Дым над тайгой

АВАРИЯ

К вечеру Андрей позвонил Татьяне в редакцию, сказал, что прилетел. У них было так принято: после каждого полета он сообщал из аэропорта жене о своем возвращении. Небо не земля, там, если споткнулся, опереться не на что. Отправляя Андрея на работу, Таня всегда волновалась.

Андрей прилетел из Среднесибирска. Погода была премерзкая. Моросил дождь. Холодный ветер толкал перед собой темные, набухшие влагой тучи, заполнившие все пространство от земли до поднебесья, и поднимал на Оби пенящиеся волны. На реку было страшно смотреть. А о том, что было в небе, Татьяна боялась подумать. Андрееву «аннушку» там наверняка мотало, как воздушный шарик. По такой погоде от Среднесибирска до Андреевского не меньше пяти часов полета.

Узнав, что Андрей прилетел, Татьяна побежала домой готовить ужин. Пожарила мясо, сделала салат, накрыла стол. А Андрея не было. Пришел он в половине девятого, мрачный, как туча. Молча снял ботинки, молча повесил в шкаф свой летный китель. Рывком подвинул себе стул, тяжело опустился на него. Таня стояла у стола, напряженно наблюдая за ним. Для такого поведения должна быть особая причина, и она ждала, когда он ее объяснит. Андрея тяготило что-то, и он не выдержал. Тяжело положил руку на стол и, вздохнув, сказал:

— Саша Кондратьев упал.

— Да ты что? — встрепенулась Татьяна. — Где?

— На Юринской протоке.

— Разбился? — спросила Таня, понизив голос. Ей стало страшно, как будто беда пришла в ее собственный дом. Она подошла к Андрею и, прижавшись к его спине, обняла за шею.

— Пока никто не знает, — Андрей повел плечами, освобождаясь от объятий. — Вертолет упал в воду, его увидел Николай Миронов. Из воды торчит только кабина.

— А как это произошло? — Таня почувствовала, что ее начинает бить мелкая дрожь.

— Трудно сказать. Кондратьев поднялся с буровой, двадцать минут был в воздухе — летел в Андреевское. Потом связь с ним оборвалась.

— Когда это случилось? — спросила Таня.

— Перед самым вечером.

— А что Цыбин?

— Как что? Предупредил все борты, трасса которых проходила рядом с кондратьевской, чтобы смотрели вниз.

— И тебя тоже?

— Нет. Я же летел с другой стороны, — Андрей встал, прошелся по кухне. — На Цыбине лица нет. Такого бледного я его никогда не видел. Сейчас они вместе со Снетковым поплыли на катере на Юринскую.

— А почему не на вертолете? — спросила Таня.

— Да ты что? — удивился Андрей. — Аэропорт давно закрыт. Летное время закончилось.

Таня представила себе картину. Посреди реки, зацепившись неизвестно чем за дно, стоит вертолет. Из воды торчит только верхушка кабины с застывшими лопастями, отвисшие концы которых тоже ушли в воду. Внутри экипаж, по всей видимости, мертвый. Может быть, кто-то из троих пытался спастись, но увечья, полученные при падении, не дали ему выползти наружу. И вот сейчас командир авиаотряда Цыбин и председатель райисполкома Снетков торопятся туда на катере. Стоят под дождем и ветром на палубе, всматриваются в мрачную речную даль и думают о том, остался кто-нибудь в вертолете живой или нет. Таня передернула плечами, ее знобило.

За то время, что Таня жила в Андреевском, здесь была только одна авиакатастрофа. Три года назад во время полета у МИ-4 лопнул вал, который приводит в движение хвостовой винт. Машина сразу вошла в штопор и рухнула на землю. Погиб бортмеханик, а командир и второй пилот выжили, правда, получив много переломов. Спасло их то, что быстро попали в больницу. Еще в воздухе они успели сообщить в диспетчерскую об аварии, за ними тут же вылетел вертолет. Если бы не передали, погибли бы наверняка — мороз был за тридцать.

Бортмеханика Черенкова хоронил весь Андреевский. Была на похоронах и Таня. У Черенкова осталось двое детей, жена не работала. Кто-то из пилотов предложил сброситься и помочь осиротевшей семье. Деньги кормильца не заменят, но на первое время хоть немного облегчат жизнь. Идею поддержали и на следующий день Ольге Черенковой вручили пять тысяч рублей.

