:

— Когда человек просит совета, это уже само собой предполагает откровенность. Советы, уводящие на ложный путь, дают только враги. А мы с вами тянем один воз.

— Я думаю совершенно так же, — кивнул Соломончик. — Только с некоторых пор я избегаю откровенных разговоров в служебных кабинетах.

— Я вас не понимаю, — удивился Остудин. — Вы считаете, что в моем кабинете нельзя говорить откровенно?

— Как вам сказать? — Соломончик убрал руки со стола и откинулся на спинку стула. — Говорить, конечно, можно, но смотря о чем. Я, простите, однажды уже был учен... Если говорить совсем откровенно, то лучше вне стен.

— Вы что же, считаете, что я?.. — не договорил Остудин, с языка готовы были сорваться злые слова.

Но Соломончик опередил его.

— Я хочу сказать, что считаю вас человеком глубоко порядочным, — на его лице появилась мягкая, чуть притаенная улыбка. — И потому забочусь о вас так же, как о себе. У вас сегодня вечером не найдется время? Давайте погуляем вечерком по Таежному? Тогда я и отвечу на все ваши вопросы.

— Можем и не ждать, — ответил Остудин. — На сегодня я все свои дела завершил.

Встретились они через час на той стороне поселка, которая выходила к Оби. Морозный воздух пощипывал щеки, но и в нем, и в окружающей поселок тайге уже ощущались еле уловимые признаки близкой весны. Воздух источал особый аромат, исходивший от речного льда и пробуждающегося леса.

— Скоро мы расцветем, — сказал Остудин, подняв голову и глубоко втянув ноздрями воздух.

— Да нет, Роман Иванович, скоро мы сникнем. Представьте себе: на три недели вы отрезаны от буровых. Катера к ним не подойдут, на лодках ничего не подвезешь. На вертолетах — тоже. Я лично больше всего на Севере не люблю весну, — и сразу перевел разговор на тему, которую Остудин затронул в кабинете: — Согласитесь, что откровенность всегда двусмысленна.

— Почему вы так думаете? — Остудин остановился и высвободил руку.

— Потому что для одного откровенность — возможность излить душу, для другого — источник конфиденциальной информации.

— Скажите, это с тех пор, когда вы работали в «Североторге»? — Остудин слышал, что в Таежный Ефим Семенович приехал из Москвы, где работал в организации, занимающейся снабжением всего Севера страны. Но из-за какой-то истории, случившейся там, вынужден был покинуть столицу.

— Дело не в том, где я работал, — ничуть не смутился Соломончик. — Я только знаю, что береженого Бог бережет. В вашем кабинете телефон, радиоаппаратура, а там, где такая техника, надо быть всегда настороже.

Остудин с удивлением посмотрел на своего начальника ОРСа. Откуда у него такая боязнь? Теперь он понимал, что хотя Соломончик сам предложил этот разговор, полной откровенности между ними быть не может. Синдром подслушивания будет преследовать Соломончика всю жизнь. Да в общем-то эта откровенность Роману Ивановичу и не требовалась, на разговор он пошел скорее из любопытства. Уж слишком заговорщицки выглядел Соломончик, когда предлагал свою откровенность.

— У меня один вопрос, — сказал Остудин. — Как улестить соответствующие организации, чтобы получить дополнительно, скажем, пару КрАЗов, буровой станок? Те же запчасти? Чтобы не ходить с протянутой рукой, а знать — вот это мне пообещали и я это получу.

— Вы не правы в самой постановке вопроса, — Соломончик взял Остудина за локоть и наклонился к его плечу, чтобы говорить прямо в ухо. — Что значит «улестить организации»? Организация — это безличная глыба, которая сама по себе ничего не представляет. Другое дело — люди, работающие в ней. Как ныне отвергнутый мудрейший из мудрых сказал: кадры решают все. Он был тысячу раз прав. Кадры — это значит личности. Со своими слабостями, привычками, со своим добром и злом.

— Если перевести на простой язык, вы предлагаете мне давать взятки? — пытаясь высвободить локоть, сказал Остудин.

— Зачем так грубо? — Соломончик даже сморщился. — Взятка предполагает чистоган. Но это слишком, слишком мелко. Хотя я не отвергаю такой возможности. Взять хотя бы десяток килограммов зернистой икры. Или парочку хороших соболей. Хант-охотник за литр-два притащит вам их уже обработанными. Я уверен: тот, кто распределяет те же автомобили, черную икру ложками только во сне, может, кушал. А для нас она ничего не стоит. И соболя ему в домашнем гардеробе лишними не будут.

