Элвис Пресли. Безрассудная любовь

Глава 7 ПОСЛЕДНИЙ СБОР

(июнь 1967 — май 1968)

Они выехали из Мемфиса 10 июня в большом автобусе «Грейхаунд», который с такой роскошью отделал для Элвиса Джордж Бэррис. Впервые, в честь его собственной женитьбы, в дорогу были взяты жены, хотя, разумеется, без детей, и была запланирована долгая с осмотром достопримечательностей и развлечениями по пути поездка. Это напоминало семейные каникулы, о которых так долго мечтали, с заездом в Гранд — Каньон, дававшим всем возможность почувствовать себя настоящими туристами, и записью на домашнюю кинокамеру Джо событий в той же случайной манере, в которой могли увековечиваться любые другие домашние события. По большей части они просто наслаждались компанией друг друга в атмосфере, которая, казалось, сочетала в себе недавно обретенное ощущение зрелости с почти отчаянной решимостью не расставаться со своей молодостью. Пленки Джо показывают мужчин, позирующих перед камерой, имитирующих движения, уклоняющихся от выпадов и наносящих время от времени друг другу каратистские удары, в то время как женщины одобрительно на них поглядывают, рвут полевые цветы и играют знакомую роль жены, любимой, подруги. В центре всего этого — Элвис, который выглядит одновременно мрачно и глуповато, на голове у него шляпа, он как бы выпал на мгновение из происходящего и с недоумением спрашивает себя, как он здесь оказался, затем снова окунается с головой в гущу происходящего.

Картина MGM, которую они собирались снимать, «Speedway», отводила Элвису уже в третий раз роль мотогонщика и должна была стать восьмым фильмом с Элвисом Пресли режиссера Нормана Таурога. Роль возлюбленной играла Нэнси Синатра; парни играли различные роли в фильме; даже внучка Таурога двух с половиной лет получила небольшую роль в картине. С возобновленным энтузиазмом Элвис проработал до четырех утра в одну из двух ночей, посвященных записи саундтрека, полностью сделав две версии «Suppose», романтической баллады, с которой он экспериментировал дома более года, однако большую часть времени потратив на запись приводящего в уныние материала вроде песни «He’s Your Uncle, Not Your Dad», которая была наиболее удручающим, но далеко не единственным примером того уровня, до которого опустились Фредди Бинсток и «Хилл энд Рейндж».

Жизнь на Рокка — плейс была чревата теми же трениями и противоречиями, которые продолжали отражаться на его карьере. С отсутствием Реда, Сонни и Алана численность окружения убавилась, хотя Джи Джи Гамбил, который женился на кузине Элвиса Пэтси, насколько мог, замещал их, переехав в дом с Пэтси, работавшей в течение нескольких лет в офисе в Грейсленде. Безошибочно угадывалась разница в настроении. Все замечали неизбежные перемены, которые повлек за собой брак, не говоря уже о постановлении Полковника трехмесячной давности, и каждый приспосабливался к ним как мог. Джерри планировал остаться в Лос — Анджелесе после окончания съемок и зарабатывать себе на жизнь, работая с разными исполнителями, пока не решит точно, что ему нужно в жизни. Билли рвался домой, желая больше времени проводить со своей семьей и все больше возмущаясь теми деспотическими требованиями, которые столь часто налагал на него его двоюродный брат. Джо намеревался устроить для себя постоянный дом на побережье[37] со своей женой и дочерьми, в то время как Марти явно вышел из фавора, а Чарли раздражал всех своей безостановочной болтовней, своей эмоциональной хрупкостью и своими угодническими повадками.

Для Джоанн Эспозито это был уютный мир, в котором Элвис мог быть «таким замечательным и нежным — я всегда уважала его, несмотря ни на что. Однако какими бы близкими друзьями вы ни были, все же он выписывал чеки». Не было вопроса и в том, кто заказывал музыку или до какой степени «вы подлаживали свою жизнь под их жизнь». Присцилла, вероятно, не стала бы спорить с этим, — правда, она, пожалуй, изменила бы множественное число притяжательного местоимения на единственное. «Все было прихотью момента. Все определялось тем, кто находился рядом в данный момент, и вот поэтому все хотели быть рядом. Как говорили некоторые парни: «Нужно быть рядом, чтобы не пропустить поживы». Элвис был с причудами — он говорил одному человеку одно, а затем говорил другому другое. И они все считали, что хорошо знают его. Уверена, что они знали о нем что — то, чего не знала я, точно так же как я, как женщина, знала о нем что — то, чего никогда бы не узнали о нем они, однако во многих случаях они просто не могли видеть его как мужчину».

У Присциллы были свои собственные причины для возмущения и негодования. Перед самым их отъездом в Лос — Анджелес она обнаружила, что беременна. Ее первой реакцией был гнев. Перед свадьбой она спросила Элвиса, следует ли ей начать принимать противозачаточные таблетки, однако он был категорически против, так как, сказал он ей, еще не подтвердили их безопасность для здоровья. Она видела в беременности конец всех своих мечтаний. «Если я была беременна, то я знала, что наши планы попутешествовать пришлось бы отложить… В течение первого года я на самом деле хотела побыть наедине с Элвисом, без каких — либо обязательств или обязанностей». Она сообщила новость Элвису с немалой долей страха. «Я ожидала от него ту же смешанную реакцию, которую испытывала сама, но он пришел в экстаз… и пожелал тут же сообщить всем». Как только беременность подтвердилась, он проинформировал своего отца, что тот скоро станет дедушкой. «Ты скоро станешь седеньким дедулей», — подшучивал он над ним в приемной врача, где отец и сын вместе испытали момент неподдельной радости.

Присцилла была решительно настроена не позволять беременности мешать ее нормальной жизни; «для меня было тем лучше, чем меньше людей упоминали о том, что я беременна», и она стала сбрасывать вес, а не набирать его. Тем не менее она испытывала периоды уныния и подавленности, и она не делала попытки скрывать свои самые глубокие чувства от Джоанн Эспозито, которая замечала, что «в такие моменты она как бы полностью тускнела». На фоне глубоко амбивалентных чувств Присциллы Элвис, казалось, находился в полной гармонии с собой. Когда Присцилла в момент отчаяния призналась, что подумывает об аборте, Элвис сказал, что поддержит ее в любом ее решении. Поставленная перед необходимостью реального принятия решения, она поняла, что не сможет пройти через это. «Это наш ребенок, — сказала я сквозь слезы. — Я никогда не смогу жить с этим, как и ты». С его стороны не последовало слов, только улыбка одобрения; он крепко сжимал меня в объятиях, пока я плакала». А когда он объявил о ее беременности на съемочной площадке, раздавая сигары актерам и членам съемочной группы, он не выказал ничего, кроме родительской гордости, смешанной с понятным смущением большинства новоиспеченных отцов. «Это самое большое событие в моей жизни, — сообщил он репортерам. — На самом деле мы не планировали ребенка так скоро. Когда Присцилла сообщила мне эту новость… я поначалу был так потрясен, что, мне кажется, не мог двинуться какое — то время. Затем до меня стало доходить, что именно для этого и существует брак». Полковник признался, что тоже был удивлен, «однако я уже заключил контракт для нового певца Пресли».

Марти был уволен до окончания съемок и отослан назад в Миссисипи в компанию к Алану на ранчо. Там, под все усиливающимся влиянием наркотиков и депрессии, «я только и делал, что спал», работая в качестве сменного охранника и ухаживая за лошадьми, пока не был уволен окончательно в сентябре. С точки зрения Марти, все это было частью союза по расчету между Верноном и Присциллой, который ловко поощрялся Полковником и был направлен на снижение расходов и наделение властными полномочиями друзей Присциллы. Ни у кого больше не возникало вопроса в том, кто является хозяйкой в доме, и остаток лета Элвис и Присцилла провели за съемками фильма, наслаждаясь долгим визитом Вернона и Ди, а по выходным уезжая с Джоанн и Джо в Палм — Спрингс, где они развлекались и расслаблялись под бдительным оком Полковника.