Гибель бортмеханика Татьяна приняла так близко к сердцу, словно беда коснулась ее самой. И страх за Андрея удвоился. Он каждый день поднимается в воздух, а Татьяна переживает: вернется ли? Для нее и погода-то теперь стала не естественным состоянием природы, а воздушным пространством. Идет ли Таня на работу или с работы, обязательно посмотрит на небо, чтобы определить — уютно ли в нем Андрею?

И еще одно обстоятельство задело сердце Татьяны. Похороны Черенкова сблизили весь летный состав. Чужое горе стало общим. Оно открыло в людях столько доброты и сострадания, сколько Таня не могла и предположить.

Через два дня после похорон она села за стол и написала статью, в которой излила душу. Главной ее мыслью была простая истина о том, что настоящую цену человеческим взаимоотношениям можно узнать только в минуту испытания. Летчики выдержали это испытание, они навсегда сохранят память о своем товарище Юрии Черенкове.

Таня трезво относилась к своему творчеству и каждый материал оценивала придирчиво строго. Этот ей понравился, и к Тутышкину она не шла, а летела на крыльях. Но вместо похвалы, которую ожидала услышать, получила ушат холодной воды, сразу остудивший ее.

— Ты разве не знаешь, что об авиакатастрофах мы имеем право писать только с разрешения министерства гражданской авиации? — спросил Матвей Серафимович и, сняв очки, близоруко уставился на нее. — Пришла бы и спросила. Ведь столько труда затратила.

— Но какой может быть секрет из авиакатастрофы, о которой знает весь поселок? — возразила Таня. — И не только поселок.

— Поселок знает, а газета знать не должна, — отрезал Тутышкин. — Это правило установлено не мной, и отменять его я не могу.

Она взяла статью и вышла из кабинета. Ее душило негодование. «О чем же можно писать, — думала она, — если мы не имеем права говорить даже о проявлении нормальных человеческих чувств?» Этот материал до сих пор лежит у нее в столе. И вот сегодня снова катастрофа. «Господи, неужели опять придется собирать деньги? — думала она. — Ведь у Саши Кондратьева двое детей. Неужели они останутся сиротами?»

Спать легли рано, но уснуть не могли ни Таня, ни Андрей. Таня лежала с открытыми глазами и думала о муже. Он ведь тоже пилот и не застрахован от несчастья. «Упаси Бог пережить мне это», — думала она. Ей вдруг стало страшно за Андрея. Он лежал, отвернувшись к стене. Таня прижалась к нему, обняла, поцеловала в плечо. От одной мысли о катастрофе, в которую мог бы попасть Андрей, все нехорошее, что было раньше между ними, сразу ушло в небытие, растаяло в сумерках ночи. Она была готова простить ему все, что угодно. Единственное, что не давало ей покоя, это стыд за себя. Не должна она была поддаваться ласке Остудина, не имела права сводить счеты с мужем таким образом. Но теперь все это позади. Теперь она принадлежит только мужу и уже никогда не изменит ему. Второй раз подобной глупости она не совершит ни при каких обстоятельствах. Таня еще раз поцеловала Андрея. Он повернулся на спину, положил ее голову на свое плечо, обнял и поцеловал в щеку.

— Если бы ты знала, как мне тяжело без тебя, — сказал он.

— Так же, как мне, — вздохнула Таня.

Она провела щекой по его гладкому упругому плечу. Ей было приятно ощущать его силу и нежность.

— Скажи, Андрюша, а самолеты АН-2 тоже падают? — спросила Таня.

Он прижал ее к себе и произнес:

— Не задавай глупых вопросов. Давай спать.

Утром Таня пошла не в редакцию, а в аэропорт. Она не находила себе места, не зная, что случилось с экипажем упавшего вертолета. Андрей отговаривал ее. Он понимал, что в авиаотряде сейчас не до Тани. Даже если с экипажем все в порядке, пока не закончится разборка злополучного полета, никто с журналистом говорить не будет. Но Таня настояла.

— Я же ни о чем другом думать не могу, — сказала она. — Будут говорить, не будут — мне это не важно. Главное, узнать, что с экипажем.

Обычно они с Андреем ходили под ручку. Для такой ходьбы нужны такие же слаженные движения, как в солдатском строю. Мужской шаг всегда шире женского и приспособиться к нему не так-то легко. Таня приспособилась. Но сегодня Андрей взял такой темп, что Таня едва поспевала за ним. Наконец она не выдержала и сказала:

— Сбавь обороты, иначе мы врежемся в какой-нибудь столб.

