Элвис Пресли. Безрассудная любовь

Глава 10 НОЧЬ В ОПЕРЕ

(сентябрь 1969 — сентябрь 1970)

Первый раз за почти десять лет Элвис почувствовал, что ему не к чему стремиться. Не намечалось ни съемок, ни записей песен или выступлений на телевидении — ничего не планировалось до его возвращения в Лас — Вегас в конце января. Он почувствовал невероятное облегчение, когда было решено, что он выступит в августе, но даже выразить эту радость ему было довольно тяжело. Им овладело бессознательное ощущение, что Мемфис уже не его родной город, и целый месяц он метался между Лас — Вегасом и Лос — Анджелесом, Лос — Анджелесом и Палм — Спрингс, где новый, купленный им в апреле дом заполнялся его гостями каждый уикенд. В Мемфис Элвис вернулся только в конце сентября, но всем, включая Присциллу, было ясно, что оставаться дома вместе с женой он не собирался.

В начале октября они отправились на Гавайи. Поездка была полностью оплачена «Интернэщнл» в знак их признательности за незабываемое выступление Элвиса, побившее все рекорды. Но даже Гавайи утеряли свою прежнюю привлекательность для него.

Элвис, Присцилла, Джо и Джоанн стали обдумывать план поездки в Европу вместе с Джерри и Сэнди Шиллингами, двоюродной сестрой Элвиса Пэтси и ее мужем Джи Джи. В Лос — Анджелес они вернулись лишь на неделю, чтобы получить паспорта. На несколько дней поездка в Европу целиком увлекла их воображение, они строили планы, рассматривали карту, выбирая те места, которые им хотелось бы посетить. Но затем действительность рассеяла все их иллюзии, когда Полковник заявил, что европейские поклонники Элвиса всерьез на него обиделись бы, узнав, что он приезжает к ним как турист, не планируя никаких выступлений.

Все восприняли эти слова в штыки поначалу. Элвис сказал, что как раз собирался послать Полковника к чертям — чья вина, что они никогда не были в Европе? — и на какой — то момент они все ему поверили. Но, немного подумав, он покорно принял точку зрения Полковника, и вместо Европы они отправились на Багамы. Там у Полковника были какие — то знакомые, и он подумал, что вся компания прекрасно проведет там время. Но на второй день их пребывания там случился ураган, так что их отдых ограничивался посещением ресторанов и казино, и домой они вернулись спустя неделю, двадцать девятого октября. На следующий же вечер Элвис появился в Лас — Вегасе, где во время игры в блэкджек его заприметила ведущая колонки сплетен Рона Барретт. Он «проигрывал, послушно выписывая чеки, а две красотки стояли рядом, ловя его поцелуи после каждой перевернутой карты». Когда скандальная журналистка описывала эту сцену в своей колонке от шестого ноября, она отметила, что «все в восторге от того, как отлично в последнее время выглядит Элвис, прекрасно проводя время в «Интернэшнл»… Сам же он отвечает на подобные комплименты так: «Вот что может сделать для вас неудачная женитьба!»

Пока Элвис совершал невообразимые вылазки то в Даллас, то в Лас — Вегас, то в Палм — Спрингс, Присцилла вынуждена была заполнять время танцами, актерскими выступлениями, готовкой и уроками каллиграфии. В ее голове все чаше появлялась мысль, которую полностью подтверждало его поведение: Элвису было хорошо, только когда он выступал; в ладах с собой он был только тогда, когда был целиком занят гастролями. Она замечала его охлаждение, его измены, серьезные и не очень, но она хранила молчание, старалась поддерживать хотя бы видимость отношений, живя в доме, предназначенном для них двоих, а не для того сплоченного братства, которое покрывало все его проступки в течение долгих лет. Это все равно не срабатывало, и их брак не создавал уже даже видимости близких отношений, но больше всего раздражало ее то, что Элвис и сам уже не мог обманывать себя этой иллюзией. Во время затиший он не знал, чем себя занять. Он вел себя как ребенок. Он принимал таблетки, читал или просто ел — потому что ему было до смерти скучно. «Знаете, он вынужден был заполнять свое время хоть чем — нибудь».

Точка зрения самого Элвиса на происходящее была еще более туманной. Несмотря на то, что он никогда не позволял себе полностью это признать, он осознавал, что утратил верность своим идеалам, и все выходило уже не по задуманному плану. Он осознавал, что его женитьба на Присцилле не являлась союзом двух близких душ, а ее неспособность разделить его духовные устремления была явным препятствием к созданию по — настоящему крепкого брака. Развивая эту логическую цепь, он тем не менее ощущал, что до сих пор так и не знает, какая роль ему предназначена, какова цель его пребывания в этом мире, хотя, как ему казалось, выступая, он был к ней близок, как никогда раньше.

Он снова посетил Дейю Мату. Она рассказала ему о своем путешествии в Индию, совершенном годом ранее. В ответ он поделился теми чувствами, которые заставляли его вернуться к живым выступлениям. Его что — то толкало на это, он хотел доставить людям радость. Он мечтал иметь духовное влияние на всех тех молодых ребят — это желание было основным. «Я хочу почувствовать любовь Бога. Я хочу отдать любовь в ответ. Я хочу помочь молодежи добиться более духовного общения с Богом». «Я думаю, на это его толкал недостаток — я не знаю, подходящее ли это слово — терпения, самодисциплины, способности сконцентрироваться на чем — то достаточно долго, чтобы всё увидеть в правильном свете».

Тем не менее успех его записей, новое подтверждение его популярности подтолкнули его к мысли, что он находится на правильном пути. Помимо того, что он опять начал заниматься духовным самоусовершенствованием, он снова увлекся карате, пусть уже не так серьезно, как много лет назад в Германии. Эд Паркер, обладающий общепризнанными заслугами в этой области, одинаково энергично рекламировал и карате, и самого себя. Во время их встречи в Лас — Вегасе он сумел убедить Элвиса в необходимости занятий, так как теперь он стал еще более популярным и соответственно менее защищенным от толп поклонников. Карате же, по мнению Эда, должно было помочь ему защитить себя. Элвис брал частные уроки в школе Эда в западном Лос — Анджелесе, и тот считал его весьма способным, хоть и немного неуверенным учеником.

Когда им действительно двигал дух, он мог заниматься целыми днями. Целеустремленность была огромной частью его характера. Он был настолько пытлив, подстегивал меня, задавал вопросы. Его интересовало не только «как», но и «почему»… Я четко помню мальчишескую усмешку, которая появлялась на его лице, когда у него «получалось». Паркер наградил его особыми сертификатами его собственного института Кенпо. которые являлись знаками признания не столько его успехов, сколько его приверженности философии карате. По мнению Эда. это было признание вопреки соблюдению особых правил в данном учении. Но ни у кого не вызывало сомнений, что приверженность Элвиса карате делает очень много для продвижения этого боевого искусства в массы в целом, не говоря о повышении популярности школы карате Эда Паркера в частности.

Что же касается самого Элвиса, он не чувствовал необходимости улаживать какие — либо несоответствия именно сейчас; все само собой образуется, ведь теперь его цель стала ясна, а миссия определилась. Все остальные проблемы были временными, а противоречия между тем, чего он желал и что получал, должны были однажды рассеяться, ведь его желание делать что — то великое должно было в конце концов победить его слабость. Он был бедным мальчиком, который не забывал, откуда он пришел, и поэтому не хотел останавливаться на достигнутом. Если выразить его чувства словами хита 1966 года «Man of La Mancha», который был его любимым с того момента, как он услышал его в исполнении Роя Хамильтона, Элвис осмеливался мечтать о невозможном и видел, как его мечты сбываются. Он делал это подобно другим признанным пророкам, с тем же чувством упрямой решимости, о которой несколькими месяцами раньше спел Фрэнк Синатра в своем суперхите: пусть с ошибками, но он сделал это по — своему.

Репетиции для выступления в Лас — Вегасе начались десятого января, за три недели до концерта. Элвис был очень нетерпелив: надо было отработать новый репертуар и найти двух новых музыкантов. Возникшая необходимость найти нового барабанщика была крайне неприятным сюрпризом, но Ронни Тат, нанятый самым последним и получавший меньше всех денег, как и ритм — гитарист Джон Уилкинсон, не мог мириться с финансовыми условиями Тома Дискина и нашел себе более прибыльную работу. Его заменил Боб Лэннинг, компетентный сессионный музыкант из Лос — Анджелеса с прекрасными рекомендациями, но он совершенно не обладал способностью зажечь публику и тем особым чутьем, которое Элвис искал в барабанщике. С самого начала репетиций Элвис принял решение вернуть Ронни любой ценой. А вот пианист был удачно найден с первого раза. Им оказался двадцатиоднолетний уроженец города Лаббок, штат Техас, Глен Д. Хардин, который ранее играл в группе Бади Холли The Crikets, затем попал в морскую пехоту. Будучи разжалован, он познакомился в Лос — Анджелесе с Джеймсом Бертоном. Работая с Джеймсом и Джерри Шеффом над музыкой «Shindig», он обучился основам аранжировки. Именно Джеймс предложил Глену принять участие в шоу в Вегасе, но он отверг предложение, потому что на тот момент был занят аранжировками и студийной работой. Затем Ларри Махоберак решил, что хочет вернуться к сессионной работе, и Джеймс позвал его снова. На этот раз Глен был согласен.

«Я попал туда, там были Джеймс, Джерри и мои друзья — это не было похоже на репетицию или что — то в этом роде. Мы просто сели вместе и сыграли пару — тройку мелодий. Кажется, Элвис никак не мог запомнить слова какой — то песни, а я их знал — думаю, ему было приятно работать со мной. Мы смеялись, болтали, дурачились и отлично проводили время. А потом он сказал: «Слушай, я хочу, чтобы ты пошел и заключил пари вон с тем парнем». Я ответил: «Если не возражаешь, я бы хотел поспорить с тобой». Он согласился: «Хорошо, давай». Мы вышли в холл, мне надо было сказать всего несколько предложений — это было несложно, просто пожать руку, но это было отличное пари».

Хардин считал неформальный подход Элвиса к музыке очень современным и свежим. Элвис не репетировал так, как это делают большинство музыкантов. «Иногда мы продолжали репетировать ночами, играя абсолютно разные песни. Ему это нравилось. Он сам отбирал музыку для своих выступлений и не хотел ограничиваться определенной, неизменной программой. Он хотел, чтобы мы могли исполнить все, что угодно, и на любой случай».

К времени приезда в Лас — Вегас девятью днями спустя они переиграли, по мнению Хардина, несколько сотен песен. Они работали десять дней в том же отеле, что и предыдущий раз, сначала с группой бэк — вокалистов, затем с оркестром. В какой — то момент Элвис захотел попробовать исполнить слезливую балладу группы Everly Brothers «Let It Be Me», но у них не было аранжировки этой песни. Глен решил устранить это недоразумение, и на следующий день, когда Элвис зашел в репетиционный зал, оркестр уже разучивал песню. После этого эпизода подобной работы у Глена прибавилось.

«Первые несколько вещей мы сделали вместе, он обычно играл на фортепьяно и говорил: «Слушай, старик, а вот здесь мне нужны голоса», и он давал указания, что им петь, — для него было очень легко делать аранжировки».

Шоу, которое Элвис готовил на этот раз, кардинально отличалось от предыдущей презентации в августе. Явная смена репертуара объяснялась тем, что они собирались выпускать новый живой альбом, хотя один уже был выпущен после первых гастролей.

Очевидно, в этом решении прослеживалась часть философии Полковника. Для тех, кто не мог себе позволить приехать в Лас — Вегас, живой альбом был целым делом, считал Полковник. А для тех нескольких сотен тысяч, которым посчастливилось туда попасть, что могло быть лучшим сувениром? Им не нужен был продюсер, не надо было заказывать студию, все музыканты работали по контракту, и, так же как в кинофильмах, внешность служила раскрутке альбома, в то время как альбом соответственно раскручивал уже не просто внешность, а звезду.

С другой стороны, для Элвиса это было возможностью сделать шоу, которое бы отразило его последние на тот момент пристрастия. На репетициях они обратились к таким редко записываемым вещам, как «In The Ghetto», «Don’t Cry Daddy», «Sweet Caroline» Нейла Даймонда и к новейшему синглу «Kentucky Rain». Вдобавок к этому Элвис представил свои обработки таких уже известных хитов, как «Proud Mary», эту песню — дань южным корням, в свое время исполнили «Creedence Clearwater Revival», далее шла более приземленная фанковая вещь Тони Джо Уайта «Polk Salad Annie» и новая песня Джо Саута «Walk a Mile in Му Shoes», которая представляла собой своеобразный синтез хиппи — музыки, госпела и христианской веры, с которой Элвис полностью себя идентифицировал. Все песни были подобраны грамотно и с претензией, все они требовали от исполнителя своего рода смирения и с артистической точки зрения (он не являлся их автором), и с финансовой (он не владел авторскими правами, хотя в большинстве случаев он их получал). Еще один момент, который роднил все эти песни, состоял в том, что, как и в песне The Righteous Brothers «You've Lost That Loving Feeling», представленной в августе, во всех них просматривалась тенденция к музыкальной или философской грандиозности наряду с открытым подчеркиванием того факта, что Элвис Пресли не желал быть ограниченным в своем выборе. И, как почти все участники коллектива отметили про себя, не важно, какие при этом у каждого были воззрения на ту или иную песню, — не заразиться его страстью на тот момент было практически невозможно.

