Элвис Пресли. Безрассудная любовь

Глава 4 ОСТАВЛЕННЫЕ МЕЧТЫ

(январь 1962 — апрель 1964)

В конце января они наконец свернули лагерь и вернулись в Мемфис. Вернон и Ди к этому времени закончили с переездом, поселившись в своем новом доме на Хермитидж, в двух шагах от Грейс ленда, и жизнь снова вернулась в нормальную колею с привычным хождением в кино и другими подобными развлечениями. 18 и 19 марта в Нэшвилле состоялась еще одна запись, на которой Элвис сделал десять новых вещей. С пятью уже имевшимися дорожками от предыдущей записи плюс одна вещь, не вошедшая в «Blue Hawaii», это составило половину контрактного обязательства перед RCA за 1962 год, и мало кто сомневался, что остальная половина закроется саундтрековыми записями. Элвиса увлекли представленные на записи песни Дока Помуса и Морта Шумана, включая «Suspicion», еще одну вещь в увеличивающемся ряду стилизованных на итальянский манер композиций. Была одна особенно волнующая баллада в традиции Дона Робертсона («She's Not You», написанная Помусом в сотрудничестве с Джерри Лейбером и Майком Столлером), но самым захватывающим на записи снова была песня, принесенная самим Элвисом, за которую он взялся только в конце первой долгой ночи записи.

«You'll Be Gone» была вещью, над которой он и Ред работали свыше года, записывая и снова переписывая ее в неформальных джемсейшнах. Первоначально они уложили ее на мотив «Begin the Beguine» Коула Портера, однако издательская фирма Портера не дала им разрешения на какие — либо изменения его композиции, и Чарли Ходж предложил базовую «испанскую» мелодию из двух аккордов, на которую они стали накладывать новые слова. В конечном итоге получилась музыкально — мелодраматическая и повествовательно туманная вещь, рассказ о темных страстях и расставаниях на рассвете (из — за туманности содержания трудно определить точнее: герой ли оставляет свою возлюбленную или она оставляет его — это остается, для меня во всяком случае, неясным), однако именно в эту песню Элвис вложил все свои эмоции, излив себя в мощном крешендо, которое, можно сказать, погубило песню.

Это вполне могло стать уроком. Найдись кто — нибудь, чтобы проанализировать несаундтрековые записи последних двух лет, он бы, несомненно, заметил, что Элвис явно исследовал новые направления, что он пробовал создать новую артистическую манеру, состоящую в равной мере из бравады (звучание на манер арии многих из его наиболее амбициозных песен) и уязвимости (совершенно обнаженная, болезненно ранимая хрупкость некоторых баллад Дона Робертсона и Дока Помуса). Сама его готовность поставить свое имя на две из песен, притязать на фактическое авторство впервые с 1956 года (и на этот раз не по деловым соображениям), вероятно, показалась бы постороннему наблюдателю свидетельством едва завуалированного желания раскрыть себя как творческую личность. Но такого человека не было. Полковник все больше рассматривал эти несаундтрековые записи как пустую трату времени, уход в сторону от их главного дела — фильмов. А парни, за исключением Реда и Чарли, которые сами активно участвовали в музыкальном процессе, и Ламара, который оставался самым большим поклонником Элвиса, мечтали только о том, чтобы поскорее закончить запись и вернуться в Грейсленд.

Иногда студийные музыканты ощущали в Элвисе некую душевную усталость, приятие вещей такими, какие они есть, и, хотя его профессионализм никогда не страдал, это оставляло устойчивое ощущение неудачи. На взгляд Гордона Стокера из Jordanaires, «он всегда старался выжать максимум возможного из любой ситуации. Иногда он подходил к нам [на записях] и говорил: «Что же нам делать с этим куском дерьма?» Иногда он так далеко отступал от микрофона, что ему говорили: «Элвис, тебе нужно стоять поближе к микрофону»; бывало, что вокруг него ставили резонатор, чтобы хоть как — то уловить его пение. Но большую часть времени он утешал себя так: «Все равно, что бы я ни говорил, они потребуют записать эту песню, так что я просто сделаю ее как можно лучше».

Сразу же после записи они вернулись в Калифорнию для съемок новой картины на студии «Парамаунт». Для Хэла Уоллиса не было сомнений в том, как образ Элвиса он намерен передать на экране. Он даст публике то, что она хочет: в первую очередь Элвиса — кумира и только во вторую очередь Элвиса — актера — такая последовательность только укрепилась в его уме после относительно неудачных картин «Flaming Star» и «Wild in the Country» студии «XX век — Фокс». Его собственная картина «Blue Hawaii», в отличие от них. сразу же по выходе на экран в День благодарения попала на вторую позицию в еженедельном перечне самых кассовых картин журнала «Вэрайети» и продолжала пользоваться успехом и в новом году (она оказалась на четырнадцатой позиции в списке самых кассовых картин за 1962 год и всего за два года принесла 4,7 миллиона долларов кассовых сборов). Между тем альбом с саундтреком к «Blue Hawaii», как и альбом с песнями из «G. I. Blues» до него, попал на первую строчку в LP-чартах, далеко обойдя любой из выпускавшихся до этого студийных альбомов Элвиса (объемы его продаж составили свыше полутора миллиона копий, что, к примеру, было почти в пять раз больше, чем объемы продаж альбома «Elvis Is Back») и с вящей убедительностью подтвердив мудрость не только стратегии Хэла Уоллиса, но и более грандиозного плана Полковника.

Для Полковника фильмы были просто еще одним лакомым куском, рекламным инструментом с двоякой выгодой: фильмы могли продавать музыку, а музыка, в свою очередь, могла продавать фильмы. Не могло быть ничего проще или логичнее: альбом с саундтреком раскручивал выпускаемый фильм, а выход фильма гарантировал определенный уровень продаж и рекламную раскрутку для альбома. И по мере того как Полковник совершенствовал свой собственный брэнд синергического подхода (появление шариков, календарей, платов[20] на радио, фотографий в журналах и потока пресс — релизов сопровождало всякую рекламную кампанию, каждый аспект которой Полковник курировал лично), становилось все более очевидным, что никакой настоящей необходимости в чем — то ином, кроме как в саундтрековой музыке, нет. Зачем записывать отдельные синглы и альбомы, когда музыкальный материал к фильмам лучше продается, легче поддается контролю (для этого было вполне достаточно оставаться в рамках каталога «Хилл энд Рейндж»; каждая песня становилась собственностью «Элвис Пресли и Глэдис Мьюзик» и обеспечивала все финансовые уступки, которые столь часто были камнем преткновения для многих авторов со стороны) и позволяет выполнять все обязательства перед RCA? Это была почти во всех смыслах идеальная модель, и, ко всему прочему, из контракта с RCA давно уже исчез пункт, дававший компании номинальный контроль над выбором песен, а гарантированные выплаты и авторские гонорары заметно увеличились по сравнению с началом 1962 года (теперь Элвис и Полковник должны были получать 200 тысяч долларов, распределяемые между ними в соотношении 75 к 25 процентам, в качестве ежегодного аванса в зачет авторских гонораров по 1962 год включительно). Потому мало что могло испортить общее ощущение благополучия, царившее в душе Полковника, если не считать одной мысли, которая никогда не покидала его, мысли о том, что даже хорошее положение может быть улучшено.

Местом съемок новой картины «Girls! Girls! Girls!» Хэл Уоллис снова выбрал Гавайи — из — за красивых видов, красивых закатов и, разумеется, красивых девушек. Это была очень легковесная картина, сознательный шаг назад в художественном плане не только по сравнению с двумя фильмами «Юнайтед Артисте», которые предшествовали ей, но даже и по сравнению с «Blue Hawaii». Режиссером снова был Норман Таурог, и среди съемочной бригады было много знакомых лиц, но даже саундтрек казался всего лишь перелицовкой прежнего, и только вещь Отиса Блэкуэлла «Return to Sender» поднималась над уровнем полнейшей посредственности.

Они вернулись с Гавайев в конце апреля и закончили студийные съемки на площадке «Парамаунт» 8 июня. Было множество вечеринок и всегда множество девушек, но для Сэнди Ферра, в шестнадцать лет заканчивавшей голливудскую артистическую школу, в сердцевине оставался дух невинности. Хотя она и знала, что далеко не единственная девушка в его жизни, она не встречалась ни с кем, кроме него. Порой, когда они заговаривали о будущем, он говорил ей, что она та девушка, на которой ему хотелось бы жениться, если и когда придет время жениться. Он оставался очень нежным и заботливым к ней, никогда не давил на нее, но мог также и ревновать. Когда она пошла со своим одноклассником на выпускной бал, он очень расстроился, «поэтому моей маме пришлось заехать за мной в отель «Беверли — Хиллз» и отвезти меня к нему, а оттуда он сам отвез меня домой».

Ей было известно, что иногда он может вспылить, и тогда лучше не стоять у него на пути. Все говорили о девушке, которую Сонни привел однажды в дом. Ей вздумалось уйти в то время, когда Элвис и Сонни играли в бильярд. Она спросила Сонни, не может ли он отогнать свою машину, чтобы дать возможность ей проехать, а Элвис рассердился и сказал ей, чтобы она пошла поискала кого — нибудь другого для этого, — разве она не видит, что у них самый разгар партии? Девушка была не знакома ни с кем другим и, не сумев различить угрожающих признаков, снова обратилась к Сонни со своей просьбой. «Черт побери! — взорвался Элвис. — Ты разве не слышала, что я сказал? Иди поищи кого — нибудь другого». Растерянная и разозленная, девушка обругала Элвиса и назвала его «сукиным сыном». Тут Элвис и швырнул в нее свой бильярдный кий, который попал ей в грудь. Вероятно, это случилось потому, что она назвала его «сукиным сыном», как рассуждали после парни, — этого нельзя было говорить Элвису, он воспринимал это как оскорбительный намек на его мать. Но откуда это было знать девушке Сонни или любому другому постороннему человеку? Ей повезло, что она отделалась легким ушибом; хорошо, что она не подала в суд, согласились все парни, когда обсуждали это между собой.

Он был странно неумел в некоторых базовых социальных вещах. «Он был таким отсталым», — заметила одна из девушек, которая появлялась в доме регулярно одетая в «мою милую маленькую твидовую юбочку, белую блузку, черную куртку болеро, чулки и туфли на высоких каблуках — нельзя было приходить просто в джинсах и футболке. Все девушки одевались одинаково. Парни были более агрессивны; они вели счет между собой, потому что девушка всегда держала в голове, что в конечном итоге она попадет к Элвису [через одного из них]. Самому Элвису нечего было сказать; если бы не было Скэттера, мы, наверное, сидели бы весь вечер, глазея друг на друга. Шимпанзе стал центром внимания, все разговоры велись вокруг его выкрутасов — он был вроде буфера.

Один раз Элвис вывел мою подругу из комнаты и уложил ее на диван наверху. Это было как тяжелый подростковый петтинг, и он ужасно возбудился и совершенно неожиданно извергся себе на брюки. Он смутился и сказал: «Ты только посмотри, сколько младенцев мы убили». Никогда не забуду этих слов. Если бы он начал встречаться с девушкой, которая быстро бы уступила и легла с ним в постель, не думаю, что он продолжал бы с ней встречаться. Поскольку это значило, что она дурная девушка. Я не знаю ни одной из моих подруг, которая занималась бы с ним сексом. Многие обнимались с ним и целовались, но не были с ним в постели, а одна — просто образец чистоты (она происходила из католической семьи с Восточного побережья и была одной из немногих девственниц в городе) — провела с ним всю ночь, но так и осталась девственной, потому что он действительно её уважал».

Мало кто из девушек знал о секрете зеркала, которое он установил в кабинке плавательного бассейна, служившей женской раздевалкой. Первоначально Сонни раздобыл зеркало поменьше для дома на Перуджия — уэй, где они использовали его в одной из комнат, наслаждаясь представлениями, которые устраивали парни и их ничего не подозревающие девушки. К новому зеркалу можно было подобраться только одним способом — проползти под домом, но и это Элвис и парни использовали как часть игры.

По воскресеньям все девушки приходили, чтобы посмотреть на то, как они играют в футбол в маленьком парке на Беверли — Глен, в пяти минутах от дома. Обыкновенно они играли с полдюжины матчей подряд, два или три заноса мяча означали победу, и команда Элвиса всегда побеждала. Они играли с командами, состоявшими из других молодых актеров и певцов вроде Пэта Буна, Джэна, Дина, Тая Гардина, Боба Конрада, Рики Нельсона и сына Бинга Кросби Гэри. Команда же Элвиса включала Реда и Сонни и всех остальных парней плюс чужаков вроде гиганта Макса Бэра, звезду The Beverly Hillbillies, чей отец был в прошлом чемпионом в тяжелом весе. Элвис всегда был на первых ролях и кидался в свалку с полным самозабвением, но относился к игре совершенно серьезно, чертил схемы комбинаций для своей команды, с религиозным пылом следил за играми национального футбольного чемпионата и считал этот вид спорта «даром богов».

Почти с таким же увлечением он занимался своим новым автофургоном «Доджем», совершая частые поездки в Норт — Голливуд в мастерскую Джорджа Барриса, где его автомобиль доводили до ума согласно его пожеланиям. Баррис, тридцатисемилетний «король тюнинга» и автомобильный дизайнер, чьими услугами пользовались голливудские звезды, уже оснастил его черный лимузин «Кадиллак» 1960 года выпуска двумя телефонами, игровой панелью, баром и электрической щеткой для чистки обуви — все было покрыто пластинами золота с золотым украшением в виде гитары, а сама машина была выкрашена в бело — золотистый перламутр с окантовкой из золотой пластины и написанным золотом именем Элвиса. Он и Баррис часто совещались по поводу автофургона, ища способы передать ощущение «роскошной яхты» в машине, которую лично Баррис считал дерьмовой. «Он принимал очень живое участие. Ему нравилось заниматься подборкой материалов. Ему нравилось рассматривать наброски. Он был не из тех парней, которые составят заявку, а потом говорят: «Нет, все это не так, как я хотел». Он оживленно реагировал всякий раз, когда получал что — то новое, и он никогда не требовал, чтобы к нему относились как — то по — особому, чем ко всем остальным». Он азартно показывал все маленькие удобства и нововведения (то, что Баррис называл «игрушками») своим парням, забывая о том, что уже не раз хвалился перед ними. Он то и дело справлялся о том, когда будет готов автофургон, — а затем он буквально огорошил Барриса, когда спросил его, не могут ли они с миссис Баррис оказать ему особую услугу и предоставить ему на несколько дней гостевой домик: к нему в гости приезжает его девушка из Германии.

Он давно уже планировал это. Он начал говорить об этом с Присциллой в марте, спустя два года после того, как они виделись в последний раз, и спустя месяцы после их самого последнего телефонного разговора. Присцилла продолжала писать почти ежедневно; она продолжала выражать надежду, что ее родители позволят ей приехать к нему в гости и что однажды они соединятся, но она уже практически рассталась с мыслью о том, что когда — нибудь получит от него весточку, когда он позвонил ей и сказал, что хочет устроить ее приезд в Лос — Анджелес.

Ее родители отнеслись к этому проекту, разумеется, с некоторым подозрением, а ее отец тут же оговорил всевозможные условия, когда все — таки согласился обсуждать эту тему. Она должна закончить учебный год, заявил он, кроме того, он хочет полный план маршрута и желает знать, где она остановится и кто будет присматривать за ней (естественно, не было и разговора о том, чтобы она остановилась у Элвиса). И у нее должен быть билет туда — обратно первым классом.

Она была уверена, что Элвис будет оскорблен и предложит забыть о затее, она была зла на своих родителей и днями сидела с насупленным видом в своей спальне, — но Элвис, казалось, воспринимал каждое из требований как вызов своей настойчивости, и постепенно в череде телефонных звонков и переговоров он один за другим преодолел все эти возражения, пока, наконец, не был назначен день. Все это нужно было проводить с точностью и секретностью военной операции, и, возможно, именно это — то (среди прочего) и привлекало его больше всего. Не только нужно было уломать капитана Болье и обеспечить безопасность (Полковнику не нужно было говорить ему, каковы были бы последствия, если бы об этом пронюхала пресса), но и развеять подозрения Аниты. С помощью Джо он придумал план, чтобы сбить ее со следа, отправив новую жену Джо Джоанн в Мемфис по завершении картины, что не могло не убедить Аниту в том, что они скоро вернутся домой. Элвис даже завербовал в свои ряды отца и Ди, чтобы они отвлекали ее внимание, возя девушек по окрестностям, присматривая загородный домик с рыбалкой, который Элвис якобы планировал приобрести.