Андрей замедлил шаг, тем более что они уже подходили к зданию аэропорта. У входа в пилотскую комнату стояли несколько летчиков. Они курили и о чем-то разговаривали. До Андрея донесся густой, рокочущий бас командира МИ-4 Миши Шустова. Потом раздался хохот. Миша Шустов был большим любителем анекдотов и умел красочно рассказывать их. По всей видимости, летчики смеялись над анекдотом. У Андрея отлегло от сердца: если бы с экипажем Кондратьева случилась беда, летчики не шутили бы так весело.

Андрей подошел к пилотам, поздоровался со всеми за руку. Таня стояла чуть в стороне, чтобы не привлекать внимание.

— Что с экипажем? — спросил Андрей, кивнув в сторону вертолетной стоянки. Одно место там было пустым.

— Сидят у Цыбина, пишут рапорт, — ответил Шустов и посмотрел на Таню. Летчики не любили разговаривать о своих делах при посторонних. Даже если это были жены.

— А что случилось-то? — спросил Андрей.

— Сами не знают. Шли на посадку, и у самого берега вертолет просел.

— Они же летели с буровой. При чем здесь берег? — удивился Андрей.

— Казаркина с рыбалки забирали, — сказал Шустов.

— И что теперь будет с ребятами? — спросила Таня, шагнув к пилотам.

Шустов отступил чуть в сторону, освобождая для нее место в круге.

— Из авиации спишут стопроцентно, — сказал Шустов. — А что будет дальше, скажет комиссия. В лучшем случае — выплачивать за вертолет, в худшем — посадят.

Таня попыталась прикинуть, сколько стоит вертолет, но не могла представить даже приблизительную цену. Знала одно: вертолет не автомобиль, денег он стоит сумасшедших. Поэтому спросила:

— А если выплачивать, то сколько?

Пилоты усмехнулись. Шустов загнул пальцы сначала на одной руке, потом на другой и сказал:

— Как минимум полжизни.

— А Казаркин? — спросила Таня.

— А что Казаркин? — удивился Шустов. — С Казаркина, как с гуся вода.

— Но так же нельзя, — искренне возмутилась Таня. — Кондратьев наверняка летел по прямому указанию Казаркина, а теперь выходит, что Казаркин здесь ни при чем.

— А ты попробуй докажи, что ему приказали... — Шустов посмотрел на небо и произнес: — Вы как хотите, а мне пора к медичке. Мне сегодня летать да летать.

Андрей взял Таню за локоть, притянул к себе и тихо сказал:

— Иди домой. Главное узнала, больше тебе никто ничего не скажет.

Летчики пошли в пилотскую. Таня проводила их взглядом, но не двинулась, а продолжала стоять. Главное она действительно узнала: экипаж остался жив. Но в голове крутилась навязчивая мысль: что же будет с ним дальше? Причину аварии установят, виновных потянут к ответственности. Но кто виновен — Казаркин или экипаж? Она понимала, что от ответа на этот вопрос зависит дальнейшая судьба пилотов.

Таня медленно двинулась в сторону редакции. Но, едва завернув за угол, столкнулась с женой Кондратьева Людмилой. Та шла, низко опустив голову, и ничего не видела перед собой. Татьяна остановила ее.

— Ты куда?

— Как куда? — удивилась Людмила. — К Саше. Его же под суд могут отдать. Что я буду делать с двумя ребятишками?

— Расскажи мне, что случилось, — попросила Таня.

— Да я и сама не знаю, — Людмила отвернулась и заплакала. — Знаю только, что послали забрать Казаркина с рыбалки.

Она громко всхлипнула и торопливо, почти бегом, направилась к видневшемуся зданию аэропорта. Таня проводила ее взглядом, прекрасно понимая, какая угроза нависла над экипажем…

В коридоре редакции Таня неожиданно столкнулась с Тутышкиным. Он остановился, посмотрел на нее сквозь толстые стекла очков и спросил:

— Ты чего такая хмурая?

— Откуда вы взяли? — произнесла Таня и попыталась улыбнуться, но улыбка вышла искусственно-наигранной, как на театральной маске.

— Зайди ко мне, — сказал Тутышкин.