Полковник продолжал нарушать свое собственное давно установленное правило никогда не смешивать бизнес и удовольствие. То ли из заботы о судьбе Элвиса, чудом спасшегося из тисков мистического мессианства, то ли из одобрения к новообретенному положению женатого человека Элвиса Полковник со своей женой продолжал открыто поддерживать отношения с молодыми людьми, часто приглашая на свои воскресные ужины также Джо с Джоанн. После ужина, по овеянной временем традиции, мужчины разговаривали в своем кругу, дымя сигарами, в то время как женщины чаще обычного играли в ятзи[38] с миссис Паркер, которая изобретала свои собственные правила и не переставала сетовать на то, что муж бросает ее на всю неделю, уезжая на съемочную площадку.

Джоанн Эспозито ценила чувство юмора Полковника и его привязанность к ее детям, чья спальня была заполнена игрушками из его офиса. «Как — то вечером в Лос — Анджелесе Джо позвонил и сказал: «Полковник хочет приехать к нам домой на ужин». Я ответила, что у нас на ужин сандвичи с говядиной. Он передал Полковнику, и тот сказал, что так устал от ресторанной еды, что с удовольствием поест сандвичей. Так что он приехал и ужинал с нами, и он делал это так, что вы начинали думать, что ему и правда нравится». В другой раз, возвращаясь на машине с Джо из Палм — Спрингс, он предложил зайти выпить пива. «Я понял, что никогда раньше не видел, чтобы он пил, — ни разу. Поэтому я спросил: «А вы что, пьете. Полковник?» На что он ответил: «Мне нельзя пить». Он объяснил: «Я полностью меняюсь, когда пью, меняется моя личность, я становлюсь очень гнусным. Поэтому я не пью».

Такого Полковника ни Джо, ни его работодатель никогда не видели, когда наблюдали за тем, как он слоняется бесцельно около бассейна, куда выдворила его из чехольной чистоты дома миссис Паркер, показывая какую — то новую особенность мангала, который был его радостью и гордостью. Тут был небольшой садик с камнями, водопадом и миниатюрной голландской ветряной мельницей; у него была плита и набитый продуктами холодильник, на вершине белой шпалеры еще одна ветряная мельница, и все было выкрашено в голубые и белые тона. Ему никогда не бывало слишком жарко; он любил сидеть в своем шезлонге под открытым небом, словно лобстер, поджариваясь на солнце раскаленной, сухой пустыни и рассказывая им о своих днях в качестве инспектора по отлову бродячих собак в Тампе или о своей карнавальной жизни, в который раз объясняя трюк с исчезающим хот — догом или трюк с монетой (любимый рассказ Элвиса о том, как надувать покупателя на двадцать пять центов на каждом билете, делая вид, что сдаешь сдачу четвертаком, припаянным к внутренней стороне кольца на своем мизинце).

Однако, какие бы нежные чувства Элвис порой ни испытывал к нему и с каким бы уважением ни относился к его причудам, он не питал иллюзий по поводу того, почему Полковник желал его видеть в Палм — Спрингс, и ни у кого не было сомнения в том, что это вызывало у него возмущение. У всех было ощущение, что они находятся под колпаком, но Элвис переживал это особенно остро, поскольку был главным объектом наблюдения. В этот период из Палм — Спрингс и обратно Полковника возил Джерри. Если его самого не было в городе в выходные дни, Джерри выезжал из Лос — Анджелеса ранним утром в понедельник, приезжая двумя часами позже, чтобы забрать Полковника для его четырех или пятидневной рабочей недели. «Много раз я завтракал с Полковником, когда приезжал туда, или болтал с миссис Паркер, которая всегда говорила: «Как бы мне хотелось, чтобы Полковник никуда не уезжал». Затем я нагружал машину, и мы возвращались в Лос — Анджелес с поднятыми стеклами, так как Полковник дымил свои сигары. Вот тут — то он и начинал меня прощупывать относительно происходящего. Поначалу это меня ужасно пугало. Я хочу сказать, что он всегда говорил, что он не имеет никакого отношения к личной жизни Элвиса. Он имел отношение к личной жизни Элвиса, и очень большое, начиная с самого нашего переезда в Палм — Спрингс, где он мог приходить и проверять нас, и заканчивая всем остальным». Джерри не делал вида, что понимал все это, но он знал, что если бы Полковник пошел в открытую и сказал все, что думает, Элвис, вероятно, взорвался бы. А если бы Элвис высказал свое собственное возмущение. Полковник мог бы наговорить таких слов, которые нельзя было бы взять назад. Поэтому они продолжали осторожно кружить друг вокруг друга, точно давно женатая пара, связанная отношениями, из которых ни один из них не видит никакого выхода.

Бизнес не подавал обнадеживающих признаков. «Easy Come, Easy Go», картина, снятая прошлой осенью на студии «Парамаунт», подтвердила все самые худшие опасения Хэла Уоллиса, даже не сумев компенсировать ее затратную стоимость (она принесла менее 2 миллионов долларов общего дохода, когда вышла в марте), а ЕР с саундтреком разошлась всего 36 тысячами экземпляров. Картина «Double Trouble», выпущенная в прокат в апреле, имела чуть больший успех, а альбом с саундтреком к ней разошелся примерно 185 тысячами экземпляров, попав в топ 40 в чартах (для сравнения: «Roustabout» в 1964–1965 году разошелся почти полумиллионным тиражом и достиг первой строки в чартах). Некоторое утешение приносили регулярные продажи госпел — альбома «How Great Thou Art» (на его пути к почти трем четвертям миллиона копий, проданных в течение следующих нескольких лет) и умеренный успех (400 тысяч проданных экземпляров) первого сингла года, песни «Indescribably Blue», которую Ламар первоначально приносил на первую сессию с Фелтоном Джарвисом. Кроме того, запас кинематографических проектов был почти полностью исчерпан: в контракте с MGM оставалось всего лишь три картины, а к будущим проектам какой — либо реальный интерес проявляла только «Нэшнл дженерал». Другие, вероятно, отыскали бы утешение или бы нашли обманчивую надежду в эпизодическом успехе, в смутной перспективе на горизонте, однако Полковник был не из тех, кто гипнотизировал себя бесплодными мечтами. Было ясно, что нужны перемены — как со стороны мистера Пресли, так и с его собственной стороны. Цифры, как хорошо знал Полковник, не лгут.

Первый результат был ожидаем, хотя это вполне могло стать и совпадением: к концу лета Элвис практически распрощался с ранчо. Расходы, конечно, уже давно вышли из — под контроля, однако главным фактором в принятии этого решения, похоже, было то, что через шесть месяцев после его приобретения Элвис попросту устал от ковбойской жизни. Большая часть пикапов уже была продана к этому времени; трейлеры, которые должны были составить основу его коммуны, распродавались один за другим; племенной скот, который, как мечтал Вернон, сделает из него джентльмена — фермера, был выставлен на аукцион; даже Алан получил уведомление, что его дни в качестве старшего по ранчо сочтены. Среди парней и всех разнообразных родственников Пресли и Смита, чей заработок зависел от Элвиса, ходили слухи, что Полковник предупредил его о том, что его ждет банкротство; брат Глэдис Трэвис, работавший сторожем у ворот, как и Вестер Пресли, говорил, что он слышал, будто Элвис тратил 500 тысяч долларов ежемесячно только на то, чтобы поддерживать заведенный порядок вещей. И хотя никто не верил, что у Элвиса когда — нибудь могут закончиться деньги, меньше всех сам Элвис, на этот раз он, похоже, действовал по подсказке расчетливого и бережливого человека.

Более долговременные последствия имело все то, что было связано с его работой в студии звукозаписи. В июне было принято решение не возвращаться в Нэшвилл, а вместо этого записываться в Лос — Анджелесе. Вполне возможно, что это решение было принято главным образом из соображений географического удобства, однако представляется более вероятным, что отказ от нэшвилльских музыкантов, с которыми Элвис чувствовал себя столь комфортно, равно как и от привычного окружения студии RCA, было частью все той же попытки «модернизировать» саунд, которая началась со знакомства с Фелтоном Джарвисом. Вдобавок к этому, хотя Фелтон по — прежнему должен был продюсировать августовскую сессию, а главный нэшвилльский инженер RCA Джим Мэллой был вызван в Лос — Анджелес, чтобы работать за пультом, новый аранжировщик узурпировал большую часть функций, которые обыкновенно выполняет продюсер, нанимая музыкантов, помогая отбирать материал и вообще участвуя в решении тех вопросов, которые раньше находились только в ведении Элвиса или RCA.