— Все-таки это не подарок, а взятка, — настойчиво повторил Остудин.

— Допустим даже, что взятка. Но ведь хозяйство дает ее не для того, чтобы какой-нибудь Сидоров или Кузнецов обзавелись личным автомобилем. Этот автомобиль поможет добыть дополнительные тонны нефти, дополнительные алмазы, дополнительные килограммы золота. То есть все делается ради пользы государства. А тратите вы на подарки, заметьте, личные деньги.

— А вот судить за эту пользу будут конкретного Сидорова или Кузнецова, — возразил Остудин. — А если за руку схватят, то и меня грешного, Остудина Романа Ивановича.

— Это беда нашего государства, — сказал Соломончик. — Оно стрижет всех под одну гребенку. И того, кто кладет себе в карман, и того, кто старается на пользу общества. Вы не находите это противоестественным?

Остудин находил это не только противоестественным, но и считал позором. Государство должно не наказывать, а поощрять предприимчивость руководителя. Остудин вообще не мог понять, что происходит в стране. Хозяйство у нас плановое. Под этот план выделяются финансовые и технические ресурсы. Значит, если мне нужно два подшипника для того, чтобы механизм работал нормально, дай мне два, а не один. У нас же получается: два пишем, один в уме. Вот и плодится взяточничество, без которого не достанешь ни буровой станок, ни новый комбайн. Выходит, что оно заложено в наше плановое хозяйство самим государством.

Делиться этими соображениями с Соломончиком Остудин не стал бы даже в самой задушевной беседе. Не говоря уже об откровенном разговоре с неизвестной направленностью.

На самом берегу в нескольких метрах от обрыва стояла беседка. Еще недавно она была занесена снегом. Но запахи приближающейся весны сделали свое дело. Кто-то из школьников, а может, и не из них, создавая себе кратковременный уют, очистил беседку от снега, обмел скамеечки. Остудин и Соломончик зашли туда, присели. Оба понимали, что все сказанное за эти полчаса — только вступление к теме. И Остудин спросил то, о чем собирался спросить с самого начала:

— Ефим Семенович, я понимаю, конечно, что вы мне ничего конкретного не предлагали и я ничего не принимал и не отвергал, но если вдруг придет фантазия как-то воспользоваться создавшимся положением — если оно, конечно, создастся — к кому мне лучше обратиться?

Ефим Семенович раздвинул коленки, уронил между ними руки и минуту-другую сосредоточенно молчал. Потом поднял голову и сказал:

— Ни к кому. К кому бы вы ни обратились с самым заманчивым предложением, его не примут.

— Для чего же вы тогда вызвали меня на откровенность? — спросил Остудин тоном человека, которого надули самым бессовестным образом. Он сделал вид, что собирается уходить.

— Таких людей я не знаю, — торопливо сказал Соломончик. — Конечно, может случиться так, что пришел человек со стороны, что-то кому-то дал и что-то получил взамен. Но на этом строить систему взаимоотношений нельзя. Она будет заведомо ненадежной... — Соломончик опустил глаза, пошоркал по снегу подошвой своего подбитого мехом ботинка и сказал: — У нас нет торговли, Роман Иванович. У нас есть распределение. Люди, занимающиеся им, составляют своего рода клуб. Попадете в орбиту их благосклонности — будете иметь все.

— Вы считаете, что добро может быть бескорыстным? — Остудин разыгрывал простачка, все больше начиная понимать, в какую игру играет Соломончик.

— Как сказать? — со вздохом произнес Ефим Семенович. — По счетам ведь платят не только наличными. Есть кредит, который может быть и отложен... Но в любом случае услуга, конечно, должна быть за услугу, — Соломончик поднял голову, посмотрел на Остудина и спросил: — Вам обязательно показывать в своих отчетах всю нефть, которую вы открываете?

— Почему вы об этом спрашиваете? — удивился Остудин.