Таня прошла. Матвей Серафимович сел за стол, поднял на нее глаза, сказал:

— Садись. Чего стоишь? Ты же не на экзаменах.

Таня села. Приглашение означало, что разговор будет долгий и, по возможности, душевный. Она хорошо изучила своего редактора: когда тому требовалось, чтобы сотрудник принял его точку зрения, он усаживал его перед собой и начинал разговор отеческим тоном. Вот и сейчас он посмотрел на Таню таким взглядом, словно погладил, и спросил:

— Ты случайно не захворала? Вид у тебя усталый.

— Да нет, Матвей Серафимович, все нормально...

— Из-за вертолета переживаешь? Что летчики-то говорят? Муж тебе, наверное, рассказывал.

Матвей Серафимович все рассчитал очень точно. И тон выбрал самый правильный. Таня не могла не знать об аварии. Мало того, она узнала о ней раньше других. И причину могла знать самую верную. Пилоты наверняка уже все обсудили между собой. Тутышкину было важно знать, что они думают и что собираются предпринять.

— А что могут говорить пилоты? — Таня пожала плечами. — Комиссия все выяснит, тогда и будут делать выводы.

— Комиссия комиссией, а ты сама-то что мыслишь?

— Мыслить можно тогда, когда есть факты. А пока только слухи...

Татьяна специально сказала Тутышкину насчет слухов. Ей надо было забросить пробный камень и проследить, как отреагирует на это редактор. Матвей Серафимович снял очки, подышал на стекла и начал протирать их носовым платком. Это был отвлекающий маневр. Тутышкин явно насторожился. Очки он протирает всегда, когда надо о чем-то подумать.

— Что за слухи? — спросил Тутышкин, посмотрев стекла на свет и снова надев очки.

— Я уже от нескольких человек слышала, что вертолет летал за Казаркиным.

— Ну и что? — сказал Тутышкин. — У нас вертолетами все пользуются. Почему для Казаркина должно быть исключение? Ты ведь тоже часто летаешь левым пассажиром.

— Я, Матвей Серафимович, летаю только в командировки и, между прочим, только попутными рейсами. На рыбалку меня вертолеты не возят.

Тутышкин сделал вид, что не расслышал последних слов. Он протянул руку к папке, открыл ее, перевернул несколько бумаг и, достав какое-то письмо, подал его Татьяне.

— Возьми, пожалуйста. Его мне передали из Таежной экспедиции. Даю тебе три дня. Разберись и доложи.

Татьяна сунула письмо в сумочку, поднялась и пошла в свой кабинет. Из разговора с Тутышкиным она поняла, что он знает, за кем летал Кондратьев. И свою линию поведения Казаркин уже определил: все летают левыми пассажирами, почему не может летать он? Но в таком случае вина за аварию ложится только на экипаж.

Таня сидела в раздумье, опершись локтями о стол и положив подбородок на запястье. Дверь в кабинете приоткрылась, на пороге появился фотокорреспондент «Северной звезды» Коля Лесников. Таня знала, что он относится к ней с нескрываемой симпатией. Они делали с ним немало совместных фоторепортажей, и каждый из них был отмечен на летучке. Зарядив в фотоаппарат новую пленку, Лесников всегда заходил к Тане и говорил:

— Разреши на пробу?

Она слегка приводила себя в порядок, и Коля снимал. У нее уже набрался целый альбом таких снимков. Увидев Лесникова, она подумала, что он пришел в очередной раз сфотографировать ее. Но Коля прямо с порога спросил:

— Слышала про вертолет?

— Конечно, — сказал Таня. — Андрей рассказал еще вчера. А ты откуда знаешь?

— Сосед мой, Васька Захаров, плавал за Казаркиным на катере. Привез и экипаж, и Казаркина.

— Послушай, Коля, а какие у тебя отношения с Захаровым? Не мог бы он рассказать нам все, что там видел?

— Написать хочешь? — спросил Лесников, хитро ухмыльнувшись. — Думаешь, Тутышкин напечатает?

— Даже не думаю. Я, Коля, роман хочу написать. Представляешь, какой сюжет?

Слова о романе вырвались у Тани неожиданно. Никакой роман она писать не собиралась. Но упоминание о нем могло произвести впечатление на тех, с кем она хотела поговорить. Она поняла это по Колиному лицу. Услышав, что Таня собирается писать роман, Коля на некоторое время потерял дар речи.