Билли Стрейндж, тридцатисемилетний сессионный гитарист и антрепренер неробкого вида, выросший в музыкальном бизнесе (его отец был известной личностью на кантри — радио), завоевал расположение Элвиса и Полковника благодаря работе на прошлой саундтрековой сессии и своей связью с недавней партнершей Элвиса по фильму Нэнси Синатра. Крупный, грубовато — добродушный мужчина, нисколько не стеснявшийся заявлять о своих знаниях и опыте, он был связан с новой волной голливудских авторов, продюсеров и студийных исполнителей, которая в 1966 году помогла создать короткую, но оглушительную карьеру Нэнси Синатра. Билли разделял любовь Элвиса к езде на мотоцикле и хорошо ладил с парнями, но главное то, что он просто казался подходящим человеком для этой ситуации, которая требовала другого подхода, однако не радикально другого.

Цель сессии была довольно откровенной: два сингла, четыре или пять бонусных дорожек для альбома с саундтреком к фильму «Clambake» (на котором окажется только семь песен от настоящего саундтрека) и по возможности пасхальный сингл. Представление Билли о саунде соответствовало современному звучанию кантри в исполнении первоклассных музыкантов Лос — Анджелеса с секцией медных духовых инструментов и тщательно проработанными аранжировками, однако его точно так же сбивало с толку неумение Элвиса придерживаться плана, как и всех его предшественников. Каждый раз, когда ему казалось, что он уже согласовал репертуар и начинал набрасывать аранжировки, весь план полностью менялся, а новые пристрастия Элвиса (о которых сообщалось теперь через Чарли Ходжа) заставляли его спешно разыскивать вещи, о которых он, возможно, никогда и не слышал до этого момента.

Элвис воскресил к жизни «After Loving You» Деллы Риз (изначально вещь Эдди Арнольда) и «The Wonder of You» Рея Петерсона для этой сессии. Обе вещи занимали высокие места в чартах в прошлом мае. Он добавил к ним такие давно любимые вещи, как классическую рокабилли 1956 года Сэнфорда Кларка «The Fool», ритм — энд — блюзовую вещь Джонни Эйса «Pledging Му Love», которая посмертно в 1955 году возглавляла чарты, и «Born Ten Thousand Years Ago» Golden Gate Quartet с которой Чарли познакомил его в Германии. Тем летом он услышал по радио новую песню под названием «Guitar Man» в исполнении коллеги по RCA Джерри Рида, и Фредди получил инструкцию договориться о правах и на ее издание, а также и на издание старого блюза Джимми Рида «Baby What You Want Me to Do?» и одной из любимых кантри — вещей Вернона всех времен «From a Jack to a King». Мысли Фредди, к несчастью, были довольно далеко от того, чем он занимался. В «Хилл энд Рейндж» незадолго до этого были вынуждены отказаться от своего издательского бизнеса за рубежом, и Фредди был выбран позаботиться об активах своих кузенов в Великобритании, а это означало, что его интересы будут их интересами. Он явно видел в этом возможность утвердиться как независимая личность, и, как результат, он еще меньше, чем обычно, реагировал на постоянные понукания Полковника и Тома Дискина. Как бы то ни было, сессия приобрела очертания, и Билли Стрейндж считал, что подготовился к любой случайности, когда они были готовы отправиться в студию вечером во вторник, 22 августа. В тот самый день, однако, Ричард Дэвис задавил насмерть садовника — японца, который вышел из — за кустов на тротуаре, загораживавших весь обзор на дороге. Было слишком поздно уведомлять Фелтона и Джима Мэллоя, которые уже летели в Лос — Аджелес, однако Полковник, чувствуя, что это может вылиться в судебное разбирательство, и желая любой ценой не допустить того, чтобы там фигурировало имя Элвиса, отменил сессию, сказав Джо, что для них всех, вероятно, было бы лучше уехать на несколько дней из города. Так что Элвис, Джо, Присцилла, Чарли, Билли и Джи Джи направились в Лас — Вегас, где они пробыли пару дней, а оттуда вернулись в Мемфис после так и не состоявшейся сессии.

Она была снова запланирована уже в Нэшвилле на 10 сентября, при этом сама мысль об участии Билли Стрейнджа была, очевидно, забыта, а новым фокусом стала запись песни Джерри Рида, чей мощный акустический саунд не выходил у Элвиса из головы. Фелтон в этот период чувствовал себя все больше не у дел в роли продюсера без полномочий, эдакого прославленного капитана болельщиков, который не может предложить ни материал, ни направление. Как бы сильно он ни любил Элвиса и как бы ни был по — прежнему увлечен возможностью внести свой вклад в музыку, Фелтон не мог не сделать вывода, что он находится в тяжелом положении. Он не мог созвать репетиционную сессию, не мог заставить Элвиса выучить материал заранее, не мог даже быть уверен, что Элвис появится. Единственное, в чем он был уверен, — это в своей способности создать атмосферу, которая позволяла Элвису звучать так, как он звучал, «когда пел просто для себя», — и даже в этом ему часто мешала политика ситуации. По представлению второго инженера Аль Пачуки, это напоминало игру в мраморные шары, в которой каждый на том или другом уровне старался завладеть вниманием Элвиса в ущерб делу. «Это нужно было видеть. Фредди притаскивал свою кучу записей, а затем появлялся Ламар и сверху подсовывал свою запись. А потом Фредди делал то же самое. И я восклицал: «Не могу поверить. Посмотрите на этих субчиков, которые норовят подсунуть свой материал».

По крайней мере в этот раз было какое — то ясное ощущение направления, когда сессия началась с попытки записать «Guitar Man», — но скоро стало очевидно, что им никак не добиться такого звучания, как у Джерри Рида, без самого Джерри Рида. Кто — то говорил, что, кажется, Рид уехал на рыбалку, однако никто не был уверен, как разыскать его, пока ассистентке Чета Мэри Линч не удалось наконец поймать его по телефону и договориться с ним о том, чтобы он приехал. Когда он приехал, он, по словам Фелтона, выглядел «как настоящий алабамский дикарь. Он не брился, наверное, неделю, а на ногах у него были старомодные деревенские башмаки — вот так он был одет. Он вошел, Элвис взглянул на него и воскликнул: «О, Господи, что это?»

Рид был настоящим индивидуалистом, даже по нэшвилльским понятиям. Тридцати лет, как и Фелтон, уроженец Атланты и выпускник музыкальной школы Билла Лоуэри, он писал песни и записывался уже свыше десяти лет. Он получал сессионную работу через восхищавшегося им Чета Аткинса после переезда в Нэшвилл в 1962 году, однако не снискал никакого успеха своими записями, пока не подписал в 1965 году контракт с RCA. Песня «Guitar Man», которая достигла пятьдесят третьей строки в сфере кантри — музыки, была его первой записью, попавшей в чарты. Тем не менее Рид, вихрь энергии с готовым запасом заразительного очарования и неистребимого энтузиазма, никогда не сомневался в своем таланте. У него были свои собственные твердые взгляды с самого начала, и он никогда не колебался в своем убеждении, что если он добьется успеха, то добьется его своим путем. «Я никогда не считал себя нэшвилльским записывающимся музыкантом. Потому что я был стилистом. Я умел играть только собственный материал. И я гроша ломаного не стоил как исполнитель чужого материала.

Понимаете, у меня была своя настройка, а они пытались записать «Guitar Man» и никак не могли создать такое же звучание, как на моей записи. И кто — то из музыкантов — то ли Пит Дрейк, то ли Чарли Маккой, то ли Чип Янг — сказал: «Здесь гитаристы играют медиатором, а Рид играет пальцами». Так что они позвали меня, и я пришел, взял гитару, настроил струну си на целый тон выше, а нижнюю струну настроил на целый тон ниже, и, как только мы заиграли вступление, можно было видеть, как загорелись глаза Элвиса — он знал, что у нас нужное звучание».