Автофургон был готов, Баррисы приготовили комнату для Присциллы в своем доме в Гриффит — Парке, все условия капитана Болье были соблюдены — словом, все было подготовлено для осуществления мечты. В один из вечеров Элвис усадил всех девушек в доме на Белладжио и объявил, что вечеринок больше будет, что никому не разрешается появляться в доме в течение некоторого времени. Приезжающая к нему девочка очень дорога ему, сказал он; все эти месяцы они говорили по телефону, и вот теперь она едет повидать его из самой Германии.

Джо заехал за ней в аэропорт, а на пути к дому показал ей некоторые достопримечательности. У дверей их встретил дворецкий Джимми, который сообщил ей, что «мистер Пресли в бильярдной», и она последовала за Джо вниз по лестнице к источнику музыки и смеха, которые она услышала, когда вошла в дом. Поначалу она не увидела Элвиса; вокруг музыкального автомата стояла группка людей. Но затем она заметила его — он стоял, облокотившись на бильярдный стол, прицеливаясь; он был в темных брюках, белой рубашке и темной капитанской фуражке. Какое — то мгновение она так и стояла, пока он, наконец, не увидел ее. «А вот и она! — вскрикнул он, бросив кий. — Присцилла приехала!»

Не так она представляла себе их встречу — при свечах, наедине, с робкими движениями и нежными взглядами. Он поцеловал ее перед всеми, пробормотал, что очень сильно скучал по ней, и стал знакомить ее со всеми парнями в комнате и их девушками. Она пыталась уклониться от внимания, которое было на нее направлено; он сказал ей, что она великолепно выглядит, и она спросила себя, неужели это правда, — и она впервые спросила себя, не совершила ли она большую ошибку. Она спрашивала себя, кто этот уверенный в себе, темноволосый двадцатисемилетний мужчина, которого она знала как неуверенного, пугливого, светловолосого мальчика, да и как вообще возможно то, что она интересует его.

Остаток вечера прошел как в тумане. Он продолжил играть в бильярд, время от времени возвращаясь к ней, чтобы ее поцеловать, словно для того, чтобы увериться, что она действительно тут, однако продолжая играть роль звезды, обращаясь с ней как с полученным трофеем, назначение которого — быть небрежно выставляемым напоказ. Он чувствовал себя не более раскованно, чем она сама, поняла она, но он не желал признавать это и маскировал свой страх бахвальством, которое она поначалу не сумела раскусить. «Это было шоком для меня, он не был тем, кому я просто могла сказать: «Боже, я чувствую себя такой беззащитной, оттого что вокруг незнакомые люди, оттого что все старше меня, а я единственная девушка, кому шестнадцать лет». Я не чувствовала, что могу признаться ему, довериться в своих чувствах; он воздвиг вокруг себя стену, не от меня, а от всех. Мне кажется, он ощущал потребность прятаться в другого человека, который излучал уверенность в себе, мне кажется, что из — за парней он должен был показывать, что он не собирается позволять женщине управлять им или принимать решения за него, что он сам себе хозяин».

Только когда они оказались за закрытыми дверями, она увидела нежного, испуганного, ранимого мальчика, которого знала. Барьеры были разрушены, как тогда в Германии, он раскрывал себя перед ней, позволяя ей постепенно успокоить ее собственные страхи. В его спальне, уже далеко за полночь, они не переставая целовались, пока она не дала ему понять, что не хочет останавливаться на поцелуях. «Подожди минутку, — упрашивал Элвис, — это может далеко зайти».

«Что — то не так?» — Я боялась, что не доставляю ему удовольствия. Он мотнул головой, поцеловал меня, затем нежно положил мою руку к себе. Я сама могла ощутить, как сильно он меня хочет…

«Элвис, я хочу тебя».

Он приложил пальцы к моим губам и прошептал: «Не сейчас, не сейчас. У нас все впереди. Это произойдет, но в нужное время и в нужном месте, и когда придет время, я буду знать это».

Я была сбита с толку, но не собиралась препираться. Он дал понять, что именно этого он хочет. Он выразил это так романтично и необычно, что это казалось заслуживающим ожидания…

Под утро он попросил Джо отвезти ее к Баррисам, с тем чтобы сдержать обещание, данное ее отцу.

На следующий день он был как ребенок, с упоением показывал все вокруг — дома звезд, съемочные павильоны, места, в которых он бывал, места, которые он знал. «Мы несколько часов ездили на машине везде и всюду, он был так счастлив, что видит меня, и это закружило и меня. Потому что я не могла понять: здесь он занимался тем, что любил, мог быть с кем угодно по своему желанию — и тем не менее проявлял такой энтузиазм и такой детский восторг вокруг меня, пытаясь показать мне Голливуд». Позже в тот день ему пришла идея поехать в Лас — Вегас. У них был автофургон, да и в любом случае было недалеко ехать, а Алан мог бы повозить ее по магазинам — купить что — нибудь из одежды, — если бы она подписала сразу несколько открыток, перед тем как уехать, Джимми мог бы отправлять их ее родителям по одной каждый день с соответствующим лос — анджелесским штемпелем. Парни провели остаток дня в сборах, и около полуночи они загрузились: Элвис вел машину, Присцилла сидела рядом с ним, и тут же сидел Джин, лопотавший на языке, который мог понять только его двоюродный брат. Джин то и дело пытался напугать Элвиса, а затем улепетывал в салон под защиту остальных парней. От их громкого гогота Присцилле казалось, что она всегда будет чужой среди них.

Они прибыли в «Сахару» в 7 часов утра. И после того, как в номере все было сделано, как любил Элвис, — его стереосистема от RCA собрана, светильники полупотушены, а все телевизиоры включены на минимум звука, чтобы возникала иллюзия постоянного приглушенного разговора, — они легли спать. Некоторое время Элвис смотрел на нее не отрываясь, пока не начало действовать снотворное. «Тебе верится в это, малыш? — произнес он. — После стольких лет ты тут со мной. Кто бы мог подумать, что нам удастся это сделать?» Вскоре его голос стал звучать невнятно, когда он сказал: «Давай пока даже не будем думать о твоем возвращении. Будем думать об этом, когда придет время».

Две следующие недели Элвис показывал ей город. Ей было столь же трудно привыкнуть поначалу к поставленному с ног на голову режиму дня, как и к жизни среди знаменитостей, но постепенно она приспособилась и к тому, и к другому. Она вместе со всеми принимала амфетамины, чтобы просыпаться после полудня, и снотворное, чтобы засыпать под утро. Она, по ее собственным словам, «адаптировалась»; стимуляторы, чувствовала она, позволяли ей быть более уверенной, у неё был совершенно новый гардероб и совершенно новый модный имидж с обилием косметики на лице и пышным пучком волос на голове — труднее же всего было привыкнуть к Элеису, к его настроениям, к его окружению.

«Казалось, что он решил повезти меня в Лас — Вегас, разодеть меня и показать всем, всем меня представить, потому что он столько времени говорил обо мне. Я была ребенком, и мне было ужасно трудно понять это. Я начала смотреть на себя: «Что такого во мне?» Я не очень — то понимала: «Что же такого во мне?» Он развлекал меня, возил меня по магазинам, покупал мне самые роскошные вещи: я не могла выглядеть как семнадцатилетняя девушка — вот что он пытался добиться среди прочего. А ночь всегда посвящалась амурным играм, он всегда меня преследовал, всегда старался произвести на меня впечатление. В некотором смысле это было совершенно нормально: это было как раз тем, что стал бы делать юноша семнадцати — восемнадцати лет, словно у него все еще оставалось сомнение — буду ли я ей по — прежнему нравиться? Или — достаточно ли я произвожу на нее впечатление? Он словно никогда по — настоящему не чувствовал, что может называть меня своею».

Один раз, где — то в начале ее визита, он поставил ей несколько ацетатных дисков со своей самой последней записью в присутствии группки парней, и она совершила ошибку, честно высказав ему свое мнение. Они ей понравились, сказала она, они действительно очень милые, но жаль, что это не в его старом рок — н–ролльном стиле вроде «Jailhouse Rock» — это действительно заводит его поклонников. «Черт подери, — взорвался Элвис.

— Я не спрашивал твоего мнения о том, в каком стиле я должен петь. Я спросил тебя, понравились ли тебе эти песни, только и всего. Я достаточно слышу мнения любителей. Хватит и их».

Он прошагал в спальню и хлопнул дверью, оставив ее сконфуженной и уязвленной: как она могла быть такой глупой? Это было только еще одно свидетельство того, что она была не на своем месте. Вокруг никого больше не было, и через некоторое время дверь открылась, и она увидела Элвиса. Он поманил ее к себе, запер за ними дверь и усадил ее на краешек кровати. К ее удивлению, он не только извинился, но и провел остаток дня, стараясь всячески загладить свою вину. Однако с этого момента она научилась держать рот на замке в присутствии других, она увидела, что и другие становятся жертвами тех же капризов и вспышек гнева, и усвоила, что «существовали определенные правила. Нужно было придерживаться этих правил. Чем больше знаешь, тем дольше продержишься».

В их последнюю ночь вместе она снова умоляла его скрепить их отношения физической близостью, и хотя он по — прежнему отказывался лишить ее девственности, «он удовлетворял каждое мое желание. «Я хочу, чтобы ты вернулась такой, какая ты теперь», — сказал он ей. — И помни, я всегда буду знать».

Она вернулась к своим родителям переродившейся. Когда она впервые увидела их, «моя мама плакала от радости… а мой отец приветливо улыбался. Но стоило мне подойти ближе, выражение радости на их лицах сменилось выражением абсолютного ужаса. Мой отец сердито отвернулся. Какое — то мгновение моя мама просто смотрела на меня. Затем она полезла в кошелек, вытащила зеркальце и сунула его мне. «Посмотри на себя. Как ты могла сойти с самолета в таком виде?» Она тут же поняла. По лицу у нее была размазана косметика, пышная прическа растрепалась, она больше не была их маленькой девочкой. Она ощутила стыд и желание сказать что — нибудь дерзкое. Все ее мысли были об одном — как ей снова вернуться к своему любовнику.

Элвис с парнями вернулся в Мемфис сразу же после отъезда Присциллы в начале июля. Мемфис на самом деле не много предлагал в смысле развлечений — только не после Лас — Вегаса. Они всякий раз арендовали «Мемфиэн», когда Элвису хотелось пойти в кино; три — четыре вечера в неделю они арендовали «Фэрграундз»; и Элвис с гордостью показывал свой автофургон всякому, кто проявлял интерес. Было много таблеток и много вечеринок, и в это лето у них с Анитой произошел окончательный разрыв.

Нужно было быть слепой, чтобы не заметить перемену в нем. Никому не нужно было ничего ей рассказывать, все и без того было видно. Недомолвки, перешептывания и заговорщические жесты — все это было очевидно, и все более очевидно становилось то, что в любом случае Элвис никогда на ней не женится. «Мне хотелось мужа, мне хотелось дом и семью. Не важно, что некоторые люди могли этого не хотеть, я хотела всего этого и видела, что ничего не меняется, что вокруг него по — прежнему постоянно девушки. Он уверил меня, и я действительно поверила, что они не имеют для него значения, что он хорошо с ними обращается потому, что они его поклонницы, и что он всегда будет возвращаться ко мне; и каждый раз он снова и снова уверял меня, что все это так.

Но теперь мне было уже за двадцать, и я была готова выйти замуж и завести семью, и тут я узнаю, что из Германии к нему приезжала эта маленькая девочка, — я просто не могла поверить. Поэтому я приняла решение. Это было очень трудное решение, потому что я любила его, он был моей первой любовью, и мне так тяжело было расставаться с ним, с тем, что мы делали вместе, потому что я знала, что никогда в моей жизни не будет ничего подобного, — однако я была готова к такому шагу. Так что однажды днем — он сидел с мистером Пресли за обеденным столом и завтракал — я сказала ему, что собираюсь уйти от него, что у нас нет будущего; мы оба плакали, и мистер Пресли растрогался и сказал: «Такое показывают по телевизору. Может быть, в один прекрасный день вы снова будете вместе». Нет, сказала я, не думаю, что это случится, а Элвис произнес: «Ах, малыш, надеюсь, я правильно поступаю, отпуская тебя». — «Это неизбежно», — сказала я, пошла и позвала своего брата, потому что у меня было много вещей в Грейсленде. Он приехал, вынес вес мои вещи из бабушкиной комнаты, мы погрузили их, и я поехала домой к Джэксону и жила там некоторое время».

Правда, все это произошло уже после того, как она заявила 6 августа газете, что готова «заняться карьерой». Элвис не готов остепениться, поведала она репортеру «Пресс — симитар», и ей приходится думать о том, что ей делать самой. В ближайшее время у нее состоится запись в Нэшвилле, сообщила она; название песни — «Love's Not Worth It»[21]. Ее предыдущий диск, указывала с некоторой язвительностью газета, назывался «I'll Wait Forever»[22].

Элвис, со своей стороны, чувствовал одновременно вину и облегчение. Он знал, что некоторые парни считали, что Анита слишком печется о своей карьере; даже Полковник замечал, что она иной раз слишком сильно желала видеть свое имя напечатанным, — но проблема была не в этом. Он просто не мог ей дать того, что, он знал, она имела полное право ожидать от него. Анита была последним звеном, связывающим его с мамой, — мама по — настоящему любила ее, и, если быть честным, это — то, вероятно, и причиняло самую сильную боль. Он всегда говорил маме, что когда — нибудь он женится и обзаведется детьми, и ему не нравилось ощущение, что ее мечта все еще довлела над ним, словно нарушенное обещание. Но в остальном его совесть была чиста. Он знал, что всегда обращался с Анитой как с леди. И кроме того, он не мог выкинуть из головы ту маленькую девочку в Германии.

Следующая картина — с рабочим названием «Таке Me to the Fair»[23] — привела их в Сиэтл, штат Вашингтон. В MGM, словно похитив страницу из записной книжки Хэла Уоллиса, решили, что съемки в полуэкзотической обстановке являются ключом к успеху фильма с участием Элвиса Пресли, поэтому для первой картины по их новому контракту они позаимствовали Нормана Таурога (которому предстояло снять свою четвертую картину с Элвисом Пресли) и провели три недели, снимая на всемирной ярмарке в Сиэтле. В течение некоторого времени были разговоры о живом выступлении на ярмарке, но все это закончилось ничем, и жизнь на съемочной площадке шла довольно однообразно, за исключением баталий с тортами и водяными пистолетами, которые оживляли дни, и изобретательных шуток над другими, которыми Элвис с парнями (число которых теперь раздулось до девяти) иногда развлекали себя. (Одной из любимых шуток Элвиса во время съемок была такая: они звонили в службу отеля, после того как убирали всю мебель из номера, затем снова ставили ее на место к тому времени, когда озадаченный коридорный возвращался с менеджером.) Полковник в каждых натурных съемках видел хорошую возможность для паблисити, поэтому допустил на съемочную площадку целую группу фотографов, подкинул историю по поводу нового континентального гардероба, который Элвис будет демонстрировать в картине (Элвис возмужал, сказал голливудский кутюрье Сай Девор, который признался, что весь гардероб стоит 3900 долларов и включает в себя все, кроме нижнего белья, потому что Элвис, сказал Девор, никогда не носит нижнего белья), а по возвращении на голливудскую съемочную площадку устроил интервью для двух доверенных журналистов — Лойда Ширера и Вернона Скотта — для опубликования в виде статей в общенациональных журналах «Пэрейд» и «МакКоллз».

Ширер, который впервые познакомился с двадцатилетним Элвисом Пресли в Мемфисе летом 1956 года, когда тот собирался сняться в своем первом фильме (в том интервью Элвис объяснял свою теорию длительной экранной привлекательности; он не собирается слишком много улыбаться, сказал он, потому что, если вы улыбаетесь, вы подрываете доверие к себе: «Я знаю, невозможно быть сексуальным, если вы улыбаетесь. Нельзя быть бунтарем, если вы расплываетесь в улыбке»), второй раз подряд столкнулся с тем же обезоруживающе честным подходом. Несмотря на то что теперь Элвис Пресли был звездой экрана, несколько легковерно отмечал в своей статье Ширер, «и заработал фантастическую сумму в 2 800 000 долларов, с которой он с готовностью заплатил после всех вычетов федеральный подоходный налог в размере 1 700 000 долларов [в прошедшем году]», он остался «одним из самых вежливых, тактичных молодых людей в сфере киноиндустрии». Полковник Паркер тоже остался тем же «хватким и прозорливым менеджером», который охотно поделился всеми финансовыми подробностями успеха своего клиента.

Изменилось же, как ни странно, действие чистосердечности молодого человека. Там, где раньше она защищала его и оберегала, по выражению офис — менеджера «Сан Рекордз» Марион Кейскер, от «неверного шага», теперь она разоблачала его, обнажая неуверенность, почти фаталистское ощущение неудовлетворенности, которое, хотя этого и не было в опубликованной статье, по временам граничило со своего рода болезненной агрессивностью.

