Элвис Пресли. Безрассудная любовь

Глава 6 В СЕМЕЙНОМ КРУГУ

(апрель 1966 — май 1967)

Новая волна музыкального энтузиазма, поглотившая его в Калифорнии, продолжалась и после его возвращения домой 23 апреля. Уже в течение недели пребывания Элвиса в Мемфисе было договорено о трехдневной сессии в студии RCA в Нэшвилле, которая должна была начаться 25 мая.

Серьезность, с которой воспринималась эта первая за два с половиной года несаундтрековая сессия, была самая заметная, судя по приготовлениям к ней. Между звукозаписывающей компанией и Полковником, между Полковником и его помощником Томом Дискином, между Дискином и Фредди Бинстоком велась бурная переписка. Фредди, в свою очередь, контактировал с Редом Уэстом, который совместно с Чарли Ходжем прослушивал теперь все демонстрационные записи для Элвиса, присылаемые Фредди, и сообщал о всех вещах не от «Хилл энд Рейндж», которые вызывали энтузиазм у Элвиса, с тем чтобы Фредди, мог приобрести права на них до того, как Элвису придется работать в студии. Кроме того, Ред и Чарли продолжали снабжать Элвиса записями песен, которые, по их мнению, могли вызвать его интерес (к примеру, Чарли снабдил Элвиса версией популярною гимна «How Great Thou Art» в исполнении Sons of the Pioneers), а Ред по случаю давал послушать Элвису и свои песни. Они продолжали собираться вместе для импровизированных исполнений, не ставя перед собой никаких определенных целей, просто чтобы попеть, и они продолжали с энтузиазмом говорить о госпел — альбоме, который должен был стать центральной частью предстоящей записи.

Элвис был разочарован, когда, несмотря на все усилия Фредди и мистера Дискина, никто не сумел отыскать Джимми Джоунза, великого черного бас — вокалиста, которого он так мечтал видеть на этой сессии, однако его разочарование смягчилось, когда Дискин предложил заменить исполнителя звездным квартетом Imperials, который собрал Джейк Хесс, бывший вокалист Statesmen и детский кумир Элвиса. Элвис также настоял на том, чтобы в добавление к Imperials к участию в сессии были привлечены Jordanaires, сопрано Милли Киркхэм и две другие бэк — вокалистки, что довело бы общее число исполнителей до одиннадцати и сделало бы возможным тот эффект мощного хорового звучания, который ему хотелось получить для этого альбома. Несмотря на всю тщательность приготовлений и все ожидания, которые связывались с этой сессией всеми заинтересованными сторонами, один из ключевых элементов сессии стал результатом совершенной случайности, когда Чет Аткинс, номинальный нэшвилльский продюсер Элвиса, предложил новичку в штате RCA занять его место в аппаратной. Чет никогда не испытывал большого энтузиазма от участия в ночных сессиях, и он подумал, что Элвис и этот молодой энергичный продюсер хорошо между собой поладят. Вот так Фелтон Джарвис стал продюсером Элвиса.