Рид сразу же стал доминировать на сессии. Это можно услышать с первых нот первого дубля: Рид наставляет музыкантов, подбадривает и подначивает их, а Фелтон довольствуется ролью координатора происходящего. Исполняемая музыка с яркой, сверкающей поверхностью и во многих отношениях отлична от записанного Элвисом ранее, но в то же время обеспечивает энергичный, заводной ритм, характерный для музыки Элвиса с самого начала. Нет ни малейшего сомнения в увлеченности Элвиса процессом. Нет никакого самообличения, никакого ерничества; все внимание певца сосредоточено на музыке. К пятому дублю он начинает импровизировать и дурачиться, вводя намек на «What’d I Say» Рея Чарльза в концовке, который к десятому дублю превращается в полностью оформленную цитату — столь заразительную, что все разражаются смехом.

Рид и сам испытывал только одно удовольствие. «Это был какой — то джем — сейшн. Мне казалось, что я буду так нервничать, что не смогу играть, но оказалось все наоборот. Я завелся, а затем и Элвис, и чем больше он заводился, тем больше заводился и я, — это напоминало эффект снежного кома. Сказать по правде, я был на седьмом небе. А стоило Элвису поймать кураж, как все действительно пошло. Когда гитары и ритм зазвучали правильно, я думаю, это напомнило ему о «What’d I Say», и он просто как бы стал проверять в конце, что не ошибся в сходстве звучания. Вот так это и получилось — один из тех редчайших моментов в жизни, который невозможно забыть».

Почти без паузы они переключились на блюзовую вещь Джимми Рида «Big Boss Man», и снова можно услышать, как «алабамский дикарь» наставляет, понукает, подталкивает, ободряет, сообщая свою буйную индивидуальность и мастерство музыканта каждой ноте. К этому времени все захвачены его энтузиазмом, и Элвис явно чувствует себя полностью в своей тарелке. На седьмом дубле он выкрикивает: «Полный улет!» — и ясно, что все расслаблены и получают удовольствие от того, что делают. В какой — то момент Фелтон заявляет: «Просто отпад». Элвис огрубляет голос для этого блюза, и эту тактику Фелтон явно одобряет. Он заклинает Элвиса петь так, «как будто ты сумасшедший, как будто ты испорченный». К тому времени, как они завершают запись песни, сделав одиннадцать раскованных дублей, кажется, что все готовы работать всю ночь.

Но затем на сцену снова вышла политика. Предполагалось, что Фредди заручится правами на издание «Guitar Man» для сессии Билли Стрейнджа, однако из — за сложности ли его новой деловой ситуации или просто потому, что забыл об этом, когда отправлялся в отпуск в прошлом месяце, он по какой — то причине не удосужился обратиться к Джерри Риду по этому вопросу, со смущением теперь осознавая свою оплошность. Он подрядил Ламара попытаться договориться с автором песни (который сам распоряжался правами на издание своих вещей), но Рид был не настроен отказываться от своих прав или продавать их. «Помню, я сказал: «Почему вы мне не сказали до того, как я пришел сюда? Я бы избавил вас всех от напрасной траты усилий». Я начал к этому времени здорово заводиться. Я сказал: «Вы впустую потратили время Элвиса. Вы впустую потратили время всех музыкантов и время RCA: я не собираюсь продавать себя». В этот момент вмешался Фредди. Сессионный музыкант со стажем Скотти Мур, который видел на своем веку немало столкновений и даже сам был участником пары таких стычек, с восхищением наблюдал эту сцену. «Они зажали Джерри в угол, но он все равно отказывался продавать свою вещь».

Конечно, он имел преимущество, зная, что песня уже записана и нравилась Элвису. Каким бы независимым ни был Джерри, это знание не могло не придавать смелости. «Я сказал: «Я знаю, какое это имеет значение, когда твоя вещь записана Элвисом Пресли. Я хочу сказать, что я очень взволнован и все такое. И потому что я понимаю всю важность этого, я предлагаю заключить контракт из расчета 50:50 на эту запись. Но, — сказал я, — никаких авторских прав вы на эту чертову песню не получите». А он мне говорит: «Понимаете, очень важно иметь авторские права на эту песню». — «Я понимаю это, мистер Бинсток», — отвечаю я. Но, в сущности, я не слушал его доводы, потому что мои аргументы были непоколебимы в любом случае. Помню, я сказал ему: «Эта запись не выйдет отсюда, если мы не выработаем какое — то соглашение здесь». Я также сказал: «Мистер Бинсток, я так вам скажу. Вы не нуждаетесь в деньгах, и Элвис не нуждается в деньгах, и я сейчас зарабатываю больше денег, чем могу потратить, — так что почему бы нам просто не забыть о том, что мы записали эту чертову песню?»

Музыканты наблюдали буквально с открытым ртом. Никто не мог припомнить времени, когда бы бизнес вторгался так грубо на сессию Элвиса Пресли; все понимали произвольность правил, но никто не видел, чтобы они когда — нибудь нарушались так откровенно. В итоге Рид ушел, чувствуя себя оскорбленным до глубины души, и сессия кое — как продолжалась, однако уже задолго до того, как они наконец закончили в 5.30 утра, из нее исчез эмоциональный накал. Следующая ночь была возвращением к прежней нудной работе, к поиску лучшего звучания посредственного материала, к попыткам выполнить свои обязательства. Сам Элвис продолжал работать все так же профессионально, не жаловался и делал все возможное, чтобы вызвать в себе какой — то энтузиазм даже при работе над самым неподатливым материалом. Это была неплохая сессия, и Элвис уселся перед роялем для исполнения «You’ll Never Walk Alone» — баллады Роджерса и Хаммерстайна, которая была одной из его любимых вещей со времени появления вдохновенной ритм — энд — блюзовой версии Роя Гамильтона в 1954 году. Он пел со всем полноголосым жаром Гамильтона или Джейка Хесса, и хотя его игра оставалась неизбежно ограниченной как ритмически, так и мелодически, это всегда было критерием его увлеченности, когда он садился за рояль. Был момент, когда сессионные гитаристы Чип Янг и Гарольд Брэдли попытались внести элемент раскованности и импровизации, сыграв несколько аккордов из песни «Hi — Heel Sneakers» — хита Томми Такера 1964 года — с тем же блюзовым очарованием, что и «Big Boss Man». Элвис заглотил наживку, и они сделали чудесную версию песни, но потом Фелтон сказал Гарольду никогда больше не делать этого. «Я спросил: «Чего не делать?» — «Задавать тональность», — ответил он. Он сказал, что Фредди Бинсток вне себя. «Хорошо, — сказал я, — я не знал, я думал, что делаем записи. Если бы я знал, что мы играем в игрушки, я бы не стал этого делать».

Сессия завершилась в 3.30 утра, и все чувствовали себя более чем разочарованными. В конечном итоге они добились того, ради чего собирались: за две ночи записали девять отдельных песен, включая пару синглов, несколько песен для стороны В и кое — какой альбомный материал. Но им так и не удалось восстановить то ощущение, которое они испытывали в течение нескольких часов, когда в студии находился Джерри Рид; оно ушло между пальцев, и никто не знал, как его вернуть назад.