— Ты что? — испугалась Таня, увидев остолбеневшего фотокорреспондента.

Коля несколько раз моргнул вытаращенными глазами и сказал:

— А ведь напишешь. Во, прославимся.

— Ну, так что, пойдем? — Таня поднялась из-за стола.

— Прямо сейчас? — спросил опешивший Коля.

— А кто нам мешает?

— Васька здорово поддатый, — Коля покачал головой, выражая сомнение в целесообразности похода.

— Так уж и здорово?

— Ну, не здорово, но все же...

— Ну, так что? — Татьяна посмотрела на дверь.

— Пойдем. Только я заскочу к Тутышкину, скажу, что мы отлучаемся.

— Ни в коем случае! — взмолилась Таня. — Тутышкин посылает меня в Таежный. Если узнает, что я не улетела, будет скандал.

Коля повертел фотоаппарат, почесал лоб, соображая о чем-то, и сказал:

— Пошли.

Вася Захаров развешивал во дворе рыбу. В большой пластмассовой ванне лежали увесистые толстоспинные язи. Вася брал красноперого красавца, стягивал тонкой проволокой жабры, чтобы не испоганила зеленая муха, и вешал на протянутую от сарая к стоящей посреди двора березе жердь. Крутой рассол тяжелыми каплями падал с язей на землю и сворачивался в маленькие песчаные шарики. Они тут же высыхали и белели на глазах. Захаров так увлекся работой, что не заметил гостей.

Коля открыл калитку и, пропустив вперед Таню, направился к нему. Вася обернулся и замер. С Колей он дружил, а с Татьяной только здоровался. В поселке ее все знали, но столь неожиданное появление Татьяны (раньше она никогда не заходила) насторожило Васю. Ситуацию разрядил Лесников.

— Татьяна увидела, как ты развешиваешь рыбу, и спросила: нельзя ли сфотографироваться? Хочет послать снимок родителям. Они столько рыбы никогда не видели.

Захаров положил язя в ванну, вытер руки тряпкой и встал около жерди, на которой висела рыба:

— Снимай.

— Да не тебя хочу снять, а ее, — Коля кивнул в сторону Татьяны и засмеялся.

— А что? — сказала Татьяна. — Пусть и Вася встанет рядом. Очень даже интересно.

Она встала рядом с Захаровым. Коля навел фотоаппарат, щелкнул затвором.

— А теперь встаньте вот сюда, — сказал Лесников. — Я вас сниму с другой точки.

Он передвинул Захарова и Татьяну на несколько шагов в сторону, отошел сам и снова щелкнул затвором.

— Где это вы наловили столько рыбы? — спросила Таня.

— Это мне Казаркин дал. Я его сегодня ночью вместе с вертолетчиками с Юринской протоки привез. У них там вертолет упал, слышала?.. В воде стоит. Сегодня за ним плавкран послали. Вытаскивать будут.

— А как там вертолет оказался? — спросила Таня.

— Он же за Казаркиным летал. Стал садиться, и что-то у него случилось.

— Как это летал? — наигранно удивилась Таня. — Вертолеты людей на рыбалку не возят.

— Людей не возят, — Вася отступил на шаг, отвернулся и шумно высморкался. — А Казаркина возят. Он ведь, когда на Юринскую уезжает, рыбинспектору наказывает, чтобы тот там не появлялся. И не появляется. Казаркину все можно.

— Мне кажется, вы его не очень любите, — заметила Таня.

— А кто его любит? Он любит? — Вася ткнул пальцем в Лесникова. — Да его не только любить... От него уже всех воротит.

— А вы почему вдруг поплыли на Юринскую? — спросила Таня. — Кто вас просил?.. Что там увидели? Что делали потом? И вообще почему Казаркин отдал вам свою рыбу?

Разгорячившийся Вася сразу осекся. Опустил голову, исподлобья посмотрел на Таню, потом на Лесникова. Несколько мгновений молчал, затем глухо спросил:

— Зачем тебе это?

— Хочу написать, — откровенно призналась Таня. — Ребята с вертолета под суд пойдут, если не докажут, что их заставили туда лететь.

Татьяна умышленно пошла ва-банк. Сначала она подумала, что можно было бы взять бутылку, сесть с Васей за стол и попытаться выудить из него кое-какие откровения. Водка развязывает язык, а Вася на выпивку слаб. Это видно невооруженным глазом.