С самого начала, по его словам, им двигало уважение к его поклонникам. «Я не исповедую отношения «Уберите этих людей отсюда», как мне приписывают. Я подписываю автографы, фотографии и тому подобное не для того, чтобы увеличить свою популярность или сделать своих поклонников похожими на меня. Я делаю это, потому что они искренни в своем стремлении, и если этого не делать, ты оскорбишь их чувства. Когда ты попадаешь в шоу — бизнес, твоя жизнь больше не принадлежит тебе, потому что люди хотят знать, что ты делаешь, где ты живешь, во что ты одеваешься, что ты ешь, — и ты должен считаться с желаниями этих людей».

В плане же карьеры ему еще многое предстояло сделать, «но я считаю, что требуется время, чтобы добиться некоторых вещей, нельзя прыгнуть выше головы». Но он не собирается сидеть и ждать. «Я хочу двигаться вперед, хочу развиваться. Но я понимаю, что нельзя откусывать больше, чем можешь прожевать, необходимо знать свои возможности. Люди мне все время говорят: «Почему ты не снимешься в настоящем фильме? Почему ты не снимаешься в этой картине или в той картине?» Что ж, мне хотелось бы. Мне хотелось бы сделать что — то настоящее в один прекрасный день. Мне хотелось бы сказать когда — нибудь, что я сделал действительно что — то стоящее. Я думаю, это обязательно случится, ведь это моя цель. Но пока, если я могу доставлять людям удовольствие тем, что я делаю, было бы глупо экспериментировать с этим, пытаться изменить это. Глупо отмахнуться от людей и сказать: «Я собираюсь измениться, я собираюсь попытаться понравиться другой аудитории». Поскольку ты можешь и не понравиться. И если ты облажаешься несколько раз, у тебя мало шансов в шоу — бизнесе. В этом печальная сторона нашей профессии. Так что тебе лучше держаться того, что ты делаешь, если ты делаешь это хорошо, пока само время все не изменит. Я и правда так думаю, я действительно в это верю».

Он говорил о своей матери, с которой Ширер был знаком («Удивительно, она никогда ничего не хотела — ничего сверх обычных вещей. Она просто оставалась одной и той же»), о своем одиночестве, о своей жизненной философии и о том, что им двигало в жизни. «Мне нравится доставлять удовольствие людям. Деньги — не самое главное, что меня волнует. Это действительно так. Если бы было иначе, это бы проявилось, и мне было бы наплевать на других, мне было наплевать на то, что я делаю на сцене и в студии. Вот почему я сам выбираю все песни и стараюсь отобрать максимально лучшие. Понимаете, я старался сделать все возможное и в фильмах, используя весь свой жизненный опыт, но смотря на себя исключительно как на обычного человека, которому очень повезло, но который столь же живой, как и другие, который не лучше, чем другие».

«Но нравитесь ли вы себе?» — прервал его Ширер вопросом, который, казалось, привел его в некоторую растерянность. «Иногда, — сказал он со смехом. — Я имею в виду под этим то, что я горжусь тем, что во мне воспитали уважение и доверие к людям. Когда меня доведут, да, я забываюсь — до такой степени, что не понимаю, что делаю». «Вы часто взрываетесь?» — спросил его журналист. «Не очень часто. В сущности, я могу пересчитать по пальцам такие случаи. Но когда я выхожу из себя, это всегда плохо заканчивается — но это нечасто случается, да и кто не раздражается по временам, — а позже я ненавижу самого себя».

Если бы он мог как — то иначе построить свою жизнь, он хотел бы пойти учиться в колледж, но тут же поправился, сказав, что одна из главных причин — то, что ему хотелось играть в футбол, он «мечтал о футболе — и все еще мечтает, хотите верьте, хотите нет». У него дома организована своя футбольная лига, и ему нравятся контактные виды спорта, где вы имеете дело «с физическим противником». Он не против того, чтобы людям нравился гольф или теннис, но ему нравятся грубые виды спорта, такие, как бокс, футбол и карате. Он знаком со многими игроками из НФЛ[24], старается смотреть все игры, даже получил записи игр от нескольких команд НФЛ, чтобы более пристально изучить механику игры.

«А что за восемь или девять парней, которых вы все время держите при себе? Какова их функция?» — «В действительности, — сказал Элвис, увиливая от ответа на вопрос о том, кто был, а кто не был членом группы, — в компании не восемь и не девять человек, а всего пять, все же остальные приходят и уходят. И у них у всех есть свои обязанности: один занимается бухгалтерией. Джин заботится о машинах, и ему очень жаль своего двоюродного брата Билли, которому не найти работу из — за своего роста… «Но как насчет интеллектуального роста?» — спросил Ширер, снова возвращаясь к теме. — Не находите ли вы, что некоторые из этих парней так и не выросли?»

«Нет, не нахожу». — ответил Элвис более чем раздраженно. Он уже думал над этим вопросом раньше, и у него есть свой подход к интеллектуальному развитию; он вовсе не зависел от них. Но они все разные, у них у всех есть свои маленькие причуды, но, во всяком случае, они не несмышленыши. «Я окружил себя ими не потому, что они слабоумные. Ты можешь окружить себя интеллектуалами или так называемыми равными тебе людьми, и тогда получишь раздоры, ревность — словом, ничего хорошего. Ты станешь желчным — только этому тут можно научиться. Я учусь своим методом. Я учусь у людей, с которыми я работаю. Я ежедневно учусь у самой жизни. Я не пытаюсь поразить кого — то, окружив себя интеллектуалами, — я не то чтобы против интеллектуалов, но ты можешь одурачить себя, окружив себя группой людей, у которых, как тебе кажется, ты чему — то учишься, а на самом деле не учишься ничему. У меня была девушка, которая как — то сказала мне: «Элвис, не окружай себя людьми, у которых ты ничему не можешь научиться». Она так и не поняла, почему я это сделал, но я встал и ушел от нее. Я не сказал ни слова, но красноречиво говорил ей: «Я ничему не могу научиться у тебя».

Нельзя обмануть себя. У меня свой образ мышления, и никто другой, какие бы ни были его убеждения, не может изменить меня или заставить меня думать по — своему, если я не считаю, что это правильно. На земле нет такого чертового интеллектуала, который мог бы заставить меня поверить в то, что я не разделяю. Важнее пытаться окружать себя людьми, которые способны дать вам немного счастья, потому что ты живешь только один раз, никакого второго раза не будет».

В то время как его парни приглушенно гоготали на заднем плане, он поведал Ширеру, что хочет жениться («Кому хочется состариться в одиночестве?»), что ему, вероятно, хотелось бы стать врачом, если бы у него были деньги, чтобы учиться в колледже («Я слежу за развитием медицины, я в курсе медицинских открытий, болезней, у меня есть настольная книга врача — справочник терапевта — и подобные книги»)[25], и что он читает философию и поэзию, в частности книгу под названием «Leaves of Gold»[26], которая излагает «взгляды разных людей на жизнь и смерть и все остальное».

В конце интервью Ширер спросил его, сделал ли бы он что — то по — другому, если бы он сегодня делал свои первые шаги в мире шоу — бизнеса. Нет, сказал Элвис, «я бы делал все так, как я чувствую. Я не стал бы зацикливаться на какой — то программе. Я должен делать так, как всегда делал, подчиняясь инстинкту и моменту. Только так я могу что — то делать». А если бы у него был сын, чему бы он считал нужным научить его? Он казался застигнутым врасплох, у него нет сына, трудно отвечать на этот вопрос теоретически. Но если бы был? «Думаю, прежде всего я научил бы его принимать во внимание чувства других людей, — сказал он, — тому, что не позволит вам «зачерстветь сердцем», тому, что сделает вас «хорошим человеком».

На последние два месяца года не было запланировано никаких новых картин. Не было запланировано и никаких новых записей, поскольку все его обязательства перед RCA были выполнены с помощью саундтреков к фильмам. А тур, о котором в течение прошедшего года говорил Полковник, так и не получил реальных перспектив; он не вполне был уверен почему. По изначальному плану его должна была финансировать RCA; предполагалось, что он появится в сорока трех крупных городах при спонсорской поддержке сорока трех дистрибьюторов RCA с пресс — конференцией в каждом городе и гарантированным гонораром свыше 1 миллиона долларов. Полковник даже отказался от второй картины MGM на этот год с тем, чтобы они могли реализовать этот проект. Но, по — видимому, в RCA поубавился энтузиазм, а Полковник не проявил интереса к их предложению сократить тур до одиннадцати городов с гонораром всего лишь в 500 тысяч долларов. Не стоит заниматься этим, если нельзя сделать это как следует, сказал Полковник, и если RCA не хватает смелости финансировать то, что, без сомнения, стало бы величайшим туром в истории шоу — бизнеса, лучше всего подождать. Появятся и другие возможности.

Между тем все складывалось как нельзя лучше. У них был контракт с MGM еще на три картины с гарантированным гонораром в 500 тысяч долларов за картину плюс 50 процентов от прибыли после того, как окупится гонорар Элвиса (для сравнения такая высокооплачиваемая актриса, как Элизабет Тейлор, могла получить 750 тысяч долларов за картину, но за такую, которая стоила вдвое больше и на столько же больше требовала времени для съемок). У них был старый надежный контракт с Хэлом Уоллисом, который гарантировал 175 тысяч долларов и за следующую картину, которую планировалось снимать на натуре в Мексике. А в августе Полковник убедил RCA по — новому заключить контракт, который был перезаключен всего лишь в январе, предусмотрев его трехгодичное продление (плюс дополнительный двухгодичный опцион по 1971 год включительно); еще два вида некомпенсируемого гонорара за авторские права (разделяемого в равных пропорциях между Элвисом и Полковником); гарантированную выплату в 320 тысяч долларов в счет процентных выплат по авторским правам (240 тысяч долларов Элвису и 80 тысяч долларов Полковнику); и некомпенсируемый бонус за подписание контракта в размере 50 тысяч долларов для каждого, ежегодно возобновляемый в течение двух лет, затем выплачиваемый в размере 37 тысяч 500 долларов для каждого в течение следующих четырех лет контракта, что в общем итоге давало некомпенсируемые выплаты в размере 600 тысяч долларов, разделяемые пополам между менеджером и клиентом.

Полковник терпеливо объяснил все это Элвису и Вернону, позаботившись о том, чтобы тщательно разграничить 25-процентный менеджерский гонорар, который он будет продолжать получать по всем формально гарантированным в контрактах выплатам (как процентные выплаты, так и авансы в счет отчислений по авторским гонорарам), и специальную партнерскую договоренность применительно к бонусным выплатам, являющиеся в той же мере плодом деловых способностей Полковника, как и артистических способностей Элвиса, которые Полковник (и только он один) смог выторговать у RCA. Элвис не ссорился со своим менеджером; он полностью ухватил суть того, что Полковник иногда определял как их «совместное предприятие», а потому испытывал почти такое же удовлетворение, слушая подробности деловых маневров Полковника с RCA, какое Полковник испытывал, излагая их. Однако ему не с кем было поделиться всем услышанным. Вернон никогда подолгу не обсуждал такие вопросы, и хотя он обронял завуалированные намеки в присутствии парней, те не очень проявляли интерес, а в отсутствие занятий получше, они все снова отправились в Лас — Вегас, когда в начале ноября съемки завершились.

На этот раз они пробыли там всего две недели с тягостным ощущением фрагментарности и дежа вю. Несмотря на всю его браваду в интервью Лойду Ширеру, Элвис чувствовал себя подавленным и опустошенным, уставшим от одних и тех же ситуаций, разговоров, маленьких драм мелочной ревности с бесконечными повторами, из которых, казалось, и состояла его ежедневная жизнь. В июне уехал Ламар; сразу после съемок «Girls! Girls! Girls!» произошла крупная стычка, и теперь он работал администратором у Бренды Ли — подруги и одноклассницы Сэнди Ферра по голливудской артистической школе. Ред и Сонни то появлялись в группе, то исчезали, пытаясь сделать собственную карьеру в Голливуде; Чарли половину времени гастролировал с ветераном кантри — музыки певцом Джимми Уэйкли; и он все больше беспокоился о своем двоюродном брате Джине, который, казалось, с каждой минутой становился все более невменяемым и чуть не умер от передозировки по пути из Калифорнии в августе. Джин два дня подряд был за рулем и подсел на стимуляторы, так что Элвис прописал ему для успокоения 500 мг демерола. Когда это не подействовало, Элвис дал ему еще 500 мг, однако Джин смешал это со снотворным, и когда Билли обнаружил его, он лежал без сознания в конце фургона и едва дышал. Кое — как им удалось оживить его — но становилось все более ясным, что Джин больше не сможет вписываться в их компанию.

На взгляд Билли, Элвис провоцировал конфликт, дабы развлечься. Он третировал кого — нибудь из них в течение недель из — за воображаемого проявления неуважения, он представлял себе, что «среди нас был Иуда… и натравливал одного из нас на другого. Такое всегда происходило, когда он слышал, что кто — то из парней что — то сказал о нем. И мы все были виноваты в этом». Жизнь всегда немного оживлялась, когда в компании появлялся новый парень, — так, к примеру, было, когда в Калифорнию в отпуск приехали Ричард Дэвис и Джимми Кингсли, которые тусовались с ними в Мемфисе, и Элвис пригласил их остаться — сначала на время съемок «It Happened at the World’s Fair» («Это случилось на всемирной ярмарке»), затем просто так. Он не особенно думал о том, кто мог бы вписаться в их группу, иногда казалось, что он просто искал глоток свежего воздуха.

Единственное, о чем он мог по — настоящему думать, во всяком случае теперь, был предстоящий визит Присциллы. На самом деле он мало думал о том, что будет дальше, когда она уезжала в июле, он сам не был дома на Рождество довольно долгое время, с тех пор как умерла мама, и у него не было какого — то особого плана, когда он предложил ей приехать к нему в Грейсленд. Но казалось, что чем больше упорствовали ее родители, тем настойчивее он становился, пока наконец они не согласились ее отпустить при том условии, что за ней будет строгий надзор, как тогда в Калифорнии, когда она остановилась в доме Баррисов. Элвис тут же сказал, что она может остановиться у его отца и мачехи в их новом доме на Хермитидж, что он даже попросит их встретить ее в аэропорту в Нью — Йорке с тем, чтобы ей не пришлось ехать в Мемфис одной.

С приближением дня ее приезда его охватывало все большее и большее нетерпение, и он попросил Вернона позвонить ему сразу же, как они прибудут на Хермитидж, чтобы он мог приехать и самолично провезти Присциллу через ворота Грейсленда. Ежегодные рождественские декорации были полностью установлены, дом сверкал огнями, а у ворот поклонники щелкали фотоаппаратами, снимая вертеп на лужайке в натуральную величину, — однако она могла думать только о том, что наконец была здесь, с ним, что после всех этих долгих лет она действительно увидит его дом. Вся компания была в сборе и ждала, когда она приехала, — некоторых она узнала, других видела в первый раз, — но Элвис умыкнул ее в комнату бабушки, где у них состоялось краткое, но счастливое воссоединение. Как обстояли дела после ее отъезда? — спросила она бабушку, когда Элвис оставил их наедине. Бабушка тряхнула головой. Она беспокоится за Элвиса, сказала она. Ей кажется, что он все еще расстроен из — за женитьбы своего отца. «Он больше не проводит много времени в Грейс ленде, и его папа беспокоится… Не знаю, смирится ли он когда — нибудь [с браком отца]».

В тот вечер она была так взвинчена, что Элвис дал ей для успокоения две большие красные таблетки. Она не просыпалась двое суток, а когда проснулась, обнаружила, что все были до смерти перепуганы; Вернон и бабушка хотели сразу же вызвать врачей, поведал ей Элвис, но он запретил им это делать. Ее же больше беспокоило то, что она потеряла эти два дня.

Весь визит был сплошным расстройством — не столько из — за его краткости, сколько из — за намека на домашнее счастье, которое он обещал, но не мог дать. Конечно, она проводила на Хермитидж не больше времени, чем у Баррисов, и они старались втиснуть как можно больше в эти две недели, которые у них были, когда он знакомил ее, казалось, со всеми, с кем был знаком сам, возил ее кататься на роликовых коньках в «Рейнбоу», устраивал ночные просмотры в кинотетатре «Мемфиэн» и с гордостью показывал ей свой родной город. Он подарил ей карликового пуделя, которого она мгновенно окрестила Хани, они устроили рождественскую вечеринку для всей компании, а затем они праздновали канун Нового года на вечеринке, специально устроенной для друзей, родственников и президентов фан — клубов в клубе «Манхэттан» на Белвью, на которой она, к своему смущению, напилась, и ее раньше времени пришлось отвезти в Грейс ленд. Позже, когда Элвис вернулся домой, сам находясь в подпитии, они очень близко подошли к тому, чтобы стать по — настоящему любовниками, пока он вновь не обрел свой сводящий с ума самоконтроль и не остановился в последнюю минуту, говоря: «Нет, нет, так не пойдет».