До запланированной даты начала съемок нового фильма было около месяца, и Элвис провел большую часть этого времени, смотря два — три фильма за ночь в «Мемфиан Тиэтр», выезжая чуть ли не ежедневно на ранчо, но больше для того, чтобы пострелять, чем покататься верхом. Пятница, 29 сентября, была объявлена губернатором штата Теннесси Буфордом Эллингтоном Днем Элвиса Пресли, и Элвис отпраздновал это событие, устраивая целый день фейерверки в Грейс ленде (Билли получил ожог, и Элвис тоже) и напившись в «Мемфиан» в тот вечер (явно смущенный, даже в самый разгар веселья, потерей контроля над собой на публике). Присцилла руководила подготовкой верхнего этажа Грейс ленда к появлению ребенка и по — прежнему была решительно настроена не позволять своей беременности как — то ограничивать ее. Будучи хорошей наездницей, она продолжала вопреки возражениям других кататься верхом без седла, пока однажды, по свидетельству управляющего конюшней Майка МакГрегора, ее лошадь Даймонд не оступилась и она не слетела с нее. К тому времени, как Майк добежал до нее, «она сидела в грязной луже с измазанной щекой… и смеялась». Присцилла рассказала всем о своем приключении, и все изумлялись ее мужеству и решимости вести активную жизнь, хотя некоторые усомнились в наличии у нее здравого смысла. Элвис попытался заставить ее пообещать вести себя более осмотрительно в будущем, однако, в глазах Присциллы, это была часть пакта, который она заключила с собой: она должна демонстрировать такое же отчаянное безрассудство, что и Элвис, если она хочет сохранить к себе хоть какое — то уважение.

Элвис снова был в Нэшвилле 1 октября для записи саундтрека к своей новой картине для MGM — «Stay Away, Joe» (примерный перевод: «Держись подальше, Джо». — Прим. перев.). Планируемая быть запущенной в производство на следующей неделе, картина на первый взгляд казалась полной сменой ориентации, выглядела как социальная сатира, которая сталкивала изобретательность индейцев с бюрократичностью правительства, и должна была сниматься всецело на натуре в Седоне, штат Аризона. Герой Элвиса был индейцем, выступавшим на родео, по имени Джо Уайтклауд, «ловкачом, который всегда что — то толкает», по мнению Элвиса. Он очень надеялся, что фильм даст ему роль «более взрослого героя», роль, которую он мог бы играть в изощренной манере — где — то между Худом Пола Ньюмана и Элфи Майкла Кейна. То, что они записывали только три дорожки для картины, вероятно, добавило ему общего оптимизма, за исключением того факта, что одна из вещей «Dominick» была написана для исполнения быку.

В редкий момент откровенности Элвис сказал Хэрри Дженкинсу, вице — президенту RCA, отвечавшему за работу с Элвисом Пресли, который присутствовал на этой сессии: «Господи, Хэрри, я не хочу записывать это». Он умолял Фелтона, только наполовину в шутку, что если он умрет, «обещай мне, что они не издадут это». Даже Полковник понимал, что Фредди катастрофически снизил уровень поставляемого материала для саундтреков, о чем он как — то двусмысленно сообщил на следующий день вице — президенту MGM по маркетингу Кларку Рамсею в телефонном разговоре. Элвис просто натолкнулся на «глухую стену» в студии, уведомил Полковник вице — президента MGM, и хотя он сделал все, что от него требовалось, и сделал это, не жалуясь. Полковник хотел указать, какова была в действительности творческая ситуация. Полковник впервые позволил себе столь открытую критику в делах, напрямую не связанных с бизнесом, однако эта критика была адресована не той стороне. Ему стоило бы направить ее в свой адрес.

Съемки начались неделю спустя в Седоне, после того как Элвис с некоторыми из парней совершил на несколько дней поездку в Лас — Вегас. Режиссер Питер Тьюксбери имел длинный и успешный послужной список постановщика комедий, хотя по большей части телевизионных (он был режиссером многосерийных комедий ситуаций «Отец знает лучше» и «Мои три сына»), а состав исполнителей был несколько лучше, чем обычно, в котором актеры — ветераны Берджес Мередит, Томас Гомес и Кейти Джурадо сообщали оттенок профессионализма происходящему на съемочной площадке. Элвис максимально откликнулся на ситуацию, предложив наиболее раскованную и увлеченную игру со времен «Follow That Dream» — одной из его последних несомненных попыток снять настоящее кино, а не картину с участием Элвиса Пресли, и, возможно, его единственного фильма, который можно законно считать комедийным. К сожалению, новый фильм был лишен связности последнего, его сюжетной линии и точки зрения. Это был провал, и все знали, что это провал, пустая пальба по воробьям.

Тем не менее они весело проводили время на съемках. Полковник валял дурака, сфотографировавшись в бассейне с недельной щетиной и гнусной улыбочкой на лице, а затем напечатав ее в том же формате, что и карманный календарь с изображении Элвиса, который RCA выпускала в качестве своего основного рекламного материала, и с гордостью показывая фотографию поклонникам, друзьям и деловым знакомым. Он также купил несколько пони и презентовал их Элвису, — Алану Фортасу и Майку МакГрегору пришлось приехать, чтобы забрать их и отвезти в Мемфис. Более существенно было то, что Элвису удалось примириться с Сонни, дав ему роль со словами в снимаемой картине, что, разумеется, несколько смягчило гневные чувства, вызванные оскорблением, нанесенным во время свадьбы, — пусть по — прежнему и не шел на сближение Ред.

Он снова озвучил свою надежду на фильм в форме слегка поднадоевшей мантры, которую он повторил на съемочной площадке в интервью одному из избранных репортеров Полковника Джозефу Льюису, делавшему статью для «Космополитан»: «Мне бы хотелось раскрыться как актеру, а чтобы добиться этого, мне нужно сняться в большем количестве картин. Вы многому можете научиться, просто работая с настоящими профессионалами, и не проходит дня, чтобы я не брал что — то ценное от других актеров. В настоящий момент я все еще делаю маленькие шажки, потому что совершенно не уверен в своих способностях. Мне нужно сделать гораздо больше, прежде чем я назову себя актером». Несмотря на все оптимистические слова, однако, сочувствующий репортер увидел в Элвисе «усталость и озадаченность», парадоксальное сочетание «пластичной улыбки» и «буйной оргии движений». Он вышел живым, приходил к заключению Льюис, только в сценах драк, где «он, мускулистый и подвижный, излучает кинетическую энергию… В конце дня он мучается разбитой щекой и поврежденным плечом, но чувствует себя довольным».

В первую неделю съемок в мемфисских газетах появилось объявление, что 4 ноября на ранчо «Флайинг Серкл G» пройдет аукцион. На продажу были выставлены тракторы, трейлеры, телевизоры и различное фермерское оборудование, и в конечном итоге удалось выручить 108 тысяч долларов, а на аукционе присутствовали две тысячи потенциальных покупателей и поклонников. Полковник тем временем развил бурную деятельность, согласовывая детали относительно предстоящей специальной рождественской программы на радио (он покупал полчаса эфирного время на двух тысячах четырехстах радиостанциях по всей стране, чтобы крутить подборку рождественских и религиозных песен Элвиса, «дабы поздравить всех с Роадеством»). завершая переговоры по контракту на следующую летнюю картину с «Нэшнл Дженерал» и начиная переговоры с NBC по новому контракту, который грозил превратиться в нечто непохожее на все то, что они делали до этого.

Специальная программа на радио была построена без особых затей, будучи калькой с подобных программ на День матери, которые они делали два предыдущих года, программой для поклонников. С «Нэшнл Дженерал» ему удалось заключить во многом такой контракт, который ему и хотелось получить, — 850 тысяч долларов плюс 50 процентов от прибылей с первого доллара, — однако, по словам Роджера Дэвиса, адвоката «Уильям Моррис», который формально представлял сделку, когда Полковник попытался продать журналистам эту новость как важное событие в киноиндустрии, желающих ее купить не нашлось. Не нашлось и другой студии, которая пожелала бы пойти на его финансовые условия. «Целью всегда было одно и то же — деньги, — замечал Дэвис. — Картины с Элвисом не приносили денег, и больше никто не хотел выкладывать те суммы, которые требовал Полковник. Это было вопросом гордости».