Премьера шоу сопровождалась привычной помпезностью и присутствием одиозных личностей, таких, как Фэтс Домино и За За Габор. Полковник, начавший подготовительную деятельность задолго до прибытия Элвиса, распорядился оформить сцену в соответствии со вкусами исполнителя. А Билл Белью несколько видоизменил костюм в стиле карате, в котором Элвис появился на августовском концерте, сделав его менее сковывающим движения с помощью особого кроя и ткани. Во время последнего выступления звук был единственным моментом, которым Элвис был крайне недоволен, поэтому на этот раз был нанят бывший звукоинженер компании RCA Билл Портер, который переписал и наложил партии духовых в песне «Suspicious Minds» в своей студии в Лас — Вегасе, чтобы помочь Фелтону. Хотя у него не было особого опыта в работе над живыми шоу, он с радостью принял участие в подготовке концерта и добавил на сцену пару колонок Шур, чтобы Элвис мог себя слышать.

«Элвиса Пресли явно уже не остановить», — писал корреспондент Commercial Appeal Джеймс Кингсли в своем ревю для Rolling Stone. Он подчеркивал ту новую многогранность, которую Элвис начал демонстрировать, исполняя свои хиты и перепевая других, его отличное чувство юмора. Он красочно описывал, как Элвис одаривал присутствующих поцелуями, валился на спину, произносил свои очаровательные самокритичные монологи, приковывал жадное внимание публики, намеренно небрежно отпивая воду. Заметив в зале Дина Мартина, Элвис неожиданно выдал свою версию его суперхита 1964 года «Everybody Loves Somebody»; он забыл слова четырех песен в течение концерта, останавливал оркестр и начинал заново («Я очень нервничал», — сказал он восторженной публике), окончилось все овацией, которую публика устроила стоя, когда он завершил концерт песней «Suspicious Minds», затем вернувшись по требованию поклонников и исполнив «Can't Help Falling in Love».

В большинстве своем рецензии были восторженными (Роберт Хилберн из Los — Angeles Times назвал выступление Элвиса «безупречной демонстрацией …вокальных данных и потрясающей способности завести публику»; Фрэнк Либерман из Herald Examiner объявил, что «новое десятилетие принадлежит ему»), но все же оценки не всех критиков были столь радужными. Будущий биограф Элвиса Альберт Голдман, писавший статью для журнала Life, открывал ее одним выделенным наречием: «Шикарно!» — или какое — то подобное наречие, — это единственное подходящее слово, чтобы описать последнее полубожественное явление Элвиса Пресли в Лас — Вегасе. Он язвительно прошелся по поводу сексуальности Элвиса («Такого эффекта смогла добиться еще лишь Марлен Дитрих, когда сразила всех наповал, обнажив свои ноги…»), по поводу его искренности («Он так утомителен в своем безупречном нарциссизме»), по поводу его музыкальности («Он бренчит на своей акустической гитаре с небрежностью опытного ловкача») — Голдман не одобрил ничего. Как профессор классики Колумбийского университета он с презрением отозвался о публике, исполнителе и зрелище в целом (больше всего его позабавила картина «своего рода мужского десерта, в который, как зубами, глазами впивались через бинокли сотни голодных женщин»). Но, пожалуй, в одном его критика имела под собой твердую почву — шоу Элвиса действительно напоминало серию хорошо отрепетированных поз и приемов. Конечно, Элвис был волен делать все, что пожелает, и в этом смысле его выступление продолжало быть очень спонтанным и непредсказуемым — но, если взглянуть шире, оно утеряло свою свежесть, так как у Элвиса была тенденция, по выражению Голдмана, «сочетать каждый номер с классически вырисованным образом — Элвис как Метатель Диска, Элвис как Стрелец, Элвис как Умирающий Балл». Конечно же, профессору явно не хватило чувства юмора, чтобы правильно воспринять эти перевоплощения Элвиса, но он правильно уловил, что это были именно перевоплощения, а не истинные, неподдельно естественные эмоции исполнителя, который стремительно вышел из пятидесятых, чтобы начать головокружительную карьеру в «Интернэшнл» всего шестью месяцами ранее.

Продолжение гастролей было предсказуемо успешным. Делались новые записи, ставились все новые цели, стремительно разворачивался бизнес, втягивая все новых людей, увлекая весь город. Хотя Элвис продолжал создавать все новые песни, программа в целом приобрела уже четкие контуры и стала устойчивой, максимально приблизившись к тому идеалу, к которому он всегда стремился, ранее посещая Лас — Вегас. На своих концертах здесь Фрэнк, Дин или Сэмми воспринимали сцену как свою большую гостиную, где откровенно и от души дурачились, но прекрасно понимали, что за это им еще и платят. Элвис в отличие от них к своим поклонникам испытывал глубокое уважение и искреннюю любовь — чувства, с которыми Мартин или Синатра просто не ассоциировались. Тем не менее он осознавал, что развлекает их, представая перед ними иногда в своем истинном, «непричесанном» виде. Двадцативосьмилетнему Фрэнку Либерману, критику Los — Angeles Herald Examiner, Элвис признался, что Вегас ему «подарил новую жизнь. Я стал снова живым. Появилась надежда на будущее… Ожили чувства, работа наполнилась смыслом». У него появилось желание опять сниматься, как сказал он Либерману, который этим двадцатиминутным интервью был вознагражден за свою хвалебную статью по поводу премьеры нового шоу. «Я снова хочу попробовать сниматься, чтобы понять, действительно ли хорошо у меня это получается. Мои прежние роли были пустыми и ничтожными, но найти что — то хорошее очень трудно… А мне нужно что — то по — настоящему хорошее. Я просто не могу возвращаться к разбивателям девичьих сердец и солдатам или чему — то в этом роде».

Участники группы все больше напоминали сплоченную семью, и ему это очень нравилось. «Как только шоу заканчивалось, он приходил к нам в гримерную», — вспоминала Мирна Смит из Sweet Inspiration. «Его парни оставались у него в гримерной, а он приходил к нам и болтал с нами обо всем, о своей личной жизни, о многом другом. Мы даже спорили с ним, конечно, подолгу он с нами не задерживался, но, если у нас получалось встретить его одного, с ним можно было поговорить обо всем. Только не надо было его смущать — он ведь был таким незащищенным, я думаю, таковой была его натура».

Они дрались подушками, обливали Друг друга водой, обменивались разными книгами (так как Эстель была самой религиозной, он читал ей отрывки из «Безличной жизни» и рассказывал о влиянии матери на свою жизнь, которое он до сих пор ощущал), в их отношениях присутствовала особая интимность, которая тем не менее не переходила каких — то незримых границ. Их смущали только приглашения Элвиса зайти к нему в номер после концерта. «Приходя туда, — говорила Мирна, — мы попадали на вечеринку. Не было смысла идти к нему в номер, ведь наши разговоры происходили в гримерной. Когда он приходил к нам туда, мы были друзьями». Как говорил Джо Москео из Imperial, Элвиса расстраивало то, что госпел — квартет не особо часто появлялся в его номере, но даже если бы им этого сильно захотелось, к тому времени подступиться к нему стало слишком сложно. Казалось, что вокруг него слишком много людей, которые принимали решения. Джо Эспозито мог сказать: «Сегодня он очень устал, мы не хотим никаких посетителей в гримерной». Ламар и Чарли стояли в холле за дверями, они казались себе очень крутыми, когда говорили: «Даже не мечтай попасть внутрь». «Я всегда чувствовал, что меня хотят куда — то задвинуть. В те редкие минуты, когда нам удавалось с ним пообщаться, он так хорошо к нам относился. Но всегда в общении присутствовала какая — то нервозность; трудно было понять, когда ему действительно хотелось поговорить, а когда нет, всегда рядом находился кто — то, говорящий, что надо делать, а чего делать не стоит. [Появлялось ощущение, что] Элвис об этом даже не подозревал».

Хотя пообщаться с ним могли только избранные, атмосфера вокруг него была опасно волнующей. Она напоминала атмосферу старших классов школы со всеми трюками и приколами, сексуальными ожиданиями. Окружение, сформировавшееся вокруг Элвиса со времени, когда ему исполнился двадцать один год, постоянно соревновалось между собой. Это было соревнование среди мужчин, которым было далеко за тридцать, когда каждый ждал, на ком в этот вечер остановит свой выбор Элвис, чтобы потом выбирать самим уже из оставшихся женщин. Как сказал Глен Д. Хардин, «это напоминало клуб глупых мальчиков… Одну сумасшедшую вечеринку». Но это была вечеринка, из которой были исключены жены и подруги. Происходило как бы воссоединение одной большой семьи, которую сначала разбило появление Ларри Геллера, а затем женитьба Элвиса. Самой Присцилле все больше казалось, что это было состязание между «обожанием толпы» и реальной жизнью, в котором у реальной жизни не было абсолютно никаких шансов на победу.

Они открывали для себя новые волнующие ощущения, которых они не испытывали все те годы работы «с девяти до пяти» — по меткому выражению Джо — в Голливуде. Тогда у каждого случались однодневные интрижки, но потом каждый отправлялся домой к жене или подруге. В шестидесятые Палм — Спрингс и Лас — Вегас представляли собой мирок, в котором правил и ограничений просто не существовало, там всегда от них можно было скрыться. Теперь же все они не просто посещали этот мирок, а жили в нем постоянно, и теперь всеми ими, а не только одним Элвисом овладело стойкое ощущение, что это их жены состояли в браке, а не они.

Фелтон записывал шоу в течение третьей недели гастролей, придерживаясь индивидуального выбора Элвиса, четко обговаривая присутствие каждой песни на диске, чтобы не тратить слишком много пленки. Несмотря на внушительное количество песен, которое они отрепетировали, все еще ощущалась нехватка достойного материала, из которого можно было бы составить альбом. Тогда Чарли устроил быстрый дневной прогон трех песен, аранжировки к которым Глен Д. сделал накануне, и они записали их в тот же вечер. «The Wonder of You» была слезливой любовной балладой со впечатляющим мелодраматическим финалом, к которому Элвис частенько тяготел, «Release Ме» Рэя Прайса была классической кантри — балладой, ну a «See See Rider» представляла собой блюзовый стандарт, который Элвис часто исполнял во время последних гастролей. Но даже с этими песнями альбом казался неполным, поэтому руководство RCA приняло решение добавить еще две песни, записанные еще во время предыдущего августовского турне, в новый альбом, который получил название «On Stage — February 1970». В результате получился альбом, не отличающийся слаженностью и энергетикой живого выступления.

Финальное выступление напоминало лагерные сборы перед расставанием. Вечернее шоу продолжалось до трех часов ночи. Публика с восторгом наблюдала, как Элвис, сидя за фортепьяно, исполнял «Lawdy, Miss Clawdy» и «Blueberry Hill», Сэмми Шор комично бегал вокруг сцены, играя на своей трубе, а Присцилла в шикарном кюлотовом платье с открытой спиной выходила к сцене на песне «Love Me Tender», чтобы получить от Элвиса долгий поцелуй («Кажется, я знаю эту девушку», — говорил он при этом). В последнюю неделю выступлений в большом репетиционном зале появились проблемы со звуком. Задолго до этого Полковник пригрозил хозяевам отеля, что в случае возникновения подобных проблем Элвис выступать не станет. Но, несмотря ни на что, Элвис выступил, и, по единодушному мнению всех, это было лучшее на тот момент его выступление. Иногда, как он признался публике, ему хотелось просто спуститься со сцены и провести все шоу в расслабленной манере Дина Мартина, но он знал, что, если он «не заведет» всех, окружающие могут сказать: «Ну, он просто разучился двигаться». Так он и продолжал заводить всех и вся. К концу выступления он представил публике Полковника и сказал: «Он не просто мой менеджер, я очень его люблю». Когда опустился занавес, как писала репортер и преданная поклонница Элвиса Сью Вигерт, «Сэмми Шор бросился целовать ноги Элвиса, которые уже просто подкашивались, как и у всей публики».

На следующий день Полковник улетел в Хьюстон, где в конце недели Элвис должен был открывать Хьюстонский фестиваль живой музыки и родео в Астродоум. Было запланированно шесть концертов: три вечерних и три дневных, поэтому Полковник улетел, чтобы заранее проверить отель и убедиться, что служба безопасности на должном уровне. По прибытии он узнал, что по городу уже распространились слухи, что все билеты на концерты были распроданы. Полковник сразу же выделил десять тысяч долларов, чтобы по радио периодически звучали объявления о наличии билетов. «Все было тщательно проверено», — писала репортер Houston Post Мардж Крамбейкер. «Когда Паркер прибыл в этот вторник, первым делом он обошел все помещения отеля и проверил, как идет подготовка… Он изучил лифты. Тщательно исследовал коридоры, входы и выходы. Была осмотрена даже крыша… Абсолютно профессиональный подход к своему бизнесу просто ошеломляет».