Все завершилось едва ли не раньше, чем началось. В конце ее визита он пытался заставить ее остаться, пылко убеждая ее, говоря, что не сможет жить без нее. Он даже уговорил ее позвонить своему отцу, хотя она и возражала, а затем пошел на то, что стал сам умолять капитана Болье дать им еще несколько дней. Ее отец был непреклонен, что она и ожидала, и Элвис пришел в ярость, вызвал к себе собственного отца и обругал капитана Болье в присутствии его дочери. Откуда вылез этот капитанишка со своим «гонором и понятием о договоренностях»?

«— Ну — ну, не надо так, сьн, — сказал ему, по словам Присциллы, Вернон. — Ты несправедлив. Он, вероятно, просто волнуется о том, чтобы она вовремя была дома к школе.

— Школа, да какое мне дело до школы? — разъярился Элвис, игнорируя попытки Вернона успокоить его. — Помести ее в школу здесь, вот и все. Ей не нужна школа. Да чему они учат в школах в наши дни?

— Ну — ну, сын, она должна вернуться назад. Тут нет другого выхода…»

Постепенно он успокоился, и Присцилла вернулась к своим родителям, как и было договорено, однако она дала им ясно понять, что вернулась она другим человеком: теперь она совершенно взрослый человек и больше не позволит обращаться с собой как с ребенком. Теперь все было не так, как раньше, когда она терзалась вопросом иногда неделями, а позвонит ли ей Элвис вообще; теперь они практически каждый вечер часами разговаривали по телефону, и в мыслях у Элвиса было только одно — как вернуть ее назад. Ключевым моментом его плана, как поведал он ей, является неожиданность: она на все должна наводить глянец, быть хорошей девочкой, получать хорошие отметки в школе, и тогда они доведут до сведения ее родителей, что она хочет вернуться к нему и завершить свой последний учебный год в Мемфисе.

Она не смогла выполнить даже первую часть плана. «С того самого момента, как я сошла с самолета, я стала вести себя с вызовом», и вопреки совету Элвису она продолжала сохранять позу объявившей забастовку дочери. В конечном итоге она поставила своих родителей перед немыслимым выбором: или они отпускают ее, или увидят, как в водовороте окажутся и пятеро других их детей. Через неохотное посредничество ее матери Элвису наконец было позволено обратиться к ее отцу по этому вопросу. Он пустил в ход все свое очарование и заверил капитана Болье, что, если тот разрешит вернуться своей дочери в Мемфис, мистер и миссис Пресли обеспечат ей хороший дом, она получит хорошее католическое образование, а он позаботится о том, чтобы она завершила полный курс обучения. «Он сказал, что я всегда буду под присмотром, что он всячески будет заботиться обо мне. Он заявил, что его намерения чисты, и поклялся, что любит меня, нуждается во мне и уважает меня. Честно говоря, он не может жить без меня, сказал он, давая понять, что однажды женится на мне».

В конце концов ее родители капитулировали. Было решено, что в начале марта она со своим отцом прилетит в Лос — Анджелес, где Элвис уже работал над своим новым фильмом. Здесь Элвис и капитан Болье будут иметь возможность поговорить друг с другом как мужчина с мужчиной, и ее отец сможет получить откровенные ответы на кое — какие вопросы; после этого она со своим папой поедут в Мемфис, где он позаботится о том, чтобы ее устроили у Вернона и Ди Пресли и по всем правилам зачислили в новую школу, прежде чем самому вернуться в Германию.

Был разгар съемок «Fun in Acapulco» («Развлечения в Акапулько»), когда она приехала. Его увлек чужестранный колорит фильма, когда он впервые взял в руки сценарий, и он стал практиковаться в испанском для саундтрека, взяв за привычку носить по дому испанский плащ — накидку для подготовки к сцене с боем быков. В самом начале велись разговоры о натурных съемках в Мексике, однако Полковник положил им конец, сказав, что безопасность прежде всего, а по его ощущениям, «там очень неспокойно».

Элвис урвал немного времени от работы над фильмом, чтобы показать достопримечательности Присцилле и капитану Болье. Каждый день он заезжал за ними в «Роллс — Ройсе» или своем обновленном золотом «Кадиллаке» и с энтузиазмом возил их по округе, но затем она уехала, а он остался с неприятным чувством, что вольно или невольно задал вещам движение, результат которого не вполне мог предсказать или контролировать. Иногда он испытывал негодование по поводу того, что, по его представлению, вынудили его сделать Присцилла и капитан Болье. Ему только двадцать восемь лет. Почему он должен связывать себя с одной девушкой, когда он с легкостью, только щелкни пальцем, может получить любую женщину в мире? Но в то же время, когда он думал о том, кто эта девушка и что она сделала — и что готова еще сделать, — он понимал, что поступил правильно. Присцилла все отдала ради него, и теперь она готова быть всем, чем ему хочется, чтобы она была. Она слишком молода, чтобы у нее были полностью устоявшиеся взгляды на жизнь или ложные ожидания в отношении него, — он научит ее быть той женщиной, которая ему нужна, и в итоге она первая будет полностью понимать его потребности. Она единственная — если в его жизни вообще возможна одна «единственная».

Присцилла в Мемфисе терзалась собственными сомнениями. Без Элвиса и после возбуждения всего последнего времени, когда ей пришлось настаивать и добиваться своего, она чувствовала себя одиноко и ощущала себя ребенком больше, чем когда — либо. Вернон ежедневно отвозил ее в школу, устанавливая для нее те же самые строгие правила, которые он устанавливал для трех мальчиков Ди, и он был очень прижимист в деньгах, вынуждая ее обращаться к нему даже в случае самой незначительной траты. Она чувствовала, что он относится к ней все еще с подозрением; она уяснила себе, что «Вернону требовалось время, чтобы почувствовать доверие к человеку, с ним нельзя было познакомиться и тут же подружиться», но от этого все равно не делалось легче. Она ненавидела школу, она не могла приводить в дом друзей, и всоциальном плане она регрессировала до уровня мальчишек Ди, по пустякам вступая с ними в глупые перепалки. Она ревновала к тому, что она читала в журналах об Элвисе и его партнерше по фильму Урсуле Эндрес, она не поверила ему, когда он сказал, что никогда не сможет увлечься девушкой, у которой плечи шире, чем у него, но она продолжала ждать его звонков.

Постепенно она стала проводить больше времени с бабушкой и подружилась с одной из секретарш — Бекки Янси — и кузиной Элвиса Пэтси Пресли, которая тоже работала в офисе Вернона позади дома. Вскоре она стала проводить там столько времени, что Элвис повесил табличку: «В офисе не должно быть никого, кроме тех, кто работает тут или кому назначена встреча». Спустя некоторое время после этого она переехала в Грейсленд, где коротала часы с бабушкой, которая рассказывала ей об Элвисе и Глэдис, нюхала табак или играла гимны на маленьком органе, подаренном ей Элвисом.

Присцилле казалось, что все они жили ожиданием звонков от него. «Всякий раз, как Элвису стоило не позвонить в течение двух дней, они начинали воображать, что с ним в Калифорнии случилось что — то ужасное. Какими бы огромными ни были успех и богатство Элвиса, они были убеждены, что все это будет отнято у них в результате какого — нибудь несчастья». Даже бабушка была подвержена ощущению, что над семьей Пресли нависает какая — то мрачная туча. Если Присцилла уходила с Бекки или Пэтси, «бабушка жаловалась, что ее бросают, о ней забывают. Она напоминала мне, что в прошлом подруги Элвиса имели обыкновение оставаться с ней каждую ночь, когда он уезжал». Удивительно ли в таком случае, что она чувствовала себя несчастной и покинутой? Она не могла дождаться его возвращения.

Все изменилось, стоило ему вернуться домой. Он помчался в Мемфис, как только съемки завершились в конце марта, и купил ей через несколько дней симпатичный маленький ярко — красный «Корвер», чтобы она могла сама ездить в школу и больше не зависеть от Вернона и Ди. Случилось так, что на следующий день ее с Элвисом на мотоцикле заметил репортер из «Коммершиал эппил», который воспользовался возможностью для импровизированного интервью на парковочной стоянке ресторана «Ченолг», после того как Элвис отправил «свою юную подругу» выпить молочного коктейля. Элвис оказался в необычайно разговорчивом настроении. Он сообщил репортеру имя и возраст Присциллы, объяснив, варьируя историю, которую она сама поведала репортеру «Пресс — симитар» накануне днем, что она дочь армейского офицера, с которым он познакомился в Германии, чья семья скоро возвращается в Штаты.

«Они послали ее вперед, потому что она хотела вовремя закончить школу, и сейчас она учится в колледже Непорочного Зачатия». Люди постоянно желают видеть в их отношениях романтическую подоплеку, объяснил он, однако она просто друг. «Я не мог бы жениться в данный момент. Это было бы нечестно по отношению к девушке. С тех пор как я пришел из армии, я все свое время отдаю съемкам». Сниматься в фильмах, признался он, не такая уж трудная работа, «но я все время стараюсь получить более хорошую роль. Я всегда заранее просматриваю сценарии и сам отбираю все свои песни… Я прослушиваю более 100 вещей, прежде чем нахожу то, что считаю подходящим».

А чем он занимался с тех пор, как вернулся в Мемфис? Главным образом ходит в кино, сказал он. «Я уже посмотрел «Лоуренса Аравийского» и «Убить пересмешника». Какая картина, вы думаете, завоюет премию Академии?[27] Могу поручиться, что «Лоуренс Аравийский», потому что на него потрачено больше денег, но, на мой взгляд, «Убить пересмешника» все — таки лучше, это действительно замечательный фильм».

Он рассказал о своем автофургоне и о своем собственном, только что вышедшем фильме «It Happened at the World’s Fair», который стал самой дорогостоящей из его картин и одной из лучших. «Он с сосредоточенным видом поговорил о своей карьере, тщательно подбирая слова и выражения. Затем сдвинул на затылок свою капитанскую фуражку и сказал с искренней улыбкой: «Здорово снова вернуться в Мемфис»».

Действительно здорово было вернуться в Мемфис. Они с Присциллой часто ездили кататься на мотоцикле, вместе с парнями ходили в кино или в «Фэрграундз», он возил ее по магазинам и покупал ей одежду в разных магазинах на Юнион — авеню, заставляя владельцев открывать для них свои магазины после закрытия и указывая ей все те способы, которыми она могла улучшить свою внешность. Он возил ее к своему дантисту, чтобы тот надел ей на зубы фарфоровые насадки — коронки, она выкрасила свои волосы под цвет его волос, он давал ей подробнейшие описания того, что ему нравится и что не нравится в его «идеальной женщине».

Иногда по вечерам они отправлялись к Вернону и просто смотрели телевизор, а она сидела там и наблюдала за тем, как «отец и сын дымили сигарами и обсуждали состояние мира» или что — нибудь менее глобальное, например, последнюю по счету машину, которую восстанавливал Вернон. Иногда они заезжали в мемфисское похоронное бюро, где Элвис демонстрировал свои познания в области бальзамирования и задавал вопросы, вызванные его увлечением медицинскими статьями. Почти каждую ночь они бодрствовали до рассвета, а затем она вытаскивала себя из постели и отправлялась в школу, засыпая на ходу в течение всего школьного дня, пока наконец не наступало время, когда она могла дотащиться до дома и немного поспать до тех пор, пока далеко за полдень не просыпался он, все так же видя ее рядом с собой.

Поначалу она возражала против экзотического меню из стимуляторов и депрессантов, которые он прописал им обоим, однако он сломил ее возражения, указав на справочник терапевта и заявив, что в нем нет ничего, чего бы он не знал или не мог обнаружить о медицинских препаратах. Его полнейшее знакомство не только с их действием, но и с их сложными медицинскими наименованиями и составами вскоре пересилило ее страхи, ведь, в конце концов, как горделиво указал он ей, у него не было никакой потребности в таблетках, они не образовывали зависимости, как героин, у него никогда не разовьется привычка к их употреблению. Кроме того, если она не станет их принимать, как же она собирается жить в одном темпе с ним? А если она не будет поспевать за ним, она просто отстанет.

Это немного напоминало игру в дом — если не считать того, что это был не дом, это был особняк, и что это была не семья, это была группка парней, приходящих и уходящих, когда им вздумается. Это была самая трудная часть. «Ни один из них не чувствовал себя комфортно со мной. Он не хотел, чтобы я смотрела на кого — то еще, даже на тех парней, которые работали на него. Мне не дозволялось входить в комнату, если кто — то из них был сам по себе. Я боялась сказать что — нибудь кому — нибудь из них из страха, что он услышит и позже отчитает меня: что я вообще делала там? О чем я говорила? О чем говорили они? Я была с ним.

Это было эмоциональным прессингом — что делать, а что не делать, что правильно, а что неправильно. Уверена, я казалась холодной, но я не привыкла иметь дело с подобной ситуацией. Тут существовала жесткая иерархия, мне неведомая; когда рядом не было женщин, здесь существовал свой собственный, совсем другой мир. Я была из вполне традиционной семьи, в которой царила эмоциональная близость, — и вдруг я оказалась в ситуации, где мне постоянно приходилось следить за тем, кто что думает, что говорится, как я выгляжу, на кого я смотрю. Наверняка они подумали, что я очень сухая. В действительности я была оцепеневшей. Я не хотела сделать что — то не так, потому что… когда он расстраивался, с ним было очень нелегко жить».

Джоан и Эспозито, которая была ее лучшим другом среди жен и подруг, сочувствовала ей. «Не то чтобы она была незрелой. Она была спокойной, и это было ее преимуществом. Но никто не научил ее многим вещам, и ей было трудно, потому что ей не у кого было спросить». Джоанн как могла старалась помогать ей и выручать ее в трудных ситуациях. Но Джоанн была замужней женщиной почти двадцати двух лет с полугодовалым ребенком и собственным домом в Мемфисе — теперь, когда бабушка переехала вниз, чтобы освободить комнату для Присциллы. И кроме того, только с одним человеком она чувствовала себя комфортно — с Элвисом.

Никто другой по — настоящему не понимал их; жизнь, которую они вели вместе, была тайной жизнью, и сколько бы ни думали другие, что знают Элвиса, именно она видела его без оборонительных поз, именно ей приходилось иметь дело с его истинными, неприукрашенными чувствами, именно ей он признавался во всех своих тайных страхах и желаниях. Все больше и больше она склоняла его к физической близости, однако он отказывался; это очень священная вещь, говорил он ей. «Я хочу, чтобы это было тем, что мы могли предвкушать. Это переносит желание в будущее».

«Я села в ярости.

— А как же Анита? — закричала я. — Ты хочешь сказать, что не занимался с ней любовью все четыре года, пока был с ней?

— Только до некоторого момента. Затем прекратил. Для нее это тоже было тяжело, но именно так я чувствую».

Есть не один способ удовлетворить друг друга, говорил он ей. «Вместо обычного способа выражения физической любви он учил меня другим способам доставлять ему удовольствие». Один из таких способов — фотографирование. Она одевалась в свою школьную форму, иногда она была учительницей, соблазняющей своего ученика, «мы вечно придумывали новые истории, и постепенно я узнала, что больше всего заводит Элвиса». Они задокументировали эти истории поляроидной камерой; поначалу Присцилле было мучительно ходить в магазин за пленкой; она была уверена, что другие подозревают, для чего они используют ее, но Элвис смеялся над ее страхами. «Это могло бы вызвать некоторое оживление в городе, — сказал он. — Этот город мертв. Мемфису нужно немного сплетен!»

Постепенно она привыкла к этому, это стало и ее миром. В доме было много смеха и веселых забав. Ее возмущала эгоистичность парней; иногда они были так невнимательны к чувствам окружающих, но через некоторое время она пришла к заключению, что по натуре своей они добродушны, и она стала чувствовать себя более свободно. Лучшим было то, что Элвис почти все время находился рядом. Он отсутствовал практически только один раз, когда ездил в Нэшвилл на две ночи в конце мая, чтобы записать свой единственный студийный альбом на этот год, да и это было неплохо — она по крайней мере смогла как следует выспаться.

Она обращала внимание на все, что он говорил и делал, смеялась, когда смеялся он.

И не лезла на рожон, когда он был не в настроении; это была жизнь, которая требовала постоянной собранности. Единственно по — настоящему гадким в ней была школа — это была пустая трата времени, бесполезное времяпровождение, и она терпеть не могла, когда кто — то из парней видел ее в форме ученицы католического колледжа. Ей не терпелось поскорее закончить школу и навсегда распрощаться с ней, и она позаботилась об этом, убедив свою соседку по парте на уроках алгебры дать ей списать ее экзаменационную работу в обмен на приглашение в Грейсленд.

