Дым над тайгой

УЛИКИ

Николай Афанасьевич ждал вертолет к обеду. Погода была отвратительная. Низовой ветер вздымал на воде крутые волны с белыми гребешками, срывал с тальников листья, и они летели по воздуху, крутясь и раскачиваясь, словно перья. Мелкий дождь то моросил размеренно и неторопливо, то его струи вдруг закручивались порывом ветра и обрушивались на землю потоками воды. День был не самый благоприятный для полетов, и Казаркин даже думал, что лучше бы вертолет сегодня не прилетал. Но он также знал и обязательность Цыбина. Если командир авиаотряда сказал, что пришлет вертолет, значит, тот прилетит обязательно.

Вместе со своим шофером Мишей Пряслиным он уложил в мешки добытую за неделю рыбу, упаковал сплавную сеть, резиновую лодку, спальные принадлежности. Оставил только палатку — на холодном дожде ждать вертолет было неуютно. Вместе с Мишей они сидели в ней, слушали шум дождя и ветра, пытаясь различить в них далекий гул воздушной машины. Ждали долго. Стрекочущий гул раздался только к вечеру.

Они вылезли наружу и, напрягая глаза, стали искать в небе стрекочущую точку. Вертолет шел на посадку с противоположного берега протоки. Садиться здесь и в хорошую погоду было трудно. Песчаный откос — не более десяти метров шириной, за ним стеной поднимался яр. Зацепи его лопастью — и вертолету каюк. А сегодня еще сильный боковой ветер. Но Кондратьев опытный летчик, налетавший тысячи часов, и Казаркин не сомневался, что он посадит машину безукоризненно. Кондратьев привозил его сюда в разную погоду и ни разу не жаловался на условия посадки.

Николай Афанасьевич видел, как машина спустилась к самой воде, прошла над протокой, начала разворачиваться против ветра, чтобы сесть. И вдруг как будто оборвалась невидимая нить — вертолет рухнул вниз, раздался страшный всплеск, водяные брызги поднялись на несколько метров, и машина, заваливаясь набок, стала погружаться в воду. Казаркину показалось, что перед крушением он увидел, как от лопастей оторвалось и улетело к середине реки что-то черное. А может, ничего не улетело, может, действительно только показалось. Когда случаются такие неожиданности, нельзя ручаться ни за зрение, ни за слух.

Первой мыслью Казаркина было сорваться с обрыва и лететь к воде, чтобы успеть спасти летчиков. Но когда брызги улеглись и вертолет встал колесами на дно, оказалось, что он ушел в воду только наполовину. Мало того, течение развернуло его, и хвост машины завис над песчаной косой. Пилоты через форточки выбрались наружу, за ними вылез бортмеханик. Николаю Афанасьевичу радоваться бы тому, что люди остались живы, а он оцепенел от страха. Если бы вертолет рухнул на середине реки и пилоты погибли, Казаркин не имел бы к этому никакого отношения. Все было бы списано на экипаж. А теперь бог знает чем все может кончиться...

Командир экипажа Кондратьев вышел на берег, не обращая внимания на то, что с его одежды стекала вода, сел на песок и тупо уставился на свою чудо-машину, которая в один миг стала грудой безжизненного металла. Второй пилот Николай Захряпин и бортмеханик Сергей Рагулин встали рядом. Миша Пряслин в один миг оказался около них, а Николай Афанасьевич все еще стоял на яру и не мог прийти в себя. Одна мысль о том, что в официальных бумагах об аварии будет фигурировать его фамилия, приводила Казаркина в отчаяние. Надо было что-то предпринимать.

Николай Афанасьевич спустился к воде, пытаясь подойти к вертолету.

— Иди сюда, — крикнул он Кондратьеву.

