Элвис Пресли. Безрассудная любовь

Глава 15 ОБЕЗЛИЧЕННАЯ ЖИЗНЬ

(осень 1973 — декабрь 1974)

Плавное было просто — напросто поправиться. Эти два с половиной месяца, прошедшие после госпитализации, были самым длинным периодом непрерывной бездеятельности с тех пор, как два года тому назад он вернулся к полноценным живым выступлениям. Что еще важнее, этот период являл собой приверженность абстрактным идеям самодисциплины и умеренности, которые уже довольно долгое время отсутствовали не только в его жизни, но в самом образе его мышления.

Его болезнь напугала всех, не меньше других самого Элвиса, и он с усердием принялся играть роль добросовестного пациента. В первые три недели после того, как он вышел из больницы, доктор Ник заглядывал почти ежедневно — обычно прямо с работы. Элвис нередко уже вставал в это время, и они завтракали вместе в его спальне либо в комнате Лизы — Марии напротив, которую Элвис превратил в своего рода небольшую гостиную. Несмотря на все старания доктора Никопулоса довести до сознания прислуги значение диеты для здоровья Элвиса, ему не удалось ничего сделать: повара продолжали готовить все ту же пищу, что и раньше, а прислуга ее подавать, — так что «очень часто я заходил к нему во время трапезы только для того, чтобы съесть часть его порции, дабы не позволять ему объедаться». Убедившись, что нет никакой возможности заставить своего пациента отказаться от снотворного полностью, он прописал ему умеренные дозы препаратов — вальмида, валиума, плацидила, гикодана, — прием которых он поначалу пытался контролировать тем, что отмерял ему за один раз недельную порцию. Однако он сразу же уяснил себе, что неделя в мире Элвиса может проходить очень стремительно, а когда он попытался заручиться в этом вопросе поддержкой парней, то очень скоро обнаружил, что они не более устойчивы к силе убеждения, которой обладал Элвис, чем прислуга. На этом этапе он перешел на маленькие пакетики с лекарствами, которые ежедневно доставляли — и нередко самолично давали — он или его медсестра.

Нередко по вечерам заходил Вернон, и Ник становился свидетелем немногословного общения между отцом и сыном. Никто не беспокоился за Элвиса больше, чем Вернон; его первоначальное ощущение паники, инстинктивный страх, что его сына каким — то образом отберут у него, были совершенно очевидны, когда врач сказал ему, что Элвису придется лечь в больницу. И теперь испытываемое им облегчение, его благодарность за то, что его сына пощадили, столь же явно бросались в глаза. Для доктора Ника вся эта история многое прояснила. Проведя такое количество времени со своим пациентом в Лас — Вегасе и в гастрольных разъездах, он с удивлением открыл для себя мир Элвиса, в котором тот пребывал. Они проводили почти все свое время поначалу вместе в комнате Элвиса или Лизы — окна были закрыты алюминиевой фольгой, два телевизора на потолке и третий в изножье кровати создавали мягкий звуковой фон, а на тумбе для телевизора горели свечи, и только Линда иногда составляла им компанию. В комнате было полно книг, целые сотни, и по большей части они говорили об идеях, которые Элвис позаимствовал из этих книг, — абстрактных идеях о жизни и любви, посмертном существовании и реинкарнации. «Очень часто он просто запирался в своей комнате и читал. Он делал множество пометок на полях книг. Думаю, было бы интересно, если бы кто — нибудь вернулся к ним и свел некоторые из них воедино. Естественно, он любил говорить о медицине. Один раз он попросил меня принести ему книгу об ободочной кишке, чтобы иметь о ней представление, — это был действительно искренний интерес».

Если по временам ему не удавалось заглянуть к своему пациенту, он обнаруживал, что тот болезненно переживает это, — и обнаруживал, что и ему тоже этого не хватает. В большинстве своем его визиты не оплачивались, и, несомненно, это были необычные отношения между врачом и пациентом, однако доктор Ник со временем стал ощущать свое привилегированное положение и был тем врачом, который гордился своим умением устанавливать близкие отношения со своими пациентами независимо от их социального статуса. Вся его практика строилась на доброжелательности и приветливости, качествах, которые признавали за ним все его пациенты.

Он продолжал уделять внимание некоторым из других постоянных источников тревоги, угрожавших здоровью его пациента, — гипертонии, раздутому кишечнику и связанным между собой проблемам с ободочной кишкой и деятельностью пищеварительного тракта. Он даже попытался убедить Элвиса посетить клинику по лечению расстройств сна в Арканзасе, а когда ему это не удалось, попросил своего друга и пациента Сэма Филлипса записать на пленку звуки океана и дождя, дабы помочь Элвису отгородиться от атакующих шумов, с которыми ему предстоит столкнуться, когда он вернется к гастролям. Линда была его лучшим союзником во всем этом; она контролировала прием лекарств, следила за тем, чтобы не было несанкционированных препаратов, и во всем являла собой позитивную силу, изо всех сил стараясь подбадривать Элвиса, когда он нуждался в поддержке, умасливая его, когда он жаловался, что его держат за ребенка (он не понимал, почему Ник не доверял ему самому регулировать свой прием лекарств). «Линда оказывала на него по — настоящему благотворное влияние. Она всячески старалась ему помочь. Вызывала в Элвисе другую сторону его личности — его юмор, его жизнерадостность».

Линде это давало своего рода передышку, казалось частичным возвращением к тому приятному и расслабленному ощущению, с которого начались их отношения. Приятно было смотреть, как Элвис радуется жизни, снова слышать его заливистый смех, видеть, что он способен принимать вещи немного спокойнее. В некотором смысле это напоминало отпуск, когда ничто не давит и не тяготит. Иногда они просто собирались с группой друзей, пели и дурачились; как — то раз в доме родителей Линды кто — то включил кнопку записи на магнитофоне в то время, как Элвис пел естественным, прочувствованным голосом грустные песни Хэнка Уильямса и блюзы Джимми Рида, исполняя «That's All Right» и фальцетом «Spanish Eyes» с непринужденной уверенностью, которую, казалось, десятилетия отделяли от напыщенности его недавних публичных декламаций. Он импровизировал с Линдой, потом стал исполнять с ней песню ее женского студенческого общества, спев один куплет в быстром темпе на джазовый манер. «Ты слышала стихотворение, которое я сочинил?» — спросил он невинным голосом, затем продекламировал с полной серьезностью: «Я проснулся на рассвете / Из — за пенья ранней птахи, / Посылавшей всем на свете / Пробужденья мира знаки. / Сладкогласная певунья / Изливалась в нежных трелях; / Я открыл окно бесшумно, / Размозжил певунье череп». На пленке слышен звонкий смех Линды среди всеобщего веселья. «Смешной стишок», — говорит кто — то. «Когда ты мне только начал читать, — говорит Линда, — я подумала, как красиво, какая прелесть — ранняя птаха…» Это могла быть группа друзей, собравшихся где угодно, которые просто весело проводят время и ни о чем не думают, разве что, возможно, о том, что близится время ужина. «Вы проголодались?» — спрашивает Линда, и все, как по команде, отзываются одним и тем же западно — теннессийским вариантом Шекспира, с которым их познакомил Элвис. «У него т — а–кой т — о–щий и г — а–лодный вид», — взрываются все самоироничной протяжностью гласных, смакуя старую шутку, которую едва ли требуется повторять, чтобы вызвать отклик.

Он вернулся в студию в декабре после краткого пребывания в Палм — Спрингсе, во время которого Линда посетила Пуэрто — Рико. Снова удобства ради было решено записываться на «Стэке», и снова, несмотря на всю шаткость своего положения, у руля номинально оставался Фелтон, хотя ему не позволили использовать своего собственного инженера. Вместо этого, по указке Джоан Дэри, нью — йоркский студийный менеджер Ларри Шнапф прислал своего главного инженера и трех ассистентов вместе с передвижной звукозаписывающей установкой на шестнадцать дорожек, которая уже проделала в ту осень путь в Палм — Спрингс, тем самым позволяя им полностью отказаться от технических услуг «Стэке».

Новая сессия на «Стэке» прошла гораздо лучше, чем последняя, во многом благодаря отношению к делу Элвиса. Двое любимых нэшвилльских музыкантов Элвиса — пианист Дэвид Бригс и басист Норберт Путман — усилили Джеймса Бертона и Ронни Тата, составив с ними основную ритм — секцию, и в студии было не протолкнуться от одиннадцати бэк — вокалистов. включая Stamps, Voice, Кэти Вестморлэнд и женского студийного трио. Материал тоже был значительно лучше, и Элвис по — настоящему увлекся первой вещью из подборки — госпельной композицией автора «Burning Love» Денниса Линде под названием «I Got a Feeling in Му Body» — и с энтузиазмом брался за все другие вещи — от любимых сентиментальных композиций вроде «Spanish Eyes» до ритмичной «Talk About the Good Times» Джерри Рида и грустно — печальной кавер — версии «Good Time Charlie's Got the Blues». Впрочем, даже в записях рок — н–ролльных вещей недостает какой — то легкости и раскрепощенности исполнения, которую вы слышите на домашней пленке с Линдой и которая была характерна даже для самых серьезных баллад начала 60‑х, когда Элвис, казалось, просто упивался свободой своего голоса. Трудно сказать, то ли он больше не доверяет своему голосу, то ли просто считает это неподходящим для выступлений на публике, но общее впечатление таково, что в нем больше мастерства, меньше чистого наслаждения пением. Все же сессия была не менее успешна, чем любая другая за последние три года, и привнесла такие свежие краски в исполнительский облик Элвиса, как «Promised Land» Чака Берри и «If You Talk in Your Sleep (Don't Mention My Name)» Реда Уэста и Джони Кристофера, дав в итоге восемнадцать завершенных мастер — версий за семь дней.

Проблемой оставалась деловая сторона, которую Фредди опять не смог обеспечить должным образом, несмотря на то, что это, казалось, касалось его собственных интересов. Полковник был не в состоянии понять, почему так получается, если только, конечно, дело не в том, что мистер Бинсток возомнил себя настолько важной персоной, что не нашел времени для сессии Элвиса Пресли. Как бы то ни было, результатом явились вакханалия с правами и паутина политических интриг, от которых никому не было никакой пользы. Ред, Фелтон, Ламар, даже Марти Лэкер — все боролись за записи, однако, за исключением вещи Реда и одной песни из Нэшвилла, «Элвис Мюзик» получила авторские права только на две песни членов Voice и одну, принесенную на сессию группой. Сам Элвис склонялся к вещам, над которыми он работал с Voice, и даже включил в сессию несколько дуэтов с ведущим вокалистом Шерилом Нильсеном, да и то, что Ред, казалось, всегда получал внутреннюю дорожку на сингле, тоже не могло нравиться другим членам группы. Все это не способствовало созданию товарищеской атмосферы, при этом на Voice выпадала немалая (но далеко не вся) доля возмущения и негодования, и в какой — то момент Ламар взорвался: «Кто написал этот кусок дерьма?» — после чего обнаружил, что это была песня Донни Самнера, которую принес на сессию сам Элвис.

Для Норберта Путмана запоминающимся был немузыкальный момент. «Мы перекусывали, как обычно, около полуночи, и совершенно случайно оказались сидящими вместе на приступке в углу комнаты. Помню, я сказал: «Элвис, я должен сказать тебе кое — что. Если бы не ты, меня бы здесь не было. Благодарение Богу, что в «Blue Moon of Kentucky» было всего лишь три аккорда!» Элвис рассмеялся, но затем завел разговор о том, чтобы поехать в Англию и Австралию, и сказал: «Я правда хочу поехать, но этого не хочет Полковник. Он считает, что если мы отложим их, то подогреем интерес публики». Я спросил: «И что ты собираешься делать?» На что он сказал: «Пут, я подумываю о том, чтобы расстаться с Полковником»». Норберту показалось, что он словно опробовал идею, которую не мог высказать никому другому, укрывшись под маску анонимности. А когда этот краткий перерыв подошел к концу, он просто сказал: «Ну ладно, пора, пожалуй, снова быть Элвисом».