Поэтому он пошел на NBC. В октябре он обратился к вице — президенту «Уэст Коуст» Тому Сарноффу с идеей для специальной рождественской программы 1968 года. Он контактировал с Сарноффом время от времени с 1965 года, когда предложил снять фильм, который был бы показан сначала на канале NBC, а затем уже выпущен на экраны кинотеатров для зрителей остального мира. Теперь он предложил план, — по которому NBC получила бы Элвиса, для его первого появления на телевидении за восемь лет, а в обмен телекомпания профинансировала бы съемки игрового фильма, который она сняла бы сама или передала взаимно согласованной студии. Весь проект обошелся бы в 1 миллион 250 тысяч долларов (850 тысяч долларов за картину плюс 25 тысяч долларов за музыку; всего лишь 250 тысяч долларов за передачу с участием Элвиса плюс 125 тысяч долларов, зарезервированных на случай второго показа). Все это означало то, как заявил Сарноффу Полковник, что он получит для своего клиента 1 миллион долларов, который он воспринимал как простой знак уважения, a NBC же получит Элвиса почти задаром.

Присцилла между тем нашла новый дом. Не удовлетворенная теми возможностями, которые предоставляла Рокка — плейс в плане уединения или безопасности, она нашла дом на верху холма в элитном жилом комплексе Трус — дейл Истейтс. Из дома открывалась панорама на весь Лос — Анджелес, место было труднодоступное для поклонников, а самое главное, в доме было всего четыре спальни, что гарантировало некоторое уединение для Элвиса, Присциллы и малыша. Это будет их первый настоящий дом, первый дом, в котором они будут жить в Лос — Анджелесе, не снимая в аренду; это станет, считала Присцилла, началом их новой жизни.

Они приобрели его за 400 с чем — то тысяч долларов, и Присцилла сразу же начала заниматься его перестройкой, планируя въехать в него на следующую весну после рождения ребенка. Элвис, казалось, пылал искренним энтузиазмом, и они все чаще говорили о том, что отныне станут проводить большую часть года в Калифорнии. Однако когда в середине декабря они вернулись в Мемфис, Элвис привел Присциллу в шок, заявив, что ему кажется, им, возможно, следует пожить некоторое время раздельно. Ему нужно пространство, сказал он, нужна возможность подумать, и, как ему кажется, разлука пошла бы им обоим на пользу. Поначалу она была в полной растерянности. Она была озадачена, обескуражена и всерьез усомнилась в своей способности отвечать его требованиям. Но затем, когда за его заявлением ничего больше не последовало и тема больше не поднималась, она решила, что причиной, должно быть, послужило что — то, из — за чего он чувствовал себя виноватым, какая — то мысль или поступок — с ее мужем никогда нельзя было так просто это сказать.

«Элвис делал подобным образом, когда не чувствовал себя состоятельным или считал, что поступал плохо, и не хотел причинить мне боль. Он, казалось, чувствовал себя лучше после того, как говорил это. У него было очень неровное настроение; оно сильно зависело от обстоятельств и иной раз резко менялось в течение дня. Если его расстраивал его отец или кто — то из парней, он иногда уходил наверх и не спускался вниз по два — три дня. Он удалялся от всех, сидел в своей комнате и отказывался спускаться вниз; ему очень трудно было справляться со своими эмоциями, справляться с конфликтами. Но в конечном итоге он выходил из своего состояния».

Большую часть рождественских каникул они провели, прощаясь с ранчо. Лошади, которых Элвис решил оставить для себя, отправлялись в Грейсленд, но пока они всей компанией продолжали кататься верхом на ранчо, где в качестве части затянувшегося прощания они устраивали катания на повозках с сеном и баталии со снежками. Накануне Нового года Элвис снял «Сандерберд Лаундж» для вечеринки, на которой снова присутствовали президенты фан — клубов, родственники и друзья. В этом году на вечеринке царило странное настроение, все носились с программой мемфисского рока и ритм — энд — блюза. Уже в начале вечера Элвис начал пить «Кровавую Мэри» и безжалостно издеваться над Ламаром. К концу вечера Элвис, Вернон и Ламар были в стельку пьяны, и Элвис дразнил Ламара, что тот не в силах держать голову прямо. В доказательство своей правоты он схватил ведро со льдом и запихнул в него голову Ламара, а затем позвал: «Эй, Ламар» — и засмеялся еще громче, когда Ламар полуприподнял свою голову из ведра и сконфуженно улыбнулся.

На 15 и 16 января в Нэшвилле была запланирована еще одна сессия, предназначенная для записи новой заглавной дорожки и одной дополнительной вещи для «Stay Away, Joe» вместе с некоторым новым материалом для RCA. Помимо сессионной работы у Скотти Мура была последние пять лет своя собственная студия в Нэшвилле, которая занималась главным образом инженерным обеспечением сессий, и теперь Элвис спросил, не мог ли бы он переписать на пленку некоторые его пластинки на 78 оборотов с записями старых ритм — энд — блюзовых и хиллбилли — вещей. Нет ничего проще, ответил ему Скотти, пусть привозит, поэтому он привез их с собой на сессию в специально изготовленном кейсе, чтобы уберечь их от повреждений, — все эти яркие, красочные диски своей молодости. Должно быть, это навеяло на обоих мучительные воспоминания, и они на какое — то мгновение перенеслись в то время, когда они только начинали, когда нельзя было сказать, чем все это закончится. Биг Джо Тернер, Рей Чарльз, Фэтс Домино, «I'm Gonna Bid Му Blues Goodbye» Хэнка Сноу, Dominoes, Айвори Джо Хантер, Four Lads. Здесь были оригиналы дисков «Lawdy, Miss Clawdy» Лойда Прайса, «Hound Dog» Биг Мамы Торнтон и «Baby, Let’s Play House» Артура Гантера (оба поцарапанные), «Reconsider Baby» Лоуэла Фу леона. Целая жизнь впечатлений, целая жизнь воспоминаний — другая жизнь.

Джерри Рид снова был на сессии, на этот раз только как гитарист — так всем понравилась его игра, а Фелтон, со своей стороны, без ревности признал его роль, о чем и сообщил Джерри спустя несколько недель после сентябрьской сессии. Фредди в конечном счете договорился с ним о частичной передаче прав на издание его песни («Элвис Пресли Мьюзик» участвовала в прибылях от издания песни только в версии Элвиса), которая должна была выйти в виде нового сингла на той самой неделе. Никакого нового материала, впрочем, от Рида не потребовали, и он не питал иллюзий, что его попросят о каком — либо материале.

Поначалу им было трудно остановиться на чем — то. Само по себе это не было необычно, однако Элвис находился в странном состоянии — то уходил в себя, то проявлял агрессивность, которую немногие из музыкантов знали за ним. Несмотря на все пристальное наблюдение, под которым он постоянно пребывал, Элвис обыкновенно открывал этим людям столь же мало из своей скрытой натуры, сколько чужому человеку. Точно так же, как и на съемочной площадке, он неизменно выглядел вежливым, уважительным, воспитанным — для менее сочувственного наблюдателя, возможно, несколько пассивным, неуверенным в себе. Теперь же, напротив, он был развязен, хвастлив, не стеснялся в выражениях и демонстрировал поведение, которое многие из них совершенно не узнавали. Для Рея Уокера, который знал Элвиса еще со времени своей первой сессии с Jordanaires в 1958 году, это был озадачивающий поворот. «Пресли обладал уникальной способностью становиться тем, кем вам хотелось видеть его в данный момент. Отсюда и было наше удивление. Потому как было два слова, которые раньше приводили его в ярость: «ублюдок» и «сукин сын». Он просто не выносил их. И он никогда не поминал имя Господа всуе. По сути, он никогда до этой сессии не прибегал в нашем присутствии к сленгу, но тут все вышло по — другому и мы услышали от него немало крепких словечек».

Похоже, на сессии было мало подходящего материала — Фредди снова оказался не на высоте, и Элвис развлекался тем, что швырял о стену ацетатные диски, которые один за другим были вынуждены уступать ему Фредди и Ламар. Наконец, после нескольких часов они остановили свой выбор на старой и любимой вещи — «Too Much Monkey Business» Чака Берри, получить права на которую у них явно не было никакого шанса. Элвис с азартом взялся за эту песню, заводясь от звучания гитары Джерри Рида. Как и в случае со своей песней «Guitar Man», Рид предложил свежий, в основе своей акустический подход с акцентом на тот легкий, танцевальный ритм, который он заимствовал в такой же степени от блуграсс и пластинок Элвиса времен «Сан», как и от современных кантри — музыки или рок — н–ролла. По — видимому, ободренные своим успехом, в качестве следующей песни они взяли «Coin’ Note», песню, которую сочинил для фильма Ламар, и сделали тридцать мучительных дублей. Можно услышать, как Элвис снова и снова прерывает пение под аккомпанемент громкого смеха и принужденного веселья парней. Снова и снова он застревает на первом куплете, заявляя в какой — то момент: «Я просто не знаю, что можно сделать для ее улучшения, если не говорить о том, чтобы пойти домой» (обыгрывается название песни — Прим. перев.). Когда же они наконец закончили в пять часов утра, у них имелась приемлемая мастер — версия, но ничего больше и уж никак не приятное настроение или ощущение удовлетворения.