Кондратьев не пошевелился, он еще не пришел в себя. А мысль Николая Афанасьевича начала работать четко и ясно. Чтобы избежать неприятностей, надо побыстрее убраться отсюда. Сделать так, чтобы тебя здесь как будто и не было. Для этого необходимо вызвать другой вертолет или остановить проплывающий мимо катер. Но катера по Юринской протоке не ходили, они шли главным руслом Оби. Значит, надо немедленно связаться с Цыбиным, пусть думает, как выпутаться из неприятной ситуации. Ведь он тоже оказался причастным к ней.

Казаркин подошел к Кондратьеву, тряхнул его за плечо:

— Вставай, Саша. Надо же что-то делать.

Кондратьев встал, мотнул головой и поморщился:

— Что же теперь будет? Ничего не могу понять.

— О том, что будет, поговорим позже, — сказал Казаркин. — А сейчас лезь в вертолет и докладывай Цыбину. Пусть летит сюда.

— Я попробую связаться с диспетчерской, — вызвался Захряпин. Разделся до трусов, прошел по воде к вертолету, залез в кабину.

Казаркин видел, как он достал из воды наушники, потряс ими и надел на голову. Затем нагнулся к панели управления и начал щелкать тумблерами. Диспетчерская, по всей видимости, молчала. Минуты через две Захряпин вылез из вертолета, выбрался на мель и, высоко поднимая над водой ноги, вышел на берег.

— Связи нет, — сказал он Кондратьеву. — В кабине по колено воды.

Ветер немного утих, но мелкий надоедливый дождь продолжал моросить. Промокшие пилоты замерзли. Кондратьева начал бить озноб.

— Пойдемте к палатке, разведем костер, — предложил Казаркин. — Куковать нам придется долго.

Развели костер, пилоты, отогревшись, пришли в себя и начали искать причину аварии. Версий выдвигали много, но на чем-то определенном так и не сошлись.

Часа через два с той стороны, где протока делала крутой поворот, послышался гул самолета. Все повернули головы на его звук. Из-за деревьев показался АН-2. Пилоты «аннушки» сразу заметили вертолет. Они сделали над ним круг и взяли курс на Андреевское. Поздно ночью к месту аварии на катере приплыли председатель райисполкома Снетков и командир авиаотряда Цыбин. Настроение и у них, и у тех, за кем они приехали, было мрачным. Цыбин поначалу набросился на Кондратьева, обвиняя его в аварии, потом остыл. На катере об этом почти не говорили. Уже перед Андреевским Цыбин сказал пилотам, чтобы завтра утром каждый из них отдельно написал рапорт о происшедшем. С Казаркиным они договорились встретиться позже.

Встретились они у Николая Афанасьевича дома. Сели за стол друг против друга, как шахматисты, и начали обсуждать ситуацию. Казаркин поставил на стол пепельницу, достал из пачки сигарету и, покачав головой, сказал:

— Надо же такому случиться…

Мысленно он уже перебрал несколько вариантов объяснений, оправдывавших его присутствие на месте падения вертолета, но ни один из них не устраивал до конца. Самым убедительным было бы то, что Николай Афанасьевич приплыл на катере к месту падения вместе со Снетковым и Цыбиным. Но тогда надо было объяснить, почему вертолетчики оказались на Юринской протоке. Сам Николай Афанасьевич сделать это не мог, на этот вопрос должен был отвечать Цыбин. Казаркин прикурил сигарету и посмотрел на него.

— Авария, Николай Афанасьевич, нас не касается, — сказал Цыбин, сразу переводя разговор на худший вариант. — С ней разберется министерская комиссия. Беда в другом. Вертолет послал я. Это раз. И второе: он летел за тобой. А это означает самовольное использование авиатехники, повлекшее за собой аварию. С этим будет разбираться уже не комиссия, а прокурор.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Казаркин, у которого заныло под ложечкой.

— То, что у нас нет выбора. Или мы скажем, что не имеем понятия, как экипаж оказался на Юринской протоке, и тогда за все будет отвечать командир. Или должны взять вину на себя. Ведь Юринская в сорока километрах от трассы полета, случайно там экипаж оказаться не мог.