Джарвис, тридцатилетний штатный продюсер, которого Аткинс перетянул в прошлом году из «АВС Рекордз», ухватился за представившуюся возможность. Хотя он уже имел немалый опыт в продюсировании ритм — энд — блюзовых групп вроде Tams в своей родной Атланте, именно Элвис впервые вдохновил его на то, чтобы заняться этим бизнесом. По специальности он был типографским наборщиком, а в 1955 году, служа на военно — морской базе в Норфолке, штат Вирджиния, он увидел Элвиса, и это изменило его жизнь. Когда он пришел с флота, он сделал запись в подражание Элвису («Don’t Knock Elvis») и стал печатать ноты в корпорации Билла Лоуэри NRC («Нэшнл Рекординг Корпорейшн»), объединявшей студию, лейбл и издательство. В то время NRC записывала Джо Саута, Рея Стивенса, Мэка Дэвиса, Фредди Уэллера и Джерри Рида, все из которых в следующем десятилетии станут настоящими звездами, и Фелтон так часто крутился в студии, что, когда уволился инженер, наняли его. В 1961 году он записал ритм — энд — блюзовый хит, занявший первую строчку в чартах, в то время неизвестной группы под названием Gladys Knight and the Pips. Это привело его на АВС, где он выторговал себе место штатного продюсера, когда в 1962 году продюсировал сплит — сессию имитатора Элвиса по имени Винс Эверет (которого он открыл на одном из конкурсов талантов, где тот выступал под своим настоящим именем Марвина Бенефилда, а затем дал ему имя заглавного героя в фильме «Jailhouse Rock») и Томми Роу, еще одного выходца из NRC, который последние три или четыре года делал попытки попасть в музыкальную индустрию. Версия Эверета песни «Such a Night», записанной Элвисом в 1960 году, но выпущенной только в виде дорожки альбома, стала провинциальным хитом, однако карьеру Фелтону сделала «Sheila» Томми Роу. Когда она попала на первую позицию в поп — чарты, Фелтон снова попросил о том, чтобы его приняли на должность штатного продюсера, и когда в компании дали понять, что они готовы это сделать, если он откажется от своих продюсерских прав на хит, он тут же ухватился за эту возможность. Его друзья не были уверены, что он знал, что подписывал, но он знал, чего хочет, и когда на следующий год компания открыла нэшвилльский офис, он переехал туда сразу, не раздумывая.

Все, кто вступал в контакт с Фелтоном, замечали прежде всего его энтузиазм, а не техническое мастерство. «Каждый человек — тигр» — таков был девиз, который часто повторял Билл Лоуэри, однако Фелтон довел его до крайности. В Атланте у Фелтона был тигр или, по крайней мере, ручной оцелот; в Нэшвилле он скоро обзавелся анакондой, которую брал с собой поплавать в бассейн в жилом комплексе гостиничного типа, где он обитал в то время, пока однажды пожилая пара, совершавшая утренний моцион, не заметила его необычного компаньона по плаванию и ему не пришлось искать другое жилье. В Нэшвилле он также быстро сошелся с группкой парней, которые околачивались в «Пэнкейк Пэнтри» и обменивались историями о своих приключениях в шоу — бизнесе и своими мечтами об успехе в нем. Никто не мог превзойти Фелтона в задоре и жизнерадостности, и все любили слушать его рассказы о том, как он встречался с такими звездами ритм — энд — блюза, как Лойд Прайс и Фэтс Домино, которых АВС привозила в Нэшвилл в это время на запись. Фраза «Фелтон, приятель», неизменное приветствие Фэтса, стала притчей во языцах в некоторых кругах Нэшвилла, и вскоре Фелтон приобрел широкую известность в музыкальной индустрии своей эксцентричностью, приветливостью и богатым воображением.

В 1965 году он пришел на RCA по приглашению Чета и вместе с Аткинсом продюсировал Вилли Нельсона, затем записывал Микки Ньюбери, Джима Эда Брауна, Флойда Креймера и Кортелию Кларк — пожилую слепую исполнительницу блюзов, которую он записал вживую, на фоне уличного движения и звуков центральных улиц Нэшвилла. У него был офис через холл напротив офиса Чета, в котором он соорудил тропическую хижину с крышей из травы, куда поместил свою змею, и порой он, несомненно, испытывал терпение своего начальника. Однако Чет, который сам был более сухим, более флегматичным по натуре, испытывал настоящее удовольствие от общения с Фелтоном, и не прошло и года с момента появления того в RCA, как у него возникла идея свести его с другой не менее эксцентричной личностью. За несколько дней до сессии Элвиса он зашел в офис к Фелтону. «Он всего лишь сказал: «Я поставлю тебя на эту сессию, возможно, вы поладите между собой». И мы действительно поладили».