Следующая ночь началась еще хуже. «Stay Away», новая заглавная дорожка, написанная на мелодию «Greensleeves», была не лучше «Coin’ Note», и Элвис продолжал взрываться неуместными ругательствами и необъяснимыми вспышками гнева в течение тех четырех часов, что заняла ее запись. В адрес Фредди и Ламара сыпались все более язвительные, все более изощренные насмешки, пока, наконец, когда сессия была в полном раздрае, а ее участники пребывали на разных стадиях отчаяния, Джерри Рид не был вынужден уступить песню, которая, как считал Фелтон, могла бы подойти Элвису, — выразительная блюзовая вещь под названием «U. S. Male», которая вышла на альбоме в ту весну. Естественно, что Рид не горел желанием повторять свой недавний опыт, но к тому времени Фредди был настолько озабочен тем, чтобы из сессии получилось хоть что — нибудь, что, вероятно, предложил бы Риду договор на использование одной из его песен. Джерри сыграл песню Элвису в коридоре, и Элвису она понравилась, так что они взялись укладывать ее на пленку.

Было очевидно, что песня вызвала у Элвиса мгновенный прилив энергии, а ее хвастовской текст как нельзя лучше соответствовал его настроению. Однако странные колебания настроения продолжались, и всего лишь после одного дубля Элвис переключился на «блюзовую» версию песни «Тпе Prisoner’s Song», которая начиналась словами: «If I had the wings of an angel and the balls of a big hairy coon / I’d fly to the highest mountain and comhole the man in the moon» (слова песни очень непристойны, потому она и блюзовая в кавычках. — Прим. перев.). Во время следующего дубля он заявляет: «Я затраханный американский самец», — кем он в этот момент, вполне возможно, и был. Еще две такие песни, объявил Фелтон, не в силах в этот момент сдержать свое раздражение, и у них был бы готов «блатной альбом». И так это и продолжалось, пока у них наконец не получился успешный дубль, такой, который мог бы, несомненно, сравниться с «Guitar Man» и «Big Boss Man» по своей яркости, непохожести и общему ощущению страстной увлеченности, однако появившийся совершенно другим путем.

Что могло так беспокоить Элвиса? Возможно, это было всего лишь то, что отмечала Присцилла, когда говорила о постоянной смене настроения своего мужа, чему способствовало его постоянное употребление «медикаментов». Однако в некоторых отношениях это, похоже, выходило за рамки объяснения Присциллы. Полковник, бесспорно, заботился о бизнесе — Элвис мог это видеть, хотя бы по тем всплескам рекламной активности, которые окружали выход каждого нового фильма, каждого нового сингла. Проблема была в том, что этот прямолинейный подход больше не работал. Вследствие склоки из — за прав на издание песня «Guitar Man» не вышла сразу в виде сингла, а когда ее место в октябре заняла композиция «Big Boss Man», она разошлась не лучше, чем любой другой сингл, всего 350 тысячами копий. Она и для Элвиса звучала не так же, она звучала вовсе не так, как тот диск, который прислали ему из RCA: партия баса была приглушена, вокал был слишком выдвинут на передний план. Полковник, Элвис был убежден и говорил об этом всякому, кто слушал его, продолжал вмешиваться в его музыку. Он буквально стал одержим этой идеей, тщательно сравнивал диск, который присылала ему звукозаписывающая компания, со своим воспоминанием о том, как эта песня звучала в студии, а затем с записью, которая в конечном итоге выпускалась на рынок, отказываясь слушать доводы вице — президента RCA Хэрри Дженкинса о том, что ничего не было изменено, просто записи по — разному звучат в зависимости от времени, места, даже настроения и, разумеется, оборудования.

Это превратилось в почти символический спор, который не требовал ответа, по мере того как Элвис все больше и больше сосредоточивался на различиях в восприятии, существующих между ним и его менеджером, и то, что в течение многих лет казалось добросердечным ободрением, теперь представлялось все больше и больше удручающим невежеством со стороны Полковника. Некритическое восприятие его музыки Полковником, его уверенность в том, что поклонники всего — навсего желают слушать голос Элвиса, а не все эти инструментовки и вычурные аранжировки, служило только еще одним ужасающим свидетельством того, что старик не ведал, о чем говорил. Это был тот же спор, который вел с собой в то или иное время почти каждый художник, и глубоко внутри Элвис, возможно, вполне понимал, что сильнее всего его удручала его собственная неспособность быть последовательным и идти до конца, его собственная неспособность оставаться верным постоянному творческому поиску. Но Полковник оставался легкой мишенью, и Элвис, должно быть, испытывал ощущение паники, видя, как то единственное, что всегда олицетворял собой Полковник — безошибочный деловой инстинкт и его вознаграждение в виде совершенно реальной наличности, — больше не оказывалось эффективным.

Для него в таком случае было мало утешения, когда Полковник сообщил ему примерно в это время, что сделка с NBC прошла. С точки зрения Элвиса, это была всего лишь еще одна махинация Полковника. Он знал, что у Полковника на уме: все, что хотел получить от этой сделки Полковник, — это еще один чертов рождественский альбом, и ради этого ему придется появиться на национальном телевидении и петь рождественские хоралы? Он испытывал раздражение и беспомощность, ему казалось, что Полковник превращает его в посмешище. Единственный человек, с которым он мог бы поговорить о своих сомнениях и страхах, — Шри Дейя Мата, — был объявлен вне закона, и его заставили стыдиться своего знакомства с нею. Если бы он мог высказать хоть какую — то часть своих чувств своему менеджеру, — но Полковник не желал слушать о его чувствах, поскольку это означало бы, что Полковнику придется обнаружить свои собственные чувства. Даже его отец, как бы ни были они близки, не мог его полностью понять. Он был одинок.

В 5.01 вечера 1 февраля, после девяти часов схваток, Присцилла родила девочку. Элвис мерил шагами приемную точно так же, как и любой другой новоиспеченный отец на его месте, если не считать того, что приемной была комната отдыха врачей, специально отведенная для Элвиса и его свиты, а вместе с ним окончания родов ожидали дюжина друзей, близкие родственники и полицейский наряд. Их поездка в больницу имела нечто общее с комедией ошибок. У них был тщательно разработанный план, с фиктивной машиной для отвлечения внимания репортеров, но когда дело дошло до претворения плана в действие, кто — то забыл сказать водителю — Джерри Шиллингу, — что они поменяли больницу, и Чарли пришлось убеждать его, что Присцилла будет рожать ребенка не в Методистской, а в Баптистской больнице. Элвис тоже был на нервах. Он был вне себя, когда Присцилла настояла на том, что примет душ и наложит макияж, после того как у нее отошли воды. Но в то же время он не был готов сам даже после того, как она уже стояла около двери, и его бабушке пришлось напомнить ему, что это не он рожает, а Присцилла. Когда врач вышел и сообщил ему, что у него родилась дочка, он раздал сигары и заявил, что он самый счастливый человек в мире.

Ребенка назвали Лизой — Марией. Если бы у них родился мальчик, заявили гордые родители, они назвали бы его Джоном Бэрроном, и хотя Присцилла отрицала, что то или другое из данных девочке имен имеет какое — то особое значение — и, вполне возможно, что так это и было, — от Элвиса не укрылось, что Полковник воспринял второе имя ребенка как дань его жене. Во всяком случае, больше не было разговоров о том, чтобы назвать ребенка Глэдис в честь его матери, о чем в течение многих лет он говорил своим друзьям, а также заявил в 1965 году репортеру Джиму Кингсли в интервью, опубликованном в «Коммершиал эппил».