Казаркин задумался. Покрутив в пальцах сигарету, он загасил ее и откинулся на спинку стула. Свалить все на экипаж, значит, открыто подставить ребят. На такую откровенную подлость идти не хотелось. Кондратьев много лет верой и правдой служил ему, забрасывал и на речные пески, и в тайгу, если надо было поохотиться на лосей. При прежнем прокуроре над такой проблемой, как отклонение вертолета от курса, не пришлось бы ломать голову. Но два месяца назад прежнего прокурора перевели в Среднесибирск, а с новым у него еще не наладились отношения. «Что ж, придется налаживать», — подумал Николай Афанасьевич и спросил:

— Ты точно убежден, что причина аварии чисто техническая?

— Конечно. Что-то случилось с ротором. Завтра прибывает комиссия из Западно-Сибирского управления гражданской авиации. Я думаю, причину она установит быстро.

— Хорошо, — сказал Казаркин. — Я попробую уладить дело с прокурором, но только после заключения комиссии. Когда оно будет?

— Может быть, даже завтра.

На этом разговор закончился. Цыбин пообещал сразу же доложить о результатах работы комиссии, а там уж Николай Афанасьевич пусть думает сам.

Как и предполагал Цыбин, комиссия установила причину аварии в течение одного дня. Ротор вертолета оказался исправным. Подвело другое. На техническом языке это звучало как «рассоединение вала трансмиссии». В результате перестал вращаться хвостовой винт. Машина просела и оказалась в реке. Но комиссия установила и другое. Если бы это «рассоединение» случилось не при посадке, а во время полета, машина благополучно дотянула бы до аэропорта. И тогда случившееся с ней можно было бы характеризовать не как аварию, а как простую техническую неполадку. Вертолету не было бы причинено никакого ущерба. И тут всплыл главный вопрос: почему вертолет садился не на аэродроме, а на Юринской протоке? Такого места посадки в полетном задании указано не было.

Узнав все это, Казаркин тут же позвонил новому блюстителю закона — Равилю Мордановичу Рамазанову. Чтобы завязать разговор, спросил, как тот осваивается в районе, не нужна ли ему помощь райкома? Прокурор ответил, что он уже со всем освоился, и от помощи отказался.

— Это хорошо, что вы так быстро освоились, — сказал Казаркин. — Работы у вас не много. Народ в районе законопослушный.

— Ну, не говорите, — возразил Равиль Морданович. — Взять хотя бы ту же историю с вертолетом...

— Какую историю? — удивился Казаркин. — Комиссия же установила: виновато железо, не люди.

Но Рамазанов оказался дошлым прокурором. Он уже ознакомился с выводами комиссии и завел на летчиков уголовное дело. Его логика была предельно простой: вертолет стоит огромные деньги, за его ремонт должны платить те, кто виноват в аварии. И никакие доводы Казаркина на Равиля Мордановича не действовали. Для такого поведения у прокурора был свой резон.

Рамазанов не собирался задерживаться на Севере. Он прибыл сюда только для того, чтобы сделать быструю карьеру. А для этого надо было раскрутить несколько громких дел, проявить прокурорскую неуступчивость. По опыту работы он знал: если прокурор не находит общего языка с местным начальством из-за своей принципиальности, его быстро переводят на другое место. Причем, как правило, с повышением. Именно на это и рассчитывал Равиль Морданович. Такая «дыра», как Андреевское, была не для него.

Первым получил повестку в прокуратуру бортмеханик Сергей Рагулин. После допроса он зашел к Кондратьеву мрачный и почерневший. Они вышли на улицу, сели на крыльцо. Рагулин начал без предисловий:

— Я этому следователю говорю чистую правду. А он мне: сколько лет летаете вместе? Шесть? Значит, успели спеться...

Из его возмущения Кондратьев сделал вывод: говорить надо только правду, иначе запутаешься так, что сам себя посадишь. А правда заключалась в том, что экипаж выполнял прямое задание командира авиаотряда. А тот — просьбу первого секретаря райкома партии. Выходило, что Казаркин не хотел или не мог защитить летчиков. Но ведь и правду надо доказать.