С самого первого момента, когда Элвис появился в студии в 8 часов вечера, не было сомнения, что его увлек безудержный энтузиазм этого худощавого молодого продюсера: после безразличия Чета это стало огромным облегчением для него. Поначалу разговор несколько не клеился. Они поговорили немного о материале для сессии, поговорили немного о тех записях, которые продюсировал Фелтон, — Элвис живо интересовался впечатлениями Фелтона от общения с Фэтсом Домино, а Ламар, который не раз встречался с Фелтоном и его друзьями в неформальной обстановке, подбивал Фелтона рассказать о себе побольше.

Они поговорили также о звучании пластинок, которые выпускал в последнее время Элвис. Будучи поклонником Элвиса Пресли (Фелтон мог бы вполне сказать — самым большим поклонником Элвиса Пресли), Фелтон хорошо знал, что «какое — то время, до того как я стал работать с ним, они задвигали на задний план музыкантов и выдвигали Элвиса, и это звучало как… словом, плохо. Это было лишено подъема, воодушевления. Вот это я и пытался исправить, поскольку Элвису не к кому было обратиться с этим в RCA, кто — то в Нью — Йорке, кто мало что понимал в этом, сводил записи, и это делалось неправильно».

Элвису же хотелось, как он объяснил Фелтону, того звучания, которого добивались «Битлз» и другие английские группы; это было более зажигательное звучание; это брало вас за душу, заставляло чувствовать, что музыка действительно что — то говорит. Фелтон выразил полное одобрение и согласие. Тут нужно уметь чувствовать, сказал он Элвису. «Ударные и бас — гитары делают музыку по — настоящему живой и зажигательной, все это нужно усиливать и выдвигать на передний план, а главное, нужно уметь правильно сводить записи». И почти сразу же стало ясно, что они станут не только друзьями, но и музыкальными союзниками. Фелтон был, быстро понял Элвис, одним из них. Чет столь же быстро уловил, что эти двое действительно поладили и ушел домой до того, пока была сыграна хоть одна нота. Все певцы собрались вокруг Элвиса за роялем и прощупывали друг друга: в воздухе чувствовалось ожидание, и новый продюсер не спешил приступать к записи, он наслаждался всем происходящим вокруг.

Было уже больше 10 часов, когда они наконец приступили к работе, начав с «Run On» — традиционной вещи в духовных песнопениях черных исполнителей. Элвис исполнял ее в манере Golden Gate Quartet — с безупречностью и элегантностью — и с самых первых нот явно доминировал в студии. Второй столь же заметно доминирующей фигурой был Фелтон, который утешал и подбадривал, осторожно выбирая слова, чтобы никого не обидеть, настаивая на еще одном дубле, когда чувствовал, что может это сделать, не рискуя вызвать недовольство, немного сдержанный на комплименты поначалу, но всегда готовый подбодрить и успокоить.

По мнению Джейка Хесса, который и сам был известным певцом и новатором в госпел — музыке, нельзя было не заразиться той положительной энергией, которая была разлита в студии. «Элвису действительно пришлось по душе такое звучание; услышав его, он совершенно завелся. Он хотел мощного звучания, и мы пели так, как хотел этого Элвис. У нас у всех были расписаны свои партии, и мы все пели в одном ключе, хотя мы добивались гармонического звучания иначе, чем Jordanaires. Мне кажется, ему было все равно, насколько совпадает наше звучание, для него важнее было добиться мощного, живого звучания».

После семи дублей они получили мастер — версию, а затем переключились на «How Great Thou Art» — шведский гимн девятнадцатого столетия, который был популяризован в английском переводе Джорджем Беверли Ши во время шестнадцатинедельного крестового похода Билли Грэхэма в 1957 году в Мэдисон — сквер — гарден. Это была отличная вещь, и Элвис с Чарли и Редом работал над ней всю весну, правда, отступив от довольно формальной модели Ши. Элвис видел в этой песне, как он видел в каждой вещи, с которой у него устанавливалась страстная музыкальная связь, возможность излить всю свою душу и все свое сердце, ничего не утаивая, и именно это он и делал на записи. В глазах Джерри Шиллинга это было так, словно в Элвиса вселялся какой — то дух, когда он выстраивал вокальное крещендо, которое, приводило его в видимое волнение.