К ее удивлению, в день выпуска 29 мая Элвис ни с того ни с сего начал вести себя как «гордый родитель». Пока она примеряла черный головной убор с квадратным верхом и плащ для выпускной церемонии, он вслух решал, что ему надеть на церемонию, в конце концов остановившись на голубом костюме. Присцилла нервно на него поглядывала. Если он будет присутствовать на церемонии, понимала она, она превратится в цирк — все глаза будут обращены к нему, никто не будет думать ни о чем другом. «Наконец я набралась достаточно смелости и попросила его подождать снаружи, объяснив почему. С улыбкой на лице, которая обычно появлялась у него на губах, когда он был обижен или расстроен, он не раздумывая согласился. «Я не подумал об этом, — сказал он. — Я не буду заходить внутрь. Я просто подожду тебя в машине снаружи. Я все равно как бы буду присутствовать на церемонии».

Позже он закатил для нее вечеринку, и она отбросила шапочку и плащ со страстью человека, истосковавшегося по свободе. На фотографиях того периода она выглядит усталой и взрослой, ее волосы уложены в большой черный улей, который почти полностью скрадывает ее нежные черты и мог бы даже внушить мысль о своего рода мрачном безразличии, если бы в позе не было заметно усилие. Большую часть трех следующих недель они провели, закрывшись в спальне Элвиса, и даже ни разу не спустились вниз. С покрытыми фольгой и наглухо зашторенными окнами не было никакой разницы, ночь ли на улице или день. Они звонили в кухню, когда хотели есть, слушали госпел — музыку, не пропускали «Неприкасаемых» или «Вечернее шоу» по телевизору и смотрели некоторые любимые фильмы Элвиса — классику вроде «Грозового перевала», «Замечательной жизни», «Отверженных» и сентиментальный ремейк 1940 года немой ленты Эмила Дженнингса «Путем всей земли», в котором герой терпит крах и, стыдясь признаться в своей неудаче жене и детям, пускается в бесцельные странствия. Годы спустя он возвращается в свой родной город и оказывается около своего дома, видя, как его семья открывает свои рождественские подарки. Его жена не узнает его, но приглашает одинокого старика разделить с ними их рождественский ужин, однако старик отказывается и одиноко уходит прочь сквозь падающий снег. Они оба плакали, когда закончился фильм. Элвис сказал ей, что подумывал о том, чтобы сделать его ремейк; он даже прикидывал, не задействовать ли в главной роли своего отца Вернона.

Это был их собственный, недоступный для других мир, и в этом мире «Элвис мог снова становиться маленьким мальчиком, убегая от обязанностей, которые возлагали на него семья, друзья, поклонники, пресса и общество. Здесь со мной он мог быть уязвимым и беззащитным, быть игривым мальчуганом, который оставался в пижаме по нескольку дней подряд». Они устраивали войну подушек и играли в прятки, они погружались в мир детской фантазии. И она старалась выкинуть из головы, что он снова оставит ее одну сразу же после того, как пройдет их ежегодный карнавал фейерверков на 4 июля.

Фильм, для съемок которого он возвращался в Голливуд, — «Viva Las Vegas» («Да здравствует Лас — Вегас»), — был первой из двух, подряд запланированных на этот год картин для MGM. Полковник с января работал над тем, чтобы заполучить эту вторую картину на MGM, не столько оттого, что она была бы существенным добавлением к их общему доходу за год, сколько от желания поскорее перезаключить контракт, который, по его мнению, даже при нынешних условиях (500 тысяч долларов за картину и 50 процентов от прибыли) подлежал улучшению. За 1962 год у Элвиса было три кассовых фильма, тон средикоторых задавал «Blue Hawaii». По результатам ежегодного опроса кинопрокатчиков, проводимого «Антологией кино», Элвис был назван пятым в списке самых популярных звезд, и в MGM заявляли, что они с настоящим нетерпением ждут съемок нового фильма с Элвисом; они полагают, что эмоциональное взаимодействие между Элвисом и его партнершей по фильму создаст совершенно новый рынок для картин Элвиса Пресли. Элвис не знал об этом, однако знал, что по — настоящему заинтригован предстоящей встречей со своей партнершей.

Двадцатидвухлетняя Энн — Маргрет купалась в лучах оглушительного успеха недавно вышедшего на экраны фильма «Bye Bye Birdie» — кинематографической версии бродвейского мюзикла 1960 года, в которой рассказывалась история рок — н–ролльного певца вроде Элвиса Пресли, призванного на службу в армию. Миловидная, живая, одаренная певица и танцовщица, чей личный магнетизм и бьющая через край энергия превосходили даже ее немалые таланты, она была открыта — в Лас — Вегасе Джорджем Бернсом за три года до этого и позже снялась в двух других фильмах. Впрочем, именно «Bye Bye Birdie» принес ей известность, и именно режиссер «Bye Bye Birdie» Джордж Сидни, который до этого поставил такие полнобюджетные картины MGM, как «Annie Get Your Gun», «Show Boat» и «Kiss Me Kate», познакомил двух своих звезд на съемочной площадке MGM. Они вежливо поговорили о малозначительных вещах. Элвис, одетый в официальный темный костюм и галстук, сказал, что ему очень понравилась ее игра в последнем ее фильме, и оба разошлись на какое — то время, впрочем, прежде каждый почувствовал, по более позднему признанию Энн — Маргрет, что другой — истинно родственная душа.

Большая часть трех первых дней была проведена в студии звукозаписи. Музыкальный материал на этот раз был не из легких: с интересной заглавной дорожкой Дока Помуса и Морта Шумана; задумчивой, глубоко романтической балладой — «I Need Somebody to Lean On», — написанной той же парой, на которую Элвис щедро потратил целых двадцать дублей; первой вещью в кино Реда — «If You Think I Don’t Need You»; и тремя дуэтами с Энн — Маргрет, записанными вживую в студии на третий день работы.

После этого в выходные вся труппа переехала в Лас — Вегас, чтобы 15 июля приступить к выездным съемкам.

Элвис и парни — вместе с Полковником и его штатом — остановились в «Сахаре», как делали всегда. В первый день съемок репортер из журнала «Макколс» наблюдал репетицию и заметил, что «Элвис делает выразительное лицо и потряхивает головой. Этого нет в сценарии, но Энн — Маргрет это нравится. Она смеется и отвечает на флирт. Всякий раз, когда диалог заставлял их сближаться, их поведение внезапно становилось больше чем просто игрой. Между ними пробегали электрические разряды, которые не ускользали от внимания съемочной бригады».

К тому времени, когда две недели спустя они вернулись в Голливуд, они стали главной новостью. «Вот новость, которая приведет в неистовство молодежь», — передавал 6 августа в сообщении «Ассошиэйтед Пресс» ведущий колонки светских новостей Боб Томас. «У Элвиса Пресли и Энн — Маргрет роман. По крайней мере именно так все выглядит, — писал Томас, который признавал, что не всегда можно быть уверенным в голливудских романах, но затем принимался описывать их поведение на съемочной площадке: — Они держатся за руки. Между дублями они исчезают в его гримерной. Они вместе и вдали от всех перекусывают». Словом, все казалось взаправду.

И так оно и было. Страсть, заметная с самого первого их появления вместе на экране, заимствовалась из реальной жизни. По мнению Энн — Маргрет, катализатором послужила музыка. «Музыка зажгла бурную страсть, скрывавшуюся внутри Элвиса и внутри меня. Это было странное, смущающее, необычное, воодушевляющее и замечательное ощущение. Мы смотрели на движения друг друга и видели в буквальном смысле зеркальные отражения себя». Она была, как сказал Элвису Джо Эспозито, «ты в женском обличье», и скоро она уже бывала в доме почти каждый вечер или же он приезжал к ней на квартиру, в которой она жила вместе со своими родителями. Они катались по городу в его новом лимузине «Роллс — Ройс» и слушали записи, они вместе гоняли на мотоциклах (она разделяла его страсть к «Харлей Дэвидсон»), парни всегда знали, когда нужно было испариться, а если нет, то им давал понять это Джо. Энн нравилась всем — они все называли ее именем героини, которую она играла в фильме, Расти, Элвис же называл ее Расти Аммо. Она была смешливой, она была сексуальной, она всегда была молодчиной, она была одним из парней. Однажды вечером она и Элвис вместе со всей компанией сидели и смотрели телевизор — «ленивый, скучный вечер дома», — когда она и Элвис устроили импровизированное представление.

«Мы выскользнули из гостиной. Затем, без предупреждения, он распахнул большую двойную стеклянную дверь. Все обернулись и посмотрели. Мы оба лежали на полу, растянувшись, как кошки, и низким голосом он хрипло запел: «You got me running». Я ответила в такой же манере: «You got me hiding» [две первые строки блюза Джимми Рида «Baby What You Want Me to Do?»]. Так мы обменивались строчками и одновременно в такт музыке ползли по ковру, в то время как все остальные хлопали и смеялись».

На взгляд Джо Эспозито, «Энн была замечательной. Она заставляла его заезжать за ней, и мы четверо вместе отправлялись в кино, только мы и больше никто. Ему не приходилось таскать с собой всех остальных в этом случае. Это была гораздо более нормальная ситуация». С точки зрения всех остальных, она была сама веселость. Сэнди Ферра, которая работала на шоу танцовщицей, ничуть не ревновала, так как они образовывали великолепную пару двух замечательных личностей. «Она была его вторым «я»; она действительно нравилась ему как человек». Джордж Клейн, один из самых популярных мемфисских диджеев к этому времени, который проводил свой ежегодный двухнедельный отпуск в Голливуде, чтобы сняться во второстепенной роли в очередном фильме Элвиса, не мог не заметить увлечения Элвиса. Он видел многих девушек Элвиса, — в сущности, со многими из них он сам знакомил Элвиса, — но он никогда не видел, чтобы Элвис был так счастлив, как теперь. В глазах Пэтти Пэрри, которая появлялась почти каждый вечер, освобождаясь после работы в парикмахерском салоне Нейл Слоун, «в ней был жизненный задор, и она его не боялась. Они просто проводили время в свое удовольствие».

Это расходилось со всем, что он утверждал раньше: он всегда критиковал браки представителей шоу — бизнеса, говорил Присцилле или Сэнди Ферра, что они даже и думать не должны о том, чтобы сделать карьеру в шоу — бизнесе, поскольку в одном доме тесно для двух артистов. Но, может быть, для таких людей, как он и Энн, существуют другие правила; может быть, с ее энергией она могла бы играть всякую свою роль уверенно и без фальши; может быть, он совершил ужасную ошибку. Он говорил с ней о своей матери. «Он описывал ее в самых теплых и детских выражениях и говорил о том, какой простой, искренней женщиной она была. Он объяснял, что ее никогда не интересовала роскошь, которую она могла себе позволить с его деньгами. Она была равнодушна к роскоши. Все, что она хотела, — иметь возможность любить его и видеть его по — настоящему счастливым». Иногда они говорили о браке, хотя и знали оба, что для них это заказано: «Элвис и я знали, что у него есть свои обязательства, обещания, которые он должен сдержать, и он поклялся сдержать данное им слово».

В какой — то момент он был так увлечен своими чувствами к Энн — Маргрет и так подавлен невозможностью что — либо поделать в этой ситуации, что даже обратился за помощью к Полковнику. Один из парней позвонил сказать, что Элвис едет к Полковнику в «Уилшир — Комсток Эпартментс», и Полковник тут же заключил, что у Элвиса какая — то серьезная проблема, так как за все время пребывания тут он так и не удосужился заглянуть к нему. Когда Элвис приехал, он был явно взволнован, но даже если бы Полковник обладал экстрасенсорными способностями, он ни за что бы не догадался, что мучило Элвиса. Он хочет попросить об огромном одолжении, признался тот неуверенно своему менеджеру. В машине на улице его ждет Энн — Маргрет; он хочет, чтобы Полковник стал ее менеджером.

Изобретательный и ловкий Полковник Паркер на этот раз был загнан в угол. Чего не мог понять внешний мир — это то, что нельзя было сказать «нет» Элвису Пресли, даже если вы были Полковником Паркером; мальчик очень настойчив, очень решителен и очень привык к тому, что все делают так, как того хочет он. И, главное, знал Паркер, нельзя ставить его в неловкое положение перед другими. И если он обещал своей партнерше по фильму, что сможет уговорить Полковника, то у Паркера нет никакой возможности просто ответить отказом. Вместо этого он сразу же согласился. Он с радостью станет менеджером юной леди. Энн — Маргарет замечательный талант, и он убежден, что действительно может сделать что — то для нее. Элвису только нужно понять, что это потребует времени и усилий; Энн — Маргрет пока не является звездой такого же размаха, как Элвис, и, чтобы получить для нее такие же контракты, которые он может заключать для Элвиса, потребуется… нет, он не может обделить Элвиса; он надеется, что Элвис знает, с кем связаны его главные обязательства, однако Элвис, несомненно, поймет, что ему придется посвящать 50 процентов своего времени новому клиенту — по крайней мере поначалу. Они поговорили еще немного, но когда Элвис вернулся к машине, он уже не был так уверен в себе и уже никогда снова не поднимал этой темы.

Полковник видел более серьезные проблемы на горизонте. Во — первых, режиссер слишком много снимал девушку крупным планом; некоторые из парней говорили, что это из — за того, что он влюблен в нее, но это так и было, то и все были влюблены в нее. Полковник был втянут в споры со студией из — за бюджета, рекламной кампании, даже из — за саундтрека. Во всех их контрактах был пункт, запрещающий петь в картине всем остальным без официального разрешения звезды. Конечно, при том сюжете, который ловко сталкивал друг с другом двух звезд в конкурсе певцов, и той популярности, которую девушка снискала благодаря своей последней картине, не было вопроса, что в картине должна звучать одна — две вещи в ее исполнении. Вопреки своим принципам Полковник дал убедить себя позволить ей исполнить с Элвисом эти три дуэта — и то, как все складывалось, внушало опасения, что она может украсть у них картину, если он не вмешается и не положит этому конец. Казалось, что все на студии забыли, что это картина Элеиса Пресли, что именно за это они платят и именно это и нужно сделать. Полковник уже глубоко увяз в спорах по этому поводу с рекламным отделом: там, казалось, не могли уяснить себе, кто звезда; там не переставая твердили о том, что девушка привнесла в картину особое звучание и что они расширят аудиторию Элвиса, перенеся центр внимания на нее. Они что, принимают его за идиота? Они забыли, что ли, что картины Элвиса Пресли всегда приносят деньги?

Полковник Паркер боролся всеми доступными средствами, полностью зарезав один из дуэтов и переоформив другой как песню для одного Элвиса, яростно протестуя против того, что режиссер покровительствовал Энй — Маргрет, и позаботившись о том, чтобы Элвис знал об этом. Он дал знать MGM, что готов сидеть дома и оставить свои собственные проверенные методы раскрутки картины (которые, как знали в MGM, всегда окупались в прошлом и которые он был готов пустить в ход за небольшое вознаграждение), если на студии действительно убеждены, что открыли новый способ делать деньги. Словом, он всячески отстаивал интересы своего клиента.

Больше всего выводило его из себя то, что никто, казалось, не заботился о прибыли. Никогда расходы на съемки картины Элвиса Пресли не превышали 2,5 миллиона долларов, а их с Элвисом участие в прибылях начиналось только после погашения всех непроизводственных расходов (составлявших примерно два бюджета картины). Но в этом случае впервые они заметно превысили бюджет, и Полковник осознал, что у него нет никакой защиты от увеличения расходов. Какой бы удачной ни получилась картина, их доля будет неизбежно уменьшена всеми дополнительными расходами на необязательные сцены и эпизоды, которые не прибавят ни цента к кассовым сборам. Хэл Уоллис знал бы, как жестко контролировать этот процесс. Теперь все его действия уже запоздали, понимал Полковник; он ничего не может поделать с тем, что уже случилось. 15 августа он подписал окончательные соглашения относительно следующего фильма, продюсировать который должен был Сэм Катсман, продюсер многочисленных посредственных картин, в настоящее время работавший не на студии MGM, который заверил Полковника, что на его съемочной площадке расходы будут тщательно контролироваться, время съемок будет сокращено вдвое, а качество не пострадает — и все это внес в контракт, за исключением последнего пункта.

Тем временем Присцилла терпеливо ждала дома. Поначалу Элвис говорил ей, что, может быть, скоро она сможет приехать к нему на съемки, но потом он стал откладывать ее приезд, а в газетах она увидела фотографии и статьи и была обеспокоена и сбита с толку. В Мемфисе было нечего делать: ей было до смерти скучно. Она посетила несколько уроков в модельной школе Патрисии Стивенс и даже приняла небольшое участие в показе в кафетерии «Пиккадилли», пока кто — то не рассказал об этом Элвису и тот не запретил ей заниматься этим. Теперь она посещала занятия по современному танцу и очень упорно занималась на них, но не знала, как отреагирует на это Элвис. Она продолжала пытаться придумать какой — то способ, чтобы приехать к нему на съемки, но всякий раз, как она заговаривала об этом, у него находилась еще одна история о «проблемах на съемочной площадке». Что за проблемы? — осмеливалась она спросить. Да обычные проблемы, отвечал он, словно она должна была знать о том, что обычно происходит на съемочной площадке. Режиссер влюблен в его партнершу, только ее и снимает крупным планом, а Полковник предупредил его, что если они не будут настороже, она украдет у них картину. А как Энн — Маргрет, как он ладит с ней? — ласково спрашивала Присцилла. Да она ничего, отвечал он, вполне «типичная голливудская старлетка», такой тип он часто описывал ей, когда пытался уверить ее, что «на первом месте в их жизни карьера и только на втором месте мужчина. А я не хочу быть на втором месте. Вот почему тебе нечего беспокоиться о том, что я могу влюбиться в какую — то из моих партнерш по фильму».