Кондратьев начал перебирать в уме тех, кто мог бы ему помочь. Таких в Андреевском не нашлось. Единственным человеком, предложившим помощь, была Татьяна. Но что она может сделать? Кондратьев выслушал бортмеханика и, покачав головой, сказал:

— Ладно, иди. Я буду думать.

На следующий день у следователя прокуратуры Хлюпина побывал Кондратьев. Авария вертолета Хлюпина не интересовала. Он расследовал другие обстоятельства.

— Почему вы оказались на Юринской протоке? — не поднимая глаз, сухо и холодно спросил Хлюпин.

Саша Кондратьев закусил нижнюю губу и надолго задержался с ответом. Этот вопрос он предполагал и уже давно продумал несколько вариантов ответов следователю. Самым простым было бы сказать: «Машина забарахлила. Почувствовал, что до аэродрома не дотяну, начал искать место посадки». Но в таком случае он должен был сразу же сообщить о неполадке в диспетчерскую аэропорта. Он не сообщил. Значит, неполадки не было, а машина тем временем удалилась от трассы на сорок километров.

Саша все рассчитал. Когда поднимался с буровой, специально не сообщил диспетчеру о том, что взлетает. Он сказал об этом при заходе на посадку на Юринской протоке. Прикинул: для того, чтобы забрать Казаркина с его барахлом, уйдет ровно столько времени, сколько они летели от буровой до Юринской. Значит, время в полете будет совпадать тютелька в тютельку. И никакой промежуточной посадки не будет зафиксировано. Но именно это обстоятельство не позволяло сейчас соврать следователю. И Кондратьев откровенно сказал:

— Оказался там потому, что залетал за первым секретарем райкома.

— А вот первый секретарь райкома об этом даже не знал, — Хлюпин открыл папку, достал исписанный от руки лист бумаги и положил перед собой. Кондратьев понял, что это показания Казаркина.

— Как не знал? Ведь меня же послал за ним Цыбин, — Кондратьев привстал со стула, чтобы заглянуть в показания Казаркина.

— И Цыбин об этом не знал, — сказал Хлюпин, достал из папки второй исписанный лист и положил его поверх первого.

Кондратьев побледнел, провел ладонью по шее, спросил:

— Что я могу сделать?

— Написать правду. — Хлюпин подвинул ему чистый лист бумаги, положил ручку. — За осетрами вы туда летали, не за Казаркиным.

— У кого же мы могли их взять? — спросил неуступчиво Кондратьев. — Ведь, кроме Казаркина, там никого не было.

— Этот вопрос я вам должен задать, не вы мне, — Хлюпин откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки.

Кондратьев написал все, как было, подал листок следователю. Тот прочитал, велел поставить внизу число и подпись и сказал:

— Можешь идти домой, но ненадолго.

Кондратьев почувствовал всю безысходность своего положения, ему стало страшно. Выйдя из дверей прокуратуры, он в растерянности постоял несколько мгновений на тротуаре и пошел, ничего не видя перед собой. И только одна мысль терзала: неужто тюрьма? Оправдаться он не мог. Никаких документальных доказательств своей правоты у него не было. Вся надежда была на совесть Казаркина, на то, что он защитит, но, выходит, никакой совести у того не оказалось. Казаркин с Цыбиным спасали себя.

Кондратьев вспомнил холодные глаза Хлюпина и понял, что ему не выкрутиться. Особенно жалко стало детей и жену. Как они будут жить без него? В себя командир вертолета пришел только в центре поселка. Он остановился на тротуаре перед большим домом, поднял глаза и увидел вывеску «Редакция газеты «Северная звезда». Решение пришло сразу. Торопливым шагом, перескакивая через ступеньки, Кондратьев поднялся на второй этаж, открыл дверь с табличкой «Отдел промышленности» и, увидев за столом Таню, сказал:

— Пойдем, я расскажу тебе все.