Элвис прибыл на следующий день на борту личного самолета Кирка Керкориана, хозяина «Интернэшнл». Его сопровождали Джо, Ред, Сонни, Чарли, Джи Джи, Джерри Шиллинг, Клифф Гливз и его отец Вернон. Полковник еще раньше было попытался ограничить количество сопровождающих, написав в письме Джо, что всем разместиться будет тяжело и что праздношатающиеся там не нужны, но, очевидно, либо Элвис был не в курсе этого, либо он был просто не согласен. Приехали почти все. На первой же репетиции в четверг стало ясно, что ситуация со звуком была безнадежна. Даже Фелтон и Билл Портер ничем не могли помочь, чтобы ее улучшить, поэтому Элвис сказал всей группе, чтобы «они даже не пытались что — либо предпринять и просто выходили и играли».

На следующий день Элвис выступал дважды, между гонками на повозках, запряженных лошадьми, и соревнованием по оседланию быков. Он выезжал в открытом джипе из — за сцены и проезжал по краю арены, а его поклонники устремлялись за ним. По мнению Роберта Хилберна из Los — Angeles Times, это была первая настоящая проверка истинной его популярности, так же как и его первое выступление в Хьюстоне на дневном концерте в рамках родео. В некотором роде это выступление было разочаровывающим. Элвис заметно нервничал, акустика была настолько удручающей, насколько и предполагалось, он даже извинялся перед почти семнадцатитысячной публикой, в которой было около четырех тысяч детей — инвалидов, приглашенных Элвисом и Полковником. После концерта всем было ясно, что он очень расстроен. По воспоминаниям Джи Джи Гэмбилла, «он вернулся в отель… и лег на кровать. «Вот и все. Больше у меня этого просто нет», — сказал он». Даже непоколебимый Полковник выглядел расстроенным. Когда Элвис проснулся, он снова покачал головой и сказал: «Да, мне кажется, у меня уже просто не получится выступать так, как раньше». Но потом, как вспоминает Джи Джи, они выглянули в окно и увидели огромный ряд машин, которые выстроились на шоссе по направлению к отелю. «Черт меня подери, — сказал Элвис. — Я думаю, я еще смогу их поразить».

«Условия [для второго концерта] были улучшены», сообщалось в Los — Angeles Times, просто потому, что концерт происходил вечером. «Голос Пресли звучал сильней, акустика на сцене была улучшена, шоу в целом воспринималось гораздо лучше, чем во время дневного выступления». Элвис, как заключал Хилберн, был неподражаем. «Его голос так и остался лучшим в рок— и поп — музыке, его сценические движения, уже менее самоуверенные, чем прошлым летом… были в абсолютной гармонии с музыкой». Вся та высокая наэлектризованность и блеск шоу — бизнеса, которые отмечались в выступлениях в Лас — Вегасе, еще сильней проявились здесь. В конце выступления вся аудитория из 36 299 человек (рекорд посещаемости в пятничный вечер, превысивший предыдущий на 10 000 человек) была на ногах и ликовала. Посещаемость субботнего дневного шоу превысила соответствующий рекорд на 15 000 человек, посещаемость субботнего вечернего концерта, которая составила 43 614 человек, установила мировой рекорд для выступлений на родео. К субботе, как писал Хилберн, стало уже очевидно, что он переборол в себе первоначальную неуверенность, и в его выступлениях появился тот запал и незабываемая энергетика, которые присутствовали на его концертах в Вегасе.

Полковник внимательно просматривал каждое шоу из специальной будки ведущего. На голове у него была или кепка для гольфа, или огромная ковбойская шляпа, несуразно сдвинутая на лоб, во рту постоянно дымилась сигара. Он ощущал огромное удовлетворение, видя, как публика бросала к ногам Элвиса все свое обожание, в то время как он, одетый во все белое, принимал его как должное. В субботу вечером прилетела Присцилла, чтобы развеять уже снова появившиеся слухи о том, что между супругами наметился разлад. Она посетила воскресное дневное шоу в черном просвечивающем наряде, который отметили почти все репортеры. Далее была пресс — конференция, на которой Элвис признался, что звук на первом концерте его просто убил, но с помощью его звукоинженера проблему удалось уладить. Он очень волновался перед концертами, сказал он, но ему очень хотелось выступить еще. Офицеры с родео подарили ему эксклюзивные часы «Ролекс» модели «Царь Мидас», выпущенные ограниченным тиражом под номером 343, шериф Хьюстона Бастер Керн подарил ему золотой шерифский значок со словами; «Знаю, вы собираетесь уезжать в понедельник, это вам поможет». «А как мне отсюда уезжать? — запротестовал Полковник Паркер. — Вы хотите, чтобы я голосовал на дороге и ловил проезжающие машины?» Пришлось шерифу подарить такой же значок и ему. К тому же Элвису подарили ковбойскую шляпу и новый золотой диск, который вице — президент RCA Рокко Ладжинестра привез в Хьюстон из Нью — Йорка, чтобы лично вручить его Элвису. «Меня надо действительно наградить за мое терпение», — заметил Элвис шутливо.

Как заключил Роберт Хилберн, эти выступления в Хьюстоне — были еще одним подтверждением того, что Элвис является «величайшим и самым впечатляющим явлением в истории поп — музыки… находясь под грамотным руководством Полковника Тома Паркера, менеджера, великолепно себя зарекомендовавшего еще до того, как он встретил Элвиса».

Но труды Полковника на этом не были завершены. В то время как Элвис улетел обратно в Лос — Анджелес, чтобы отдохнуть и возобновить свои занятия карате, Полковник начал претворять в жизнь свои далеко идущие планы. С одной стороны, он не хотел, чтобы «Интернэшнл» распоряжался им и Элвисом по своему усмотрению. В день последнего выступления Элвиса в Хьюстоне он проинформировал нового президента «Интернэшнл» Алекса Шуфи, что независимо от самолетов, подарков и отпусков на Гавайях Элвис может и не вернуться в Лас — Вегас в следующем августе. На тот момент он обдумывал план более расширенного индивидуального турне, сказал он Шуфи, которое будет полностью отснято на пленку, также он обговаривал участие Элвиса в съемках фильма, которые должны были начаться в конце лета. Он не хотел избавляться от Шуфи, конечно же, он не закрывал перед ним дверей, но он не был уверен, сможет ли отель до конца оценить его собственную роль. Как оказалось, отелю это было под силу, потому что вскоре вся ситуация благополучно разрешилась. Через месяц сам Шуфи приехал, чтобы узнать, не смог бы Элвис дать особое выступление в отеле после забастовки кухонных рабочих, которая объяла Лас — Вегас («Будущее этого курорта могло быть в опасности!» — так драматично писал Шуфи в своем письме — просьбе). Полковник сразу же согласился, таким образом зарабатывая на будущее благодарность Шуфи и Кирка Керкориана, хотя Элвиса никогда не надо было как — то особенно призывать к выступлениям.

В то же время он продолжал обдумывать еще одну идею, которая не давала ему покоя уже больше двух недель: платная трансляция живого выступления. Успех и выгодность подобного мероприятия были уже проверены временем, правда несколько в другой сфере — в спорте. Но почему бы не перенять идею и не адаптировать ее для развлекательных музыкальных выступлений? Так думал Полковник. Однажды он уже пытался организовать нечто подобное в 1960 году, когда Элвис только вернулся из армии, но столкнулся с техническими проблемами. Никто из мира развлекательной индустрии еще не пытался организовать что — то в этом духе, поэтому Полковник с его чутьем на все новое и оригинальное, что может привести к огромной финансовой выгоде, целиком переключился на обдумывание этой необычной идеи.

Два молодых промоутера Стив Вулф и Джим Рассмиллер из Concert Associates, которые в свое время стали организовывать крупномасштабные рок — концерты в Лос — Анджелесе, уже давно жаждали встречи с Полковником, чтобы совместно организовать концертный тур Элвиса. После двух лет письменного общения с ним Вулф и Рассмиллер, чей бизнес расширился, все — таки добились встречи с ним. К этому времени их компания называлась уже Filmways. Они выложили перед ним подробный план турне, которое должно было охватить пятнадцать городов. По их мнению, оно должно было обогатить Элвиса на семьсот пятьдесят тысяч долларов. Полковник сразу же отказался. Элвис не планировал никаких турне, сказал он им, а если бы и собрался, им надо было выполнять уже принятые обязательства, которые они заключили еще в 1957 году. После этой встречи Вулф и Рассмиллер только почесывали в недоумении головы — они не могли понять, в чем был смысл встречи, если только она не была тестом — а если и была, они не знали, прошли они его или нет. Еще несколько раз они подступались к Полковнику с различными предложениями, но эти предложения были встречены им с тем же успехом. Но потом, к их огромному удивлению. Полковник сам пригласил их. Это произошло сразу после выступления Элвиса в Астродоум.

На этот раз они выступили с предложением организовать концерт Элвиса на стадионе «Энахейм», которое он также отверг, но не без прочтения небольшой лекции в подчеркнуто дружеской манере о том, чтобы они вели свой бизнес более сплоченно и осмысленно, дабы окружающие могли воспринять их всерьез. Затем он неожиданно обрушил на них свой грандиозный план о закрытом выступлении.

Для них это был абсолютный шок, хотя они понимали, что удивляться так им не следовало. Ранее они сами обдумывали подобную идею, но с участием Rolling Stones. Как они выяснили потом, Полковник был прекрасно осведомлен об этой их задумке. Несмотря на репутацию рассеянного эксцентрика («Он входит в комнату в футболке и кепке, очки сдвинуты на самый кончик носа, я думаю, он рассчитывает [таким образом] сбить с толку»), он демонстрировал свою проницательность с самого начала. Он без обиняков ознакомил их с фактами и цифрами, юридическими тонкостями и своими расчетами, в конце спросив, что они думают по поводу сделки, которую они, придя к нему, и не рассчитывали обсуждать. Но он не дал им даже возможности ответить: он изложил суть сделки, которую он задумал, и все. «Я хочу сказать, что это не выглядело как возможность для нас, он не говорил: «Чем вы можете мне помочь?» Он сказал нам, что мы можем для него сделать, а потом мы услышали: или да, или нет». И ничего не было посередине».

Они согласились. Сделка была на один миллион долларов плюс сто тысяч на расходы, 75 процентов шло Элвису и Полковнику, раз уж когда — то Concert Associates забрали себе пятьсот тысяч. Теперь уже Вулф и Рассмиллер принесли документы людям из Filmways, от которых они ожидали не только финансовую поддержку, но и помощь в технической экспертизе. В Filmways все просто попадали со стульев — таким высоким был уровень задуманного. Полковник говорил о двухсот семидесяти пяти городах, подсчеты логистиков были ошеломляющи. Все должно было сниматься в Лас — Вегасе через четыре месяца, за день или два до августовского открытия. Как и предполагал Полковник, препятствиям на пути не было конца. Он критиковал их расчеты и переговоры, потому что планировал организовать все на более масштабном уровне, привлекая партнеров из Лондона и Японии, которые высказали желание принять участие в этом грандиозном мероприятии. Тем не менее процесс уже пошел согласно запланированной схеме. Окончательно все условия были обговорены, а документы подписаны 15 марта, когда обо всем узнал Роберт Хилберн и изложил все детали в девятнадцатом выпуске Los — Angeles Times.

С самого начала Полковник строго разъяснил промоутерам, что, если хоть слово о сделке просочится в прессу, она будет автоматически аннулирована. «Мы боялись говорить о ней даже своим женам. И вот однажды мы открываем газету и видим, как там все подробно описывается». Написана статья была в каком — то подозрительном тоне, как будто задумал ее сам Полковник, или промоутеры, или обе стороны. Элвис Пресли дал согласие на телевизионное выступление, которое будет транслироваться на всю страну этим летом и за которое он получит самый большой гонорар… который когда — либо получал певец за один концерт. Трансляция будет первым подобным музыкальным событием в Соединенных Штатах». Стоимость могла дойти до пяти миллионов долларов, сам же концерт должен был показываться во всех крупных городах. «Не секрет, — продолжал Хилберн, — что Паркер и Пресли хотят выйти за рамки выступлений в Вегасе. Но у Паркера возникли затруднения, когда он решил вернуть Элвиса к концертной деятельности. Чтобы поддерживать статус Короля, Пресли необходимы супервыступления… Подобное же выступление станет первым в истории развлекательного бизнеса. Теоретически это крайне удачный ход и с точки зрения бизнеса, и для престижа исполнителя, который продолжит серию его хьюстонских и вегасовских гастролей. А если продажа билетов пройдет согласно ожиданиям, размер прибыли превзойдет все его предыдущие гонорары».