«Он записывал ее не так долго, но при записи этой песни случилось нечто почти пугающее; он, казалось, был полностью истощен ею — он побледнел и едва не упал в обморок, когда закончил. К сожалению, я не могу сказать, длилось ли это три минуты или три секунды, но казалось, что произошло нечто сверхъестественное. Я вкладываю в это самый серьезный смысл, и что удивительно, это даже не самая моя любимая вещь! Но было совершенно очевидно, что для Элвиса действительно что — то произошло».

Остаток ночи сохранил то же настроение, если и не трансцендентальную сторону момента. Они столкнулись с небольшими трудностями при записи «Stand By Me» — столпом черной госпел — трациции, — но благодаря ободрениям Фелтона, который под конец вел себя все более раскованно, Элвис сумел преодолеть трудности, связанные с эмоциональной стороной исполнения и текстом песни, и на одиннадцатом дубле добился желаемого — прекрасно артикулированного, полного почти неприкрытой тоски исполнения. Теплота его голоса, умелое использование как техники вибрато, так и естественного диапазона фальцета, нюансированность и эмоциональная глубина его пения — все это были узнаваемые характеристики его таланта, которые, однако, были бы невозможны без большой целеустремленности и усилий. Возможно, еще более поучительным был его подход к следующей песне — «Where No One Stands Alone» — одной из самых трудных вещей Джейка Хесса. В действительности песня была за пределами диапазона Элвиса; она требовала определенного перевоплощения, которое было не в его власти на данном этапе. И тем не менее он упорно пытался взять и эту вершину, словно подчеркивая, что верен настроению момента, снова и снова пробуя взять планку, пока, наконец, хотя и не взяв ее по — настоящему (при воспроизведении звука, который, казалось, не вызывал усилий у Джейка Хесса, у него получался какой — то неэлегантный рев), благодаря наставлениям Чарли и ободрениям Фелтона, а также хору, скрадывающему его самые большие неудачи, он добился тяжело давшегося, но удовлетворительного результата. Это было поистине героическое усилие, уже сама попытка заслуживала такого же уважения, как все то, что было записано на сессии, — и это не прошло незамеченным среди многих ее участников.

Для Джейка Хесса это был еще один пример самозабвенной преданности Элвиса пению. «Элвис был одним из таких исполнителей, когда он пел, он, казалось, проживал каждое слово. Возможно, и существуют другие исполнители, у которых есть голос, столь же мощный или более мощный, чем у Пресли, но у него было что — то такое, что каждый исполнитель ищет всю свою жизнь. Знаете, он многие песни исполнял с закрытыми глазами, и мне кажется, что причина этого в том, что ему хотелось все время держать перед глазами ту картину, которая связывалась у него с песней; если что — то отвлекало его и не давало полностью погрузиться в то, что он исполнял, он закрывал глаза, чтобы удерживать в голове изображение того, о чем он пел. Вот почему он так хорошо находил путь к сердцу слушателей».

Было 4 часа утра, и Imperials были без сил, однако Элвис, Фелтон и остальные исполнители и музыканты не показывали и виду. Для Фелтона в действительности работа с Элвисом служила в первую очередь проверкой всего того, что он позаимствовал из музыки Элвиса. Вся философия звукозаписи Фелтона строилась на создании ощущения эмоционального подъема и спонтанности в студии, и теперь, обнаружив, что человек, который столько времени был для него идолом, столь же предан своим убеждениям, столь же готов работать всю ночь, если необходимо, пока не добьется нужного звучания, он испытывал такое ощущение, словно их встреча была предназначена судьбой. На взгляд гитариста Чипа Янга, впервые работавшего с Элвисом, Фелтон и Элвис были словно зеркальные отражения друг друга. Янг, еще один уроженец Атланты, который, собственно, и записал Томми Роу, а затем привел его к Фелтону, заметил влияние, которое эти двое оказывали друг — на друга: «Все начинало наэлектризовываться, когда они входили в комнату». Было совершенно ясно, что музыкант, работая с одним из них, должен быть готов отдать всего себя — и еще немного сверх того.