— Мне этого мало, — ответила Таня. — Мне надо, чтобы вы все, каждый в отдельности, рассказали эту историю. А потом, когда я отпечатаю на машинке ваши рассказы, вы должны их подписать.

— Если тебе это надо, подпишем.

— Это надо не мне, а вам.

— Я же сказал: подпишем, — повторил Кондратьев.

Таня встала, закрыла дверь на ключ, достала диктофон и поставила на стол:

— Садись и рассказывай...

Вечером во время ужина она сказала Андрею:

— Похоже, мне придется писать материал об истории с вертолетом.

— Почему? — спросил Андрей.

— Я не вижу иного способа защитить ребят.

— И ты думаешь, газета им поможет?

— Смотря какая. Надо сначала написать, а потом думать, куда пристроить написанное. Может быть, посоветоваться в Среднесибирске?

Андрей наклонился к тарелке и молча начал есть. Татьяна не стала продолжать разговор, ждала, когда он заговорит сам.

— Я не верю газетам, — произнес Андрей. — Но попробуй. Чем черт не шутит. Во всяком случае ребятам от этого хуже не станет, — он немного помолчал и добавил: — Я сегодня заходил в Среднесибирске в объединенный авиаотряд.

— Ну и что? — спросила Татьяна.

— Сказали, что если хочу переучиваться на АН-24, надо немедленно оформлять документы.

— Так в чем дело? — удивилась Татьяна.

— Как в чем? — Андрей отложил вилку и посмотрел на жену. — Я же не могу решить этот вопрос без тебя.

— Когда ты снова летишь в Среднесибирск?

— Послезавтра.

— Вот и оформляй, — сказала Татьяна. — Я чувствую, что если еще год-два поживем здесь, начнем деградировать. Я, во всяком случае, точно. Районная газета высушивает мозги. От заданий Тутышкина я уже тупею. Каждый день одно и то же. Значит, ты считаешь, что мне стоит взяться за статью об аварии?

— Не прикидывайся наивной, — улыбнулся Андрей. — Я же тебя знаю. Ты уже давно решила взяться за это.

Утром Таня позвонила в райком. Ей сказали, что первый секретарь в отпуске. Она набрала его домашний номер. Трубку поднял сам Казаркин. Услышав его голос, Таня почувствовала, что ее начинает бить мандраж. Она понимала, что идет ва-банк и, если проиграет, моральные последствия могут оказаться тяжелыми. Многие из тех, с кем она общается сегодня, отвернутся от нее. Им надо жить, отношения с властью из-за Тани они портить не станут. Но она должна, должна защитить пилотов, иначе перестанет уважать себя.

— Николай Афанасьевич, — сказала Таня. — Мне крайне необходимо встретиться с вами.

— Это касается меня? — спросил Казаркин.

— Да.

В телефонной трубке послышалось тяжелое дыхание, пауза затянулась настолько, что Тане показалось: никакой встречи не будет. Но Казаркин, очевидно, подумав, спросил:

— Вы знаете, где я живу?

— Знаю, — ответила Таня.

— Тогда я вас жду.

Его неожиданная уступчивость насторожила Таню. Он, конечно, знал, зачем она идет к нему. И если согласился на встречу, значит, все продумал, выверил, решил. «Неужели он хочет сказать правду?» — подумала Таня, и от одной этой мысли почувствовала облегчение.

Николай Афанасьевич встретил ее у калитки, улыбнулся, поздоровавшись, пригласил в дом. Через небольшой коридорчик провел в гостиную. Указав Тане на стул, добродушно сказал:

— Может, здесь и побеседуем? Можем, конечно, пройти в кабинет, но для нашего разговора официальность, по-моему, ни к чему.

— Можно и здесь, — согласилась Таня.

Казаркин обернулся и крикнул в пространство:

— Люся, сделай нам, чай, — и, обратившись к Татьяне, спросил: — Может, кофе?