Промоутеры так и не узнали, как эта информация попала в газету, но в любом случае сделка сорвалась. Через неделю Полковник привлек юридическую фирму William Morris Agency, чтобы подписать новый контракт, на этот раз эксклюзивно с Filmways. Разговор шел уже не о трансляции, а о фильме — концерте, который будет сниматься во время выступлений. Элвис должен получить миллион долларов, что составляло от 40 до 60 процентов общего дохода, и половину стоимости прав на владение записью. Когда и эта сделка сорвалась, на арену выступила компания MGM, которая должна была выступать официальным дистрибьютером фильма. Шестью месяцами ранее в результате тонкого заговора акционеров главой компании стал владелец «Интернэшнл» Кирк Керкориан. Предложение MGM было следующим: пятьсот тысяч Элвису, шестьдесят процентов от сборов, при этом права на фильм целиком принадлежали компании и он должен был сниматься в соответствии с их пожеланиями. Возможно, чтобы сохранить хорошую мину при плохой игре, Полковник дал согласие на сделку, тем более что она полностью вписывалась в его философию синергии. Он рассчитывал на саундтрек к фильму, да и сама идея четырехнедельных гастролей, за которые Элвис получит миллион, казалась ему весьма привлекательной. Конечно, отель удержит часть денег на какие — то нужды, но и окажет помощь в съемках. Ну а сам фильм станет не только залогом новых выступлений в Вегасе, но и прекрасной рекламой для дальнейших, более масштабных турне. С точки зрения Полковника, это был здравый расчет. У него не было выбора между недостижимым идеалом и реальной, твердой наличностью.

В июне Элвис вернулся в Нэшвилл, чтобы записываться. Несмотря на явный успех предыдущих записей и выступлений с коммерческой и творческой точек зрения, он не вернулся в студию в Мемфисе по целому ряду причин, в основном политического характера. Затянувшиеся баталии с Чипсом просто подкрепляли боевые чувства у членов команды Элвиса и все больше убеждали их в правоте обвинений, ранее выставленных продюсеру (скупость, неуважение, плохое обращение с Элвисом). Также во внимание принималась ситуация с официальным продюсером Элвиса Фелтоном Джарвисом, у которого были законные основания выразить недовольство, если к работе снова будет привлечен Чипе, ведь функции Джарвиса были определены самим Элвисом на контрактной основе, пусть и в устной форме.

Все знали, как Элвису нравился Фелтон. Их отношения основывались на энтузиазме и взаимном уважении, сам Элвис любил говорить, что его продюсер — единственный человек, который может найти общий язык с любым. Он хотел, чтобы Фелтон был рядом, не только когда он записывался в студии, но и когда он уезжал в Лас — Вегас, и если бы Элвису надо было выйти на дорогу, он хотел, чтобы Фелтон пошел с ним. Иными словами, он хотел, чтобы Фелтон был с ним всегда. В то же время в RCA росло недовольство таким сотрудничеством. Элвис был не единственным певцом, к которому был прикреплен этот продюсер, да и, в конце концов, кто должен был платить Фелтону зарплату, особенно после его затяжных отлучек из студии? Да и у самого Фелтона имелись собственные волнения. Он был озабочен проблемами со здоровьем — его давление частенько поднималось до опасно высокого уровня. Он уже начинал чувствовать, что его пинают со всех сторон. Кончилось все тем, что Элвис сказал ему; «Почему бы тебе просто не уйти от них и продюсировать только мои пластинки и ничьи другие?»

Именно это решение Фелтон и принял. Случилось это первого июня, за три дня до запланированного начала записи. Новый контракт от RCA гарантировал ему 750 долларов за каждую новую запись Элвиса и два процента отчислений от авторских прав. Таким образом, Фелтон покинул свой прежний пост, уступив своего рода причуде нового, менее дисциплинированного и менее предсказуемого хозяина. Так думали многие, да и его здравый смысл вторил этим предположениям. Он пообещал, что спродюсирует от пятнадцати до тридцати пяти песен, что, по мнению его друзей, было вряд ли возможно. Жена Фелтона, Мэри, стала думать, что RCA или Полковник просто хотят его подставить. Но он доверял своему другу. Он знал, что ситуация была рискованной, но Элвис дал ему слово. Настоящая проблема, как он признался жене, была не в Элвисе. Проблемой для него был материал — именно он серьезно его беспокоил. Но у Фелтона не было сомнений, что и эту проблему они смогут устранить сообща.

Еще одной головной болью была техническая сторона всей затеи. Звуковая аппаратура в студии была значительно усовершенствована с момента последней записи Элвиса в студии. Количество записывающих дорожек увеличилось с четырех до шестнадцати (хотя в 1969 году их было уже восемь). Это означало, что возможности для записи и наложения многократно возросли. Но в то же время это влекло за собой привычные затруднения при выборе, которые являлись предсказуемым результатом расширения технических возможностей. Дело было в том, что для того, чтобы полностью задействовать весь спектр возможностей звуковой аппаратуры с шестнадцатью дорожками, требовались тонкий слух и своего рода эстетическая чувствительность, потому что с появлением более современной техники ощущение живой записи безвозвратно утрачивалось. Та незабываемая акустика и ощущение пространства, к которым за долгие годы Фелтон и его звукоинженер Эл Пачуки так привыкли, были просто заменены на грамотное, но бездушное разложение звука, разнообразие выбора и с технической точки зрения, более ощутимые звуковые возможности. К сожалению, ни Фелтон, ни Пачуки не были сильны в технической стороне дела, поэтому Фелтон принял решение сфокусировать внимание на группе.

Для него в этом была возможность претворить в жизнь план, который вызревал в его голове еще с 1966 года, когда он впервые начал работать с Элвисом. У Элвиса была уже своя группа сессионных музыкантов, когда он встретил Фелтона. Большинство их работало с Элвисом еще с 1958 года, а Скотти и Ди Джей вообще были с ним с самого начала. За последние четыре года Фелтону практически не приходилось привлекать к работе сторонних музыкантов, поэтому по большому счету он не изменял состав коллектива. Но теперь после двухгодичного отсутствия в Нэшвилле, выступлений на телевидении, новых записей и потрясающего успеха вегасовских концертов, он почувствовал в себе смелость первый раз привлечь к работе своих музыкантов, оставив только мультиинструменталиста Чарли МакКоя и старого проверенного парня из Атланты Чипа Янга. Иначе новая группа состояла бы только из ритм — секции коллектива Muscle Shoals, с которым он работал, когда начал записывать Томми Роу в 1962 году. Именно Фелтон убедил их расторгнуть контракт со студией Рика Холла, где они работали над усовершенствованием звучания тех же Muscle Shoals. И именно Фелтон пригласил их в Нэшвилл и дал им работу, как только сам прибыл в город. С Джеймсом Бертоном в качестве основного гитариста это была группа, которая могла бы сделать для Элвиса все, что он захотел бы. Это были музыканты, настолько же способные отразить музыкальные устремления Элвиса на тот момент, как и группа American, разница состояла лишь в том, что они были обязаны фактом своего существования и работой одному лишь Фелтону.

Все в группе с волнением и трепетом отнеслись к сотрудничеству с Элвисом. Дэвид Бриггс, игравший на клавишах во время записи госпела в 1966 году, которая ознаменовала дебют Фелтона в качестве продюсера, постоянно подвергался насмешкам коллег за то, что носил в бумажнике фотографию Элвиса. Джерри Кэрриган, упрямый, своенравный барабанщик, один только стиль игры которого, казалось, возвещал, что он не склонит головы ни перед кем, пребывал в страшном волнении по поводу своего участия в записи. Басисту Роберту Путнэму, который только начинал свою карьеру (через год с Джоном Баэзом он исполнит суперхит «The Night They Drove Old Dixie Down»), удалось лучше всех в группе передать коллективное настроение на тот момент. «Я был до смерти перепуган, — вспоминал он. — Я помню, как я стоял перед зеркалом в ванной и молил про себя: «Боже, позволь мне не быть тем, кто зарубит всю запись. Не дай мне быть единственным, кто все испортит!»

Фелтон хотел, чтобы они играли, когда в комнату будет заходить Элвис; по его словам, он хотел, чтобы они создали настроение, что показалось им несколько странным, но не более странным, чем появление вместе с Элвисом целой свиты поддакивающих, выслуживающихся людей. Как чужаки по определению (они ведь являлись участниками Muscle Shoals) все они гордились своей независимостью почти так же, как и Чипе, и для них было большой потехой наблюдать, как Чарли подносил воду и вытирал испарину со лба Элвиса, как Ричард Дэвис тащил огромный мешок одежды, из которого Элвис выбирал новый наряд три раза только во время первой репетиции. Они с недоумением наблюдали, как Ламар буквально подскакивал до потолка после каждого дубля и восклицал: «Это хит!» Даже Джеймс Бертон, который не являлся чужаком, а просто был новичком в студии, признавал, что для него было целой школой просто наблюдать, как Ламар и Фредди соревнуются друг с другом, кто первым передаст свои демо — записи на прослушивание Элвису, а тот лишь смотрел на все это со смесью интереса и упрека.

Несмотря на все эти экстравагантно — абсурдные выходки, всем музыкантам было более чем очевидно, что Элвис не только прекрасно себя ощущал среди них, но и сам делал так, чтобы и им было приятно с ним работать. Сначала им казалось, что вот — вот он остановит запись, сядет рядом и начнет рассказывать разные истории и петь старые госпел — песни. Так частенько и происходило. Но когда он все — таки приступал к работе, они были поражены. Песни Джерри и Ламара были убийственны по мнению абсолютно всех, Джерри Кэрриган еле сдержался однажды, когда всей группе сказали: «Если он вам улыбается, улыбнитесь в ответ, или он подумает, что вы его недолюбливаете». Но когда дело касалось самой музыки, Кэрриган вспоминал: «Это было похоже на подготовку шоу. Он просто разъяснял, где нам надо было сделать особые акценты, мы наблюдали за его руками, он вращался как волчок, — мы были новой группой для него, и его это вдохновляло, глаза его горели, и все мы понимали — это была звезда».

С музыкальной точки зрения требования, которые он им предъявлял, были для них несколько неожиданными. Он хотел от них гораздо большего, чем то, к чему они привыкли за время сессионной работы. Элвис был особо требователен к барабанщикам, вскоре выяснил для себя Кэрриган, так же как и Бриггс понял, что Элвис многого хотел от пианистов. Просто он хотел ото всех интенсивной, напористой игры постоянно. Всё приходилось прочувствовать, вскоре понял каждый из них. Несмотря на работу с шестнадцатидорожечной аппаратурой, чье принципиальное преимущество при правильном использовании состояло в том, что она обеспечивала максимальное разделение звуковых партий, Элвис настаивал, чтобы располагались близко друг к другу рядом с ним, чтобы быть готовыми вступить по его еле заметному кивку. Единственный способ, с помощью которого Эл Пачуки мог настроить уровень звука, состоял в том, чтобы остановить запись якобы по причине технических неполадок.

В других ситуациях технические неполадки практически не возникали. Часто бывало, что они только начинали разучивать песню, когда Элвис безапелляционно объявлял об ее итоговой записи. Это была не лень, а просто другой подход к записи, результатом которого они не всегда были довольны (было бы правильней сказать, что результат их несколько обескураживал). Но какими бы в то время ни были их чувства, был момент, который, как говорил Норберт, они осознали: им не надо было чувствовать себя обескураженными. «После того как я сам стал продюсером, я начал понимать, в чем состоит суть записи. Как музыкант я всегда хотел, чтобы ритм — секция была безупречной и создавалось определенное настроение. Но когда я стал продюсером, я начал понимать, что цель настоящего певца в том, чтобы посредством голоса передать эмоции своего послания к слушателю. И из всех певцов, которых я знал, лучше всех это удавалось одному только Пресли».

Финальная запись была своего рода продолжением репетиций. Они начали с двух новых баллад Фредди, написанных в евростиле и напоминавших все те затяжные композиции из британского песенного каталога, который четыре года назад Фредди дали Джин и Джулиан Абербахи. Каталог он позаимствовал с убеждением, что продолжит дело двоюродного брата на доверительных началах. Степень доверия определилась в октябре 1969 года, когда с большим удивлением для себя Фредди обнаружил, что Carlin не является его эксклюзивной собственностью. С той поры кузен с ним почти не разговаривал. Абербахи сделали все, что могли, чтобы сместить Фредди с его должности в Gladys Music и изолировать от Элвиса, но Полковник, не питавший особо возвышенных чувств к Герру Бинстоку, не хотел об этом даже слышать. В результате Фредди остался крепко связан с обеими выпускающими компаниями Элвиса Пресли, подбрасывая ему песни из этого британского каталога почти эксклюзивно (Ламар позаботился и о каталоге «Хилл энд Рэндж»). Элвис записывал их, и это служило прочным базисом для быстро растущей империи Фредди.