Без колебаний и без какого — либо заметного ощущения противоречия между сакральным и профанным они приступили к записи «Down in the Alley» — крикливого ритм — энд — блюзового хита группы Clovers, который был любимой вещью Элвиса с момента его выхода в 1957 году. «Фанксвилл[34], дубль первый», — объявил Фелтон, когда Элвис стал раздавать текст бэк — вокалистам, и хорошее настроение было почти зримо разлито в воздухе. Для этой песни Бобби Мур, который всю ночь Играл на акустической бас — гитаре, переключился на электрогитару. Бутс Рэндольф играл пронзительное соло на саксофоне, и они быстро сделали восемь дублей, прерываемых только безудержным смехом Элвиса на шутки Чарли и привычной возней парней. Все до конца оставались в приподнятом настроении, и хотя результаты, возможно, и не были высоким искусством или даже сопоставимы с версией Clovers, впервые с 1960 года Элвис записал по — настоящему звучащую ритм — энд — блюзовую вещь.

Еще более невероятный поворот в программе последовал, когда Элвис объявил, что в качестве завершающей песни вечера они запишут «Tomorrow Is a Long Time» — композицию Боба Дилана, которую еще предстояло записать Бобу Дилану, но которую Элвис позаимствовал с одного из своих любимых недавних альбомов «Odetta Sings Dylan». Они сделали всего три захода, включая один фальстарт, с доброкачественной частью в середине мелодичной, прекрасной аранжировки, которая была антитезисом грубоватому, несколько примитивному звучанию предыдущей вещи. Вокал Элвиса был исключительно сосредоточен на тексте песни, демонстрируя очень мало в смысле стилистических украшений или эмоционального переноса, результатом чего стали тонкость и чистота интонации, с которой могли поспорить только некоторые лучшие из его ранних записей.

В конце вечера Элвис и Фелтон вместе сидели, усталые, но довольные. Они говорили о ночных духовных песнопениях, на которых оба выросли, и Элвис признался, что его детской мечтой было петь в одном из этих великих квартетов. «Мы сидели в студии, — вспоминал Фелтон, — пока не начали приходить секретарши. Все остальные ушли, оставались только я и он. Я сказал: «Элвис, нам пора отправляться домой, вон уже люди приходят на работу». Тогда он воскликнул: «Господи, неужели так поздно?» — и я отвез его в мотель, где он жил».

На следующий вечер у пианиста Флойда Креймера была запланирована еще одна сессия с 6.30 до 9.30, а потому секретарша Чета Мэри Линч пригласила на начало сессии (которое все равно будет по большей части пустой тратой времени) для замены Креймера двадцатитрехлетнего пианиста Дэвида Бригса, который приехал в город только в прошлом году. Бригс, как и Чип Янг, был знаком с Фелтоном с первых дней, когда Фелтон привозил многих из своих исполнителей из Атланты в Масл — Шолс для записи с ритм — секцией, которая включала и Дэвида. По сути, именно Фелтон подбил всю ритм — секцию переехать в Нэшвилл из — за лучших условий работы и лучшей оплаты, но именно с помощью Мэри Линч, которая делала заказы на студийное время и музыкантов, Дэвид оказался на этой записи и был теперь благодарен за возможность по крайней мере познакомиться с одним из своих кумиров.