Но, поразмыслив, Таня отвергла эту идею. Сведения, добытые за пьяным столом, мало чего стоят. Протрезвев, тот же Васька откажется от своих слов. А в таком деле, как авария вертолета, нужны надежные свидетели. Если Вася не захочет стать одним из них, нужно искать других. На полупризнаниях и полуфактах неопровержимых доказательств не построишь.

— А кто тебе сказал, что они пойдут под суд? — недоверчиво спросил Вася.

— Ну а как же? — удивилась Татьяна. — Вертолет стоит огромные деньги. Кто-то должен их возмещать.

— Что-то мне нехорошо стало, — сказал Вася, передернув плечами и посмотрев по сторонам. — Может, пойдем в избу?

Вася провел гостей в комнату, усадил за стол, поставил на него начатую бутылку водки и сковородку с жареной рыбой. Постоял посреди комнаты, размышляя о чем-то, вышел на кухню и вернулся с тремя гранеными стаканами. Налил в них водки, взял свой стакан и произнес:

— Скажу все, но только чтобы ты не переврала.

Он поднес стакан ко рту, запрокинул голову и в три глотка выпил водку. Таня достала из сумочки диктофон, положила на стол. Вася скосил глаза на аппарат, протянул к нему руку, потрогал пальцем, потом спросил:

— Магнитофон, что ли?

— Диктофон, — поправила Таня.

— Казенный? — Вася взял диктофон в руки, повертел перед глазами, положил на стол. — Японский, небось?

— Японский, — подтвердила Таня. — Купила в Челябинске в комиссионном. Хорошая штука.

— Оно и видать, — согласился Вася, застегнул верхнюю пуговицу на рубахе, пригладил ладонями волосы, словно собирался фотографироваться, и сказал: — Значит, так...

Захаров хорошо знал Юринскую протоку. От Андреевского до нее часа четыре ходу. Но шли они гораздо дольше, потому что протока не обустроена. На ней нет ни бакенов, ни створов. Чтобы не налететь на берег или отмель, протоку все время приходилось ощупывать прожектором.

Вертолет увидели сразу. Он был наполовину в воде. Васю удивило, что около него не было людей. Лишь поднявшись на крутой берег, они разглядели за кустами палатку, возле которой у догорающего костра сидели Казаркин со своим шофером Мишкой Пряслиным и вертолетчики. Командир авиаотряда Цыбин сразу набросился на пилотов. Материл их на чем свет стоит. А Кондратьев ему отвечал: «Я же тебе говорил, что в такую погоду садиться на Юринской опасно. А ты мне что ответил? Сядешь! Ты их привез, ты и забрать должен». Казаркин ругань не слушал, увидев нас, начал складывать с Мишкой палатку. Ему надо было побыстрее убраться с Юринской. Потом подошел к Цыбину и сказал: «Чего ты ругаешься? Приедем домой, все обсудим». Стаскали мы шмотки на катер и отчалили.

— А рыбу? — спросила Таня. — Была там рыба?

— Еще бы не была, — удивился Вася. — Три осетра. Муксунов соленых три рогожных куля. Две нельмы, одна здоровущая, я чуть с трапа не сорвался, когда ее на катер затаскивал. Язей он нам с мотористом отдал, язей он не ест.

Больше спрашивать было не о чем. Может быть, Вася и упустил какие-то детали, но главное сказал. Кондратьев прилетел за Казаркиным, выполняя задание Цыбина. По своей воле вертолетчики в такую погоду на Юринскую протоку не отправились бы. Таня выключила диктофон. Захаров кивнул на него, спросил:

— Ты это по радио передавать будешь?

— Еще не знаю, — ответила Таня. — Не говори никому, что мы встречались. А то начнут болтать раньше времени.

— Вот те крест, не скажу, — Вася посмотрел на диктофон и перекрестился.

На улице Лесников воровато посмотрел по сторонам, нагнулся к Тане и полушепотом спросил:

— Ты что, действительно хочешь послать пленку на радио?

— Да ты что? — засмеялась Таня. — Этой пленке цены нет. А там она никому не нужна.