Татьяна от кофе отказалась. Жена Казаркина Людмила Петровна — она заведовала орготделом райисполкома, и Татьяна ее хорошо знала — ставя чашки на стол, перебросилась с Татьяной несколькими словами, при этом все время испытующе смотрела на нее. И это было естественно. Она бесспорно знала, зачем пришла в их дом Ростовцева. Подумав об этом, Таня представила Казаркина не как хозяина здешних мест, а как человека, у которого есть дом, есть жена, есть дети, и он, как любой другой, не хочет беды на свою голову.

Таня посмотрела Казаркину в лицо. Оно показалось ей постаревшим, а взгляд больших серых глаз, привыкший скрывать истинные мысли хозяина, усталым. Ей по-женски стало жаль Казаркина, и она подумала: может, оставить его в покое? Но мысль была мимолетной. Татьяна вспомнила самодурство этого человека, его бездарных выдвиженцев (один Фокин чего стоит), унизительные издевательства над людьми во время некоторых бюро райкома, циничное лицемерие, как, например, на конференции по книгам Брежнева... Многое, очень многое вспомнила Татьяна, но, странное дело, далекие беды далеких людей отступили перед бедой сидящего напротив человека. Беспредельно уставшего от груза забот о плане по проходке, по приросту запасов нефти и газа, лесозаготовкам, строительству, товарообороту, от всех иных планов, которые донимают его постоянно и требуют лжи, изворотливости, еще черт знает чего ради того, чтобы люди, стоящие над ним, тоже могли изворачиваться и лгать. Иначе им не удержать на плечах тот груз, который возложило на них государство. И Татьяна ждала, что Казаркин, глядя на нее усталыми серыми глазами, начнет изливать душу. Скажет, что и он тоже человек, что и ему необходим отдых, на который никогда нет времени, и поэтому он каждый год улетает на недельку расслабиться на Юринскую протоку. И всякий раз использует для этого вертолет, но никогда никаких происшествий с ним не было. А вот сейчас случилось. Пилоты здесь ни при чем, он берет всю ответственность на себя, и сам расхлебает заварившуюся кашу. Но разговор пошел совсем не так, как его нарисовала себе Татьяна.

Николай Афанасьевич начал говорить о редакции. Посетовал на то, что за последние три года ни разу не встретился с коллективом. А ведь у сотрудников редакции могут быть вопросы и к райкому, и к нему лично. Татьяна слушала его и ждала, когда же он заговорит о главном. Наконец Казаркин спросил:

— Ты не знаешь, кто распускает слухи о том, что вертолет прилетал за мной?

У Татьяны чуть было не сорвалось с языка: какие же это слухи, это чистая правда. Но сказала другое:

— Я очень хорошо знаю и Александра Кондратьева, и других членов экипажа. То, что случилось, — для них трагедия. Теперь их наверняка спишут из авиации. А ведь ничего другого они не умеют. И у всех — семьи.

Татьяна специально нажимала на совесть. Если она у Казаркина есть, он должен как-то откликнуться. Хотя бы посочувствовать пилотам, сказать, что попытается облегчить их участь. Ведь первый секретарь райкома, человек известный не только в районе, но и в области. К его мнению прислушиваются, у него немало друзей на всех этажах власти. Но Казаркин сказал:

— Может быть, поэтому они и пытаются приплести меня к аварии. Я знаю, откуда идут слухи.

И тут Татьяна не выдержала.

— Николай Афанасьевич, — сказала она, отодвинув вазочку с печеньем, которая показалась ей барьером, разделяющим ее и хозяина дома. — А разве они не привозили вас туда на ловлю осетров? Если привезли, значит, и увезти обязаны. Или я не права?

— То, что привезли, это правда, — Казаркин поднял на нее глаза, и она увидела в них холодный блеск. — Но забирать меня оттуда я их не заставлял. Сейчас прокуратура с этим разбирается. Она и выяснит, как они там оказались. И потом, Татьяна Владимировна, — у Казаркина металл появился в голосе. — Вы тут об осетрах упомянули. Я браконьерством не занимаюсь. Я на рыбалке отвожу душу.