Никто не ожидал, что в услугах Бригса будет какая — то необходимость, поскольку Элвис редко когда появлялся в первые два часа сессии, но в этот раз он почему — то не только появился, но приехал работать. «Я был там в качестве подмены, и они сказали: «Ты знаешь, Элвис, Флойд появится позже, а пока в твоем распоряжении Дэвид, он будет играть все, что ты скажешь». И он сказал; «Хорошо, пусть так», — и сел рядом со мной за рояль, и почему — то из всех вещей ему захотелось исполнить «Love Letters» [известный ритм — энд — блюзовый хит в исполнении Кетти Лестер в 1962 году, а двумя десятилетиями раньше поп — хит в исполнении Дика Хеймза], которая вся исполняется на рояле. Я хочу сказать, что как бы предполагалось, что мы записываем госпел — альбом, и тут Элвис садится рядом со мной и просит сыграть «Love Letters», а это была трудная в смысле исполнения вещь!

Я был до смерти перепуган. Да, я выступал вместе с Томми Роу в гастрольной поездке с «Битлз», но Элвис был другое дело. И тут он говорит, чтобы рояль подвинули к нему. Он попросил выключить весь свет, поставил на рояль свечи, чтобы видеть текст, и заставил всех выйти, за исключением бас — гитариста, Ди Джея на барабанах и Бадди Хармана на ударных. Рояль подвинули так, чтобы он мог стоять вровень с его крышкой, — словом, между нами было всего шесть футов рояля; ну и ситуация это была, скажу я вам».

Флойд появился к тому времени, когда они уже были готовы приступить к записи. «Я сказал: «Как хорошо, что ты пришел, Флойд! Садись, вот твое место». И я вернулся за клавишные. Флойд сыграл всего один раз, когда Элвис спросил: «А где тот парень?» Я выругался про себя при этом. Он искал меня, он даже не знал, кто я, а уж Флойд играл как нельзя лучше, но он уже привык к тому, как я играю эту песню. Вот таким был Элвис. Если он к чему — то привыкал и если ты ему нравился, тогда ты был в его глазах лучше, чем кто — либо другой, хотя ты мог не стоить и мизинца другого. Вот так, а теперь о том давлении, которое я испытывал. Дело было не только в Элвисе, но и во Флойде, который был, вероятно, лучшим клавишником в городе, и вот он сидел позади меня на клавишных и смеялся, поскольку его забавляла ситуация; он работал целый день и был сыт по горло. Вот такой получилась моя первая встреча с Элвисом. У меня, вероятно, жилы пучились на шее».

Элвис исполнял песню с изяществом и чувством, и на девятом дубле они получили мастер — версию, хотя Бригс так и остался недоволен своей партией, которая, по его ощущениям, выходила слишком приторной. Остальная часть сессии, возможно, и не была сопряжена с такой же подспудной драматичностью, но была, несомненно, столь же успешна в музыкальном смысле. Они записали легкую, быструю вещь, традиционную для черного госпела («So High»), скорбную версию «Father Along» в традициях квартета, которая вполне могла восприниматься как посвящение матери Элвиса, и свой вариант «In the Garden» — классической госпел — вещи, которая для Джейка Хесса была кульминацией сессии. Элвис, Чарли и Ред завершили вечер исполнением трио версии «Beyond the Reef»: Ред исполнял ведущую партию, Чарли пел партию высокого тенора, а Элвис пел вторым тенором и играл на рояле. Это была одна из тех песен, которые они пели вместе всю весну, задушевная, сентиментальная гавайская вещь, популяризованная Бингом Кросби в 1950 году (она была стороной В «Harbor Lights» Кросби, одной из первых песен, которые Элвис пытался записать на «Сан»). Они записали ее за два захода, придав ей ностальгическое, почти религиозное звучание.