Но она все — таки беспокоилась. И продолжала донимать его. И продолжала встречать в газетах истории о нем и его партнерше. И не знала, что делать.

Съемки завершились 16 сентября, и то ли для того, чтобы заглушить собственное чувство вины, то ли для того, чтобы утишить подозрения Присциллы, Элвис поехал прямиком домой. Несмотря на все опасения Полковника, картина стала, вероятно, лучшим фильмом Элвиса со времен «Follow That Dream» и первым фильмом, использовавшим его природную сексапильность, с тех пор, как он пришел из армии, — пусть в данном случае и в тандеме с сексапильностью Энн — Маргрет. Может быть, в некоторых отношениях картина была несколько чересчур художественна, но не было никакой причины беспокоиться о том, что из — за «любви к искусству» Элвис мог потерять своих поклонников. По сути, это, возможно, был первый голливудский мюзикл Элвиса в общепринятом смысле, в котором песни на самом деле служили цели развития характера и сюжета, пусть и представленных в зачаточном виде. В конце съемок даже был добавлен еще один крупный эпизод, в котором Элвис и ЭннМаргрет приходят на представление в Лас — Вегасе, танцуют под мелодию Лейбера и Столлера «The Climb» в версии черного квартета, и Элвис поднимается на сцену и начинает петь волнующую, хотя и несколько сумбурную, версию «What’d I Say» Рея Чарлза. Трудно представить, что могло еще послужить причиной для появления этой вставки, кроме тех искр, которые пробегают на экране между Элвисом и Энн — Маргрет, и склонности Джорджа Сидни к музыкальным озарениям в последнюю минуту, в любом случае песня была записана не раньше 30 августа, за пять дней до того, как ее должны были наложить на пленку. Сделанная за четыре быстрых дубля, она явно нуждалась в более неспешной записи, и, несмотря на присутствие Jubilee Four, черной госпел — группы, в составе которой были два бывших члена Golden Gate Quartet, она производила впечатление полного сумбура. Как бы то ни было, она по крайней мере создавала ощущение раскрепощенности Элвиса Пресли, когда он невнятно бормочет — а Энн — Маргрет на экране обиженно имитирует — оргиастические стоны Рея Чарлза, в то время как камера панорамирует павильон, наполненный вихрем движения балета на воде Базби Беркли.

Возможно, однако, что самым ярким моментом фильма был его самый нетипичный момент, когда герой Элвиса, страдающий из — за краха своих отношений с Расти, блуждает как бы во сне в нескольких эпизодах, в которых его внутренним голосом становится красивая баллада Дока Помуса — Морта Шумана «I Need Somebody to Lean On». Это единственный момент чистой игры с его стороны во всем фильме. Здесь он поет со спокойной, серьезной искренностью, которая разоблачает поверхностное обаяние всего остального действа. Такая цепочка эпизодов не была бы неуместна в мюзикле Джина Келли, и, кажется, чувствуешь то спокойное удовлетворение, которое, должно быть, ощущал Элвис, когда слова, музыка и образ на один раз слились воедино.

Он провел месяц в Мемфисе до того, как должны были начаться съемки следующего фильма «Kissin' Cousins» (возможно, название можно передать так: «Как две капли». — Прим. перев.). Присцилла донимала его тем, что прочитала о нем в газетах, но он все отрицал, ни в чем не сознавался, хотя в то же самое время почти ежевечерне разговаривал по телефону с Энн — Маргрет. Полковник сообщил киношникам, что у Элвиса не будет времени, чтобы приехать в Голливуд для записи саундтрека к картине, поэтому Джин Нельсон и Фредди Картер — режиссер — постановщик и музыкальный режиссер соответственно — прилетели в конце сентября в Нэшвилл и за две ночи сделали десять дорожек, при этом Нельсон исполнил партию ударных в нескольких вещах, которые он и Картер подобрали и прислали Элвису для одобрения за десять дней до этого. Впервые Элвис не записывал свои вокальные партии вместе с музыкантами и, в сущности, не записывал их вообще, пока не приехал в Калифорнию, хотя и был в Нэшвилле и заезжал в студию на короткое время, чтобы поздороваться с музыкантами. Для Бутса Рэндольфа, который играл на записи на саксофоне и шумовых инструментах (помимо них использовались также банджо и скрипка для усиления особого флера картины в стиле хиллбилли), все это было лишь частью распространенного в Голливуде взгляда на Элвиса Пресли как на «продукт», а гитарист Джерри Кеннеди, работавший с Элвисом на записях уже два года, испытывал сочувствие к нему, ставшему жертвой атмосферы, которая все больше и больше напоминала зоопарк. Две недели позже начались съемки фильма в местечке Бит — Бэр в горах Сан — Бернардино, в ста милях от павильона MGM в Голливуде.

Полковник упросил Сэма Катсмана продюсировать эту картину по одной очень простой причине: он восхищался его работой. Шестидесятидвухлетний Катсман, снявший в 1956 году первую рок — н–ролльную картину — «Rock Around the Clock» («Рок круглые сутки») — за 300 тысяч долларов (Катсман любил хвалиться тем, что она принесла 4 миллиона долларов общей прибыли и стала одной из самых кассовых картин в истории «Коламбии Пикчерс»), был известен как «король халтуры». Полковник столкнулся с ним на MGM, когда тот работал над картиной «Hootenanny Hoot», которая включала четырнадцать музыкальных сцен и была снята за восемь с половиной дней (возможно, название можно передать как «Вот так штука». — Прим. перев.). «Похоже, они тратили уйму денег на фильмы Элвиса, а зная меня за бережливого продюсера. Полковник посчитал, что мы могли бы сэкономить немного. Его последние картины, до того как я взял бразды правления в свои руки, окупались неважно. Общая прибыль падала». И потому Полковник и Кате май заговорили о бизнесе.

В кои — то веки Полковник почувствовал, что напал на родственную душу. Катсман гордился своей способностью удерживать производственные расходы в рамках бюджета; он всегда придерживался «нижней границы бюджета и никогда не выходил за ее пределы». В глазах Джина Нельсона, который приобрел известность в качестве режиссера «Hootenanny Hoot» и был, по мнению Катсмана, самым подходящим человеком, чтобы снять фильм Элвиса Пресли, это была не такая уж маловажная способность. «Человек знал, как снимать фильмы, — сказал Нельсон, который занялся режиссурой после того, как побывал в амплуа фигуриста, танцовщика, характерного актера и в некоторых случаях исполнителя ведущих ролей. — То, что у него был низкопробный вкус, ничего не меняет. Он знал каждую лазейку, каждую малейшую возможность «надуть»; он точно так же мог бы сделать хорошую картину и был бы даже большим героем. У него просто был паршивый вкус на авторов, и он не узнал бы историю, если бы его ткнули в нее носом».

Чем больше Полковник и Катсман говорили, тем больше они испытывали взаимное расположение, и Полковник даже попытался заинтересовать Катсмана одним из своих любимых проектов, историей жизни Хэнка Уильямса с Элвисом в главной роли, который он в течение нескольких лет пытался продать MGM. Это было как раз то, что нужно. Это была драматическая история, а у MGM были права на музыку, так что они могли сделать картину за гроши, да и, кроме того, у Полковника был план, как раскрутить ее, навязав картину в нагрузку прокатчикам по всему Югу. Если Катсману интересен проект, сказал он, то он готов предоставить свои услуги по его раскрутке даже без участия Элвиса, и когда продюсер выразил готовность принять его предложение и согласился продюсировать «Your Cheatin’ Heart» («Сердце — обманщик». — Прим. перев.) вслед за «Kissin’ Cousins» на MGM, это совершенно убедило Полковника и решило исход сделки.

Катсман, Нельсон и Полковник ездили выбирать место для съемок, до того как приехал в Калифорнию Элвис, и Полковник попотчевал своих компаньонов рассказами о карнавальных днях. Он описал им и то, как проводятся его деловые операции, и Катсман с восхищением отметил, как ловко он управляется «со всеми прокатчиками, всеми рекламными кампаниями, всеми продажами, всеми записями — все проходит через его офис. Я не знаю ни одной кампании, которую бы он не дополнил и не улучшил». Он не проявил никакого интереса к сценарию, не считая того, планируются ли какие — либо выплаты автору, и, поскольку сценарий основывался, в общем, на рассказе Брета Гарта, которого не было в живых уже более шестидесяти лет, он был удовлетворен в этом вопросе.

Джину Нельсону не терпелось приступить к работе, хотя поначалу «мне в действительности пришлось уговорить себя полюбить такого рода музыку. Тогда я не выносил ее и не выношу теперь. Но если я собирался снимать эту дрянь, нужно было либо полюбить ее, либо вообще ее не делать, и я заставил себя проникнуться интересом к Элвису. Я начал слушать его музыку; я просмотрел все его фильмы и действительно попытался увидеть, в чем заключается его привлекательность, в чем его обаяние. Он был самым красивым сукиным сыном, который когда — либо появлялся на экране. Он, конечно же, совершенно не умел танцевать, но выделывал такие причудливые вихляющие движения, которые заменяли всякие танцы». Нельсон переписал сценарий («он был немного условный»), и «перед самым приездом Элвиса я упаковал его и послал Полковнику. Я не в первый раз переписывал сценарий в своей карьере — это был второй раз. Я сопроводил его вежливой запиской: «Дорогой Полковник, сценарий готов. Надеюсь, он понравится вам. Если у вас возникнут какие — либо предложения, звоните мне в любое время». На следующий день я получил звонок от Полковника: «Я получил ваш сценарий. Если вы сочтете его приемлемым, то мне этого достаточно. Что касается предложений, то за консультации я беру 25 тысяч долларов». Я был в шоке. Я хочу сказать, что он умел подразнить, умел поиздеваться. Он здорово меня подцепил!»

Съемки начались в Бит — Бэр 14 октября и, если не считать погоды и понятной озабоченности Нельсона темпом работы (на съемки было отведено пятнадцать дней), все шло хорошо. К своему огромному облегчению, Нельсон не мог бы найти своего звездного исполнителя главной роли более сговорчивым. «Я немало нервничал. Он и Ред, когда нечего было делать, начинали заниматься карате, и все собирались вокруг и глазели. В один из дней мы делали освещение на площадке для съемок большого танцевального эпизода, и я сидел в моем кресле, смотрел на площадку, на которой работали осветители, сверялся со сценарием, и вдруг слышу: «Мистер Нельсон, могу ли я переговорить с вами?» Я ответил, что да, конечно, и он сел рядом и сказал: «Мне просто хотелось вам сказать, что я давно уже ваш большой поклонник». — «Правда?» — спросил я. «Да, — сказал он, — вживую я увидел вас в первый раз тогда, когда мне было пятнадцать или шестнадцать лет; я тогда работал билетером в кинотеатре в Мемфисе, а вы приехали в город с Вирджинией Мейо, и я услышал, как на улице грохочет музыка, оставил свой пост, выбежал на улицу и присел на бордюр со всеми остальными, когда мимо проезжал белый «Линкольн» с откидным верхом, вы там сидели на заднем сиденье с Вирджинией Мейо и помахали нам рукой». Это было по случаю фильма «She’s Working Her Way Through College» («Она учится в колледже»). Я сделал нечто вроде танцевального номера, гимнастический номер, который до того никогда не делался, в котором я задействовал все оборудование гимнастического зала; это было в 1952 году, и мы с Вирджинией совершали нечто вроде тура по Югу, на боку у машины был большой флаг с названием картины на нем. Он сказал: «Вы знаете, мне правда нравится то, что вы делаете». Ему не нужно было говорить это, но он хотел дать мне понять, что имеет представление о том, кто я».

Полковник был вездесущим на съемочной площадке, устраивал клоунаду, развлекал публику, примерял белый парик Элвиса (Элвис играл в фильме двойников — один был темноволосым, другой блондином — и ненавидел парик), разряжая, по мнению Нельсона, любое возникающее на площадке напряжение, — а его было предостаточно. «У нас с Сэмом Катсманом действительно были очень напряженные отношения, ведь я лез из кожи вон, чтобы закончить картину за пятнадцать дней, а Сэм устраивал мне веселенькую жизнь. Помню, как однажды Полковник пришел на площадку в старомодном пальто до щиколоток, на котором были вышиты названия всех фильмов Элвиса, и в забавной шляпе и, войдя, сказал: «Ну, парни, что вы думаете об этом?» И все это для того, чтобы попытаться заставить нас расслабиться и забыть о том, из — за чего мы сердились друг на друга».

Даже Элвис заразился царившим на площадке напряжением. «Он никогда не работал в таком режиме. Но Полковник объяснил ему, что так он заработает больше денег, а я объяснил, что это больше похоже на съемки телевизионного шоу, чем фильма, и он примирился с этим». Похоже, что по большей части Элвис и парни весело проводили время, на площадке устраивалось множество розыгрышей и баталий с шарами, наполненными водой, но это никак не мешало Нельсону — «я думал только о том, как бы уложиться в срок». И что бы ни выкидывали парни, когда доходило до участия в съемках, сам Элвис был образцом покладистости, никогда не опаздывал, не артачился и не капризничал.

Тем не менее Нельсон никогда не чувствовал себя вполне на одной ноге с ним. «Он был таким загадочным. То есть ты чувствовал непреодолимое желание понять, что по — настоящему было его жизнью, чем он дышал, поскольку тот Элвис, которого он изображал перед публикой, был не настоящий Элвис или, по крайней мере, не весь Элвис. Нельзя было не задаваться вопросом: почему он изолировал себя от всех этой кучкой идиотов? Что происходило с ним в действительности? В конце концов я пришел к выводу, что Элвис не испытывал никакой неуверенности по поводу того, чем он был в глазах публики, абсолютно никакой. Он знал, что он великий. Он знал, что может сделать все, что захочет.

Он знал цену себе, и на сцене в нем никогда не было никакой застенчивости или неловкости. Но как человек, а не как публичная фигура, он, я думаю, страдал низкой самооценкой. Не однажды я обнаруживал, что он чувствовал, что малообразован и ему нечего сказать в разговоре. В качестве исполнителя ему была не свойственна авантюрность, рискованность, он по — настоящему не хотел учиться, поскольку чувствовал смятение и, кроме того, то, что он делал, работало, а потому зачем что — то менять? Я не думаю, что он вообще когда — либо использовал свои истинные возможности актера, но мне доводилось видеть моменты, когда он проникался сценой. Мне кажется, он мог бы быть очень хорошим актером, но в большинстве случаев он просто демонстрировал свою обворожительность и этого было достаточно, ведь он был Элвисом Пресли».

За четыре недели все были полностью измотаны. По воспоминаниям Нельсона, реально на съемки было затрачено семнадцать дней, но даже за эти два лишних дня Катсман был сердит на него. Здесь было, несомненно, чему поучиться. Когда они вернулись в студию, они начали съемки в огромном павильоне MGM (номер 25 или 26). Они снимали экстерьер под стать кадрам с натурных съемок — с гигантскими соснами, холмами и фасадом фермерского домика. Затем они постепенно сворачивали площадку, сооружая изломанную стену, так как требовалось меньше пространства, отпуская осветителей, «так как нам нужно было меньше света, так что через неделю у нас на освещении было, наверно, всего три парня». Под конец работа приобрела такой бешеный темп, что Элвис предложил сказаться больным. «Я еще не научился тому терпению и контролю, которыми я обладаю теперь, и это расстраивало Элвиса. Во время последней недели он пришел ко мне и сказал, что ему не нравится так работать, нет смысла так надрываться. Он сказал, что знает, под каким давлением я нахожусь, и готов сказаться больным или появляться на площадке с опозданием, если это может помочь. Я поблагодарил его и попросил не делать этого, сказав, что это мои проблемы».

Они закончили снимать 8 ноября. Несмотря на всю легкость отношения Элвиса к этому фильму и всю жизнеутверждающую энергию и изобретательность Нельсона, эта картина, вероятно, больше всего смущала Элвиса и вызывала у него неловкость из всех снятых до сих пор. Он знал, что история смехотворна, он ненавидел то, как выглядел (по словам его партнерши по фильму Ивон Крейг, несколько раз по утрам он даже не хотел выходить из гримерки, так его смущала роль), технические приемы, которые позволяли зрителям видеть на экране одновременно двух Элвисов, были откровенны любительскими, а в музыкальном финале фильма можно заметить, что в качестве дублера Элвиса на камеру идет Ланс Ле Голт. Очевидно, что никто не планировал, чтобы его видели спереди, но, как заметила Ивон Крейг, «Сэм сказал, что слишком дорого переснимать».