Лесников пошел в редакционную фотолабораторию, а Таня направилась домой. Ее раздирали противоречивые мысли. Материал был сенсационным, из тех, которые незамеченными не остаются, и в другой раз она бы, не мешкая, написала статью. Но впервые за все время работы в газете ей не хотелось писать. Слишком уж высока была цена публикации. Она могла круто изменить судьбу людей. Пилотов — освободить от суда, Казаркина — вывести на чистую воду. Поэтому Таня все время задавала себе вопрос: вправе ли она выступать в роли судьи? Кто она такая, чтобы вот так вмешиваться в жизнь людей?

Выпив чашку крепкого кофе, Таня вернулась в редакцию. Через час Лесников принес ей снимки, на которых она стояла рядом с Захаровым. За их спинами сверкали развешанные для провяливания язи.

— А ведь это улика, — сказал Коля, протягивая ей фотографию. — Опасную игру ты затеваешь.

Татьяна не ответила. Она снова думала о том, стоит ли ей разбираться с этим делом? Ведь теперь надо идти к Кондратьеву и говорить с ним. Не исключено, что он до сих пор не отошел от шока. Потом надо будет обязательно встретиться с Цыбиным. А от того напрямую зависит судьба Андрея, Цыбин его начальник. И, конечно же, никак не обойтись без разговора с Казаркиным. Столько всего переплелось, что сто раз подумаешь, прежде чем решишься отрезать. «Может, сначала переговорить с Андреем? — подумала Таня. — Он в пилотских делах человек опытный. Его советы сейчас дороже золота...»

Когда Андрей пришел с работы, она быстро собрала ужин, позвала его за стол, села рядом. Подождала, пока он начнет есть, спросила:

— Насчет Саши Кондратьева ничего новенького нет?

— Похоже, причина техническая, — Андрей проголодался и говорил с полным ртом. — Что-то случилось с хвостовым винтом.

— Ну и что? — Таня не разбиралась в тонкостях авиации, ей требовались разъяснения.

— Машина просела, а запаса высоты не было. Она и плюхнулась в воду, — пояснил Андрей.

— Выходит, Саша не виноват? — облегченно вздохнула Таня.

— Если бы это случилось над аэродромом, не был бы виноват. А теперь он должен объяснять, как оказался на Юринской. Самовольный полет, повлекший аварию, удесятеряет его вину.

— Я сегодня разговаривала с Тутышкиным, — сказала Таня. — Он высказал одну любопытную мысль: все летают левыми пассажирами, почему Казаркин не может?

— Тутышкин путает левого пассажира с левым рейсом, — Андрей отхлебнул чай и, поморщившись, отставил чашку в сторону, слишком горячий. — Для левого пассажира не надо менять маршрут, совершать незапланированную посадку. Короче, нарушать полетное задание. Он летит по маршруту из пункта отправления в пункт прибытия. А здесь — прямое нарушение задания, — он посмотрел на Таню и спросил: — А почему ты этим интересуешься? Уж не хочешь ли ввязаться?

— А что? Ты против? — Таня посмотрела ему в глаза.

— Смотря чего ты хочешь добиться.

— Не знаю, чего я могу добиться, но две вещи не дают мне покоя. — Таня отодвинула тарелку, положила руки на стол. — Во-первых, Кондратьев задания не нарушал. Он выполнял прямое указание Цыбина, хотя и устное. И, во-вторых, почему до сих пор молчит Казаркин?

— А что он должен говорить? — удивился Андрей.

— Что вертолет посылали за ним. Он должен взять вину на себя, — сказала Таня и опустила голову. Ей самой эти слова показались наивными.

— Он что, дурак, что ли? — еще больше удивился Андрей. — И потом, ты подумала, что будет с нами, если ты ввяжешься в это дело?

— Уедем из Андреевского, — просто сказала Таня. — Тебе же предложили переучиваться на АН-24. Давай быстрее согласие, вот и все.

— А ты?

— И я с тобой.

— Хочешь откровенно? — Андрей снова отхлебнул чай и опять сморщился. — Я не верю, что газета может кому-то помочь. Навредить — да. А помочь — вряд ли.

— Если уж писать об этом, то не в «Северную звезду», — Татьяна задумалась, подняв глаза к потолку, и добавила: — И не в «Приобскую правду».

— Ты думаешь — в центральную? — спросил Андрей.

— Конечно, — сказала Татьяна.

— Рискни, — Андрей ковырнул вилкой картошку в тарелке. — Только не навреди ребятам. Тут надо действовать тонко.

— У меня же есть консультант, — Таня встала, подошла к Андрею и поцеловала его. — Ты будешь моим редактором.