Рождественские каникулы проходили и дальше в таком настроении: он не очень посвящал других в свои мысли, проводя время с Линдой и ее семьей, учась играть в теннис под руководством доктора Ника, мало проявляя тот неистовый дух, который был свойствен для рождественских каникул в прошлом, но и не демонстрируя тех необъяснимо резких перемен в настроении, которые столь часто случались с ним в последнее время. Он испытывал все возрастающее беспокойство по поводу своего возвращения к работе, как признавался доктору Нику, которого его бессонница несколько раз настолько пугала, что он посылал медсестру в Грейсленд делать инъекции снотворного. Начало репетиций было запланировано на середину месяца, за одиннадцать дней до первого выступления в «Хилтоне» 26 января (по настоянию доктора Ника и с одобрения Полковника ангажемент был сокращен до двух недель), и Элвис явно испытывал противоречивые чувства относительно своего возвращения на гоночную трассу.

Впервые за три года он расстался с плащом как частью своего костюма, и, по сообщению «Лас — Вегас сан», пребывал в хорошем состоянии, «в лучшей своей форме, в хорошем настроении… и забитый до отказа главный зал «Хилтона» тепло принимал его». Это вовсе не говорит о том, что он держался без рисовки или вспышек гнева, которые сопровождали другие его появления на сцене в последнее время. «Ну ты, дрянь», — рявкнул он на одну девушку, которая дернула его за ожерелье, а во время другого шоу он накинулся еще на одного фэна. Но по большей части это было сравнительно предсказуемое шоу с солидным, хорошо отрепетированным репертуаром и новым басистом, тридцатилетним Дюком Бардуэллом, который заменял Эмори Горди. Бардуэлл попал в состав труппы (по рекомендации барабанщика Ронни Тата) в самый последний момент, а потому ему пришлось влезать в сценический костюм Эмори, что было нелегко сделать даже после того, как он прилично сбросил вес. С детства, будучи поклонником Элвиса, он нервничал с самого начала, и было не легче от того, что в первый же вечер у Элвиса вызвало раздражение гудение его усилителя. Несмотря, однако, на весь свой пиетет, он нашел, что сама музыка была не так уж хороша и давала мало простора для той свободы и того чувства, которые первоначально привлекли его еще подростком к Элвису Пресли.

У Voice, для которых, как и для Дюка, это выступление в Лас — Вегасе было дебютным, напротив, ситуация не вызывала никаких подобных угрызений: на самом деле они были в восторге едва ли не от всего — от дуэта Шерила с Элвисом в ключевой песне вечера «Spanish Eyes» до посиделок с Элвисом в его пентхаусе далеко за полночь. Для них все это было внове — сидеть наедине с Элвисом в его спальне, говорить о философии и религии, смотреть с высоты на освещенный ночной Лас — Вегас. Он снова и снова играл им «Softly As I Leave You» с альбома Чарльза Бойера, повторял им историю, которую рассказал ему певец Джон Гэри, о том, что песня в действительности вовсе не была песней о любви; она рассказывала о мужчине, который умирает и прощается со своей женой. Шерил уже знал эту песню, и как — то вечером они вдвоем сели за рояль, и Шерил начал петь, а Элвис, который внес эту вещь в свой августовский ангажемент, повторял речитатив Чарльза Бойера. «Там был отец Элвиса, Вернон, и он сказал: «Как красиво, Элвис. Почему бы тебе не делать это на сцене?» На что Элвис заметил; «Думаю, что мы будем». После этого он послал за Гленом Д., чтобы набросать аранжировку, и с того момента эта вещь стала ключевой частью шоу. Шерилу было известно, что это только еще больше подогрело возмущение всей компании — от Полковника до музыкантов и парней. «Нас все не любили, поскольку у нас была совместная вещь с Элвисом, которой не было ни у кого другого. Они все были (по — прежнему) расстроены, что он нанял нас. Но Элвис сказал: «Пусть это вас не беспокоит». Он сказал нам: «Если я захочу купить самолет, пролететь над этим отелем и разбить его, я это сделаю, это мои деньги, и я что хочу, то и делаю с ними». Потому что он знал о ревности».

С Voice или без них — интриги продолжались бы в любом случае, хотя бы потому, что Элвис сам, казалось, поощрял их. Возможно, как рассуждали некоторые из парней, это избавляло его от скуки, но он, не задумываясь, стравливал их между собой в своих собственных целях. Его поведение, разумеется, не очень способствовало безмятежной жизни. Несмотря на все перемены к лучшему в привычках, Элвис, казалось, все меньше и меньше заботился не только о своей собственной безопасности, но и о безопасности окружающих его людей. Ред и Сонни в особенности испытывали еще меньше уважения к его способности обращаться с огнестрельным оружием, чем к его навыкам каратиста, тем более когда он был под кайфом. Теперь казалось, что он вообще перестал думать о других, когда однажды вечером выстрелил в люстру в столовой, потому что ему было «скучно», и стрелял в телевизоры по самой случайной прихоти. Несколько раз он наставлял пистолет на Реда, и Ред подзуживал его пустить пистолет в ход. Как признавался Джо, все постоянно находились «в небольшом напряжении, не зная, что взбредет в голову Элвису на следующий день». У Линды было не меньше причин для тревоги, чем у всех остальных. Она не собиралась забывать тот случай в предыдущем году, когда Элвис выстрелил в выключатель, пока она была в ванной, и пуля прошла через стену, оставив зазубрину на вешалке для туалетной бумаги и вдребезги разбив зеркало шкафчика. Когда она появилась из ванной, сдерживая колотившую ее дрожь, вместо извинения или объяснения Элвис лишь сказал: «Только не надо так нервничать, дорогуша».

Никто не понимал, как она могла сохранять хладнокровие, не говоря уже о чувстве юмора, — но она сохраняла. И она, похоже, была способна с одинаковым спокойствием принимать и другие его капризы. Если Элвис желал быть с другой девушкой, Линда попросту делалась незаметной, как это было в тот раз, когда в Лас — Вегас приехала Энн Пеннингтон, двадцатитрехлетняя модель, со своей трехлетней дочкой. Для Джо, отвечавшего за организацию поездок, это было нечто вроде игры в стулья с музыкой, но Энн, даже в начале их отношений, видела в этом скорее способ Элвиса избавляться от скуки, когда он рассказывал ей все уже знакомые истории, пытался поразить ее своим знанием карате и демонстрировал ранимую часть своего существа, на что она могла ответить со всей свежестью, которая возникает тогда, когда слышишь и переживаешь в первый раз.

Ее влекло к Элвису, но это была не любовь, — она поняла уже в самом начале, что их отношения никуда не приведут, и не могла не заметить, что страсть Элвиса тоже быстро выдыхалась. «Помню, когда я приехала в Палм — Спрингс первый раз, он сказал нечто вроде: «Пойдем в спальню? Я просто хочу тебя поцеловать». Я ответила; «Не знаю». Тогда он сказал: «Клянусь, я ничего не буду делать. Я только хочу тебя поцеловать». Ему действительно больше всего нравилось целоваться и обниматься; все остальное было попросту не очень важно». Он любил проводить время в своей комнате и петь ей, и «он дал мне альбом Чарльза Бойера, на котором была песня «Where Does Love Go (When It Leaves the Heart)», он снова и снова ставил ее и говорил: «Послушай, как он произносит эти строки. Это так романтично». Иногда он рисовался перед ней, рассказывая парням анекдот и контролируя их реакцию. «Он говорил: «Энн, смотри» и они все смеялись, а затем он делал так [щелкал пальцами], и они переставали смеяться».

Они вместе читали книги и говорили о прочитанном, но если она высказывала мнение о том, что ей представлялось примером саморазрушительного поведения, он попросту говорил, что она не понимает. «Он говорил: «Ты не знаешь, каково это — жить такой жизнью. Ты не знаешь, как это тяжело». Однажды они вместе курили марихуану и без остановки смеялись, однако она проснулась среди ночи и обнаружила, что он намочил постель. «Поэтому я легла на самый край постели, а наутро он сказал: «Господи, Энни, извини, почему ты не разбудила меня? Ты лежала на самом краешке». Он вызвал прислугу и велел вынести матрац из комнаты. Он не казался смущенным; он смеялся, рассказывая парням: «Она лежала на самом краешке, единственном сухом месте!»

Даже то короткое время, что она была с ним, она знала о других девушках, потому что он рассказывал ей. У нее тоже были парни, но ей было трудно встречаться с кем — то, имея на руках маленькую дочь. Ему тоже трудно, поведал он ей. «Он сказал, что ему никогда не доставляла удовольствие мысль, что я была с кем — то еще». Именно во время этого краткого периода он встретил еще одну девушку, Шейлу Райан, которой явно увлекся. Энн не встретилась с ней в то время, но, вероятно, ее не очень — то опечалило бы, если бы это случилось. Она ведь никогда и не рассчитывала на длительные отношения.

Он снова отправился в гастроли спустя три недели после завершения выступлений в Лас — Вегасе, на этот раз в южном направлении, которое привело его в такие уже знакомые места, как Монро, штат Луизиана, Шарлотт, штат Северная Каролина, Роанок, штат Виргиния, и Ноксвилл, штат Теннесси. Все было почти так же, как и всегда, если не считать того, что на этот раз доктор Ник ехал с ними в официальном качестве — вопреки возражениям со стороны Вернона и Полковника и вопреки возражениям его собственной медицинской группы. Они видели в этой опеке одного — единственного пациента не только потенциальную потерю дохода для организации, но также и угрозу для независимости его суждений как врача. Ник, однако, составил договор, по которому за каждый день его отсутствия группе выплачивалась сумма, эквивалентная той, которая поступала бы в обычном случае, и отправился в турне с тремя чемоданами, наполненными тем, что, как он считал, может быть необходимым для оказания медицинской помощи группе из семидесяти пяти человек.

Он также разработал план приема лекарств для своего главного пациента, начиная с того момента, как он вставал утром, и до того момента, как ложился спать. Он включал в себя все — от мультивитаминов и препаратов, подавляющих аппетит, до средств против отечности слизистой горла, дексамила, прописанного лас — вегасскими врачами Элвиса для использования перед выступлениями, болеутоляющих, которые нередко требовались для снятия болезненного напряжения в спине и шее, упаковок амитала, перкодана и иногда дилодида, который был ему нужен для того, чтобы заснуть после выступления. Доктор Ник постоянно старался держать под контролем кишечные проблемы Элвиса, которые частенько приводили к запору, а прием разного рода слабительных вкупе с меняющимся набором других депрессантов мог иной раз приводить к недержанию. По большей части, однако, ему удавалось держать Элвиса на довольно хорошо сбалансированной лекарственной терапии, используя время от времени плацебо, когда Элвис начинал проявлять излишнюю зависимость от чего — то, в чем он в действительности не нуждался, — правда. Ник подозревал, что, имея немалые познания в медицине, его пациент чаще обычного догадывался о подмене.

Впервые во время этого турне Элвис остановился в отдельном отеле, и это вызывало некоторое недовольство, но в целом настрой в труппе был хорошим. Voice были главной мишенью для любого возмущения, и их общая склонность заставлять всех нервничать — всегдашние опоздания, совершенно непрофессиональное поведение — не прибавляла им популярности. Для Шерила Нильсена совокупный эффект всех их голосов был поразительным: «Я не знаю ни о каком выступлении на гастролях, которое имело такую мощь, когда мы все пели в одном порыве. Это вызывало трепет». Однако постоянные придирки допекли его, к тому же даже в самой группе существовали трения, так что Нильсен покинул группу после четвертого пункта турне и был заменен в качестве вокалиста музыкантом группы, аккомпанировавшим на рояле, шведом Пером «Питом» Халлином.