— Меня ваша рыбалка меньше всего интересует, — сказала Татьяна, вдруг обретя внутреннюю уверенность. — Меня интересует нравственная сторона случившегося. Ребята столько раз служили вам верой и правдой, но когда попали в беду по вашей вине, вы их сдали. И ни для кого это не секрет. Вы понимаете, что после этого не можете быть моральным авторитетом в районе? Откровенно говоря, когда я шла к вам, думала, что вы скажете всю правду. Это единственный шанс сохранить свое достоинство. Может быть, даже ценой потери должности. Тут надо думать не о своем реноме, а об авторитете власти.

Казаркин так плотно сжал губы, что вместо них осталась узкая, словно лезвие бритвы, прорезь.

— Вы зачем пришли? — резко спросил он. — Выслушать меня или передать слухи, которые распространяются по поселку? Я вам вот что скажу. Вместе со мной на протоке жили другие рыбаки. По-моему, из Таежного. Может, Кондратьев прилетал за ними? Вы не спрашивали у него об этом?

Таней вдруг овладело полное безразличие. Она смотрела на Казаркина и видела в нем прежнего «железного» хозяина района, для которого существует только одна правда. Та, которую изрекает он. Она наблюдала его во многих ситуациях, знала: если Казаркин примет решение, он никогда не изменит его. Таково правило хозяина — последнее слово всегда должно быть за ним. В сумочке Татьяны лежал диктофон с записью рассказов Василия Захарова и Александра Кондратьева. Таня думала, что если Казаркин начнет отпираться, она прокрутит пленку, пусть он послушает, что говорят ребята, и попробует опровергнуть их. Но теперь поняла, что прокручивать пленку не стоит, Казаркин не будет слушать. Это надо делать для других людей и в другом месте.

— Значит, вы утверждаете, что Цыбин никого за вами не посылал, и почему вертолет оказался около вашей палатки, вы не знаете? — спросила Таня.

— Понятия не имею, почему он там оказался, — ответил Казаркин. — Спросите у вертолетчиков, они это знают лучше.

Таня попрощалась и вышла. Николай Афанасьевич даже не поднялся и провожать ее не стал.

По дороге домой Таня стала анализировать информацию, которая была в ее руках. Показания Кондратьева и других членов экипажа — не в счет. Они будут говорить то, что им выгодно. Остается Вася Захаров. Да, только он. «Но зато какой свидетель, — подумала Татьяна. — Ведь он слышал, как Цыбин материл пилотов, а те, оправдываясь, говорили, что в такую погоду не хотели лететь за Казаркиным. Но Цыбин заставил их это сделать. И Цыбин это не отрицал. Как хорошо, что я успела воспроизвести слова Захарова на бумаге и он эту бумагу подписал».

Придя домой, Таня позвонила следователю прокуратуры Хлюпину, которого хорошо знала.

— Сергей Владимирович, — сказала она. — Мне надо с вами встретиться.

— С вами, Танечка, я готов встретиться, когда угодно, — игривым тоном ответил Хлюпин. — Если, конечно, это не касается секретов прокуратуры.

Таня терпеть не могла комплиментов в подобном тоне, они казались ей пошлыми. В другой раз она бы отбрила Хлюпина, но сейчас сдержалась и сказала:

— Что если я подойду к вам в два часа?

— А по какому вопросу? — насторожился Хлюпин.

— Можно сказать, по личному, — ответила Таня.

— Хорошо, я буду вас ждать.

Таня взяла с собой показания Захарова и направилась в прокуратуру. Хлюпин ее ждал. Когда она вошла к нему в кабинет, он осмотрел ее слишком откровенно с ног до головы, но Таню это не смутило. Она села на стул рядом со столом следователя и положила ногу на ногу так, что край юбки приоткрыл круглое колено. Таня знала, что у нее красивые ноги, а Хлюпин известный бабник, и она решила его подразнить.