С точки зрения Ле Голта, который теперь сделал уже три картины с Элвисом в качестве дублера и специального ассистента хореографа, фильм «Kissin' Cousins» стал поворотным моментом в кинематографической карьере Элвиса Пресли. «До тех пор сохранялись определенные стандарты, но начиная с «Kissin' Cousins», мне кажется, мы все время снимали по укороченному графику. Мол, «фильм достаточно хорош, ведь в нем играет Элвис, к тому же фильм цветной, а потому сократим время съемок вдвое и еще вдвое». Порой Элвис мог высказать какое — то недовольство, но в общем он брался и делал. В очень редких случаях он мог пойти и сказать что — то режиссеру, но очень редко; он так или иначе примирялся с этим. Не помню, сколько времени мы работали над «Viva Las Vegas», но кажется, где — то десять или одиннадцать недель, довольно много времени. Не успели мы отдохнуть и нескольких недель, как раз, и мы уже снимаем «Kissin’ Cousins», сделав фильм всего за семнадцать дней. Когда они поняли, что могут брать этого парня и делать с ним фильм с такой скоростью, все картины у нас с этого момента стали быстрыми».

Присцилла устала от ожидания дома. Тут нечего было делать, а кроме того, она продолжала читать в газетах о том, что Элвис и Энн — Маргрет катаются в Бел — Эр на своих мотоциклах. Еще больше ее лишали покоя намеки, которые она то и дело улавливала. Никто ничего не говорил ей напрямую, однако все отпирания — даже отрицания Элвиса — становились все менее и менее убедительными. Наконец, она настояла на своем приезде. Элвис продолжал говорить, что у него нет времени для нее, что она не понимала, что он полностью занят съемками и что данный фильм в особенности, с его безумным графиком, отнимает у него все свободное время. Она отвечала, что ей все равно, что ее не нужно развлекать, что ей просто хочется быть рядом с ним. Кроме того, она не была в Калифорнии с тех самых пор, как останавливалась с отцом там по пути в Мемфис, и что она едва разглядела дом на Перуджия, в который он снова переехал в начале года; ей просто хочется навестить его.

Наконец она приехала, пока они еще снимали фильм. Она немного пообщалась с мистером Нельсоном и мистером Катсманом на съемочной площадке, Полковник благожелательно улыбался ей, не говоря лишнего слова, и она поняла, что парни чувствовали себя еще более неуютно в ее присутствии, чем раньше. Затем 8 ноября, в тот же самый день, когда съемки закончились и Элвис подписал новый контракт на съемки картины для «Эллайд Артисте» за 750 тьсяч долларов в 1964 году, в газетах появилась история, переданная ЮПИ[28] и озаглавленная как «Элвис добился любви Энн — Маргрет», История была переслана из Лондона, где Энн — Маргрет присутствовала на британской премьере «Bye Bye Birdie», и, как значилось в телеграфном сообщении, «Энн — Маргрет говорит, что у нее серьезные отношения с Элвисом Пресли и, по ее словам, она любит его… Рыжеволосая двадцатидвухлетняя красотка говорит, что пока не знает, поженятся ли они. «Еще ничего не решено», — сказала она. Энн — Маргрет говорит, что они с Элвисом много и весело проводят время вместе, катаясь на мотоциклах… «Но я не могу сказать, когда мы поженимся и поженимся ли вообще». К сказанному Энн — Маргрет также прибавила, что «он настоящий мужчина»».

Элвис приехал домой со студии с газетой, в которой была эта история. «Не могу поверить, что она это сделала, — заявил он без предисловий. — Она имела наглость объявить, что мы помолвлены». Присцилле показалось, что словно рухнул весь ее мир. Все ее подозрения, все слухи и намеки, которые он так яростно отрицал, оказались правдой. Во всех крупных газетах появилась эта история, сказал он ей с гневом, который едва маскировал его смущение и чувство вины. Ей придется поехать домой. Пресса теперь будет охотиться за ним. Полковник считает, что будет лучше, если она окажется подальше, чтобы не усугублять дело еще больше.

«Я не могла поверить своим ушам. Внезапно разрушилось многомесячное невыносимое молчание, и я закричала: «Да что здесь происходит? Я устала от всех этих секретов. Телефонные звонки. Записки. Газеты». Я схватила цветочную вазу и швырнула ее через всю комнату… «Ненавижу ее! — завопила я. — Почему бы ей не сидеть в своей Швеции?»

Элвис схватил меня и бросил на кровать. «Послушай, черт побери! Я не знал, что все это так обернется. Мне нужна женщина, которая будет понимать, что подобные вещи могут иногда случаться. — Он посмотрел на меня пристальным, пронзительным взглядом. — Ты будешь такой женщиной — или нет?»

В конце концов оба успокоились. «Элвис был очень честен и откровенен со мной: он в подробностях рассказал мне, каковы были их отношения. Главное, сказал он, было в том, что он получил от нее самый большой комплимент, который может получить мужчина от женщины: она имитировала его, и он был заинтригован этим. Она интересовала его как человек; он ясно и детально описал мне, какими были их отношения. Но что касается будущего, то у их отношений никогда не могло бы быть будущего, так как для нее слишком много значила ее карьера, а его карьера много значила для него, и он хотел иметь дом и семью со мной. Это было очень трудно принять. Меня это очень уязвляло, поскольку я не понимала этого в то время, но рассказанное им показалось мне очень правдивым и очень честным; возможно, потому что он рассказал мне…»

Он пообещал, что никогда больше не увидится с Энн — Маргрет, однако теперь им с Присциллой придется пожить врозь. Его решимости хватило ровно настолько, сколько потребовалось времени, чтобы заставить уехать Присциллу. По настоянию своих родителей Энн — Маргрет позвонила ему из Лондона. Она никогда не говорила ничего из того, что появилось в британской прессе, поклялась она. И никогда бы не сказала. Элвис сказал, что верит ей, что он не удивился и не расстроился, ведь это обычные приемы репортеров, — но вот не причинило ли это боль ей! Она сказала ему, что «эти лживые истории заставили ее ужасно страдать».

Сразу же после того, как Энн вернулась домой из Англии, был убит президент Кеннеди. Она услышала эту новость по радиоприемнику в машине. «Я приехала в дом Элвиса и нашла его припавшим к экрану телевизора. Я села рядом с ним. Мы оставались у телевизора весь уикенд, показавшийся вечностью, ожидая новых известий и оплакивая смерть президента… Мы цеплялись друг за друга, безуспешно пытаясь уразуметь произошедшее, и молились о будущем».

Он вернулся в Мемфис за две недели до Рождества, и хотя они продолжали видеться и обмениваться тайными посланиями и в новом году, она вскоре начала думать о нем в прошедшем времени. Что касается Элвиса, он так никогда и не дал ясно понять, что думал он; некоторые парни считали, что он просто слишком труслив, чтобы сделать то, что ему действительно хотелось сделать, однако он никогда не признавался в своих чувствах никому из них. Дома в Грейсленде он продолжал делать все то же, что и всегда: он нанимал «Мемфиэн», слушал госпел — пластинки и вместе с Присциллой смотрел фильм за фильмом на домашнем кинопроекторе. Он сделал свое обычное рождественское пожертвование — на этот раз передав 55 тысяч долларов пятидесяти восьми преимущественно местным благотворительным организациям — и получил наградную пластину на скромной церемонии в офисе мэра; он послал одну тысячу долларов своему кузену Джину, который оставил свою службу в его личном штате прошлой весной при несколько туманных обстоятельствах и теперь с трудом перебивался. Он даже приобрел обручальное кольцо, что привело в радость ювелира Хэрри Левитча, добросердечного человека, который подружился с Элвисом, когда он только что закончил школу, пока тот не выяснил, что это была замена кольцу, которое потеряла бабушка Элвиса. 8 января он тихо отпраздновал дома свой двадцать девятый день рождения, а затем двенадцатого числа отправился в Нэшвилл, чтобы принять участие в записи саунтдтрека впервые с прошлого мая.

Первоначально предполагалось, что на майской сессии будут записаны альбом и сингл, однако, так как Полковник все больше склонялся к тому, чтобы сосредоточиться исключительно на записях саундтреков, альбом был отложен в сторону, а четырнадцать дорожек пошли на синглы («Witchcraft», например, стала в октябре 1963 года стороной в песне «Bossa Nova Baby» из фильма «Fun in Acupulco») и «бонус — треками» на альбомах с саундтреками. Элвис понимал, что это всего лишь хороший бизнес; Полковник объяснил ему все это раньше, как и объяснил относительно издательской политики: лучшие авторы «Хилл энд Рейндж» оспаривали право на участие в их картинах в конкурентной борьбе, которая никому не давала возможности воспользоваться преимуществами системы. Конечно, бывали времена, когда предпочтение могло отдаваться таким авторам, как Дон Робертсон или Док Помус и Морт Шуман, но они хорошо понимали, что их могли с легкостью заменить (и заменяли), если они начинали слишком многого требовать. Их политика может показаться жестокой, признавал Полковник, но это жестокий мир, в котором они делают только то, что делали до них все остальные, с которыми раньше точно так же поступал кто — то другой.

Тем не менее Элвис не мог не заметить, что объемы продаж существенно упали: пластинка «Return to Sender» стала в 1962 году его последней миллионной пластинкой, и если бы он более внимательно вник в дело, он бы обнаружил, что общий объем продаж всех трех новых синглов за этот год составил менее двух третей от объема продаж за 1962 год, в то время как продажи альбомов колебались на уровне 300 тысяч копий. Не ускользнуло от его внимания и качество песен к кинофильмам, и снижение стандартов нового материала, который поставлял для записи Фредди Бинсток. Возможно, на них по — прежнему работали лучшие авторы, но было похоже, что их лучшие песни доставались не им.

Причина возвращения Элвиса в студию в январе 1964 года, однако, не имела никакого отношения к Фредди, Полковнику или издательской политике, а была связана с песней, в которую он по — настоящему верил, — «Memphis, Tennessee» Чака Берри. Он уже пробовал сделать ее на последней записи, но знал, что может сделать лучше, — на самом деле он чувствовал, что эта вещь может стать одним из лучших его синглов вообще.

«Мемфис» впервые была выпущена в версии ее создателя в 1959 году и не снискала особого успеха в чартах. Затем весной 1963 года, практически перед самой нэшвилльской записью, свою инструментальную версию выпустил Лонни Мэк, и эта версия в конце концов стала пятой в чартах поп — хитов. Версия Элвиса отличалась и от той, и от другой. Тяжелое двойное барабанное вступление Бадди Хармана и Ди Джея Фонтаны настраивает вас на нечто вроде «джангл — ритмов» и вокального натиска, предпринятого Элвисом на песню Литтла Ричарда «Long Tall Sally» несколько лет раньше, но вместо этого в его вокальном вступлении мы слышим нежную, трогательную мольбу, почти плач, когда он излагает историю Берри, в которой поначалу кажется, что певец пытается докричаться до жены или подруги в Мемфисе, но затем в неожиданном повороте, от которого захватывает дух, выясняется, что его мольба и призыв обращены к его шестилетней дочери («We were pulled apart because her mom did not agree / And tore apart our happy home in Memphis, Tennessee»).

В основе последней студийной работы лежала идея добиться настоящего поп — звучания, и хотя не все песни заслуживали такого усилия и не все аранжировки были на должном уровне, Элвис выработал последовательный подход, который сталкивал легкий, воздушный, почти эфирный вокал с шумными гитарами и тяжело акцентированной ритм — секцией, что производило диковинный эффект, эффект нарочитого несоответствия. Именно в таком направлении он работал с мелодией Чака Берри в мае, и в немалой степени именно в таком ключе он записал ее и сейчас, создав версию, значительно более богатую нюансами, чем версия Берри, ни разу не сбившись и передав тональность подспудной тоски и глубокой меланхолии в шести высоко концентрированных дублях.

Первый и последний дубли были явно выдающегося качества (как всегда на записях Элвиса, различия были сравнительно незначительными, а целью было не столько создать несколько разных вариантов, сколько проникнуть внутрь песни), и хотя в конечном счете было трудно сказать, превзошел ли он майскую версию, он по крайней мере был доволен тем, что полностью исследовал возможности песни. Закончив с нею, он перешел к единственной запланированной на этот день вещи «Ask Ме» — английской адаптации еще одной итальянской песни, к которой он также примеривался на последней записи. Здесь инструментальный подход был не столь безупречным (на переднем плане снова был грохочущий орган Флойда Креймера), но Элвис добавил от себя поразительный вокал, который переходил от верхних нот его тенорского диапазона до пронзительного и щемящего душу фальцета, сделав еще одиннадцать дублей вдобавок к тем шести, которые он сделал на прошлой записи.

Он явно испытывал некоторое отчаяние, стойкое ощущение того, что аранжировка не вполне подчеркивала широкий романтический размах итальянской баллады, но, следя за ходом записи, начинаешь сознавать в нем серьезного музыканта, который остается неколебимым и полностью сосредоточенным на своем видении, на том, что, может быть, только он один понимает, но от чего он не откажется, пока не увидит это материализовавшимся. Если не считать неизменной вежливости и уважительного отношения, которое он во все времена демонстрирует своим коллегам — музыкантам, трудно примирить этого Элвиса с тем Элвисом, которого используют едва ли более чем как картонный муляж или часть декораций в таких фильмах, как «Girls! Girls! Girls!» или «Kissin' Cousins», но, возможно, здесь — то и кроется объяснение. На этот один мимолетный момент он (и мы вместе с ним) видит цель, на это единственное мгновение он способен сбросить с себя мишуру славы и распознать на краткий миг то, к чему он стремился в первую очередь.

А затем это исчезает. Хотя, похоже, не было никаких официальных планов записывать какой — либо дополнительный материал, Элвис тем не менее принимается записывать еще одну песню — «It Hurts Me» — приглушенно страстную и красиво построенную балладу в обработке Ламара Файка, который помирился с Элвисом на предыдущей записи прошлым маем и теперь работал в Нэшвилле для «Хилл энд Рейндж». Сессия завершилась до полуночи, и ранним утром он был снова в Мемфисе. Возможно, ему приходило на ум, что можно было сделать гораздо больше, но, с другой стороны, зачем? У Полковника есть своя проверенная стратегия, а он уже давно приучил себя к тому, чтобы просто следовать плану Полковника.

Полковник, со своей стороны, был вполне доволен. Детки по — прежнему любят Элвиса, и если они любят его не так сильно, как когда — то, при гарантированном доходе от RCA на ближайшие семь лет и пакете очень оптимистичных договоренностей на съемки фильмов по крайней мере до конца 1964 года, нет никакой срочной причины для беспокойства. Его рекламные ходы продолжают приносить им деньги; с помощью контролируемых интервью и фотосъемок на площадках киностудий он добился того, что имя Элвиса постоянно фигурирует в новостях. «Наши приемы работают», — похвалялся Полковник всякий раз, когда сталкивался с высокомерием высоколобых юнцов из звукозаписывающей компании или киностудии с их стильными костюмами и дипломами престижных университетов. «Слушайте, у вас есть продукт, вы его продаете», — поведал он еженедельнику «Вэрайети» с гордостью, которую нисколько не подрывала неискренность, с которой это было произнесено. Никто не может переиграть его на его собственном поле, никто не владеет наукой эксплуатации так, как он. Какие бы изменения во вкусах или в моде ни маячили на горизонте, он уверен, что сможет удержать на вершине своего клиента. Он нисколько не сомневался в своих способностях; у него только закрадывались небольшие сомнения в том, сможет ли выполнить свою часть сделки его мальчик.

Уоллис написал ему к концу года, чтобы выразить свои опасения по поводу того, как Элвис выглядит на экране. Он просмотрел дома «Viva Las Vegas», и Элвис показался ему «толстым», «размягшим» и «раздобревшим». Его волосы были «чудовищны»: из — за своего чернильно — черного цвета они выглядили как плохой парик. Не его дело критиковать картину MGM, признавался Уоллис, это не его забота, но карьера Элвиса была его заботой, и Уоллиса в этот момент она очень беспокоила. Для их предстоящей картины — «Roustabout»[29], — к которой Полковник проявил такой интерес, Элвис должен уяснить себе, что в роли рабочего цирка он играет «грубого, жесткого, ершистого парня». Если он не изменит свою внешность, его персонаж получится совершенно неправдоподобным, и с этой целью Уоллис хотел, чтобы Полковник поговорил с Элвисом и убедил его позволить студийному стилисту подстричь, выкрасить и причесать его волосы так, как того требует роль, а не как нравится ему.