Не успела уехать Шейла Райан, как к нему в Монро присоединилась прилетевшая специально для этого старая подружка, которая с ужасом обнаружила откровенную зависимость Элвиса от всякого рода препаратов, которую он впервые не постарался скрыть. Должен был прийти доктор Ник, чтобы сделать ему укол снотворного, «и я сказала ему: «Элвис, зачем тебе это, ты можешь и так заснуть; просто полежи, и сон сам придет». Он понаблюдал из своего номера за тем, как расходится публика, и сказал: «Ты не понимаешь. Я не могу так просто смахнуть все это». После этого пришел доктор Ник и поставил свой чемоданчик, а затем вышел из номера, чтобы захватить что — то, а Элвис начал рыться в его саквояже. При этом он сказал мне: «На днях он мне давал кое — какие таблетки, которые выглядят одинаково, но на самом деле плацебо, не вызывают зависимости, и я знаю это, а он не знает, что я знаю об этом, но я знаю больше о наркотиках, чем он». Я попыталась его остановить: «Не лезь туда. Не делай этого». «Нет, нет, мне нужно, мне нужно. Не говори ничего. Не рассказывай ему». И он взял настоящие таблетки, а на их место положил ненастоящие. На следующее утро я пошла к Джо и сказала: «Пожалуйста, не говори ничего, но он подменил таблетки». После чего ко мне пришел доктор Ник и поблагодарил меня, а затем пошел и снова поменял таблетки. Через час пришел Элвис и спросил: «Говорите, кто был там? Кто подменил таблетки?» Он посмотрел на меня и спросил: «Это ты сделала?» Я ответила: «Нет». «Кто — то побывал в моей комнате. Я знаю, что кто — то поменял таблетки». Все сказали, что не знают, кто это сделал, и он еще долго кричал и ругался, пока наконец не успокоился».

Турне завершилось в Мемфисе, где Полковник, несомненно, признавая, что было бы нелегко снова вернуть Элвиса в студию, продал RCA еще одну возможность записать Элвиса вживую (причем это было первое выступление Элвиса в родном городе за тринадцать лет). Как и все другие выступления во время этого трехнедельного турне, пять мемфисских концертов собрали аншлаг, а пятый концерт был, по сути, добавлен в последний момент вследствие спроса со стороны общественности и отделен от первых четырех уже запланированными концертами в Ричмонде, Виргиния, и Мерфрисборо, Теннесси. Именно для этого последнего концерта RCA привезла свой передвижной звукозаписывающий комплекс, зафиксировав на пленку выступление, которое было не больше отрепетировано, чем любой другой концерт по маршруту следования. То, что получилось, передавало скорее ощущение облегчения от окончания турне, нежели экстатичность эмоций, которая создает великий концертный альбом, а присутствовавшие на концерте обозреватели отметили пестрый костюм Элвиса и драматическое разворачивание американского флага во время его исполнения «American Trilogy». «Мемфис Пресс — Симитар» сравнила Элвиса с Юлием Цезарем и высказала предположение, что его вступление к «2001» было, вероятно, кульминацией шоу.

После почти двухмесячного отдыха состоялось краткое четырехдневное турне по Калифорнии, которое служило разминкой перед одиннадцатидневными гастролями в Тахо. «Сан — Франциско экземинер» описывала первое выступление в Тахо как «хаотичное, лишенное эмоциональности и совершенно утомительное», и Элвис пропустил два концерта во время ангажемента снова под предлогом гриппа. Шерил Нильсен вернулся на более или менее собственных условиях (он теперь пел с Voice, но больше не был членом группы), и никто не изменил своего мнения в отношении «личных» бэк — вокалистов Элвиса. Наиболее заметным событием, произошедшим во время их пребывания в Тахо, было то, что Ред, Дейв Стэнли и несколько других парней избили мелиоратора из Грасс — Валли, Калифорния, который появился около номера Элвиса пьяный и недовольный после того, как заплатил охраннику за вход для себя и своей подружки. Многочисленные фэны стали свидетелями того, как Элвис просто стоял и наблюдал за потасовкой, ничего не предпринимая для того, чтобы прекратить ее, пока четверо парней держали мелиоратора, как следовало из его поздней жалобы, а остальные избивали его до полусмерти.

Полковник злобно наблюдал со стороны. Он думал, что, может быть, госпитализация напугает Элвиса, он думал, что, может быть, мальчик одумается, но все обстояло теперь так же скверно, как и раньше, возможно, хуже, если принять во внимание то, что Элвис, похоже, достиг самого нижнего предела и все еще продолжал опускаться. Объемы продаж падали, альбом Джона Дэри «Legendary Performer», составленный исключительно из записей, сделанных до 1973 года, за который ни Элвис, ни Полковник не получили ни цента, уже превзошел по объемам продаж три последних альбома вместе взятые, и хотя по — прежнему велись переговоры о втором телевизионном выступлении и время от времени все еще поступали предложения от кинокомпаний. Полковник знал лучше, чем кто — либо другой, что не может договариваться о проекте, выполнение которого не сможет обеспечить. Единственным проектом, о котором они, похоже, по — прежнему были способны договориться, являлись турне — это было то, к чему они оба привыкли к этому времени, а оплата была сиюминутной и гарантированной. Только за последние два турне, эквивалентные примерно одному четырехнедельному ангажементу в Лас — Вегасе, по их терминологии, они получили полтора миллиона долларов (миллион Элвису и 500 тысяч Полковнику), в то время как после завершения двух ангажементов по дне недели в «Хилтоне» они должны были получить всею лишь примерно 400 тысяч долларов на двоих.

Полковник знал, что так не могло продолжаться бесконечно. Рано или поздно этот источник иссякнет, в особенности если не остановить слухи об употреблении наркотиков (и само их употребление). Как уже бывало в прошлом. Полковник предпринял нерешительные попытки обсудить эту тему с Элвисом, однако Элвис просто не стал слушать его и посоветовал ему не совать нос в чужие дела, оставив Полковника — мастера тактики — в полном недоумении относительно того, что делать, чтобы не создавалось впечатления, что он теряет контроль над ситуацией. Он попытался объясниться, когда признался Джо, что они и думать не могут о европейском турне с Элвисом в таком состоянии, и накинулся на Тома Хьюлета, когда тот заговорил о неспадающем интересе со стороны японцев (Хьюлет только что в январе свозил в Японию «Moody Blues»), ссылаясь на обеспокоенность безопасностью и здоровьем Элвиса. Ни Джо, ни Хьюлет совершенно ему не поверили, впрочем, они, возможно, признали законность его обеспокоенности. Но, с другой стороны, они также больше не верили в то, что Элвис действительно хочет поехать на гастроли в Европу; он, похоже, всего лишь время от времени бросал это в лицо Полковнику, когда на самом деле хотел позлить старика. Кроме того, все знали, что единственной темой, к которой Элвис серьезно относился в этот период — если не принимать в расчет обсуждения духовных материй, — было карате, не просто практика, но философия и духовная сторона карате. Он и Эд Паркер, который снова вошел в милость после того, как Кэнг Ри истратил некоторую часть денег, полученных им от Элвиса, на новый дом, вместо того чтобы потратить их на развитие своей школы, даже обсуждали перспективу снять фильм.

Он одновременно работал над получением черного пояса седьмой степени по кенпо с Эдом, восьмой степени в технике пасариу с Кэнгом Ри и наблюдал последние полтора года за невероятным ростом популярности карате: «Кунфу», телевизионный сериал Дэвида Каррадина, пользовался все большим успехом, «Билли Джэк» снискал признание широкой аудитории во всем мире, а фильм Брюса Ли «Выход Дракона», выпущенный на экраны посмертно в августе 1973 года, сформировал окончательную моду на этот вид спорта. С начала года на экраны стали выходить все новые и новые фильмы о карате, и Элвис снова и снова просматривал фильмы вроде «Клеопатра Джонс», «Золотая игла» и «Черные пояса». Он изучал эти фильмы, отмечая нюансы, которые прошли мимо внимания остальных парней, снова и снова прокручивая те или иные эпизоды, пока парни не стали мечтать о том, чтобы он поскорее загорелся новым увлечением. Вместе со своей двоюродной сестрой Бобби Манн, которая вышла замуж за богатого мемфисского бизнесмена, он загорелся идеей создать собственную школу карате и, вопреки советам своего отца, стал финансово поддерживать Теннессийский институт карате в Мемфисе, которым руководили Бобби и Ред Уэст и для которого он пригласил чемпиона мира в тяжелом весе Билла Уоллиса, ранее связанного с Кэнгом Ри, в качестве главного инструктора. Именно в этот период, весной 1974 года, он впервые начал серьезно подумывать о том, чтобы снять фильм о карате.

«Я хочу быть самым отпетым негодяем, который только существует», — говорил он о своей предполагаемой роли в этом фильме, который по своей концепции должен был стать либо художественной картиной в стиле экшн, которая могла дать ему такой шанс, либо полудокументальным фильмом, которому, похоже, отдавал предпочтение Эд. Он и Паркер обсуждали возможность заснять на пленку некоторые из турниров с участием Эда и послать команду каратистов в турне по миру, когда он завершит свои гастроли в Тахо в конце мая.

У них, однако, все еще не было никакого сюжета для фильма, поэтому Элвис попросил Джерри Шиллинга связаться с Риком Хаски. Хаски, в прошлом студент университета штата Арканзас, который сделал Элвиса почетным членом своего студенческого общества осенью 1960 года, был теперь царем и богом телевизионных проектов в стиле экшн. Он получил доступ в мир Элвиса через своего бывшего собрата по студенческому обществу Джерри Шиллинга и последние два с половиной года был частым посетителем в Лас — Вегасе. Сценарист и продюсер нескольких популярных сериалов на телевидении, Хаски не забыл, как Элвис не раз говорил ему в шутку, что, может быть, когда — нибудь попросит его написать для него сценарий, так что он нисколько не удивился, когда услышал от Джерри, что Элвис хочет поговорить с ним о создании сюжета для фильма.

Он приехал в дом на Моновейл, обнаружив, что там уже находится Эд Паркер и все смотрят телевизор. Элвис дал понять, что хочет поговорить с Риком и Эдом наедине, однако, когда они уселись на большой кожаный диван и в глубокие кресла, Элвис едва был способен говорить. «Я впервые видел его под кайфом. Помню, я сказал: «Элвис, я с огромным удовольствием написал бы что — нибудь для тебя, но разреши мне сказать о том, как я смотрю на это. Я не хочу употреблять слово «возвращение», поскольку ты никогда и не уходил, но ты ничего не сделал за последнее время, и я смотрю на этот проект как на Фрэнка Синатру с его «Отсюда в вечность». Там был сделан такой акцент на его возвращении».

Паркер возразил: «Мы не хотим говорить о Фрэнке Синатре и об «Отсюда в вечность».

«Послушай, Эд, — сказал я, — дай мне договорить то, что я собираюсь здесь сказать. — Вы ведь знаете, какая манера у Паркера. — Понимаешь, Элвис, если ты вернешься в нужной роли, это придаст тебе дополнительное измерение».

«Эд прав, — откликнулся Элвис, — я не собираюсь получать «Оскар».

«Нет, — настаивал я, — я серьезно говорю. Тебе нужен сценарий, который был бы не просто фильмом о карате, а давал бы тебе возможность сыграть настоящую роль. Карате будет вытекать из самого сюжета».

Но разговор в принципе так и не получился, поскольку Эд все время вмешивался, а Элвис в какой — то момент встал и начал демонстрировать какие — то приемы с Эдом, немного спотыкаясь, и все это было очень грустно, и я пытался утешить себя мыслью, что, может быть, я вернусь в следующий раз, когда здесь не будет Эда, а Элвис не будет под кайфом. Поскольку этот разговор так ни к чему и не привел».