Самого Элвиса это мало волновало — он просто искал хороший материал. Но это не значило, что он был в восторге от вагнерианской высокопарности песни «I'vee Lost You», второго творения Фредди, которая представляла собой мелодраматическую картину распадающегося брака, прекрасно отражающую реальную ситуацию в личной жизни Пресли. После семи не увенчавшихся успехом дублей он слегка отвлекся, переключившись на песню Golden Gate Quartet «Born Ten Thousand Years Ago», с которой он любил подурачиться на своих концертах последние несколько лет. Но потом Фредди снова вернул его к работе с песней «The Sound of Your City», очередной экстравагантной штучкой, запись которой потребовала одиннадцать дублей. В таком шизофреническом духе работа и продолжалась всю ночь. Вся эта рутина была разбавлена лишь одним приятным моментом: исполнением рокабилли — хита 56‑го года «The Fool» Сэнфорда Кларка, который случайно вспомнился Элвису во время того, когда он ждал, пока Ламар обеспечит его словами к песне «Faded Love» Боба Уиллиса, вдруг его заинтересовавшему вестерн — свингу. После пары сыроватых, но удивительно зажигательных песен, немного выдержанных в стилистике «The Blue Moon of Kentucky», они завершили работу в 4.30 утра, записав быструю народную песню «Run Along Note», «Cindy», адаптированную Биллом Вайсманом.

Фелтон вздохнул с облегчением, потому что у них было семь готовых песен за одну лишь ночь работы, при этом ожидать последующего увеличения окончательно записанных несен не приходилось. В течение следующих двух ночей они записали еще одиннадцать песен и студийный джем. Некоторые из них были лучше записаны, отдельные песни великолепно подходили стилю Элвиса — но только одна, от силы две песни давали повод Элвису вцепиться в них зубами, и необязательно это были песни от тандема Фредди — Ламар. Например, песня «You Don't Have to Say You Love Me» привлекала Элвиса еще с того момента, как Дасти Спрингфилд впервые выпустила ее в 1966 году. Она представляла собой комбинацию итальянской мелодии и наложенного на нее едко — нежного текста в английском стиле, что Элвису очень нравилось. Он с рвением и страстью участвовал в ее аранжировке, а затем быстро записал ее лишь с трех заходов. Супергоспел Саймона и Гарфанкела «Bridges Over Troubled Waters» был еще одним сильным номером, над которым он работал со всей душой, не нуждаясь уже ни в чьей сильной руке, которая могла бы его направлять. К концу третей ночи у них было уже двадцать готовых песен, и у Фелтона были все основания возликовать. Только вот материал у них стремительно иссякал.

На этом моменте все могло и закончиться. Четвертая ночь началась с записи очередной подготовленной Ламаром вопиюще не впечатляющей композиции Ширла Милета (это было собственное мнение певца), когда ни с того ни с сего Элвис резко переключился на шикарную версию хита Эдди Арнольда 1954 года «I Really Don't Want to Know», написанного его любимым композитором Доном Робертсоном. С исполнением этой песни весь процесс приобрел совершенно новый вид и настроение, потому что один за другим Элвис и группа начали играть классические кантри — песни, как будто каждый из них только этого и ждал. Сначала они довели до совершенства «Faded Love», слова к которой Ламар так усердно подыскивал в первый вечер, затем шла песня Эрнеста Табба «Tomorrow Never Comes», затем «Makeе The World Go Away» Рэя Прайса, «Funny How Time Slips Away» Уилли Нельсона и вариация на тему церковных песнопений от группы Stonewall Jackson «I Washed Му Hands in Muddy Water», на исполнение которой огромное влияние оказала версия Чарли Рича 1965 года.

Все эти песни объединяла свобода интерпретации (все они одинаково хорошо звучали и в ритм — блюзовой, и в кантри—, и в госпел — трактовке) и довольно — таки быстрый темп. Все эти песни Элвис исполнял с неподдельным энтузиазмом (почти все они были записаны с первой попытки). Было ясно, что Элвис нашел идеально подходящий ему ритм и настроение, и когда в конце вечера Дэвид Бриггс настойчиво попросил его переписать «Love Letters» только потому, что, по его мнению, следовало улучшить оригинальную партию на фортепиано от 1966 года, Элвис без колебаний согласился, запев эту старую ритм — блюзовую балладу Кэтти Лестер, не сильно меняя оригинал (каким бы ни было мнение Бриггса, первоначальное исполнение имело свое очарование). Элвис просто подтверждал свою давнюю концепцию о том, что каждый момент может подарить свежее прочтение песне, независимо от изменений в ее исполнении.

На момент окончания работы все чувствовали себя немного усталыми. Элвис придерживался программы Фредди и Ламара, добавив к ней еще пять песен и блистательно завершив пятидневную работу тридцатью четырьмя песнями. Вся группа была почти в изумлении. С одной стороны, весь процесс был для них горьким опытом, потому что ничего толком не было завершено — ошибки не обсуждались, уроки не были извлечены; когда был задан правильный тон, они просто записывали песню и переходили к следующей. Но, с другой стороны, они не променяли бы этот опыт ни на что в мире за одно то ощущение, как будто они попали в ураганный вихрь. Они пережили незабываемые дни и повидали и пережили много такого, чего им не приходилось наблюдать и переживать ранее: смесь настороженности и подкупающей интимности в общении, череда появлений Элвиса в его необыкновенных костюмах, те представления, которые он устраивал в студии для них и для симпатичной темноволосой актрисы, которую он привел с собой на запись. В конце концов, как осознал Норберт, все сводилось к одному ни с чем не сравнимому ощущению. «Меня ошеломляло, что он записывал те ужасающие, примитивные песни — я зову их примитивными. Но потом я начал понимать, что он своим голосом мог передать так много эмоций — лирическое содержание тех песен не имело ничего общего с тем, что происходило с ним. Из всех певцов, с которыми я работал, он был единственным, кто мог так вас зацепить чем — то неуловимым, но таким необыкновенным, когда бы он этого ни захотел. Он был самым великим мастером передачи эмоций, которого я знал, от начала до самого конца».

Элвис возвратился в Мемфис, чтобы провести там остаток июня, а Полковник продолжал проводить подготовку к съемкам фильма и открытию сезона в Вегасе. Он проинформировал отель, что на этот раз собирается провести специальный «ФЕСТИВАЛЬ ЭЛВИСА ПРЕСЛИ», для которого необходимо подготовить сто тысяч особых приглашений с меню, пятьдесят фотографий 8 на 10, сто тысяч специальных открыток, шестьдесят тысяч четырехцветных каталогов, двадцать тысяч сувенирных фотоальбомов и огромное количество соломенных шляп, которые работники отеля должны будут носить во время проведения фестиваля и концертов. Отель также должен был быть подготовлен и декорирован в соответствии с пожеланиями Полковника. В отношениях с Фредди он резко расставил все точки над i. Они должны были быть абсолютно уверены, что ни с одной песней из фильма не возникнет проблем из — за авторских прав на нее, как это неоднократно случалось ранее. «Барон Бинсток должен осознавать, что это не игрушки», — писал Полковник Джулиану Абербаху, прекрасно зная о ссоре Абербаха с кузеном. «Только при условии стопроцентно серьезного отношения к проекту мы сможем справиться со всей работой самостоятельно нашим новым сплоченным коллективом», — решительно заявлял он в своем письме от 26 марта, таким образом давая понять, что разорвет отношения не только с Фредди, но и с самими Абербахами в случае, если они решат, что после проделок Фредди им уже ничего не грозит.

Репетиции начались в Лос — Анджелесе в середине июля. План подготовки включал в себя более шестидесяти песен, из которых шестнадцать было записано в июне, в том числе и такие амбициозные хиты, как «You Don't Have to Say You Love Me», «Bridge Over Troubled Waters», «Eve Lost You» и «Heart of Rome», студийная мастер — запись которого так и оставляла желать лучшего. Все песни были великолепно подобраны и разнообразны: были и блюзовые композиции, и нежные, лирические баллады, была даже песня Froggy «Went А-Courtin» (которая, впрочем, не дотягивала до уровня остальных). К моменту их отъезда из Лос — Анджелеса первого августа большая часть фильма была отснята. Ронни Тат праздновал свое возвращение в группу в качестве барабанщика, Глен Д. и Дэвид Бриггс ежедневно работали над новыми аранжировками и оркестровками в Нэшвилле, но Элвис до сих пор так и не встретился со своим новым руководителем оркестра. Это случилось только по приезде в Лас — Вегас.

Джо Гуэрсио, широко известный музыкальный деятель и представитель старой школы, должен был заменить Бобби Морриса в качестве музыкального руководителя «Интернэшнл» всего несколькими неделями ранее. Этот сорокадвухлетний уроженец Буффало уже успел поработать с такими исполнителями, как Патти Пейдж (он исполнял партию фортепиано в ее хите 1953 года «How Much Is That Doggie in the Window?», который по праву считался предтечей наступающего рок — н–ролл — движения), затем он работал с Джулиусом Ла Роса, Стивом Лоренсом, Эйди Гормом и Дайахан Кэрролл. В конце концов он осел в Лас — Вегасе уже навсегда. Неудивительно, что к новой работе он приступил, не будучи поклонником творчества Элвиса Пресли, воспринимая его музыку как разудалую самодеятельность из мира, где все привыкли тыкать пальцем в небо. Это впечатление создалось у него при первой же встрече с Элвисом и его компанией.

«Они вошли в репетиционный зал достаточно вальяжно. Все песни были очень слабо подготовлены, но они были уверены, что все прекрасно. Они просто подошли и бросили все свои вещи на сцену, а я сидел там с двадцатью пятью музыкантами! Я спросил: «Что это?» Они ответили: «Мы покажем тебе, что мы собираемся сделать». Я сказал: «Нет уж, ребята, лучше уберите — ка все это. Я не собираюсь все это просматривать — я не библиотекарь». Отношения у нас не заладились с самого первого дня».

Глен Д. выступил с предложением помочь разобраться с материалом, что наладило отношения Гуэрсио с клавишником, но, несмотря на это, репетиции проходить лучше не стали. Как и раньше, оркестр и ритм — секция репетировали отдельно перед началом, чтобы вместе вступить. «И вот входит Элвис, и меня ему даже не представляют. Он просто входит, машет рукой и объявляет песню, ритм — секция начинает играть. Я сделал знак, чтобы они остановились, и сказал: «После того как он вступает на семнадцатом такте — нам же тоже нужно время, чтобы подготовиться, — я не собираюсь дирижировать музыкантами Элвиса Пресли: они все крутые профессионалы сами по себе. Мы с оркестром вступим на семнадцатом такте». Этим я их и подкупил и получил первое признание: он обернулся и посмотрел на меня».

«Во время первого перерыва они пригласили меня пообщаться с ним. Настал момент познакомиться с великим Генри Восьмым. Мы спускаемся вниз, и Джо Эспозито говорит: «Это Джо Гуэрсио», а у меня с собой дирижерская палочка — я всегда ею пользовался. Он смотрит на нее и говорит: «Отличная работа, маэстро». С того дня он никогда не называл меня по имени. После перерыва мы возвратились к работе, он начал петь песню и забыл слова в конце, он остановился, пытаясь их вспомнить, но не смог. И я сказал тогда: «Это окончание не подходит. Давайте придумаем что — нибудь другое. Эй, Брейсс, дай мне «фа». И мы всё вместе изменили окончание — ему очень понравилось. И с того момента он всегда поворачивался к нам, когда мы с оркестром вступали. Я с ним особо не разговаривал — мы общались только глазами. Я чувствовал, что было правильно и что нет. Я знал, если ему что — то начинало не нравиться. У нас было очень специфическое общение».

Как — то раз Джо Эспозито поинтересовался у Гуэрсио, как они, по его мнению, звучат. Со свойственной ему откровенностью и прямолинейностью тот сказал: «Это было похоже на падение мраморных глыб с бетонных ступеней». «На следующий день не мог открыть дверь и попасть в свою гримерную. В конце концов я распахнул дверь и замер от удивления на пороге — на полу там было, наверное, тысячи три мраморных осколков и надпись на зеркале: «Следуй за мной по ступеням… Я». С того дня я понял, что меня приняли в эту шайку».

Далее репетиции проходили без особых эксцессов. Систематизация такого огромного и разнообразного репертуара в короткий срок оказалась делом нелегким и утомительным, но Гуэрсио и Глен Д. с головой погрузились в работу. Они писали новые аранжировки, улучшали старые, пытаясь выработать более систематизированный подход к работе. Большинство оркестровок было написано, как презрительно отозвался Гуэрсио, в стиле киномелодий, некоторые из которых подходили для данного количества музыкантов в оркестре, некоторые нет, и нигде абсолютно не чувствовался рок — н–ролльный дух. В конце концов им удалось преодолеть все эти недоразумения и преграды сообща, и, к удивлению Гуэрсио, ко дню премьеры они были подготовлены прекрасно.