Он повторил свои опасения снова в конце января, и — несомненно, это стало для него сюрпризом, — Полковник согласился с ним. Он передаст его пожелания мистеру Пресли в том виде, в котором они выражены, обеспечив полную поддержку, но в добавление Полковник предложил Уоллису «твердо внушить» своим людям на съемочной площадке, чтобы они передавали свои пожелания Элвису в простой и ясной форме, поскольку, если Элвису неясно, что от него ждут, он естественным образом вернется к своим вкусам и привычкам. Все должны быть проинструктированы в таком духе, писал Полковник; для достижения успеха необходима соответствующая координация усилий.

Сама новая картина, как намекал Уоллис, была очень близка и дорога сердцу Полковника. После того как он сначала заставил Уоллиса согласиться на предложенный им график работы, который сокращал нормальный восьминедельный график съемок почти на две недели, а затем выторговал у него 45 тысяч долларов в виде бонусных выплат (разделяемых в равных пропорциях между ним и Элвисом, вместе с дополнительными 25 тысячами долларов, предназначенными для него как для технического консультанта). Полковник посвятил себя исключительно обязанностям консультанта, которые на этот раз предусматривали не только промоутерскую, но и творческую сторону.

Идея фильма на фоне карнавалов родилась в начале 1961 года и была, что неудивительно, идеей Полковника — по крайней мере отчасти. Позже, когда студия получила готовый сценарий. Полковник забросал студию всевозможными предложениями от снижения несколько возвышенного языка до введения в историю различных элементов реального «бизнеса». В своей переписке с Уоллисом он четко дал понять, что не будет участвовать в картине, которая принижает достоинство карнавальной жизни, что это нравственный образ жизни, которым участники карнавалов законно гордятся, — и было ясно, что Полковник тоже этим гордился. Когда 9 сентября 1963 года «Нью Мьюзикл экспресс» изложил историю, указав, что сюжет «Roustabout» будет базироваться на биографии самого Полковника, Полковник отреагировал с тем праведным возмущением, которое всегда хорошо для бизнеса (если это его собственная биография, тогда ему должны заплатить за эту историю), но в этот раз его реакция, похоже, отражала подспудную неуверенность, скрытый страх перед необходимостью взять на себя ответственность за то, за что его и вправду могли посчитать ответственным. Это выглядело так, словно Полковник впервые сам проявлял творческую нервозность.

Элвис вернулся в Лас — Вегас в конце января. Для съемок картины ему нужно было приехать только в начале марта, но ему было скучно в Мемфисе, он устал играть хорошего мальчика, он устал от ощущения, что попал в ловушку и не знает, что делать.

Это была первая поездка в Лас — Вегас Марти Лэкера. Марти снова присоединился к группе, после того как вернулся из Калифорнии. После того как ушел Джин, а двоюродный брат Элвиса Билли стал отцом в двадцать лет и временно находился на ножах с Верноном из — за расходов на междугородные звонки домой, в компании было место для нового человека, а Марти не особенно повезло с его работой на радио, где он подвизался с тех пор, как уехал в начале 1962 года. Элвис относился к нему с сочувствием, да к тому же он был организованным малым — некоторые парни не сильно любили его, но он отличался от них, — так что Марти был принят в штат, оставив свою жену и годовалого сына дома в Мемфисе ради вольной и полной приключений жизни, которую обещала его новая работа.

Такая жизнь не заставила себя долго ждать. Лас — Вегас был ни на что не похож, ничего подобного он никогда не испытывал. Элвис внушил ему это, еще когда они ехали по пустыне в автофургоне, за которым тянулся караван машин.

«Элвис твердил мне, что я буду в восторге от Лас — Вегаса, говорил, какое это фантастическое переживание — впервые увидеть город весь в огнях ночью.

Мы были примерно в тридцати милях от Боулдер — Сити, Невада, когда сломался наш автофургон. Это случилось днем, и Элвис настойчиво уговаривал нас подождать в автофургоне, пока не стемнеет, поскольку он не хотел, чтобы я впервые увидел Лас — Вегас при дневном свете. Двадцать минут спустя он сказал: «Давайте садиться в чертову машину, поедем в ближайший мотель и подождем, пока стемнеет, а потом поедем в Лас — Вегас»…

Мы не пробыли в мотеле и минуты, когда обнаружили, что там нет телевизора. Это испортило все дело, и Элвис сказал: «Мун[30] (прозвище, которым он называл Марти за его лысую голову), мне очень жаль, но давай трогать отсюда, лучше поскорее добраться до Лас — Вегаса, где есть и телевизор, и все остальное». Для меня это не имело ни малейшей разницы, но он был по — настоящему разочарован, что его план не осуществился».

Они оставались на ногах ночь напролет и спали затем весь день. Они ходили на все представления, смотрели Фэтса Домино и Деллу Риз, язвительного комика Дона Риклса (который не трогал Элвиса потому, что, как и Риксл, он трепетно относился к своей матери) и Тони Мартина, чью песню «There’s No Tomorrow» Элвис переделал в «It’s Now or Never». Элвис встречался с Филис Макгвайр из «Макгвайр Систерс» и даже не смущался тем фактом, что она была девушкой гангстера Сэма Джянкана. Однажды вечером они пошли в «Стардаст», и перед тем, как выйти из номера, Элвис вручил Марти коробочку. Марти спросил, что в ней, а Элвис велел ему открыть ее. «Чертова коробка была доверху наполнена таблетками, часть из которых я просыпал на пол, когда открыл крышку. Это было нечто вроде того, как дать ребенку коробку конфеток. Я никогда не видел такого количества сразу».

Шоу, на которое они пришли, открывал артист, демонстрировавший ловкость рук, которого представляли как «величайший карманник в мире». Они сидели, как обычно, в стороне, чтобы можно было быстро уйти, а Марти сидел в проходе. Прославленный артист ходил по залу, обращаясь то к одним, то к другим зрителям, сидевшим за столиками. Пока вел беседу, он стягивал ожерелье, бумажник или какую — нибудь драгоценность, пропажу которой человек не замечал до тех пор, пока он не начинал вертеть ею в воздухе, вызывая общие аплодисменты.

«Я никогда не видел выступлений этого парня раньше, и он произвел на меня большое впечатление. Потому я сижу с этой коробочкой таблеток у меня в кармане и начинаю волноваться. Что, черт возьми, я буду делать, если ему удастся извлечь эту коробку?

Когда парень приблизился к тому месту, где мы сидели, я почти запаниковал. Я тихонечко вытащил коробку из кармана пальто и держал ее под столом. Я попытался пихнуть Джо, чтобы привлечь его внимание, но он увлеченно смотрел за фокусами, которые выделывал парень, и не обращал внимания ни на меня, ни на коробочку. Наконец я нагнулся к нему и сказал: «Джо, возьми эту чертову коробку, прошу тебя, этот сукин сын способен выгрести у меня из кармана все, что захочет».

Вскоре после того, как они приехали в Лас — Вегас, 30 января, было объявлено о покупке Элвисом корабля ВМФ США «Потомак» за 55 тысяч долларов. «Потомак», известный как «плавающий Белый дом» президента Рузвельта в годы Второй мировой войны, был на плаву до прошлого года и до недавнего времени служил в качестве приманки для туристов в Лонг — Бич. Его нынешние владельцы, однако, решили продать его с аукциона по случаю восемьдесят второй годовщины со дня рождения Рузвельта, и Полковник убедил Элвиса под влиянием момента, что покупка корабля могла бы произвести такой же всплеск интереса к его имени, как и благотворительная акция в 1961 году в пользу строительства памятника на месте затонувшей «Аризоны», если передать его затем «Марч оф Даймз».

Почти сразу же у них возникли проблемы. В «Марч оф Даймз» не желали принимать корабль (он им был не нужен, к тому же содержать такой подарок было слишком накладно); 11 февраля Полковник попытался подарить его подразделению береговой полиции в Майами, но там тоже отклонили его по сходным причинам. Газетчики подхватили эту историю и начали высмеивать покупку, называя корабль «белым слоном», который никому не нужен и от которого певец и его менеджер никак не могут избавиться.

Наконец, 14 февраля. Полковнику удалось сплавить чертов корабль больнице святого Иуды в Мемфисе, исследовательскому центру, занимавшемуся «поисками лекарств от тяжелейших заболеваний у детей», который был создан и патронировался комиком Дэнни Томасом. Он отбуксировал корабль на новую стоянку и договорился о спешной покраске одного борта, чтобы произвести благоприятное впечатление на журналистов. Элвис с парнями прикатил из Лас — Вегаса на следующий день на церемонию посвящения в Лонг — Бич — парни выглядели мрачно в своих темных одинаковых костюмах, Элвис был одет в легкий европейский костюм, узкий галстук с узором, а на лоб ему беспечно свисала прядь волос. Дэнни Томас принял дар в пользу больницы святого Иуды, назвав Элвиса истинным гуманистом, а Элвис заметил, что больница Иуды стоит рядом с тем местом на Алабама — стрит, где он когда — то жил.

В конечном счете событие вызвало немалый резонанс в прессе, однако Элвис тем не менее был в ярости. О чем думал Полковник, когда покупал этот кусок дерьма, который никому не нужен, превратив его тем самым в посмешище в глазах всего мира? Да, он дал свое согласие, это правда; как любитель истории и поклонник Рузвельта, Черчилля и генерала Макартура, он был горд приобрести корабль, на котором принимались великие решения времен Второй мировой войны. Но то, как все обернулось, заставляет его думать, а не начинает ли сдавать Полковник. И, кроме того, что он себе позволяет, прерывая его каникулы в Лас — Вегасе?

Новый сингл вышел 15 февраля, за три недели до выхода на экраны «Kissin' Cousins», которую поспешили выпустить вперед «Viva Las Vegas» и планировали запустить в прокат в пяти сотнях кинотеатров по всей стране одновременно. После немалых размышлений Элвис наконец решил объединить «It Hurts Ме» с заглавной песней кинофильма — он предпочел подождать лучшей возможности для выпуска «Memphis», на которую он продолжал возлагать большие надежды, по — прежнему считая, что это может стать его лучшим синглом. Съемки «Roustabout» должны были начаться не раньше 2 марта, поэтому они решили снова вернуться в Лас — Вегас: они провели там большую часть месяца и, осоловелые, появились только за несколько дней до назначенной записи саундтрека на «Радио Рекордерз».

Непосредственные съемки картины начались на следующей неделе. Уоллис собрал хороший состав исполнителей: острохарактерный актер с большим стажем Лейф Эриксон исполнял роль сентиментального негодяя (его персонаж — пьяница с тяжким грузом вины на душе и дочерью — красавицей, который задирает Элвиса при каждом удобном случае, но в конечном итоге смягчается и меняется к лучшему), а легенда Голливуда Барбара Стэнвик, редко появлявшаяся в эти годы на экране, играла роль одолеваемого заботами владельца карнавала — первоначально эту роль предлагали Мэй Уэст. Режиссер Джон Рич был одним из первых, кто начинал работать на телевидении: он дебютировал комедией «Our Miss Brooks» («Наша мисс Брукс»), затем перешел к вестернам вроде «Gunsmoke» («Дым от выстрела») и «Bonanza» («Бонанца»), а незадолго до этого был режиссером — постановщиком имевшего большой успех «Дик ван Дейк Шоу», когда в прошлом году подписал с Уоллисом контракт на съемки художественных фильмов. «Я мало знал о музыкальном театре, я ничего не знал об Элвисе, потому я сказал: «Почему я?» Мне хотелось снимать крупные картины вроде «Бекета», но я собирался сделать все возможное, чтобы как можно быстрее узнать все необходимое».

Парни смотрели на Рича с подозрением; он не был тем добродушным, приветливым режиссером, каким был Норман Таурог, и на съемочной площадке с самого начала царила другая атмосфера. Затем на третий день Элвис получил травму, когда вопреки мнению Рича отказался от дублера и сам стал сниматься в сцене драки.

«Он пришел ко мне и спросил, можно он будет сам участвовать в эпизоде с дракой? Я сказал: «Боже мой, нет. А что, если ты получишь травму?» Он же сказал: «Нет, не получу. Я правда знаю, как делать такие вещи. Вы знаете, у меня черный пояс по карате». На это я ответил: «Что ж, поздравляю; все это здорово, но только в жизни, а у нас здесь кино. И упаси тебя боже получить травму». — «Да что вы, не получу. Я знаю этих людей, а они знают меня. Мне правда хочется сделать эту сцену самому». Он стал умолять меня и упрашивать. В конце концов сказал: «Я буду нести полную ответственность, если что — нибудь случится». Что мне оставалось делать в такой ситуации? В конце концов я уступил и сказал: ладно. Но это была ошибка, потому что он получил сильнейший удар и рассек голову, и мне показалось, что все, на этом закончена моя карьера. Как сказать Хэлу Уоллису, что я позволил звезде участвовать в этой сцене? Я думал, что добром все это не кончится.

Разумеется, нам пришлось остановить съемки, и я послал его в больницу, где ему наложили четыре или пять швов на лоб, но, к счастью, у меня нашелся выход. По сценарию Элвис должен был быть столкнут с дороги на мотоцикле [Лейфом Эриксоном в одной из ранних сцен], и я подумал, что после этого у Элвиса вполне может быть повязка на лбу. Уоллис охотно одобрил это. Он счел это очень удачной идеей — главное, чтобы я не прекращал снимать. А Элвис пришел в себя, сразу как вернулся. Он был несколько притихшим и подавленным, оттого что вызвал весь этот переполох, он очень извинялся. Стоило мне сказать, что мне хотелось бы сделать, он сказал: «О, это замечательно, ведь мы можем продолжать съемки». Он очень боялся, что нам придется остановить картину».

Остальная часть съемок прошла без инцидентов. Благодаря режиссуре Рича картина выглядела лучше, чем большинство других фильмов на «Парамаунт», и Рич был особенно горд достоверностью изображения карнавала, который он снимал на большой скотоводческой ферме в Долине с привлечением тысячи статистов, и несколькими довольно сложными кадрами, в которых Элвис поет — в одном случае во время езды на мотоцикле, в другом своей девушке, когда они катаются на «чертовом колесе». Рич заменил этими кадрами, без каких — либо дополнительных расходов и с большой технической искусностью, общепринятые кадры с наложением (статичный Элвис на движущемся фоне), которых требовал сценарий. Он также работал с Элвисом над его текстом, и Элвис довольно неплохо удалось восстановить некоторые черты своего старого образа бунтаря, однако песни к фильму были почти непоправимо плохи, а грубоватость, которую Элвис был призван изображать по ходу фильма, под стать саундтреку, была скорее внешней, чем внутренне прочувствованной. И до конца съемок все так же оставались трения между Ричем и парнями, которые яростно бунтовали против исключения их из процесса, Рич же со своей стороны отвечал им презрительным отношением.

«Я не из тех, кто панибратствует с группой, которая окружает актеров, а они всегда были на съемочной площадке, и их нельзя было игнорировать. Помню, меня по — настоящему обеспокоил такой эпизод. Где — то в середине съемок я находился в монтажной и просматривал снятые кадры, и тут зашел Элвис и стал смотреть из — за моего плеча. Я занимался с редактором монтажом кадров, и Элвис так увлекся тем, что я делал, что я стал показывать ему, как мы переходим от долгого кадра к крупному плану или почему я вырезаю то — то и то — то. Он с увлечением следил за процессом, а потом спросил: «Можно я буду заходить сюда почаще?» И тут его стали дергать парни: «Эй, пойдем, все это чущь». Они, правда, употребили другое слово, а не «чушь». И они увели его, и после этого он больше не заходил в монтажную».

В конечном счете самой большой проблемой, вероятно, был сценарий, который, как и сценарии трех последних картин на «Парамаунт», был написан Аланом Вайссом в соответствии с рекомендациями Хэла Уоллиса («Уоллис выхолащивал сценарии. Меня просили сделать правдоподобное обрамление для двенадцати песен и множества девушек!») и в который раз изображал Элвиса, может быть, чуть менее скучающего и апатичного, чем в его других картинах. 20 апреля, в последний день съемок, в газете «Лас — Вегас дезерт ньюс энд телеграм» появилась статья, озаглавленная как «Элвис поспособствовал успеху картины Бартона — О’Тула», в которой говорилось следующее:

Это подтвердило самые худшие страхи Элвиса. С того момента, как он впервые увидел статью, которая в том или ином изложении разошлась по всей стране, он не сдерживал свою ярость и боль. Его никогда не будут воспринимать всерьез как актера; Уоллис — двуликий сукин сын, а Полковник не лучше, — он никогда не получит возможность доказать обратное. Парни согласно кивали, но если бы они задумались над этим, они, возможно, увидели бы, что по большей части он разочарован в самом себе. Он был недоволен и несчастлив: он чувствовал, что жил иллюзиями, что все в его жизни складывалось не так, как ему бы хотелось. Он был готов к откровению.