Они покинули больницу четыре дня спустя. Элвис был одет в бледносиний костюм с высоким воротником более светлого оттенка, Присцилла в мини — платье, а ее волосы были уложены в пышный пучок, что потребовало приезда парикмахера до ее выхода из больницы. У входа в больницу собралось около сотни поклонников и студентов — медиков, а пациенты и другие практиканты высунулись из окон, чтобы увидеть знаменитую чету, когда они отъезжали в караване из «Кадиллаков» и «Линкольнов». «Она просто маленькое чудо», — сообщил Элвис своему дантисту Лесу Хофману, когда тот со своей женой Стерлинг нанес им визит спустя несколько дней. В тот день, отмечали Хофманы, ребенок лежал в кроватке внизу между кухней и задней комнатой, в которой Элвис любил проводить время, и Элвис буквально не оставлял ее ни на минуту — он так часто брал ее на руки, что Присцилле в конце концов пришлось сказать, чтобы он положил ее в кроватку. Однако позже во время их визита, когда Элвис заговорил о возвращении к работе, о том, что он, возможно, даже отправится на гастроли, «Присцилла сказала: «Я поеду с тобой, куда бы ты ни поехал». А он возразил: «Ты же не станешь таскать ребенка с собой». Ребенку было всего одиннадцать дней, — отмечала Стерлинг Хофман, — и я в тот же момент поймала взгляд».

14 февраля он с Присциллой положил на могилу Глэдис венок из красных роз и еще один из белых гвоздик с лентой, подписанной как «Элвис — Присцилла — Лиза — Мария». Он оставил распоряжение в офисе, чтобы ленту вместе с цветами сожгли, как только цветы завянут. В доме у них был постоянный поток посетителей, и Элвис почти ежедневно ездил кататься верхом, проводя с поклонниками у ворот столько времени, сколько не проводил уже давно. В течение трех недель у них гостила семья Присциллы, а прежде чем они уехали, он подарил ее восемнадцатилетнему брату Донни новехонький «Мустанг».

Он оставался дома большую часть месяца, перед тем как вылететь в Калифорнию для съемок новой картины, которая в конечном итоге будет названа «Live a Little, Love а Little»[39] и ставилась по имевшему успех комедийному роману Дэна Гринберга «Kiss Му Firm but Pliant Lips»[40]. Как и «Stay Away, Joe», это была попытка представить Элвиса в несколько непривычной роли (он играл преуспевающего фотографа) и раскрыть его комедийный талант, однако картина была такой же скучной и пресной, как и все последние фильмы, а оттого, что режиссером снова был Норман Таурог, а сценаристом — Майкл Хоун, который написал сценарий для «Stay Away, Joe», она не сделалась более смешной. Саундтрек состоял всего из четырех песен, записью которых руководил Билли Стрейндж, аранжировщик и организатор отмененной августовской сессии. Никто из нэшвилльских музыкантов не использовался; в сущности, Стрейндж пригласил практически тот же состав лучших лос — анджелесских студийных исполнителей, который зарезервировал в августе. Неудивительно, что звучание совершенно отличалось от саунда на сессиях Фелтона: здесь были тщательные оркестровки и широчайший диапазон материала, включавшего и сложнейшие вещи Синатры, и детские песенки Дэнни Кей, и фолк — фанк, в котором сквозило влияние Джимми Уэбба. Результаты были не более успешными (почти все песни были до крайности многословными и нелепыми), но они все же являли собой другое направление, и Билли Стрейндж привез на сессию молодого талантливого автора песен Мэка Дэвиса, чья работа многое обещала в будущем. Возможно, единственной другой заметной особенностью этой картины было то, что Ред, регулярно работавший теперь каскадером и актером как на телевидении, так и на киностудиях, сыграл небольшую роль и поставил одну из своих известных сцен мордобоя с Элвисом. Они все еще держались на расстоянии — Ред все еще не мог забыть нанесенного ему оскорбления, — но его присутствие на съемочной площадке свидетельствовало о своего рода молчаливом признании со стороны Элвиса. Для него это было сродни тому, чтобы попросить прощение.

Между тем Элвис и Присцилла наслаждались новообретенным домашним уютом в своем доме на холме в Трусдейл — Истейтс. Теперь с ними жили только Чарли и Джи Джи с Пэтси, и, по описанию Чарли, жизнь в новом доме была идиллической. «У Джо с Джоанн было свое собственное жилье. Они часто приходили в дом. Нередко сюда заглядывали Полковник и его помощник Том Дискин. Одним из любимых мест Полковника в доме был стол в столовой. Он любил там сидеть и попыхивать своей огромной сигарой, рассказывая Элвису истории о своих прошлых подвигах… Это было счастливое время для всех нас».

Но не такое счастливое для Присциллы, хотя теперь и не было вопроса, кто заправляет в доме. Большинство парней уехали или получили отказ от дома; даже Билли Смит уехал в ту весну, чтобы начать новую жизнь со своей семьей в Мемфисе, а поклонники, которые имели обыкновение болтаться на Перуджия и Рокка — плейс, при новом правлении Присциллы оказались в очень невыгодном положении. В одни из выходных в апреле они всей компанией ездили в Лас — Вегас, чтобы посмотреть Тома Джонса, который тепло поприветствовал Элвиса со сцены, в то время как Элвис внимательно изучал его выступление. Следующий уикенд на Пасху они провели в новом, более «безопасном» доме, который они снимали в Палм — Спрингс, — с поисками пасхального яйца на лужайке перед домом (Элвис мухлевал) и, разумеется, посещением Полковника и миссис Паркер. Все выглядело так, как и должно было выглядеть. Однако эта картина счастливой домашней жизни была далека от той реальности, которую знала Присцилла.

Со времени рождения ребенка Элвис отказывался заниматься с ней любовью. Мало того, он давал ей все больше и больше понять, что больше не испытывает к ней никакого физического влечения. «Он по — прежнему сторонится меня, — писала она в своем дневнике. — Вот уже прошло два месяца, а он все еще не прикасался ко мне. Я начинаю беспокоиться». «Я привела себя в смущение прошлой ночью, — записала она 20 апреля. — Я надела черный пеньюар, легла как можно ближе к Элвису, пока он читал. Думаю, это из — за того, что я знала, чего я хочу, и очевидно это показывала. Я целовала его руку, потом каждый палец, потом его шею и лицо. Но я ждала слишком долго. Его снотворное уже подействовало. Еще одна одинокая ночь».

Элвис сказал ей до того, как они поженились, что он никогда бы не смог заниматься любовью с женщиной, если бы знал, что она родила ребенка, — однако она никогда не думала, что это ограничение могло относиться и к ней. Теперь она начинала подвергать сомнению, как она писала, «свою женскую сексуальность». Ее физические и эмоциональные потребности были не удовлетворены. Вскоре, пребывая в сомнении и отчаянии, она вступила в связь со своим учителем танцев. Это был акт крайнего вызова в мире Элвиса, в котором мужчинам разрешалось делать все что угодно, а женщины всегда должны были знать свое место. Некоторые из парней высказывали Элвису сомнения в том, чем все это время Присцилла занималась в танцзале, однако он не желал слышать об этом. Это невозможно, взрывался он. Почему бы им не оставить ее в покое? Она старалась сохранить это в тайне даже от своей лучшей подруги, но Джоанн Эспозито догадывалась, что происходит что — то не то. «Она слишком часто ходила в танцзал, а кроме того, я как — то раз зашла к ним в воскресенье днем, позвонила, но меня не впустили. Однако мне кажется, что произошедшее было довольно невинным, если это можно так назвать. У нее не было никого другого. Ее семья была далеко. Все наперебой говорили ей, как ей повезло, какая она счастливая, а по сути, это ничего ровным счетом не значило. Она была очень одинока». Это был, поняла Присцилла, поворотный момент в ее жизни; она этого не хотела, но именно это было ей нужно. Ей нужно было напомнить себе, что она все еще существует.