«Это была премьера и для меня, потому что именно тогда Элвис произвел на меня самое сильное впечатление. Дело в том, что мне приходилось выступать на сцене со многими звездами — я терпеть не могу их помпезность при полном отсутствии понимания, что такое звезда. Но мой Бог! Это было что — то невероятное. Ведь сам концерт был так себе организован: ряд относительно средне спродюсированных песен — не то что большинство вегасовских шоу. Но если вы хотите знать, как надо выходить и притягивать к себе людей, вам надо было видеть это. Появление Элвиса Пресли на сцене было особым событием, и то, что он делал, уже никогда не повторится. Среди публики происходило такое движение — это было что — то незабываемое! Я не могу сказать, что в плане музыки он был лучше всех в мире. Но это была харизма. Он мог околдовать публику и с удовольствием это делал.

Я не думаю, что он представлял, как выглядит со стороны. Он был похож на свободно парящий дух. Просто с другими исполнителями бывает совсем по — другому: они дисциплинированны, а он был до смешного недисциплинирован. Он парил над залом, своими песнями он добирался до самых дальних рядов галерки. Но я не считаю, что он чувствовал себя полностью раскованным на сцене. Он мог парить, но всегда у него возникали моменты, когда он чувствовал себя каким — то незащищенным. Тогда он просто поворачивался к музыкантам, говорил им какую — то смешную чепуху — мог пошутить минуту с Чарли или еще с кем — то, но потом он неизменно собирался с духом и продолжал выступление снова непринужденно. Многие говорят, что звезду делает дисциплина. Ерунда! Харизма делает звезду. Синатра, Майкл Джексон, Стрейзанд — их сделала харизма. И Элвис обладал ею в полной мере. Он просто мог ходить по сцене, не произнося ни единого слова, и все бы сидели и смотрели на него как зачарованные».

Кэри Грант зашел к Элвису в гримерную после концерта и сказал, что тот величайший развлекательный артист со времен Джолсона. Но Роберт Блэр Кайзер, бывший политический обозреватель Time, который делал большую статью о концерте для New York Times Magazine, имел противоположную точку зрения. Его этот концерт несколько разочаровал. Пять огромных камер «Панавижн» от MGM, казалось, сбивали Элвиса с толку, сообщал Кайзер. Он выглядел расстроенным и из — за постоянных проблем со звуком, его обескураживал подчеркнуто звездный облик публики. Он так волновался, что ему даже понадобился лист со словами лирической песни «I Just Can't Help Believing», которая была новой в его репертуаре. После зажигательного танца с элементами карате, который сопровождал исполнение песни «Polk Salad Annie», он заметил; «Я чувствую себя старым стриптизером».

Но тем не менее, какую бы нервозность и напряженность Кайзер ни углядел, оценка Гуэрсио наиболее достоверно отразила все выступление.

Тем временем Полковник с сигарой в руке и в огромной фестивальной соломенной шляпе уверенно сновал вдоль рядов, приветствуя знаменитостей и простых фанатов с одинаковым апломбом. На следующий день он объяснял свою концепцию промоушена корреспонденту New York Times («Он говорил, — сообщал Кайзер, — о необходимости давать людям что — то особенное, что — то, что подкупит их на фоне всеобщего национального спада»). Полковник четко разъяснил, что у него нет желания заигрывать с финансовыми структурами, он никуда не вкладывает свои деньги и позволяет остальным [то есть отцу Элвиса Вернону] распоряжаться вложениями Элвиса. Если бы он был у Элвиса еще и менеджером по финансам, у него бы не хватило времени заниматься рекламой, всеми афишами и щитами. У него только один ум! Также он выразил свою безграничную преданность своему подопечному.

«Полковник старается, — писал Кайзер, — всегда вести переговоры с позиции силы, он всегда должен быть уверен в каждой детали. Он думает на месяцы и годы вперед». Еще до предыдущего вечера он проводил все время за своим рабочим столом, прорабатывая последние детали касательно сокращенного тура, и к тому моменту он как раз завершил последние приготовления. Чуть позже в тот же день он сделал официальное объявление; Элвис выступит с концертами в шести городах, начиная тур в Фениксе 9 сентября, через два дня после окончания выступлений в Вегасе. Первое выступление будет проведено при рекламной поддержке RCA, выступление в Тампе Полковник брал на себя. Но рекламой остальных выступлений тура должна была заниматься группа людей, которую решено было именовать Managment 111 Состояла она соответственно из трех человек. Первым был молодой талантливый агент из MCA Джерри Вайнтрауб, который только что приступил к раскрутке молодого и неизвестного пока певца Джона Денвера. Далее шел концертный промоутер Том Хьюлет, который совместно с основанной в Сиэттле компанией Concerts West организовывал широкомасштабные туры таких известных рок — исполнителей, как Джими Хендрикс и Led Zeppelin. Третьим в группе был Тэрри Бэссет, антрепренер из Далласа, который вместе с бизнесменом из Сиэттла Лестером Смитом и антрепренером Дэнни Кейем обеспечил начальный капитал для Concerts West.

Полковник объявил, что в каждом городе безопасность Элвиса будут обеспечивать сто охранников, сам артист будет ездить только в бронированном автомобиле, а цены на билеты будут разумными. «Мы будем счастливы довольствоваться тем, что мы получим за этот тур», — говорил Полковник, не уточняя, однако, суммы. «Мы понимаем, что эти выступления снова вернут Элвиса на сцену к толпам жаждущих поклонников», — подытожил Полковник. Сам же Элвис, по сообщению репортера Commercial Appeal Джеймса Кингсли, с нетерпением ожидал свой мировой тур 1971 года и был в восторге, что сможет снова вернуться на сцену после многолетнего отсутствия. «Он хочет снова заставить всех встряхнуться».

Джерри Вайнтрауб к тому моменту уже два года «обхаживал» Полковника. К тридцати двум годам вследствие долгой работы в шоу — бизнесе в его характере стали преобладать напористость и стремление к демонстрации своих навыков и умений. Но зарождением сотрудничества с Полковником Вайнтрауб, по его собственому признанию, был обязан не своим деловым качествам, а мечте. «Я проснулся однажды посреди ночи, разбудил свою жену [певицу Джейн Морган] и сказал ей: «Только что мне приснилось, что я представляю Элвиса Пресли в Мэдисон — сквер — гарден». Жена сказала: «Здорово, это просто здорово». Я продолжал; «Но я даже не знаком с Элвисом Пресли, и я не знаю его менеджера Полковника Паркера». Жена ответила: «Ты с ним обязательно познакомишься», и уснула». С помощью Хэрри Дженкинса он раздобыл телефон Полковника и начал названивать ему почти ежедневно. Будучи много раз отвергнутым, он все же добился встречи с Полковником в сауне Spa Hotel в Палм — Спрингс. За этой встречей последовала еще одна встреча, и вскоре он почувствовал, что у него есть шанс организовать тур Элвиса. Это ощущение возникло у него, когда он начал сотрудничать с Томом Хьюлетом, с которым еще раньше его познакомил адвокат Стив Вайс, специализировавшийся в музыкальном бизнесе.

Хьюлет был единственным в группе, у кого был богатый опыт в организации туров: компания Concerts West к тому моменту зарекомендовала себя как крупнейшая промоушен — организация (они гордились тем, что проводили по семьсот концертов в год по всему миру). С самого начала переговоров с Вайнтраубом стало ясно, что Полковнику понадобится не только опыт Хьюлета, но и внушительная сумма денег его компании. Оба партнера встретились в отеле Beverly Hills за сорок восемь часов до начала премьерного шоу в Вегасе, все обсудили и договорились, что, если Вайнтраубу удастся убедить Элвиса в своей надежности, они вместе будут работать над организацией тура. Два дня спустя они посетили открытие как почетные гости Полковника, а на следующий день уже заключили сделку.

Хьюлет сразу же понял, что Вайнтрауб, лидер по натуре, будет первенствовать и в рамках их сотрудничества. Как только он увидел выступление Элвиса, он понял, что хочет быть причастным ко всему этому. «Именно тогда я понял, что Элвис Пресли — это Элвис Пресли. Мой Бог, когда он вышел на сцену, весь зал взорвался, и он сам как будто вспыхнул. Это был величайший вечер в истории шоу — бизнеса, больше ничего подобного я не видел за всю свою жизнь. На следующий день у нас была назначена встреча с Полковником, он только что договорился о концерте в Фениксе — я думаю, просто для начала. Он сказал нам: «Смотрите, мы делаем это шоу сами, почему бы вам не попробовать организовать для нас еще четыре выступления. Я скажу, куда бы нам хотелось поехать». Он назвал Детройт, Сент — Люис, Майами и Мобиле — это было несколько абсурдно. Позже я сказал Джерри: «Почему бы не организовать выступления в Фениксе, Лос — Анджелесе и Окленде? Ведь это очень удачный маршрут». Но Джерри сказал: «Не спрашивай, а просто выполняй». Я начал делать необходимые звонки. Нам сказали, как Полковник предпочитает вести дела, и мы пытались действовать в соответствии со всеми предупреждениями. Если даже я чувствовал, что что — то не так, Джерри боялся задавать Полковнику какие — либо вопросы. Это было правильное решение, я уверен. Полковник говорил: «Я хочу, чтобы вы заказали такой — то отель, чтобы охрана была на самом высоком уровне, я хочу это, это и это — а потом позвоните мне». Например, с группой Credence Clearwater Revival все было совсем по — другому. Если мне надо было снять для них какое — то помещение, я его снимал, а потом начинал заниматься рекламой. Но Полковник сказал: «Не трогайте рекламу и не пытайтесь проводить раскрутку. Просто обеспечьте условия». Этим мы и занимались».

В конце концов они договорились на двухсот сорока тысячах долларов, RCA выделила пятьдесят тысяч на концерт в Фениксе, концерт в своем родном городе Полковник собирался провести без чьей — либо финансовой помощи. Подобная система проведения концертов была для Полковника и Элвиса уже испытанной и самой надежной — нечто похожее на поддержку выпускающей компании. Расходы вряд ли могли превысить 150 тысяч, таким образом, прибыль выходила в размере от 140 до 150 тысяч, независимо от того, сколько народу придет на концерт. Промоутеры брали на себя весь риск и знали, что, даже если билеты на каждый концерт будут полностью распроданы, их прибыль не превысит пяти или шести тысяч долларов за каждое шоу в зависимости от размера концертного зала. Но в данной ситуации деньги не были делом первостепенной важности. По мнению Полковника, он больше всего рисковал репутацией своего подопечного, возвращая его к активной концертной деятельности. Том Хьюлет и Джерри Вайнтрауб имели более приземленную цель: они были намерены доказать, что достойны доверия Полковника.

Выступления в Вегасе тем временем развивались по идиосинкратическому принципу — Элвис чувствовал себя все более свободным и раскованным на сцене, он снова начал шутить и с аудиторией, и со своими музыкантами. Со временем он начал варьировать некоторые моменты своего шоу по настроению. Когда им двигал тот свободный дух, он придумывал что — то новое и необычное по ходу выступления. Съемки ограничивались первыми четырьмя вечерами, но они отразили привычную вегасовскую атмосферу беспечности, смеха и «беличьих» шуток («Когда я еще учился в школе, ребята часто останавливали меня на улице с криками: «Какая добыча! Давайте его поймаем! Это белка! Он белка! Он только что спрыгнул с дерева!»). В фильме Элвис беззлобно потешался над словами популярных песен и, конечно же, много пел в своем фирменном высоко романтическом стиле с большой долей мелодраматизма. Он легко и естественно буквально в одно мгновение переключался с одной песни на другую: после сдержанной «Bridge Over Troubled Waters» он моментально переходил на какую — нибудь бесшабашную, заводную песню. Но, несмотря на то, что оригинальный музыкальный подход подкреплялся еще и не менее оригинальным костюмом (на этот раз это был белый костюм с расклешенными брюками и блестящей бахромой, свисающей с ремня), шоу в целом вряд ли имело продолжительное серьезное воздействие на зрителя.

На следующий день после завершения съемок, 14 августа, по заявлению двадцатиоднолетней официантки из Северного Голливуда Патриции Энн Паркер в Верховном суде Лос — Анджелеса было заведено дело по факту установления отцовства. Патриция Э. Паркер утверждала, что забеременела в результате сексуального контакта с Элвисом, который произошел во время его последних гастролей в Лас — Вегасе. Он позволил себе высказаться на этот счет, представляя Пола Дика. Элвис обратил внимание, «что жена Пола была беременна, но она ничего не писала про меня газетам на прошлой неделе, я надеюсь?». В следующий раз на какой — то из встреч он сказал, что «Присцилла, — которая находилась в тот момент среди публики, — знает, что я не мог ничего сделать этой девице — у меня четкий контроль над рождаемостью». Но, несмотря на эту публичную браваду, было видно, что он глубоко расстроен, ведь потеря доверия и любви поклонников всегда была для него кошмаром, которого он больше всего страшился. Репортеру колонки сплетен Мэй Мэнн он выразил свою реакцию на происходящее, которая, с одной стороны, казалась какой — то неискренней, но, с другой стороны, отражала самый настоящий ужас человека, который не может до конца поверить в случившееся. «Как кто — то может со мной так поступить? — говорил он, казалось, ища поддержки у окружающих. — Я полностью невиновен».