Он действительно сделал еще одну попытку. Признавая длительное участие в проекте Паркера, не говоря уже о его финансовом интересе, Рик разыскал Паркера в его студии на Санта — Моника, однако Паркер почти не стал с ним разговаривать. Обескураженный поведением Паркера, но все еще не расставшийся с мыслью о том, что он может сделать что — то полезное для Элвиса, Хаски сел и написал по своему почину тридцатистраничный сценарий, вращающийся вокруг бывшего агента ЦРУ, теперь руководящего школой карате, который решает отомстить за смерть друга, разоблаченного и убитого торговцем наркотиков. По мнению Хаски, роль старого бойца, который неохотно оставляет свою тихую жизнь и в последний раз проявляет себя, идеально подходила для Элвиса, и он отвез сценарий Джерри, который оставил его в спальне Элвиса. «Однако я никогда больше ничего не слышал о нем, если не считать того, что позже Элвис, как мне говорили, пошел в другом направлении с Эдом Паркером».

Это другое направление было тем же самым, на котором с самого начала настаивал Паркер, — чисто документальный подход, сфокусированный на философии и технике карате, технике кенпо, при котором роль Элвиса сводилась к функциям повествователя. Эд подключил к проекту бывшего ученика и коллегу по карате Джорджа Уэйта в качестве продюсера, а Уэйт, в свою очередь, пригласил кинорежиссера Боба Хаммерадля постановки картины. Вместе они планировали заснять на пленку с полдюжины турниров по карате, которые проведет по штату Паркер, а Элвис соберет звездную команду, включающую чемпиона в легком весе Бенни Уркидеса и кикбоксера Джона Нативидада, и на свои деньги отправит ее в Европу, чтобы заснять на пленку ее участие в осенних соревнованиях. Параллельно с этим Элвис взялся с Биллом Белью разрабатывать эмблему и форму в том помпезном стиле, который отличал сценические костюмы Элвиса, — элемент совершенно чуждый (а некоторые говорили, что и совершенно неуместный) в мире карате.

К изумлению Эда Паркера, несмотря на всю свою браваду и все отчуждение, которое столь явственно выросло между ним и его менеджером за последние несколько лет, он по — прежнему искал одобрения Полковника для этого проекта. «Я сказал ему: «Плюнь ты на старика». Но он ни в какую. Это меня и восхищало в нем». Полковник, со своей стороны, не испытывал никакого восхищения перед Паркером и умолял Элвиса пообещать, что он не станет вкладывать никаких денег, пока они по крайней мере не получат возможность более внимательно изучить вопрос. Элвис согласился, но в конце концов все — таки вложил деньги в проект за спиной Полковника.

Вернон, вероятно, был бы более эффективным союзником кампании Полковника, если бы не некоторые пертурбации личного свойства. Незадолго до этого во время турне в Денвере он познакомился с разведенной медсестрой Сэнди Миллер и привез ее в Мемфис с ее двумя детьми. Жизнь в разъездах повлияла на него не меньше, чем на всех остальных, а его брак с Ди и без того никогда не был легким. «Он обращался со мной как с ребенком, — жаловалась Ди. женщина бурного нрава, которая теперь рисовала для себя карьеру профессионального поэта — песенника. — Он держал меня в клетке». В июне они наконец решили разъехаться, и Вернон приобрел дом на Олд — Хикори — Роуд в двух шагах от дома на Долан, где он прожил последние десять лет. Элвис не собирался лить слезы из — за крушения брака своего отца, однако и Вернон был не в том положении, чтобы критиковать.

Словно наверстывая потерянное время, в июне они отправились в еще одно, двадцатиоднодневное турне — в третий раз за этот год. На этот раз 65-процентная доля Элвиса и Полковника от кассовых сборов составила почти 2 миллиона долларов, из которых после погашения расходов Элвису и Полковнику предстояло разделить между собой свыше полутора миллиона долларов. Однако все чаще и чаще эксцентричное поведение Элвиса упоминалось в обзорах и газетных заметках, даже если оно и ускользало от внимания поклонников. Пестрота шоу, излишняя помпезность постановок, вычурность музыкальных интерпретаций, сюрреалистичность словесных монологов — все эти элементы заставили критиков начать сравнивать Элвиса с Либерейс или За За Габор, не без благосклонности по большей части и нередко с проступающей ностальгией по нежному детству пятидесятых — однако без намека на то уважение, с которым стали бы говорить о современном культовом исполнителе или даже об исторической, но все еще значимой фигуре. Вся труппа спела «Happy Birthday» Полковнику у трапа самолета в Луисвилле, куда они прилетели, когда он улетал подготавливать следующий город по их маршруту. Это был шестьдесят пятый день рождения Полковника, обычно повод для сентиментальных жестов, но на этот раз не было замечено никаких сантиментов ни со стороны Полковника, ни тем более со стороны кого — либо другого.

Лас — вегасский ангажемент в августе являл собой попытку внести существенные перемены в устоявшиеся традиции. Очевидно, столь же уставший от предсказуемости своего шоу, Элвис подготовил совершенно другой репертуар для первого выступления 19 августа, впервые расставшись с «2001» с тех пор, как ввел ее в программу своих выступлений двумя годами раньше, заменив блюзами вроде «Big Boss Man», «Му Baby Left Me» и «Down in the Alley» более сентиментальные вещи, выпустив попурри из прошлых хитов и введя в программу современный материал, который никогда до этого не исполнял, вместе с давно любимыми вещами вроде «Polk Salad Annie», «Bridge Over Troubled Water» и «Can’t Help Falling In Love». «Voice» получили возможность открывать шоу и чаще выступать в роли главного вокального сопровождения, хотя их музыкальные недостатки и непрофессиональное поведение к этому времени стали очевидными для всех, не исключая Элвиса.

Если послушать запись репетиции, проходившей 16 августа, или даже самого выступления, открывавшего ангажемент, сделается очевидным, что, несмотря на изменение репертуара, все те проблемы, которые портили шоу раньше, остались на своем месте. Блюзы по большей части остались претенциозными, монотонные баллады не стали менее монотонными, две из новых песен, которые вызывали наибольший энтузиазм Элвиса — композиции Оливии Ньютон «If You Love Me (Let Me Know)» и «Let Me Be There», — были наислащавейшими образцами поп — продукции (это «такие счастливые песни», говорил Элвис, беспомощно пытаясь объяснить их привлекательность для него), и что больше всего бросалось в глаза — его манера мучительно выталкивать из себя звуки, которая к этому времени, похоже, стала чуть ли не характерной для него и являлась, возможно, отражением его физического состояния или, быть может, всего лишь стилевым выбором. В любом случае это та же проблема, которая проявляется и в студии: если когда — то казалось, что его голос парит над музыкой, способен передавать самые тонкие оттенки эмоций, даже в малодраматических вещах, то теперь этот голос мучительно пытается набрать силу, дрожит вибрато, которое одновременно кажется манерным и неуправляемым, и подменяет натужным ревом драматические модуляции, отличавшие композиции от «It's Now or Never» до «Suspicious Minds». В тот момент эти недостатки сглаживались старанием и усилием. Но стоит только сравнить запись этого шоу с лас — вегасскими ангажементами 1969 и 1970 годов, чтобы понять, какая между ними была пропасть. И не требуется длительных рассуждений, чтобы представить, насколько разочарованным и испуганным, должно быть, был в этот момент сам Элвис.

В то время, однако, реакция критиков была другой. Первое выступление имело более положительную прессу, чем любое шоу с 1971 года, и даже «Холливуд репортер» приветствовала «лучшее шоу — по крайней мере за три года. [Пресли] выглядит великолепно, поет лучше, чем все последние годы, и так уверенно держится на сцене — несмотря на почти полностью обновленный репертуар, — что переполненный зал «Хилтона» несколько раз вставал и устраивал ему овацию».

Тем не менее «2001» снова появилась в программе на следующий вечер вместе со всем остальным набором, и через несколько дней уже казалось, что никакой революции и не было в помине. Трудно представить, что еще, кроме утраты присутствия духа, могло заставить его отказаться так быстро от программы, которая почти единогласно признавалась смелым и творческим шагом. Возможно, он не чувствовал того ощущения мгновенного отклика аудитории, от которого стал испытывать почти физическую зависимость к этому времени. («Он, казалось, нервничал и не находил поддержки у публики, которая реагировала очень вяло, — писала Кристин Колклаф, лояльно настроенный британский фэн и проницательный критик, в отчете о первом выступлении в фэн — журнале, который заметно контрастировал с рецензией «Холливуд репортер».) При этом, однако, возникает вопрос, не почувствовал ли он также, что его знаменитый «инстинкт», на который он всегда безоглядно ориентировался, неожиданно и необъяснимо покинул его.

Линда впервые была публично изгнана во время этого ангажемента. В первые четыре вечера ее можно было видеть в ее кабинке в первых рядах: затем она исчезла, а на ее месте едва ли не скандальным образом появилась Шейла Райан, которую на последующих выступлениях Элвис стал представлять как свою «новую подружку».

Для Шейлы это было не вполне то, что она планировала. С тех самых пор, как она в феврале познакомилась с Элвисом, она только и делала, что словно убегала от него, и даже после того, как поехала с ним в турне, не могла сказать, что испытывала какую — то особую близость. Их первое свидание во многом задало тон.

«Я поднялась в номер между выступлениями, а Элвис пришел со своего первого шоу весь взмыленный. Я сидела в маленьком баре на лестничной площадке, совершенно одна, понимаете, я выглядела как тринадцатилетняя девочка в те дни, у меня было ангельское личико, и, по правде говоря, моя сущность соответствовала ему. Я была очень юной, очень наивной, очень правильной, словом, чистый лист бумаги. Вот так я сидела, стараясь как бы ущипнуть себя, думая, что все это слишком нереально, слишком странно, а он подошел и вроде как приобнял меня — он был несколько ребячлив, — что — то сказал по поводу того, как я была одета — на мне были слаксы. Не знаю, о чем еще мы говорили, но помню, мы пошли на второе шоу, а после него вернулись в номер, в спальню, где он стал ужинать.

Он был словно маленький ребенок, восторженно реагировал на вещи, и кто — то на шоу подарил ему пожарную каску, а еще кто — то фартук — ему все время бросали вещи на сцену, — и он нацепил эту каску и этот фартук, и вот так проходило наше первое свидание. Не очень — то романтично, да?

Ну, в общем, он немного порисовался, а потом в какой — то момент, мне кажется, поцеловал меня. Я почувствовала в действительности лишь то, что это я делаю, но я не была внутри ситуации, я как бы смотрела на нее со стороны. Я как бы наблюдала из своего тела, думая про себя: как все это странно. Затем он подарил мне этот золотой крест с надписью «ЕР» и звездой на нем, который подарил ему фанат, — кстати сказать, я по — прежнему его храню, это единственная вещь, которая осталась у меня от него. А потом он, мне кажется, уснул. Не знаю, дал ли он мне пижаму, но мы определенно не занимались никаким сексом — это как бы не имело значения, главное было близкое общение с ним. Однако все равно предполагалось, что я останусь на ночь, чего мне не хотелось делать.

Поэтому я оставила его спать, а сама встала, оделась и пошла домой, а на следующее утро встала и пошла по магазинам, а когда вернулась домой, позвонил Джо. «Черт побери, где ты пропадаешь? Босс в ярости. Ты почему ушла?» А я не знала, что ответить, — половина меня знала, что происходит, половина желала быть независимой. Я в общем — то знала, чего он от меня ждал: он ждал, что когда он проснется, я буду рядом. Но я была эдакой бунтаркой. Поэтому я стою и молчу. Джо в ярости: «Тебе лучше как можно скорее вернуться сюда». Я всего лишь раз виделась с человеком, а он уже в ярости на меня. Но я вернулась и застала его за завтраком, он был раздражен, а я держалась спокойно — я всегда была очень спокойной, смотрела на все как бы со стороны.

Затем мы занялись моей одеждой. То есть я была неподобающе одета, я всегда одевалась в мужские брюки, что было не очень — то женственно. Он попросил в «Сузи Кримчиз» [магазине модной одежды в Лас — Вегасе] принести ему кипу всякой одежды и устроил показ моды. Я шла и примеряла что — нибудь, и если ему нравилось, он покупал это, а если нет, то не покупал. Так что у меня получился целый гардероб. Я невинно спросила его: «А что не так с моей одеждой?», на что он мне очень ласково ответил: «Ничего, с ней все нормально, но ты моя девушка, ты должна одеваться в этом месте, люди будут смотреть на тебя, а я хочу, чтобы ты выглядела определенным образом, ты согласна?» Да, в некотором смысле я была согласна.