— Я вас внимательно слушаю, Танечка, — сказал он, не отрывая взгляда от ее ног.

— Мы с вами занимаемся одним и тем же делом, — сказала Таня. — И я хотела бы обменяться информацией.

— Каким делом? — спросил Хлюпин.

— Аварией вертолета.

Хлюпин посмотрел Тане в лицо, потом снова на ее колени и сказал:

— Вы же знаете, пока не закончится следствие, я не могу разглашать никакие детали.

— Детали мне не нужны, — сказала Таня. — Я знаю главное. Казаркин и Цыбин утверждают, что Кондратьев прилетел на Юринскую протоку по своим делам. Никто его туда не посылал. Так?

Хлюпин молчал.

— Авария произошла не по вине экипажа, — продолжила Таня. — Ее причина — отказ одного из узлов машины. И вы это прекрасно знаете. Но вы хотите доказать, что пилоты использовали вертолет в личных целях. Вам это надо?

— Допустим, — сказал Хлюпин.

— А я вам докажу, что их послал за Казаркиным Цыбин, — Таня открыла сумочку, достала вчетверо сложенный лист бумаги, на котором с обеих сторон был отпечатан машинописный текст, и протянула его Хлюпину. — Прочтите это, Сергей Владимирович.

Хлюпин взял листок, разгладил и начал читать.

— Этот разговор с Захаровым, между прочим, записан на диктофоне, — сказала Таня. — В нескольких копиях. Одну я дарю вам.

Она снова открыла сумочку, сунула туда руку и положила на стол магнитофонную кассету. Хлюпин перевернул листок и начал читать дальше. Окончив чтение, поднял на Таню глаза и, взяв листок двумя пальцами, спросил:

— И что вы хотите этим сказать?

— Только одно. Чтобы вы допросили Захарова, моториста катера, а так же председателя райисполкома Снеткова. И тогда вам станет ясно, почему вертолет оказался на Юринской протоке. Я уже написала об этом статью и отправила ее в Среднесибирск, — Таня лгала, но не стыдилась этой лжи. Написать статью она собиралась сегодня же. — Вы ведь их не допрашивали?

— Пока нет, — ответил Хлюпин, соображая, что же он должен предпринять в ответ на неожиданный ход Ростовцевой.

— Вот и об этом я написала в своей статье. О том, что прокуратура не хочет допрашивать главных свидетелей.

Таня встала и направилась к двери. У порога остановилась, кивнула на прощание Хлюпину и вышла.

Возвратившись домой, она сразу села за письменный стол. Никогда ей не писалось так легко, как в этот раз. Таня не знала, где сможет напечатать свою статью, сейчас она даже не думала об этом. Главное — написать. Ее целиком захватила работа.

Когда пришел Андрей, Таня, не поднимая головы от письменного стола, сказала ему, чтобы ужин он готовил сам. Андрей все понял. Он прошел на кухню, заварил чай, сделал несколько бутербродов и, поставив все это на поднос, подошел к Тане. Она с благодарностью посмотрела на него. Ее взгляд показался Андрею необычным, и он спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Я никогда не любила тебя так, как сейчас, — сказала Таня.

— Ты у меня ненормальная.

— У нас будут трудные времена, Андрей, — она осторожно взяла с подноса чашку и поставила на стол.

— Труднее быть не может, — он обнял ее за плечи.

— Вы завтра точно летите в Среднесибирск? — спросила Таня, высвобождаясь из объятий.

— Точно.

— С грузом или с пассажирами?

— С грузом, — ответил Андрей.

— Я полечу с тобой.

— Ты пишешь о Казаркине? — спросил Андрей.

— Да.

— Тогда я не буду мешать.

К утру Таня не только написала, но и перепечатала на машинке статью. Наскоро приготовила завтрак, накормила Андрея и, положив статью в сумочку, пошла с ним на аэродром. Поспать она решила во время полета. Она уже привыкла летать на АН-2.