Он знал, что это не так. Но ему было просто до смерти скучно. Вегас превратился в нудную рутину, так же как и все остальное. Только музыка все еще хранила свою свежесть: он по — прежнему ценил музыкантов, которых собирал вокруг себя; если надо было кого — то обвинить, как вспоминали Джерри Шефф и Глен Д., этим человеком никогда не был кто — либо из музыкантов — обычно вина ложилась на кого — то из компании Элвиса. Но все вокруг переменилось очень сильно и бесповоротно. Полковник ночь за ночью избавлялся от стресса за рулеточным столом. В отличие от него Элвис пытался найти утешение и хоть какое — то разнообразие в бесконечной процессии женщин, которые с готовностью откликались на его предложения. Уже не только близкому окружению, но и всему миру становилось ясно, что брак Элвиса и Присциллы не скреплен взаимными чувствами, по крайней мере с его стороны. Даже Роберт Блэр Кайзер, репортер New York Times, не обошел вниманием сплетни, когда в своей статье описывал, как фанат из Мемфиса подошел к Вернону, когда тот собирался бросить полдоллара в свой любимый с лот — авто мат, и смело поинтересовался, разводятся ли Элвис и Присси. Вернон ответил почти с легкостью, с одной лишь мимолетной паузой перед тем, как рвануть вниз ручку автомата: «Мы решили эту проблему. Сейчас все в порядке».

То, что Кайзер пропустил в своем портрете этого полного жизни молодого человека, лишенного каких — либо серьезных сомнений и неудовлетворенности на свой счет, ускользнуло и от практически всех остальных репортеров и сторонних наблюдателей, освещающих данные события. Этот важный момент было бы крайне трудно определить человеку, не вхожему в круг Элвиса: настолько тщательно он скрывался от публики и искоренялся в имидже. А дело было в том, что снова наступила скука. Элвис начал употреблять лекарств еще больше, чем до начала гастролей. Напряженность его работы, его неспособность уснуть после того, как он дал подряд два концерта, постоянно были его основными оправданиями. Достать то, что ему требовалось, в Лас — Вегасе было гораздо проще, чем, например, в Мемфисе, Лос — Анджелесе или Палм — Спрингс. По первому его требованию в распоряжении Элвиса все двадцать четыре часа был доктор, потому что устроителям казалось, что, если медицинская помощь будет на самом высоком уровне, концерт пройдет гораздо лучше. Этот факт полностью упрощал ситуацию. Еще раньше Элвис осознал, что любой врач готов оказать любую услугу в обмен на возможность сказать после, что он находился рядом с Элвисом Пресли, и со своими энциклопедическими познаниями в области транквилизаторов и антидепрессантов (специальная книга всегда находилась на его прикроватном столике) Элвис мог описать любые симптомы, которые подходили для приема того или иного препарата, в зависимости от того, чего ему хотелось. В основном это были снотворные, на тот момент пикадил, вместе с «витаминными» инъекциями, амфетаминами и стимуляторами, которые помогали ему взбодриться после поздних дневных пробуждений. Джоанн Эспозито с материнским изумлением и беспокойством наблюдала за Элвисом и его ребятами, но уже со стороны, потому что участие жен в «культурных» мероприятиях всей компании было резко ограничено. Они все думали, что это очень забавно: ну, знаете, посмеяться друг над другом, ожидая, на кого первого сильней подействует. Они пытались сопротивляться снотворному эффекту и наблюдали, кто самый стойкий, пока, в конце концов, все не засыпали.

Создавалось ощущение, как будто резко изменилась погода и все стало по — другому. Джерри Шиллинг, который теперь занимался монтажом фильмов на киностудии «Парамаунт», чтобы получить гражданство, все равно хранил верность своей компании и каждую неделю присоединялся к сборищам друзей. Он вспоминал: «Первое время в Вегасе Элвиса волновали только его концерты: после каждого выступления он ночь напролет мог сидеть с музыкантами и фанатами и обсуждать шоу. Но на втором году ему стало скучно. Ему все еще нравилось выступать — просто это уже не так бросалось в глаза, пылу поубавилось. Он стал выглядеть более расслабленным. Тогда — то у него и появилось время, чтобы увлекаться совершенно другими вещами».

Таковой была атмосфера в коллективе, когда 16 августа к ним присоединилась двадцатипятилетняя Кэти Вестморлэнд, которая должна была заменить Милли Киркхэм в качестве сопрано — бэк — вокалистки. Кэти согласилась на три недели изменить свое напряженное расписание выступлений в Лос — Анджелесе, чтобы заменить Киркхэм, вокалистку из Мемфиса, которая приехала по просьбе Элвиса, только чтобы участвовать в съемках фильма. Кэти встретил Фелтон Джарвис и ввел в курс дел, познакомил с Полковником (который, в свою очередь, сразу же подарил ей соломенную шляпу) и выдал огромную стопку пластинок, чтобы она получше ознакомилась с репертуаром. Этим вечером она смотрела шоу, в котором еще участвовала Милли, и была шокирована поведением поклонников. Будучи классическим музыкантом, чей отец участвовал в «Принце — студенте» и «Великом Карузо» вместе с Марио Ланца, она никогда не видела ничего подобного, «и вряд ли я такое еще увижу. Все эти женщины в шикарных вечерних платьях, которые буквально прыгали по столам на своих высоких каблуках, сметая бокалы с шампанским и наступая в чьи — то тарелки со стейками». Но она была просто ошеломлена музыкой и «невероятной трансформацией человека, встреченного мной на лестнице до начала шоу, в харизматическую личность необыкновенной величины».

Когда на следующий вечер она должна была выступать в шоу, ее охватила паника, но Элвис успокоил её, придя к ней в гримерную. «Он сказал мне: «Не волнуйся так, просто расслабься и от души повеселись. Запомни, мы здесь, чтобы подарить людям счастье». Потом он подмигнул мне и сказал: «Но когда я покажу на тебя рукой, лучше все — таки спой что — нибудь, лапуля». Раз так — пожалуйста!

Несмотря на всю свою нервозность, Кэти прекрасно справилась. Выглядела она более чем скромно в своих темно — коричневых брюках и блузке, особенно на фоне не отличающихся сдержанностью Sweets. Но она с готовностью и благодарно обучалась их мастерству ритмических импровизаций и мудреным вокальным гармониям. «У меня была отдельная гримерная, но я всегда приходила к ним в комнату, и мы вместе ждали начала шоу. Мы очень — очень подружились. С ними мне было очень хорошо, несмотря на то, что мы были совершенно из разных миров. Мы вместе подолгу работали над всевозможными абсолютно невероятными гармониями и голосовыми ходами. Сегодня у меня не получится исполнить то, что мы делали тогда, даже если я постараюсь. Их чувство ритма и музыкальные способности были просто потрясающи. И мыслили они все как единое целое. The Imperials, по ее мнению, тоже были вполне профессиональными и обладали блестяще отточенным мастерством и точностью исполнения. И даже если иногда звучание их девяти голосов сливалось и перебивалось чересчур громкой музыкой, все равно им удавалось создать особую музыкальную атмосферу, которая влияла на слушателей. Каждый находил что — то для себя.

Но больше всего ее интриговал Элвис: его амбиции, устремления, его личность. Она быстро с ним познакомилась, потому что он постоянно заглядывал в гримерную к Sweets, смеялся и шутил с ними, просто сидел там подолгу. Вскоре он начал разговаривать с ней о музыке. Он расспрашивал, насколько полезен для голоса чай, который она всегда пила, с любопытством интересовался ее музыкальным прошлым, карьерой ее отца. Он спрашивал ее мнение по поводу великих мировых теноров, таких, как Карузо и Бьерлинг. К своему удивлению, она обнаружила, что его пение может заставить ее расплакаться, даже если сама песня ей не нравилась. Когда она как — то заметила, что его влияние на аудиторию огромно, он сказал, что знает о своих способностях влиять на людей и их мысли, но это не его самоцель. «Я думаю, что развлекать людей для меня важней… делать их счастливыми, помогать забывать о своих проблемах хоть ненадолго. Мне кажется, что именно это и есть моя цель в этом мире».

В четверг, 26 августа, привычный ход событий был нарушен анонимным звонком, который поступил в офис службы безопасности отеля. Некий неизвестный предлагал информацию о плане похищения Элвиса. На следующий день и Полковнику поступила такая же информация, затем 28 августа дома у Джоанн Эспозито в Лос — Анджелесе ночью раздался звонок, и некий человек, пожелавший остаться инкогнито, сообщил, что Элвису угрожает смерть и произойдет это во время вечернего субботнего шоу. Спустя сорок пять минут тот же мужчина перезвонил Джоанн с дополнительной информацией: за 50 тысяч долларов мелкими купюрами он предлагал назвать имя убийцы. На этом моменте было решено привлечь ФБР, а звонки тем временем стали поступать уже практическим всем людям из близкого окружения Элвиса: от адвоката Эда Хукстраттена, который полагал, что угрозы связаны с тем делом об отцовстве, до Эда Паркера, Джерри Шиллинга и Реда Уэста. Элвис связывался с каждым по телефону. «Вы мне очень нужны», — это было все, что сказал Элвис Джерри. «Я все расскажу, когда вы приедете. Самолет уже вылетел». Когда Ред прилетел из Мемфиса, Элвис был взвинчен до предела, «он бросился ко мне и обнял меня со всей силой».

Весь день переформированная служба безопасности прорабатывала план защиты Элвиса. В своей гримерной перед началом выступления Элвис плакал и прощался со своим отцом и всеми друзьями. Он не знал, что может произойти, сказан он всем, но он не хотел никого подводить и знал, что преданные ему друзья не подведут его тоже. «Если какой — то сукин сын действительно убьет меня, — сказал он — я хочу, чтобы вы достали его из — под земли и выцарапали его чертовы глаза. Я не хочу, чтобы потом на суде он сидел, как Чарли Мэнсон, с мерзкой ухмылкой на лице и говорил: «Это я убил Элвиса Пресли».

Они все заняли места в зале перед началом шоу: Сонни и Джерри в оркестровой яме, Ред и Эд Паркер по обе стороны от сцены — каждый из них был вооружен, включая Элвиса, у которого было по пистолету в голенище каждого сапога. В зале было рассредоточено множество полицейских в гражданской одежде. Доктор Ньюман (главный врач отеля) дежурил за сценой с кислородом и запасом крови для возможного переливания, снаружи отеля уже была готова машина «Скорой помощи». Но ничего не произошло. В середине шоу какой — то парень выкрикнул с балкона: «Эй, Элвис!» — и все подумали, что сейчас случится страшное, но парень только хотел, чтобы Элвис исполнил его любимую песню. К концу вечера каждый был эмоционально вымотан до предела, и хотя убийца — похититель так и не объявился, в отеле соблюдалась повышенная боевая готовность до окончания гастролей. Вспоминая ту ситуацию с некоторым недоумением, менеджер по певческому составу отеля Джо Москео уловил, что Элвис был почти расстроен, что это печальное приключение закончилось. «В этом было какое — то безумство. Он как будто был даже разочарован, что его не застрелили!»

На следующий вечер после возможного убийства Джим Обри, вкрадчивый пятидесятидвухлетний человек, возглавлявший MGM, которого в узких кругах называли «улыбающейся коброй», пришел за сцену, чтобы поздравить Элвиса с удачным выступлением. Как человек, причастный к завершившимся съемкам фильма — концерта, Обри выразил живейшую готовность и энтузиазм к дальнейшему сотрудничеству с певцом и представил Элвису свою спутницу, темноволосую двадцатитрехлетнюю старлетку Барбару Лей. Элвис, как всегда, был радушным хозяином вечеринки, гостеприимно приветствуя Рики Нельсона и его супругу, а также Джойс Бова, двадцатипятилетнюю сотрудницу Комитета жилищной безопасности, с которой он познакомился еще в прошлом августе и которая была специальным гостем на этом шоу. Тем не менее он не выпускал Барбару Лей из поля своего зрения, и пока Обри был чем — то занят, он воспользовался возможностью и взял номер ее телефона. Затем он вернулся к Бова, еще одной потрясающе красивой женщине, которую он пригласил после к себе в номер.