Затем я провела с ним пару ночей, и, знаете, секс не имел для него большого значения, как можно было подумать. Для него он не представлял особого значения — то есть мы занимались сексом, но больше всего ему нравились ласки и поцелуи. Понимаете, это как подростки в школе, обнимаются, целуются часами и так далее. Мы занимались этим больше, чем всем остальным.

Все это было по — юношески невинно, пока ты вдруг в один прекрасный момент не превращалась в Мать. Предполагалось, что ты должна заботиться и ухаживать за ним, именно к этому в основном и сводилась твоя роль: подать ему что — то среди ночи и так далее. Ему нужно было подать воду, принести таблетки, принести его любимое желе, почитать. Этим я и занималась. Все же какая — то часть отношений, думаю, оставалась романтичной — для него, ведь это он отличался романтичностью. Мы выходили на балкон, и он пел мне песни, однако это никогда в действительности не было романтичным для меня. У меня не было понятия о том, что такое любовь, меня смущали подарки, и я не умела выражать благодарность за них, — это стало концом нашего первого месяца вместе».

После окончания мартовского турне она в течение какого — то времени не получала от него никаких известий. Она переехала в Лос — Анджелес и не пыталась поддерживать связь с ним. Время шло, и однажды Шейла позвонила ему домой, и он взял трубку и пропел начальную строку из песни «Funny How Time Slips Away»: «Эй, привет, крошка, как давно мы не виделись», — и они снова стали встречаться. Затем в августе она более или менее официально заняла место Линды.

В этот раз Джо наставлял и учил ее — «потому что Джо нравилось, что я с Элвисом. Были, я думаю, женщины, которые долго не оставались, потому что не нравились Джо и парням. Но Джо говорил мне: «Намотай себе на ус, Шейла, часть Элвиса дающая, и он любит давать, и если ты не будешь показывать какую — то реакцию, ему будет очень обидно». И я постаралась усвоить это. Он подарил мне машину, и помню, я воскликнула; «О, Господи, какая красота, как она мне нравится!» А сама ощутила фальшь. Я имею в виду, что я была фальшива, а не он. Получалось так, что мужчина дарит мне новехонький «Корветт», а я, двадцатилетняя девушка, которая в жизни не имела таких вещей, говорю только: «Спасибо» — безо всяких эмоций. Словом, все было не так, как должно было бы быть. Поэтому Джо мне говорил: «Шейла, будь настоящей, хорошо?» Джо опекал меня, словно был моим отцом. И постепенно я перестала смотреть на наши отношения со стороны и стала относиться более непринужденно к тому, кем он был, — а он был очень необычным человеком, у него были очень необычные жизненные обстоятельства, и он просто — напросто пытался чувствовать себя комфортно, и не за чей — нибудь счет. Ты давал, ты получал. Конечно, не все было обычно, но, знаете, я столько прочитала всякой всячины о его сексуальном поведении, и что оно было извращенным, и что оно было ненормальным, а ничего такого и не было. Все было невинно. Он предпочитал возбуждающие ласки реальному сексу. Что в этом такого извращенного? Тут не было никаких плеток и цепей. Это было всего лишь взрослой невинностью».

На сцене в Лас — Вегасе, однако, это казалось чем — то другим, а не взрослой невинностью, и с каждым выступлением его поведение становилось все более и более эксцентричным. Даже для поклонников было очевидно, что что — то не так. Он казался «сонным», как написала Кристин Колклаф о его выступлении 22 августа; 23 и 24 августа он казался «слегка усталым»; а 26 августа в 10 часов утра было объявлено, что оба вечерних выступления отменяются. Еще более путаными и продолжительными стали его монологи на сцене, которые должны были обеспокоить даже самых некритичных поклонников. Казалось, что больше всего на свете его занимают две вещи — колонки светских новостей и отделка концертного зала. В отношении последней он кое — что предпринял после шоу в ночь с 24 на 25 августа. «Вы знаете, мне никогда не нравилось, как выглядит этот зал, — заявлял он в той или иной форме озадаченным посетителям «Хилтона» начиная со следующего вечера и вплоть до окончания ангажемента. — Он слишком велик для исполнителя. Поэтому сделал этот пандус, чтобы быть ближе к публике». Далее следовало признание в том, что его всегда особенно раздражали украшения на стенах зала — ангелочки на потолке и придворные Людовика XIV, которыми были украшены стены в великолепии холодного мрамора.

«Наведите софит на статуи вон на той стене. Вот так, хорошо. Очень мило. Я не знаю, что это такое, но это очень мило. На днях здесь был Том Джонс, а он из Уэльса. Я спросил Тома, кто это [статуя на стене], и он сказал, что это король Эдвард. Король Джордж, извините, простите меня. Ваше Величество. Теперь наведите софит вон на тех ангелочков [на потолке]. Вы только посмотрите на этих обормотов. Толстущие жирные ангелы! А теперь переведите прожектор вот на эту стену. Вы заметите небольшую разницу. Это, как вы видите, все представители кавказской расы. Так ведь это называется? Кавказской? То есть белой? Так было написано в моем приписном свидетельстве. А ведь я раньше думал, что это означает «кастрированный»! Ну, в общем, на днях ночью я спустился сюда где — то около пяти утра с парочкой друзей, которые работают на меня, Джерри Шиллингом и Редом Уэстом. У Реда второй черный пояс по карате — у него своя школа в Мемфисе. Я очень горжусь им… В общем, он перелез через высокий забор, с этот занавес в высоту, забрался в подсобку, где [рабочие отеля] хранят свои инструменты и материалы, краску там и прочее, залез, значит, туда и прихватил там небольшую банку черной краски. Засунул ее за пояс, вернулся сюда, и мы поставили один стол на другой. Я залез на стол с краской и кистью в руке и стал Микеланджело, в общем, тем парнем, который расписал потолок в Сикстинской капелле в Ватикане. Я расписал вон ту статую. Мне потребовалось тридцать минут, чтобы сделать это. Администрация отеля и слова не сказала. Я просто подумал, что это и вам понравится».

Что касается колонок светских новостей и сплетен в газетах и журналах, он заверил публику в монологах не меньшей длины и красочности, что если бы половина того, что говорится о нем, была правдой, его, вероятно, давно уже не было бы в живых; в журналах все выдумывают, и все, что там печатается, полная ерунда.

Тем временем Полковник — что можно было счесть едва ли менее эксцентричным — распространял среди публики, покидающей шоу, экземпляры альбома, который он выпустил на своем собственном новообразованном лейбле «Бокскар». Альбом назывался «Having Fun with Elvis on Stage» и был не чем иным, как всего лишь собранием таких моментов, как приведенный выше, не таких затянутых (они были собраны из выступлений между 1969 и 1972 годами) и несколько подчищенных, но, по сути, выбраковкой из тех записей, которые RCA выпустила с тех пор, как пять лет тому назад Элвис вернулся к живым выступлениям. Разница между подборкой Полковника и дисками RCA состояла в том, что альбом «Having Fun with Elvis on Stage» был не более чем собрание таких моментов. По сути, на нем были только монологи — и именно это и дало Полковнику лицензию на его выпуск, по крайней мере в его собственной интерпретации контракта со звукозаписывающей компанией, которую RCA по какой — то причине, похоже, не спешило оспорить.

Новый лейбл был организован в качестве теннессийской корпорации чуть раньше в том же году, главным образом для того, как говорил Полковник, чтобы консолидировать все коммерческие интересы Элвиса, иными словами, «дабы использовать в коммерческих целях имя, образ, изображение Элвиса на постерах, фотоальбомах, статуях, фотографиях, картинах, пуговицах, медальонах и пр.». Как всегда спешил подчеркнуть Полковник, он не какой — то там менеджер закусочной, а менеджер шоу — бизнеса, который всегда «нацелен на то, чтобы насытить выступления Элвиса красками и эмоциями, которых привыкли ожидать от его шоу поклонники». Возможно, не совсем случайным совпадением было то, что корпорация взяла свое название из азартной игры, из домино, в котором это слово означает удачный ход шестеркой дупель, хотя гавайский диджей и промоутер Рон Джейкобс, давний приятель Полковника, указывал в качестве источника вдохновения, из которого появилось название для лейбла, снобистскую философию звукозаписи Полковника. «Он способен записать хит в товарном вагоне (по — английски «товарный вагон» — «boxcar». — Прим. пер.)», — привык отвечать Полковник, когда его спрашивали о том, какую роль в успехе Элвиса сыграл «мемфисский звук». «После этого люди начали говорить о «вагонном звуке».

Во всяком случае это, похоже, было попыткой поставить коммерческое использование успеха Элвиса на более «деловую» основу и по ходу, возможно, вознаградить давних коллег вроде Тома Дискина и Джорджа Паркхилла, которые вместе с Элвисом значились в качестве акционерного меньшинства (Полковник владел 56 процентами акций) в новой корпорации. Это была, несомненно, также одна из махинаций Полковника, чья конечная макиавеллиевская цель — вызванная не то стремлением избежать налогов, не то соображениями бухгалтерского учета, либо просто маниакальным желанием набросить еще один покров таинственности, — вероятно, не заслуживает того, чтобы вдаваться в нее на этих страницах. Заслуживает же внимания то, что «Бокскар» был, похоже, первым звеном в тщательно выстроенной аргументации Полковника в пользу партнерских и общих деловых договоренностей со своим единственным клиентом. Ведь «Бокскар» явно был создан с мыслью о разноплановом применении своих возможностей.

Полковник уже дал понять Кэти Вестморлэнд о своей заинтересованности в подписании с ней контракта ограниченного действия с целью записать ее красивый голос в сопровождении лишь одного органа. Уже через несколько недель он планирован переговорить с RCA о таком проекте, а также договориться о записи демо для Чарли Смита, еще нигде не записывавшегося певца. Пока же RCA напечатает копии альбома «Having Fun with Elvis on Stage», «Бокскар» заплатит Элвису пятьдесят центов роялти за каждый проданный альбом, в ближайшем будущем RCA возьмет на себя распространение альбома по всему миру на регулярной основе, оплатив аванс в счет авторских гонораров в размере 100 тысяч долларов, которые будут поделены поровну между менеджером и певцом. И хотя договор с RCA ясно говорил о том, что этот неформатный альбом исключается из условий регулярного контракта со звукозаписывающей компанией, маловероятно, чтобы от внимания Полковника ускользнула возможность того, что можно было бы убедить компанию принять этот альбом в качестве второго требуемою контрактом альбома за 1974 год, если окажется невозможным в этом году завлечь Элвиса в студию.

Что он предпочел проигнорировать, так это реакцию, которая могла последовать со стороны Элвиса по отношению к тому, что из него делают посмешище, пусть даже и за пятьдесят центов роялти за альбом, пусть даже и на его собственном лейбле. Еще более удивительным, учитывая то, что Полковник гордился своей гигантской памятью и знанием человеческой психологии, было его сознательное нежелание принимать уроки прошлого: стоило ему в 1953 году организовать «Джамбори Аттрэкшнз» для работы с другими исполнителями, как от него предпочел уйти Эдди Арнольд, его единственный клиент в тот период, заставив Тома Паркера становиться Полковником и начинать болезненный процесс изобретения своей жизни заново по крайней мере во второй раз. Возможно, он просто отчаялся со своим клиентом, возможно, просто решил, будь что будет, но, похоже, он никогда не задавался вопросом, готов ли он, в возрасте шестидесяти пяти лет, начать все сначала.