Ночью Таня плохо спала, мучаясь все той же мыслью: что делать дальше? Андрей, отвернувшись, тихо посапывал, а она лежала с открытыми глазами и думала: «Почему это должна начинать я? Ведь меня никто не просил разбираться с аварией. Чего я хочу? Справедливости? А кому она нужна?» И еще одна мысль не давала покоя Тане. В том, что главным героем истории является Казаркин, не приходилось сомневаться. И если бы речь о нем шла как о любом другом человеке, Таня, не задумываясь, кинулась бы в драку. Но Николай Афанасьевич олицетворял собой государственную власть, прежде всего ее моральный авторитет. Нанести по нему удар легче легкого, а как потом восстановить его? Ведь власть без авторитета — это уже не власть, это режим.

Таня любила советскую власть. Любила за то, что Советская армия сломала хребет Гитлеру, с которым не могла справиться вся Европа. За то, что наша страна первой создала искусственный спутник земли и, утерев нос сытому Западу, послала в космос русского человека. А великие стройки? Один БАМ чего стоит? А нефтяные и газовые месторождения Западной Сибири? Разве сумели бы открыть и освоить здешние месторождения без советской власти? Так что же происходит сегодня с этой властью? Почему при таких гигантских возможностях мы живем все хуже и хуже?

Мысли невольно перескочили на последние события. Она вспомнила читательскую конференцию, показавшуюся ей верхом фарисейства. Люди думали одно, а говорили совсем другое. Все знали это, смотрели друг другу в глаза и делали вид, что так и надо. Если бы власть пеклась о своем авторитете, разве она могла бы допустить подобное? И Таня поняла, что она должна попытаться найти ответы на свои вопросы, которых накопилось слишком много...

Утром она пошла к Кондратьеву. Командир вертолета выглядел плохо: почернел, осунулся, на лбу залегли глубокие морщины. У его жены Людмилы было опухшее, заплаканное лицо. В комнате лежали неприбранные вещи. Беда смотрела из каждого угла. Татьяна кивнула Людмиле и сказала:

— Я бы хотела поговорить с Александром.

Кондратьев, неподвижно сидевший на диване, повернул голову.

— Можно? — спросила Таня.

— Садись, — глухо произнес Кондратьев.

Таня села на стул, положила на колени сумочку, в которой лежал диктофон, огляделась. В этом доме вместе с Андреем она была не раз. Александр и Люда приглашали их на семейные торжества. Сейчас здесь было не до праздника. Кондратьев поднял на нее глаза, в которых поселились тоска и отрешенность.

— Саша, — глядя на него, тихо сказала Таня. — Помоги мне разобраться в том, что с вами случилось.

— Зачем это тебе? — угрюмо спросил Кондратьев.

— Я знаю, что вас заставили лететь за Казаркиным.

— Слушай, Татьяна, иди от меня подальше, — Кондратьев качнулся и навалился на спинку дивана. — Тебе нужна сенсация. Хочешь славы заработать, так ведь?

— Да нет, Саша, слава мне не нужна, — ответила Татьяна. — Сегодня ты попал в такую ситуацию, завтра может попасть мой Андрей. Пока Казаркину все будет сходить с рук, никто из пилотов не застрахован от того, что это не повторится.

— Ишь ты, куда замахнулась, — дернул головой Кондратьев. — Казаркин здесь царь и бог. Я за ним не летал. Я там сел на вынужденную.

— Значит, ничего говорить не хочешь?

— И не буду. Иди, Татьяна, занимайся своими делами, — Кондратьев встал, давая понять, что разговор окончен.

Татьяна поднялась со стула, растерянно обвела взглядом комнату и вышла. Она думала, что все получится иначе. Она и диктофон с собой взяла не для того, чтобы записать Кондратьева, а прокрутить то, что ей говорил Захаров. Но командир вертолета отказался разговаривать с ней. Почему?

Сколько ни думала об этом Татьяна, сходилась на одном: Кондратьев сейчас надеется только на Казаркина. Думает: вместе попали в яму, вместе из нее и выкарабкаются. Но ведь у Казаркина-то положение совсем иное. Если он признается, что вертолет летел за ним, значит, вся ответственность за незаконное использование авиационной техники упадет на него. «Нет, — подумала Татьяна, — гусь свинье никогда не сможет стать товарищем. Надо подождать, как будут развиваться события».