Бова была увлечена им еще с момента их первой встречи. Случилось это так. Сотрудник «Интернэшнл» выбрал ее из огромной толпы перед выступлением и провел за сцену, чтобы она могла пообщаться с кумиром. После выступления Элвис пригласил ее в свой номер на ужин. Бова была поражена, потому что, несмотря на свой поистине звездный статус, Элвис был тонко чувствующим, внимательным человеком и настоящим джентльменом. Но с тех пор она с ним не встречалась и предполагала, что рассердила его, несколько раз отклоняя настойчивые приглашения приехать к нему в Калифорнию (она просто не могла, пыталась Бова объяснить ему, потому что в Комитете началось очередное важное расследование по делу Май Лэй). Но еще больше Элвиса раздражало то, что Джойс не переставала напоминать ему, что он женат, хоть он и с не меньшим постоянством доказывал ей, что его брак — только фикция. На этот раз Бова решила выяснить раз и навсегда, «были ли наши отношения только иллюзией или у меня с Элвисом все — таки был «шанс». По той теплоте и вниманию, с которым он встретил Джойс и ее подругу и пригласил затем к себе, она решила, что шанс все — таки был. Но с самого начала она все же заметила, что он несколько изменился с момента их последней встречи. В нем появилась какая — то хвастливость, которой и в помине не было раньше. Он без конца говорил о той угрозе убийства с бравадой, которая местами казалось даже жестокой. С Сонни и Джерри он иногда позволял себя вести, по ее мнению, просто безобразно («Вы ведь так сильно перепугались, ребята, правда?» — Он требовал от них подтверждения в такой манере, как будто сам не был ничуть испуган). Позднее, в своем номере, он вдруг начал проявлять какую — то беспочвенную ревность (а до этого у них ничего серьезного и не происходило: они только целовались). Он слишком много красовался и чрезмерно стремился произвести впечатление как на нее, так и на всех остальных в тот вечер. Затем ей бросилось в глаза, что его ноги постоянно вздрагивали. Но когда Элвис попросил ее остаться, она все же согласилась без малейшего колебания.

После того как все разошлись, ей предстояло стать свидетельницей еще одной, не менее неприятной трансформации. Она ожидала от него прежней нежности, а он был с ней вызывающе груб, насмешливо и с какой — то непривычной издевкой реагируя на ее чувства. «Прекрати задавать мне эти бессмысленные вопросы, Джойс, — сказал он. — Меня достали люди, вечно твердящие мне, кто я и каковым я не являюсь. Как они могут думать, что я другой, кто позволил им обсуждать, что я время от времени меняюсь. Я — это всегда только я. Ты должна просто поверить в то, что я могу предвидеть наше с тобой будущее». Эти слова разозлили Джойс, и она начала задавать ему вопросы, которых раньше избегала, так как знала, что они неминуемо приведут его в бешенство; «Как он мог говорить об их будущем, когда у него была жена?» «Это смешно!» — взорвался он. Он ведь все объяснил ей еще раньше. «Если хочешь остаться, оставайся». Сказав это, он в каком — то запале грубо распахнул на ней её черную шелковую пижаму. Она захлопнула перед ним дверь, прекрасно понимая, что больше уже никогда с ним не встретится.

На следующий день Элвис позвонил домой Барбаре Лей. «Подходя к дверям своего дома, я услышала звонок телефона. Я сразу же бросилась к нему и даже не взяла из машины свой чемодан. Это был Элвис, что было для меня самым настоящим шоком. Он хотел, чтобы я приехала к нему в среду, но это было накануне Дня труда, и мы с Джимом Обри планировали поехать вместе в круиз. Элвис сказал: «Приезжай в среду и останься со мной [в этот вечер]». Это была веселая история: один из его парней встретил меня в аэропорту и привез в отель. Мне сказали, чтобы на первое шоу я не ходила, я не возражала. «Но ты можешь прийти на второе шоу». Так я и ждала, а потом пришел Элвис, взял меня за руку и сказал: «Дорогая, тебе не надо было ходить на первый концерт, потому что в зале был Джим Обри с другой женщиной». Вот это меня просто убило. Затем он посмотрел на мое платье и сказал: «Надо купить тебе что — нибудь другое». Он поехал со мной в магазин и купил мне четыре или пять вечерних платьев, а потом убедил остаться, сыграв на том, что у Джима интрижка с другой девчонкой. В общем, я осталась и прекрасно провела время, хотя проблем потом появилось немало, потому что Джим сидел и ждал меня до бесконечности дома — он даже не знал, где я!»

В то же время Элвис все еще был с Присциллой: она прилетела в понедельник с двухлетней Лизой — Марией, чтобы навестить супруга, на которого чуть было не совершили покушение. Помимо этого он продолжал сближаться с Кэти. Они все больше времени проводили за разговорами, но уже не только о музыке, но и о ней самой. И однажды, когда у нее было намечено свидание с ритм — гитаристом Джоном Уилкинсоном, в назначенное время Джон не появился. Вместо этого Сонни поинтересовался, сможет ли она прийти на небольшую вечеринку, которую Элвис устраивал в своем номере. Она с легким трепетом поднялась туда: еще Милли Киркхэм, счастливая замужняя мать двоих детей, рассказывала ей раньше, что это шанс, которого так многие ждали. Все было как в кино: потрясающий номер, который (что больше всего потрясло ее, когда она вошла) уже был до отказа заполнен прекраснейшими, холеными, шикарно одетыми женщинами.

«В комнату вошел Элвис, он выглядел бесподобно в своем черном велюровом костюме с высоким воротником и кружевной вставкой на груди. Я думала, что он сразу же подойдет к ребятам, но он пошел по направлению ко мне, сел рядом и обнял меня — я была в шоке. Он даже извинился и заставил подвинуться человека, который сидел рядом, и начал говорить со мной.

В течение вечера он общался и с другими людьми, но постоянно возвращался ко мне. Я не помню, сколько точно это продолжалось: час или полтора, но потом он взял меня бережно за руку и сказал: «Кэти, пойдем со мной. Я хочу кое — что тебе показать». Он повел меня к себе в спальню, и я забеспокоилась и начала говорить что — то вроде: «Боже мой, не надо, позволь мне уйти…» Но он успокоил меня и сказал, что это единственное место, где мы можем уединиться и спокойно пообщаться без всей этой толпы. Да и спальней это помещение назвать нельзя: Элвис жил в огромном номере с несколькими комнатами, там, где мы находились, был кофейный столик и диван, а собственно в саму спальню мы не заходили, мы были в гостинной секции номера. Он присел рядом со мной на диван, его рука обнимала меня. Он сказал, как много я для него значу. Знаете, он был очень увлечен мной, я ему нравилась. Потом он поцеловал меня, я посмотрела на него с укоризной и недоверием и сказала что — то вроде: «Да ладно, ты просто шутишь». Понимаете, ведь он был окружен такими великолепными женщинами, я вообще не подходила под его тип. Как он мог так говорить? Что это было? Я просто не могла его понять.

Он сказал: «Я поговорил с Джоном [Уилкинсоном] о тебе сегодня. Я пригласил его сегодня и спросил, насколько серьезны ваши отношения и могу ли я с тобой встретиться. Джон сказал: «Ну ладно». Конечно, он так сказал, но что еще Джон мог ему ответить? Он ведь не мог сказать ему «нет». Но Элвис был настолько благороден, что спросил его разрешения! На кофейном столике я заметила книгу Джоэла С. Голдсмита «Бесконечный путь». Эту книгу я сама начала до этого читать и теперь с собой повсюду возила. Именно это нас и сблизило, мы оба сразу же это почувствовали».

Остаток ночи они провели в бесконечных разговорах, в основном о духовных проблемах («в поисках ответов и истинного понимания»), этими проблемами Кэти серьезно интересовалась последнее время. Она сказала Элвису, что она девственница. Он ответил, что восхищается ею и что между ними ничего не произойдет до той поры, пока она сама этого не захочет. Поздней он сам проводил ее до номера, но до этого он сказал, что она не должна беспокоиться по поводу Присциллы: у них открытый брак, и они договорились жить каждый своей жизнью, чтобы не возникало взаимных недомолвок и упреков. Они были официально вместе ради ребенка. К окончанию гастролей они сильно сблизились и были почти постоянно вместе. Он просто боялся оставаться один, его не переставали мучить кошмары из — за недавней угрозы убийства. Она знала, что у него были еще и другие женщины помимо нее, но, когда вокруг никого не было, она с радостью была для него единственной.

Тем временем Полковник продолжал заниматься своим бизнесом. Как отметил репортер New York Times, он был неутомимым тружеником, и когда съемки завершились, он переключил всю свою энергию на подготовку предстоящего тура. Он наведывался во все шесть городов, чтобы лично проверить приготовления и уровень безопасности. Полковник постоянно производил перестановки в своей команде, которая уже включала таких людей, как Том Дискин, сотрудник RCA Джим О'Брайан и лейтенант Эл Дворин. который участвовал в подготовке всех выступлений, начиная с 1956 года. Полковник готовился так ответственно, как будто это был вовсе и не концерт, а самый настоящий поход на войну. Даже для ближайшего окружения он все еще оставался загадкой. Он был таким безоговорочным собственником, что мог звонить своей жене по три раза на день из Палм — Спрингс, чтобы просто развлечь ее, создавая при этом трудности для своих коллег по бизнесу. При этом он мог пройти и даже не поздороваться со своими музыкантами в холле. Это был человек железной воли, но тем не менее его ближайшие коллеги начали беспокоиться, когда каждую ночь он стал засиживаться за рулеточным столом, проигрывая тысячи, десятки тысяч долларов за одну игру.

Это были его деньги, он мог себе это позволить — таковыми могли бы быть его аргументы. В бизнесе все было более чем удачно. Почти все билеты во всех городах были уже распроданы, а Элвис наслаждался заслуженным триумфом своего третьего в этом году хита «I've Lost You», выпущенного 14 июля (четвертым был хит «Don't Cry Daddy», который достиг первого места в январе). Должно было выйти еще два сингла и два в основном живых альбома (второй, звуковая дорожка к фильму, должен был включить восемь песен, записанных в Нэшвилле, — он должен был выйти в декабре). Еще выходило три альбома при бюджетной поддержке RCA и долгоиграющая пластинка под названием Elvis: Worldwide 50 Gold Award Hits, Vol 1, которая должна была быть выпущена на особых условиях, в целом у них еще не было столь продуктивного и прибыльного периода с 1956 года, но теперь обстоятельства и условия значительно изменились. По пересмотренному в 1967 году контракту Элвис и Полковник делили все доходы от записей пополам (помимо оговоренных в контракте авансовых сумм). Таким же образом разделялись их доходы от любых других сделок. В июле Полковник добился пересмотра этого соглашения и уменьшения авансов. Таким образом, Полковник становился абсолютно равным партнером как раз, когда продажи поднялись до небывало высокого уровня. Он законно мог рассчитывать на 50 % от каждой новой записи, намеченной по плану, а каждая особая сделка являлась партнерской по определению. Альбомы, записанные с помощью RCA, принесли дополнительные 300 тысяч прибыли, альбом Worldwide 50 Golden Hits — еще 200 тысяч, обе суммы были поровну поделены между Полковником и Элвисом. Все дополнительные выплаты и бонусы к сделкам также делились пополам. Доходы от живых выступлений (двое гастролей в Вегасе, выступление в Астродоум и намечающийся тур) должны были, по подсчетам, составить около полутора миллионов, чистая прибыль от фильма составляла 500 тысяч долларов, помимо этого шли постоянные поступления по продажам пластинок и приближался следующий тур (эти деньги должны были распределяться в соотношении 75:25). Если подсчитать все это, доход Элвиса и Полковника должен был составлять по меньшей мере от 4 до 5 миллионов долларов, а учитывая все контрактные тонкости и нюансы, деньги распределялись в соотношении 55:45, не говоря о финансовых договоренностях Полковника с RCA, MGM и «Интернэшнл».

С такими заработками жизнь обоих должна была быть спокойной и комфортной, но ни один не ощущал этого комфорта и покоя. Возможно, это было вызвано каким — то напряжением или просто неугомонностью их характеров. Каждый из них напоминал алкоголика, который с рвением трудится целый день, чтобы после работы выпить и полностью потерять над собой контроль. Принцип был примерно тот же: никто не мог сказать, что они оба не контролировали бизнес должным образом. Но впечатление, которое каждый производил на окружающих, иногда имело крайне критический оттенок. И, несмотря на то, что у каждого были свои защитники — своеобразные лагеря воинствующих единомышленников, — оба могли быть счастливы до той поры, пока делали то, что считали нужным. Ведь по большому счету они на удивление прекрасно подходили друг другу.

Гастроли заканчивались очень весело. Однажды во время концерта Элвис попросил осветить прожекторами Авраама Линкольна и Иосифа Сталина, якобы присутствующих на концерте, чтобы проверить, насколько внимателен Ламар во время шоу; он без конца сыпал искрометными шутками и каламбурами, останавливался и заново начинал петь ту или иную песню, изменяя ее слова, и постоянно подшучивал над Чарли на сцене, поливая водой его и остальных музыкантов и умело затем уворачиваясь от их ответного возмездия. В последний день гастролей было решено провести специальное шоу в половине четвертого ночи (Полковник сторговался на дополнительные 125 тысяч долларов). Элвис объявил песню «Hound Dog», но группа на сцене так и не появилась. В первый момент Элвис был взбешен, он повернулся и собрался было устроить им за сценой взбучку, но в это время на сцену вышел маленький толстый бассет — хаунд, и Элвис повалился на пол и начал хохотать так, что на глазах появились слезы.