Элвис тем временем все больше внимания уделял в своих выступлениях в Лас — Вегасе карате. Несколько вечеров подряд он наряжался в специальную каратистскую форму и устраивал демонстрацию своих навыков с Чарли в качестве своего спарринг — партнера во время исполнения «If You Talk in Your Sleep». Затем во время представления 1 сентября, на котором присутствовал Эд Паркер, он устроил полномасштабную пятнадцатиминутную демонстрацию с Редом, что вызвало ярость Полковника и стало концом подобного рода номеров. Но это не помешало ему и дальше продолжать каждый вечер пускаться в монологи на тему или демонстрировать сертификаты на сцене каждому в труппе, кто работал с ним в свите. «Я веду занятия по карате у себя в номере, — объяснял он аудитории. — У меня теперь звание «мастер боевых искусств»… Теперь, когда я достиг восьмой ступени, я могу создать свою собственную организацию карате. Мы намерены создать свой собственный стиль в карате под руководством Американского института карате. Мы планируем, что это станет американизацией этого боевого искусства».

Монологи лились без остановки, принимая форму — или бесформенность — потока сознания, порой почти вытесняя музыку. В последний вечер, когда за одним из столиков сидели Присцилла и Лиза — Мария с Шейлой, его обращение к публике превратилось в какое — то нескончаемое разглагольствование. Он только что спел «You Gave Me а Mountain» и решил прояснить для аудитории свою семейную ситуацию.

«Я хочу прояснить одну вещь. Я исполняю эту песню уже долгое время, и у многих людей она стала ассоциироваться со мной, поскольку они считают, что она связана с обстоятельствами моей жизни. Она не связана. Это красивая песня, написанная Марти Роббинсом. Я услышал ее в исполнении Фрэнки Лейн, кажется, и она мне очень понравилась, а ко мне лично она не имеет никакого отношения — или к моей бывшей жене, Присцилле. Она находится сейчас здесь. Дорогая, встань. [Аплодисменты.] Выйди, дорогая. Выйди, выйди же. Повернись, пусть они посмотрят на тебя. [Еще более бурные аплодисменты.] Бог мой, она красивая куколка, можете мне поверить. Черт, я знаю, что говорю.

А теперь моя дочурка Лиза, ей шесть лет. Посмотрите, как она подпрыгнула. Опусти подол, Лиза. Когда будешь так подпрыгивать в следующий раз, юная леди, держи подол. И в той же кабинке сидит моя подружка — Шейла. Встань, Шейла. [Аплодисменты.] Повернись, повернись, полностью повернись. Шейла, покажи его. Покажи его. Покажи кольцо. Кольцо. Свою правую руку. Видите эту блестяшку?

Что я хочу сказать, так это то, что мы самые лучшие друзья — и всегда ими были. Наш развод случился не из — за другого мужчины или другой женщины, а из — за обстоятельств, связанных с моей профессиональной карьерой. Я слишком много времени проводил в разъездах. Меня слишком часто не было дома. А я считал, что такое положение несправедливо по отношению к ней, поскольку я слишком много отсутствовал. Поэтому мы расстались, сделав это насколько возможно тихо, и договорились, что всегда будем друзьями, всегда будем близки и будем заботиться друг о друге — ведь у нас растет дочь, — и что она получит столько, сколько захочет, в качестве компенсации.

После выплаты компенсации — она получила около двух миллионов долларов… после этого я купил ей норковую шубу. Я знаю это. Я говорю о норковой шубе. Эй, вы, там, сохраняйте спокойствие. Просто после выплаты компенсации — «Ягуар» — я просто подарил ей его. Она подарила мне — только послушайте — сегодня вечером белый «Роллс — Ройс» за сорок две тысячи долларов. [Крики одобрения и аплодисменты.] Вот такие у нас отношения. [Его речь стала заметно невнятной.] Неплохо все оборачивается, да, парни? Я хочу сказать, что я так или иначе получил назад часть своих денег. Не то чтобы я страдал из — за этого очень сильно, но все — таки я получил часть назад. Она купила эту машину из жеста любви, ей же нравится «Бенц», который есть у меня. Это не машина, это «Бенц» — нет, о черт, нет, это называется жере — бенц — «Бенц», жеребенц, жеребец. И ей нравится этот жеребец. [Он смеется.] Ей нравится жеребенц, то есть «бенц». Майк Стоун не жеребец — так что не будем об этом. Ей нравится «Бенц», и поэтому я подарю ей «Бенц», а она подарит мне «Ролле», идет? [Озадаченные аплодисменты.] Но, знаете, мне бы хотелось, чтобы [Майк Стоун] был жеребцом. Он — хороший парень.

Мне бы хотелось спеть здесь песню, леди и джентльмены, одну из самых красивых песен, которую я когда — либо слышал в своей жизни. Да, черт побери, это правда. Поверьте мне. Нет, вы поверьте, это правда одна из самых красивых песен, которую я когда — либо слышал. Я никогда ее не пел, никогда не записывал. Мне она никогда не нравилась, пока я не узнал — черт, у меня зуб болит, — пока я не узнал историю, которая послужила поводом к ее написанию, да и после она мне не очень нравилась, поскольку мне вообще не нравятся такие вещи. Поэтому следующая песня — нет, это подлинная история песни. Ее исполняют уже давно. Чарли, сними с меня этот ремень, он меня зарежет, он меня кастрирует, сделай что — нибудь, черт подери. Не могу его снять — понимаете, мне приходилось делать многие вещи, ездить… приходилось ездить в разные места, на гастроли, по городам, понимаете, девочки и все такое прочее. Вы знаете… Эй, парень, поосторожнее, не запутай его в шнуре. Меня убьет на месте. Прожжет током мою задницу и — извините. Я невнятно говорю — ах, черт, как туго, ты тянешь за волосы, парень, я не могу петь. Понимаете, я в любом случае пою нутром, подошвами ботинок. Это никогда не поднимется сюда». [И он начинает рассказывать историю «Softly As I Leave You», прежде чем продекламировать — приглушенным и почтительным тоном — поверх взмывающего тенорового голоса Шерила Нильсена.]

Позже в тот же вечер он представил публике Эда Паркера и Джона О'Греди, упомянув помощь О'Греди в судебном разбирательстве по поводу отцовства несколькими годами раньше, о котором О'Греди теперь написал в только что опубликованных мемуарах. «Все оказалось чистейшей липой и обманом, — заявил он удивленной аудитории, имея в виду судебное разбирательство. — А ничего и быть не могло. Я только и сделал, что сфотографировался с этой куколкой, вот и все. И она забеременела через фотокамеру». Послышались аплодисменты и нервные смешки.

«Но знаете, что она сделала? Она назвала ночь. А в названную ею ночь моя жена была в… то есть моя жена была со мной в Лос — Анджелесе, вот так — то. Как же я могу развлекаться с ней, если я нахожусь со своей женой? [Издает смешок.] Вот что я вам скажу: если вам нравятся вещи вроде таких, как французская связь, китайская связь, английская связь, связь голени с челюстью, связь челюсти с бедренной костью… [Музыканты подхватывают мелодию и ритм «Dry Bones».] Если вам нравятся подобные вещи, тогда купите эту книгу. Она называется «О'Греди»…

Джон только что вернулся из Нью — Йорка, где он был на собрании — я уже пять лет член этой организации — Международной ассоциации по борьбе с наркотиками. [Читает надпись.] «Эта специальная награда присуждается Элвису Пресли в знак признательности за выдающиеся заслуги и вклад в дело борьбы с наркотиками». И так далее. Пожизненный член Международной ассоциации по борьбе с наркотиками. Я только что получил это. [Аплодисменты.]

Поэтому я не обращаю внимания на сплетни. Я не обращаю никакого внимания на журналы. Я не читаю их. НЕБЫЛИЦЫ. [Громкие аплодисменты.] Я не хочу принижать ничью работу. Я говорю о… они получают заказ и должны что — то написать. Так что, если они ничего не знают, они просто это выдумывают. В моем случае они выдумывают. Я слышал самые разные слухи, когда заболел и попал в больницу. В наши дни нельзя даже заболеть. Вас объявляют [драматическая пауза] одуревшим от наркотиков. Послушайте, да я в жизни ни от чего не дурел, кроме как от музыки. [Более громкие аплодисменты.] Когда я заболел тут в отеле — я заболел как раз в тот самый вечер, у меня была температура под 40 градусов, и мне не разрешили выступать, — я услышал, что у меня якобы отравление героином, ей — богу, об этом говорили все на свете — носильщики в отеле, коридорные, прислуга, горничные. А мне было плохо. У меня была простуда, с которой я справился через день, но по всему городу ходили слухи — ОДУРЕВШИМ ОТ НАРКОТИКОВ! Я уже сказал этим людям — не принимайте это на свой счет, леди и джентльмены, я обращаюсь к другим людям, — если я встречу или услышу человека, который говорит это обо мне, я сломаю ему шею. [Крики и аплодисменты.] Это ОПАСНО. Я вырву с корнем твой поганый язык, ты понял меня? С КОРНЕМ. [Громкие вопли в зале.] Большое вам спасибо, леди и джентльмены. Многие из вас видели фильм «Голубые Гавайи»? Вероятно, самая успешная песня — позвольте мне оставить позади это настроение… [И он начинает петь «Hawaiian Wedding Song».]

Присцилла была вне себя. «Я была в шоке. Поскольку [в прошлом] он никогда не показывал своих эмоций публике. Понимаете, он давал волю своим эмоциям, только когда пел, — он выходил на сцену и изливал в пении свое сердце, все то, что у него накопилось в душе. Но он никогда не открывал своих истинных эмоций перед аудиторией. Это было [так] нехарактерно для человека, в котором было столько гордости, — он вел себя вопреки всем своим принципам. Это был словно другой человек».

Он остался в Лас — Вегасе еще на несколько дней — ходил на представления с Шейлой, в один из вечеров устроил короткую демонстрацию приемов карате в середине шоу Тома Джонса в «Сизар Палас», сравнивал кольца на сцене с Викки Карром в «Тропикане» на следующий вечер. Затем, после краткого пребывания из Калифорнии, вернулся с Линдой домой, где местная съемочная команда должна была снимать его в Теннессийском институте карате, школе, организованной им для Реда и своей двоюродной сестры Бобби, которая рекламировалась как курсы карате, которые Ред и Элвис — «черный пояс седьмой дан — ведут вместе, когда Элвис в городе». Он тут для того, объяснил он приглашенным на съемки репортерам, чтобы подготовиться к началу съемок своей первой художественной картины, и, воспользовавшись возможностью, он не только поздравил главного инструктора школы Билла Уоллиса с недавно завоеванным им титулом чемпиона мира, но и «продвинул» Уоллиса до черного пояса четвертого дана в своей собственной школе.

В сохранившемся фильме Уоллис одет в звездно — полосатую форму, в которой он выступал во время турне по Европе в качестве члена чемпионской команды «Тим Америка» прошлым летом, однако Элвис более чем гармонирует с ним в своих фирменных затемненныхочках, каратистской куртке с изображением флага на левой груди и буквами «ЕР» в стиле японской каллиграфии на спине, белых брюках клеш со встречными складками и белых ботинках — челси с наборным каблуком. Даже тогда, когда он демонстрирует и комментирует различные приемы, в его манере читается ленивособственническое отношение, словно ему известно что — то, что не знает и никогда не будет знать его предполагаемая аудитория, включая коллегу Уоллиса и Эда Паркера Дейва Хеблера, который на протяжении последнего года обеспечивал его безопасность. Он несколько напоминает кота, который проглотил канарейку или, может быть, несколько канареек, когда «показывал, что может быть благодушным, позволяя Реду Уэсту нанести четыре раза удар», не увертываясь, как сообщала «Пресс — Симитар», и в то же время несмотря на это казался ужасающе неподготовленным, неуклюжим и некоординированным, он явно снова набрал вес с тех пор, как две недели назад завершил свои выступления в Лас — Вегасе.