— Мы одни, и я хочу говорить с вами совершенно откровенно, — Соломончик посмотрел на берег, потом на улицу, ведущую к беседке и, не увидев там никого, продолжил: — Нефтяное месторождение тоже товар. Я вам скажу, очень большой товар. Если его реальные запасы составляют, к примеру, двадцать миллионов тонн, а в документах будет значиться только пять, на этом можно заработать огромные деньги. Десятки миллионов долларов. Вы представляете себе такую сумму?

— Нет, — сказал Остудин. — Мало того, боюсь представлять. Эта сумма тянет не только на десять миллионов, но и на десять лет. И потом, самое главное: зачем скрывать открытую нефть? Какой в этом смысл?

— При нынешней системе хозяйствования это действительно бессмысленно, — ответил Соломончик. — Но вот когда месторождения для разработки смогут приобретать отдельные люди, тогда в этом сразу появится невиданный смысл. Ведь стоимость месторождения будет зависеть от величины его запасов.

Остудин похолодел. Для того чтобы продавать месторождения в частные руки, надо сменить государственную власть. Произвести новую революцию или контрреволюцию — название не имело значения. Неужели в стране есть люди, думающие об этом? Неужели Соломончик относится к ним? Вопросы лавиной налезали один на другой, и Остудин не находил на них ответа. Одно он успел понять в эти короткие секунды: если все, о чем сейчас сказал Соломончик, правда, значит, подготовка к этим событиям уже идет в реальном времени. Во всяком случае сам Соломончик желает поучаствовать в приобретении хотя бы одного месторождения.

И второй вопрос, который тут же возник в голове, вытесняя все остальное. Для чего тогда были все годы социалистического строительства? За что отдали свои жизни миллионы людей? За то, чтобы все, что они создавали для детей и внуков, перешло в руки членов клуба, о котором вскользь упомянул Соломончик?

Остудин сам только что ругал советскую власть за нерадивость, за то, что руководство страны не может навести порядок в экономике. Вчера он был на бюро райкома партии, и оно тоже произвело на него тягостное впечатление. Но при чем здесь система государственного устройства? Надо устранить недостатки, которые видны всем, и государственный паровоз без всяких проблем двинется дальше. Ведь именно советская власть создала такую Россию, о какой не могли мечтать многие поколения. Не зря Черчилль сказал о Сталине: «Он принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой». Какое государство сумело сделать подобный рывок всего за несколько десятков лет? Причем половина из них приходилась на войны, в том числе на самую кровопролитную в истории человечества? Кто иной мог бы победить в подобной войне? И Остудин подумал, что Соломончик или сходит с ума, или затевает против него немыслимую провокацию.

Но Ефим Семенович расценил его молчание по-своему. Он тоже помолчал, искоса поглядывая на Остудина, потом сказал:

— Вы, наверное, восприняли мой вопрос как что-то совершенно конкретное. Боже упаси, — Соломончик засмеялся тихим коротким смешком. — Я его ставлю в чисто теоретическом плане. В нашей экономической системе все основано на том, что, когда мы пишем один, в уме всегда имеем в виду два. Возьмите снабжение. Я говорю о нем потому, что знаю эту сферу лучше других. Обратитесь в главк, обратитесь в Госснаб с любой просьбой, и вы получите один ответ: нету. А между тем все там есть, и те, кому надо, получают все, что хотят. Вопрос в том, кто просит и кто просит за того, кто просит. И я подумал: а нельзя ли иметь такой же резерв в геологии? Попросили мы новое оборудование и дали министерству гарантию, что увеличим с его помощью запасы нефти. И увеличили, используя... резерв. Знаете хорошую русскую пословицу: запас карман не тянет. Когда есть запас, жить всегда легче.

— Именно так я и понял вас, — сказал Остудин, которому стало совершенно ясно, для чего Соломончик привел его в эту беседку и почему отказался говорить в кабинете. — Я сам подумывал о резерве. К сожалению, при нашей системе учета и контроля за проходкой каждого метра скважины утаить ничего невозможно. Жаль, что вы не смогли мне помочь, — Остудин встал и, не обернувшись к Ефиму Семеновичу, добавил: — Мне еще в контору надо. Бумаги кое-какие привести в порядок. Без них в объединении лучше не показываться.

Возвратившись в кабинет, он перебрал в памяти все, что услышал от Соломончика. И чем больше перебирал, тем сильнее убеждался, что Соломончик пытался говорить с ним всерьез. Просто так о подобных вещах такой человек говорить не будет.