На следующий день он принялся лихорадочно тратить деньги и в продолжение десяти дней купил свыше десяти автомобилей для друзей, родственников и прислуги. Он также нанял новую горничную, Мэгги Смит, после того как купил машину, которую подумывали приобрести для себя она и ее мать в «Сид Кэррол Понтиак» (несколько дней спустя у нее появилась своя собственная машина, чтобы ездить в школу), купил машину для брата своего повара и дом для своего повара, приобрел лодку для Чарли Ходжа и огромный трейлер для своего двоюродного брата Билли Смита, чтобы Билли мог жить со своей семьей в Грейсленде и всегда быть рядом.

Между покупками автомобилей — 19 сентября — он посетил с Линдой методистскую больницу, чтобы посмотреть новорожденного ребенка ее брата Сэма и невестки Луизы. Ему всегда нравился Сэм, который мечтал сделать карьеру в правоохранительных органах и работал в департаменте шерифа, одновременно посещая по вечерам юридический колледж. В сущности, именно благодаря усилиям Элвиса и его связям в департаменте шерифа Сэм был переведен с работы в тюрьме в отдел по борьбе с детской преступностью вскоре после их знакомства, а предыдущим летом он помог Сэму и Луизе приобрести новый дом. И все же даже Линда была не вполне готова к тому отношению мессианского благоволения, которое он выказывал не просто к новорожденному, но ко всему процессу деторождения. Убедившись, что мама и дочка чувствуют себя хорошо, Элвис сказал Линде, что хочет зайти в родильную палату, где хирургическая маска, которую дали ему медсестры, не могла полностью скрыть его лицо. «Там была рожавшая женщина, и Элвис подошел к ней, положил руку ей на живот и сказал: «Как себя чувствуешь, милая?» А она воскликнула: «О, Господи, вы похожи на Элвиса Пресли». На что он заявил: «Я и есть Элвис Пресли». Однако Линда вовсе не была уверена, поняла ли женщина, что это не было галлюцинацией.

Многие удивлялись, как это Линда могла с такой легкостью снова войти в свою старую роль после того, что всеми воспринималось как откровенный публичный «от ворот поворот». Этот вопрос Линда и сама частенько задавала себе, но на него было нелегко ответить. В отличие от Шейлы, она не испытывала проблем с принятием щедрости со стороны Элвиса, умея показать, что ценит ее, и внешне всегда оставалась жизнерадостной. Но она больше не была уверена в том, в чем именно состояла ее роль или чем она хочет быть. Она знала, что ему нужен кто — то, кто мог бы заботиться о нем, когда уходят все другие девушки, и теперь, когда Джо постоянно жил в Калифорнии, а старая компания уже не была такой сплоченной, как раньше, она видела в себе и Верноне последний оплот, когда все остальные только ждут подачек. Она знала, что все считают его приступы помешательства лишь следствием употребления наркотиков, и чувствовала, что половина парней трется вокруг Элвиса, поскольку не желает упустить легкую поживу (несомненно, одновременно приписывая те же мотивы ей); наконец, она просто не могла оставить его в период, когда, по ее мнению, он, возможно, нуждался в ней больше всего.

Среди всех этих кульбитов жизни Элвис продолжал разрабатывать идею фильма о карате, записывая свои мысли детскими печатными буквами, иногда диктуя Линде в пылу возбуждения. Со временем сценарий сделался едва ли не сгустком тех самых ценностей, которые, мнилось Элвису, руководили им самим, — портретом мира, в котором благородство и идеалы персонифицированы, а подлинный смысл карате сводится к принципу «помочь человеку научиться помогать самому себе». Там были представлены все «выдающиеся мастера карате», все учителя и кумиры Элвиса — от Эда Паркера и мастера Ри до лучших японских мастеров меча, лучших каратистов, разбивающих кирпичи, Бонга Су из фильма «Билли Джек», Дэвида Чау из фильма «Кун — фу», Джима Келли, Джо Льюиса, Билла Уоллиса, всех национальных и региональных чемпионов. Были представлены все стили карате, дабы убедить зрителя в том, что это философская система, которой придерживаются все истинные мастера боевых искусств: «Никогда не использовать того, что узнал, кроме как в экстремальных обстоятельствах. Защищать себя, своих друзей, своих близких…»

«А если становишься свидетелем того, что другой каратист использует свое умение, дабы причинить вред, запугать, покалечить или изувечить, сделать все возможное, чтобы воспрепятствовать этому, применив, если необходимо, силу, сообщить о нем в коллегию, состоящую из 36 известных обладателей черного пояса, которые незамедлительно исключат его из ассоциации, лишат всех званий и передадут властям, и никогда этот человек не будет снова принят в ассоциацию. В этом одна из целей карате — защищать слабых, беспомощных и униженных любой социальной принадлежности, невзирая на цвет кожи, вероисповедание или религию». [Пунктуация добавлена.]

Это был идеализированный мир, в котором правда торжествовала над неправдой, моральные ценности были незыблемы, а Элвис был истинным учителем, объясняющим и иногда демонстрирующим технику и скрытую в ней философию. В конце фильма «камера дает крупный план Элвиса, стоящего на холме в отдалении в боевой стойке. Камера движется назад, пока он выполняет удар, и мы видим, как чуть ли не все каратисты мира выполняют движения вместе с ним. Затем он исполняет молитву на языке жестов индейцев, пока его нежно овевает ветерок. Картина завершается тем, что на экране появляется слово Начало».

К тому времени, как он в конце месяца отправился на гастроли, все усилия, которые он предпринимал в начале года для соблюдения умеренности и поддержания здоровья, были уже давно забыты, и Тони Браун, новый клавишник Voice и давний поклонник, ездивший с Дж. Д. Самнером за свой счет на открытие выступлений в Лас — Вегасе в 1969 году, с ужасом заметил произошедшие перемены. «В свой первый вечер я выступал в Колледж — Парке, штат Мэриленд. Я был напуган, руки мои были мокры от пота, я находился за кулисами в ожидании приезда Элвиса. Наконец машина подъехала, открылась дверца, и он вывалился из лимузина на колени. Люди бросились помочь ему, но он оттолкнул их, мол, я сам справлюсь. Он поднялся на сцену и первые тридцать минут держался за микрофон, словно это был столб. Все переглядываются, безмолвно спрашивая друг друга: будут ли гастроли? Не заболел ли он? Не отменят ли турне?»

Даже Сонни был шокирован. Он был в разъездах с Полковником, поэтому пару недель не видел Элвиса, и, по словам Дейва Хеблера, «был так расстроен, что у него на глаза навернулись слезы». На следующий вечер Элвис был в порядке, впрочем, в какой — то момент, когда возникли проблемы с аппаратурой, он набросился на Фелтона; «Выруби этот чертов звук, Фелтон, или я вырву твою печень». Затем в Детройте, третьем пункте турне, Ред и Эд Паркер стали свидетелями того, что Элвис получает кокаин через «одного из певцов в группе, которую он возил с собой». По словам Реда, Элвис был познакомлен с кокаином этим певцом и дальним родственником за несколько месяцев до того, и теперь Ред пошел в комнату певца с Паркером и Диком Гробом. «Я вышиб дверь ногой и сломал ему ступню, сказав ему, что если он еще раз принесет наркотики, будет гораздо хуже. [Но] затем Элвис узнал об этом, позвал нас в свою комнату и сказал: «Мне не нравятся такие грубости. Мне нужен [кокаин]». На что я ответил: «Что ж, если он тебе нужен, я больше не заикнусь об этом. Можешь свободно его получать». Все знали, что бессмысленно возражать. Элвис давно уже дал всем ясно понять: если тебе что — то не нравится, вон дверь.

В газетных заметках пытались разобраться в том, что именно не так с Элвисом. По словам газетчиков, он был «до смерти уставшим» в Сент — Поле, враждебно настроенным и «разочаровывающим» в Индианаполисе, простуженным в Дейтоне и настолько «больным» в Уичите, что многие поклонники выразили сожаление, что он не отменил концерт. В завершение турне они оказались на четыре дня в Тахо, и к последнему вечеру, по словам басиста Дюка Бардуэлла, «Элвис просто стоял на сцене, не зная, что еще делать, поскольку был полностью опустошенным».

Элвис взял с собой Шейлу в Лас — Вегас сразу после выступления в Тахо, вверив себя опеке доктора Элиаса Ганема, невероятно амбициозного тридцатичетьгрехлетнего палестинского беженца, который в Лас — Вегасе стал одним из владельцев отделения неотложной помощи больницы «Санрайз хоспитал», владельцем частной авиалинии и, едва ли случайно, лечащим врачом звезд шоу — бизнеса. Впервые Элвис стал его пациентом в 1972 году, и, вместе с доктором Ньюменом и специалистом по болезням горла доктором Бойером, он быстро превратился в одного из его главных лечащих врачей в Лас — Вегасе. Ганем заказал серию анализов, чтобы проверить мочевой пузырь, ободочную кишку и состояние желудочно — кишечного тракта. Было обнаружено «поверхностное изъязвление» вместе с «отечностью складок слизистой» желудка, и было рекомендовано пройти полное обследование через три — четыре недели. Элвис тем временем оставался с Шейлой в частной спальне с ванной, которую Ганем добавил к своему отделению для знаменитых пациентов, проходящих курс «диеты сном», рекомендованной врачом, которая по большей части состояла из жидкого питания, для чего пациент большую часть времени получал успокоительное в виде сильнейших средств подавления аппетита.

Примерно через две недели к нему приехал Джерри Шиллинг с отчетом о том, как идут дела с фильмом о карате. Теперь Джерри именовался исполнительным продюсером этого проекта и действовал как глаза и уши Элвиса во многом точно так же, как он это делал, неофициально, во время работы над фильмом «Элвис на гастролях». Здесь, впрочем, поскольку Элвис сам оплачивал проект, Джерри получил соответствующее повышение, выступив в действительности в роли «студийного» продюсера на начальных этапах работы по монтажу картины. Джерри хотел устроить офис в Голливуде и нанять команду редакторов, чтобы синхронизировать отснятый материал и подготовить черновую версию, чтобы оценить то, что было снято, и, может быть, даже привлечь дистрибьютора, которого, возможно, удалось бы убедить вложить деньги в завершение картины.

Джерри нашел Элвиса у Ганема в хорошем расположении духа, он проявил заинтересованность, реагировал живо и быстро дал «добро» на то, чтобы устроить офис в выбранном Джерри месте в Голливуде и нанять подобранную им команду. Он почувствовал облегчение оттого, что проекту наконец — то был дан ход после всех препирательств и мелких интриг, которые он наблюдал в самом начале, и после того, как почти наобум смонтировался материал, в особенности мемфисский. Он беспокоился об Элвисе после всего того, что услышал о недавнем турне, но надеялся, что, может быть, эта новая диета приведет его в ту форму, которая была необходима, чтобы по — настоящему сосредоточиться на проекте. Они обсудили все, что было сделано до сих пор. Пятьдесят тысяч долларов было потрачено, и планировалось истратить еще по крайней мере 75 тысяч долларов. Без сомнения, для того, чтобы подчеркнуть свое неодобрение, не выражая его прямо. Полковник распространялся среди некоторых членов внутреннего кружка о том, что Элвис якобы настолько темный, что уже передал более 100 процентов прав на владение фильмом Эду, Полковнику, Вернону и парням. Джерри убедился, что это не так, когда они прикинули цифры, убедился, что Элвис, похоже, знает, на что тратит деньги и как будут распределены доходы, пусть даже ожидаемая им прибыль от фильма и была несколько завышенной. Это было хорошее, реалистичное обсуждение, закончившееся, как казалось Джерри, на оправданно оптимистичной ноте.

Они закончили свой разговор далеко за полночь, и Джерри сказал, что ему пора возвращаться в отель, однако Элвис попросил его остаться еще ненадолго — он хотел еще кое о чем поговорить с Джерри. Последние десять месяцев Джерри встречался с Мирной Смит из Sweet Inspirations. Поначалу его тревожила реакция Элвиса, ведь Элвис всегда восхищался Мирной и был близок со всеми из группы, но Джерри не знал, как он мог отреагировать на межрасовый аспект их отношений, если учесть сильные политические предубеждения некоторых фэнов, не говоря уже о некоторых из парней. Элвис, однако, не мог бы отнестись к их отношениям более положительно, и в действительности, когда Джерри и Мирна решили съехаться весной, «я сообщил Элвису, что собираюсь снять квартиру, а он спросил: «А чем тебя не устраивает твоя комната [в доме на Моновейл, где Джерри жил с тех пор, как разошелся с женой]? «Я ответил: «Не хочу быть причиной проблем с фэнами». На что он мне сказал: «Послушай, ты мой друг, Мирна мой друг. Вам рады в моем доме. Наплюй на то, что думают остальные». Поэтому они продолжали жить на Моновейл. Но Джерри никогда не делал большого секрета из того, что мечтает о своем собственном доме, и, когда Рик Хаски решил выставить на продажу свой дом в Уэст — Голливуде, Джерри сумел договориться с ним о более низкой цене, но не смог получить ссуду в банках.

Теперь Элвис предлагал свой план. Он купит дом для Джерри, он договорится с Риком Хаски — и сделает это прямо сейчас. Они позвонили Хаски в три часа утра, и Элвис быстро сторговался о покупке. «Я держу в руках чековую книжку и выписываю чек, идет?» — сказал Элвис Хаски, которого поднял с постели, когда тот спал как убитый. «Я отвечаю: «Да, конечно, Элвис». А он: «Значит, договорились?» Я говорю: «Да. хорошо, договорились». А он спрашивает: «Когда ты можешь съехать? Я пришлю парней, чтобы помочь тебе!»

Джерри не мог скрыть своих эмоций. Когда Элвис передал ему чек, он уронил его и едва мог найти слова, чтобы выразить свою благодарность. Если у него, возможно, и были какие — то сомнения в прошедшие год — два, это оправдало его веру в Элвиса с тех пор, когда впервые познакомился с ним, испуганным, неуверенным в себе двадцатилетним парнем, которому нужен был дополнительный игрок в футбол в Гутри — парке на севере Мемфиса летом 1954 года. «Джерри, ты знаешь, почему я купил тебе этот дом? — спросил его Элвис на официальном новоселье тремя неделями позже. — Я знаю, остальные парни вне себя, что я купил тебе этот дом, но твоя мать умерла, когда тебе был год, и у тебя никогда не было дома, и мне захотелось быть тем, кто даст тебе его».

Элвис провел День благодарения с Линдой в Палм — Спрингсе, вызвав туда в последнюю минуту Voice, — однако, как обычно, для них было мало работы, и они провели большую часть времени, сидя в отеле. Он попытался еще раз получить одобрение Полковника для проекта фильма о карате, и Полковник составил базовый бизнес — план с набором простых вариантов. Элвис получал 50 процентов от прибылей в каждой из редакций, 15 процентов предназначались Вернону и разные доли Эду Паркеру, продюсеру Джорджу Уэйту и режиссеру Бобу Хаммеру, а также «мальчикам» (Реду, Сонни, Джо, Джерри, Чарли, Ламару, Элу Страде и Дейву Хеблсру). Десять процентов отводились на накладные расходы, и особой статьей было прописано, что «входящие в долю участники проекта» не будут получать жалованье, а Элвис Пресли удерживает за собой все права на фильм. Кроме того, жалованье Элвиса и его личные расходы в размере 300 тысяч долларов будут рассматриваться прежде прибылей, а Полковник сохраняет за собой все права на коммерческое использование продукта. Однако приписка, сделанная Полковником, обнаруживала его истинные чувства и передавала его клиенту недвусмысленное послание. «Участие в художественной картине такого рода на каких — либо других условиях, чем те, которые указаны выше, завершилось бы полной неудачей и нанесло бы непоправимый вред репутации самого артиста и «Олл Стар Шоуз», — написал он в добавлении к плану. Помимо того, если проект по какой — то причине стал бы осуществляться без участия или рекомендаций Полковника, «возникла бы необходимость, коль скоро я являюсь единственным менеджером этого артиста и обязан защищать артиста и свою репутацию, в публичном признании того факта, что я лично никак не участвую в этом проекте… [и] мне должно быть прислано письмо от артиста и его юрисконсульта, освобождающее меня от какой бы то ни было ответственности».

19 ноября, за полтора месяца до дня рождения Элвиса, «Нэшнл инквайрер» вышла с заголовком: «Элвис в 40 — грузный, подавленный и живущий в страхе». Его сопровождала подборка высказываний певца по теме, которые наглядно иллюстрировали все эти характеристики. В самой же статье цитировались критики, поклонники, полицейские, прислуга, менеджеры и другие работники отелей, которые сталкивались с ним во время октябрьского турне и которым он показался нервным, дерганым, маниакальным и безумно одиноким. Это была обычная таблоидная история того рода, которую можно было бы поднять на смех, если бы она не соответствовала реальной жизни, но с ее появлением сразу после официального выхода на RCA «Having Fun with Elvis On Stage» и вдогонку столь многочисленным и драматичным личным пертурбациям было бы трудно сказать, что было большим преувеличением — газетная история или жизнь, на которой она основывалась. По замечанию Шейлы, он превратился в «раздувшийся мыльный пузырь, в котором скрывался маленький мальчик. Мол, кому там хочется жить? А мне какое дело? Он нередко говорил: «Ведь кто я такой, черт побери? Я — живая легенда!» Иногда он и был ею, но время от времени пузырь сдувался: «О, черт, да что же это со мной творится? Ведь я всего лишь тот, кто я есть. Ведь я всего лишь маленький человечек». Это не так сложно, как это все кажется. Он просто был парнем, который обладал потрясающей харизмой, отчего все вокруг делалось другим. Он просто был маленьким невинным мальчиком».

Он вернулся в Лас — Вегас в начале декабря, чтобы снова вверить себя заботам доктора Ганема. Линда сопровождала его на этот раз, и снова приехал Джерри, чтобы рассказать о том, как идут дела. Элвис спросил его о новом доме и о том, как чувствует себя Мирна после того, как растянула лодыжку на новоселье. Все, казалось, было нормально, пока в номере Джерри в отеле не зазвонил среди ночи телефон. Это был Элвис, но Джерри едва узнал его голос, так он был слаб. «Он спросил: «Джерри, ты можешь мне помочь?» Я сказал: «Что случилось?» «Я на полу и не могу идти. Со мной нет никого рядом», — ответил он». К тому времени, как он добрался до дома, с Элвисом уже была Линда, однако все еще не появился доктор Ганем, который вставал и ложился примерно в те же часы, что и его пациент. Когда он наконец появился, Джерри сцепился с врачом, выразив сердитое недоверие, когда Ганем стал настаивать, что не может понять, что могло случиться, поскольку он лечит Элвиса всего лишь с помощью плацебо. «Я сказал ему: «Послушайте, что я вам скажу: это гордый человек. Он находится у вас неделями, а я должен приезжать, чтобы поднять его с пола, — и после этого вы говорите мне, что даете ему только плацебо?» Мне кажется, я здорово накричал на него.

На следующий день я снова приезжаю туда и застаю Элвиса уже не в постели, а на велотренажере и сердитым. Там были только я и Чарли, а он знал, что я легко выхожу из себя, — не то чтобы он боялся этого, но все же он все время смотрел на Чарли, пока говорил: «Черт побери, когда вы, парни, получите медицинское образование, тогда и будете указывать моим докторам». И все в таком духе без остановки. Я не знал, что сказать. Я был рад уже тому, что он не в постели, а на велотренажере и не падает на пол. Я знал, что после того, как он успокоится, я смогу поговорить с ним. Поэтому я просто делал вид, что он действительно обращается к Чарли, а пару часов спустя я просто сказал: «Элвис, я вот что тебе скажу: год назад, когда ты был с доктором Ником. — «А он говорит: «Этот сукин сын слишком много просит за свои услуги». Хотя все знали, что Элвису плевать было на деньги, просто он все еще не желал сдаваться. Я ему сказал: «Элвис, я знаю только то, что ты валяешься тут уже месяц и ничего не делаешь и никак не развлекаешься. Я хочу сказать, что все выглядело очень печально прошлым вечером», — я старался выражаться очень осторожно, чтобы не смущать его. «Я знаю только то, что, когда мы вернулись в Мемфис в прошлом году, после того как ты вышел из больницы, ты хорошо ел и хорошо выглядел и чувствовал, и мы по — настоящему весело проводили время»».

Джерри не был уверен, что его слова возымеют действие или что Элвис захочет его видеть после этого разговора, — Элвис продолжал яростно крутить педали на велотренажере, а Чарли пытался уяснить для себя, как он оказался в центре всей этой истории. Однако довольно скоро после этого разговора Элвис и Линда вернулись в Мемфис на праздники.

Это было мрачное Рождество. «Voice» прилетали и улетали по первому требованию, однако Элвис редко теперь бывал в настроении петь. 3 декабря Ред О'Доннел сообщил в своей колонке в «Нэшвилл Бэннер», что Элвис слег с язвой кишечника и что его следующая сессия на RCA, до этого уже перенесенная с ноября на декабрь, теперь была отложена до неопределенного времени в январе. Фильм о карате был бесславно прикрыт 24 декабря, на следующий день после возвращения Элвиса домой, без каких — либо других объяснений, кроме ссылки на «проблемы со здоровьем». Всего четырьмя днями раньше был проведен сравнительно успешный просмотр для влиятельного голливудского рок — менеджера Элиота Робертса, но дела были свернуты в такой спешке, что никому ничего не оплатили за последние две недели, и немало счетов осталось неоплаченными с наступлением нового года.

29 декабря, побуждаемый приходящими из Мемфиса сообщениями о том, что Элвис погружается в усиливающуюся депрессию и все больше отдаляется от едва ли не всех, кто его окружает. Полковник сделал редкий телефонный звонок Элвису и пришел к выводу, что сообщения верны. Они едва говорили со времени Палм — Спрингса, однако Полковник был вынужден теперь признать, что Элвис не будет готов к запланированному началу выступлений в Лас — Вегасе менее чем в месячный срок. Он предписал Элвису выслать ему на следующий день телеграмму с выражением просьбы «подписывать за меня все необходимые бумаги, пока я восстанавливаю силы». Он также связался с Генри Льюином в «Хилтоне», сообщив ему, что их общий друг доктор Элиас Ганем счел, что Элвис не будет готов к открытию своего выступления 26 января, и что, на его взгляд, самое лучшее — отложить выступления прямо сейчас. Можно прочитать растерянность Полковника между строк, однако он умело скрывал это, отсылая Льюина к доктору Ганему за нужной формулировкой для пресс — релиза, который не будет разослан официально еще двенадцать дней. Он сделал все, что от него можно было ожидать в такой ситуации, он выполнил все неприятные обязанности со своим обычным профессионализмом, но никак нельзя скрыть того факта, что впервые он вынужден признать, что он и его клиент не в состоянии выполнить свои обязательства.

Это был трудный год, хотя и не без тех моментов, которые бы восполняли трудности. Он не был отмечен никаким «Приветом с Гавайев», но, с другой стороны, нельзя же ожидать, что такого рода редкостный триумф, случающийся раз в жизни, будет происходить ежегодно. Да, продажи записей падали, что верно, то верно, но посещаемость на его выступлениях в Лас — Вегасе неизменно оставалась высокой, а гастроли давали большие прибыли, чем когда — либо. За один только этот год, за семь недель гастролей, они заработали приблизительно 4 миллиона долларов за вычетом всех расходов, в добавление к тем 650–700 тысячам долларов чистой прибыли, которые они получили за выступления в Лас — Вегасе и на озере Тахо. Доход от продажи пластинок прибавлял, возможно, еще 750 тысяч долларов, разделяемых пополам, — сравнительно ничтожная сумма, пожалуй, однако далеко не лишние деньги для двух столь ненасытных транжир. Полковник не испытывал больших сомнений в том, что сможет продолжать шоу, если будет такая возможность, но его постоянно терзал один вопрос: хочет ли — или даже способен ли — продолжать Элвис?