Следующая ночь была запланирована как заключительная и последняя, в которой могли принимать участие Imperials, поскольку рано утром на следующий день они отправлялись в тур по Канаде. И снова казалось, что Элвис просто следует своим инстинктам, выбирая песни, мало обращая внимания на наличие договоренностей или издательских прав и, без сомнения, вызывая у «могущественного Фредди», как иронично окрестил его Полковник, приступы тревоги и беспокойства. Запись не давалась легко; по сути, они записали всего только две песни за первые щесть часов. Однако то, что было записано, по — прежнему, как и в предыдущие ночи, отражало глубочайшую эмоциональную работу Элвиса. Под конец вечера, пытаясь подобрать быструю вещь, чтобы уравновесить многочисленные медленные, почти погребальные мелодии, которые они уже записали, Элвис потребовал нотный лист с текстом «If the Lord Wasn’t Walking By My Side», недавно выпущенной Imperials, которую он затем записал дуэтом со своим ментором Джейком Хессом. Здесь мы впервые слышим по — настоящему свободно льющийся голос Джейка, когда два певца перебрасываются фразами, и безошибочно распознаем исполнительское мастерство Элвиса. Прослушав первую запись, Джейк был несколько растерян. «Я сказал: «О Господи, я слишком громко звучу, мне нужно сбавить тон». Элвис же сказал: «Нет, тебе не нужно сбавлять тон. Ты должен петь так, как тебе поется. Это — твоя песня. Я записываюсь с тобой, и я хочу исполнять ее так, как ты ее поешь». В конечном варианте мой голос звучал не так громко, как на записи. Но все равно это как — то нелепо».

Четвертая ночь стала не более чем разочаровывающей кодой. Несмотря на весь альбом госпел — записей и все то радостное ощущение, порожденное сессией, к этому времени стало очевидно, что два новых сингла и рождественская запись, обещанные Полковником RCA, вряд ли материализуются. За исключением «Love Letters», не было ничего, даже отдаленно напоминающего сингл (запись дилановской вещи едва ли могла идти в счет, так как у Фредди не было шанса получить права на ее издание, a «Down in the Alley» и «Beyond the Reef» вряд ли могли претендовать на статус коммерческого продукта). Результатом стала договоренность о еще одной ночи, добавленной в надежде выполнить обязательства перед RCA, однако, при отсутствии времени на подготовку и подходящего материала, Фелтону пришлось помучиться, чтобы как — то сдвинуть сессию с места. Под конец, похоже, хорошее ощущение первых трех ночей почти полностью улетучилось, и в разговорах между записями в голосе Элвиса начинает звучать резкость, бывшая, судя по всему, отражением общего изменения настроения. Когда они закончили сессию в 10 часов, это произошло без особых фанфар или сожаления, но Элвис тем не менее подписал фотографию для Фелтона, написав следующее; «Я буду ждать с нетерпением следующего раза».

Следующий раз случился скорее, чем ожидал тот или другой из них. Две недели спустя, 10 июня, в студии Фелтона снова собралась вся группа, чтобы попытаться записать вещи, которых требовали обязательства по контракту со звукозаписывающей компанией. Тут присутствовали буквально все участники первой сессии, за одним исключением — не было Элвиса. Возможно, он просто чувствовал, что на него давят; возможно, как считал Ред Уэст, он просто был не в «записывающем настроении» — из — за простуды, избытка принятых таблеток или даже тайного совета со стороны Полковника. Какова бы ни была причина, Элвис был в дурном настроении и отказался покидать номер в мотеле, послав Ре да, вооруженного только амфетаминами для подстегивания смелости, записать в студию опорные вокальные партии. «Я был весь на нервах, и вот я в студии и пою «Indescribably Blue», «I'll Remember You» и [свою песню] «If Every Day Was Like Christmas». А он звонит каждые полтора часа и спрашивает: «Ну, как дела? Как дела?» И когда мы закончили записывать третью вещь, он сказал: «Давай привози то, что у тебя есть». Мы собирались записать еще несколько вещей, но сделали всего эти три, и этим все и закончилось».

Из тех трех вещей две были связаны обязательствами, а третья, «I'll Remember You», была еще одной из тех пронзительно романтических гавайских вещей, которые Элвис так любил и будет продолжать петь всю свою оставшуюся жизнь, но которые попадали в ту же некоммерческую категорию, что и некоторые другие выбираемые им для записи вещи. Наоборот, «Indescribably Blue» была мелодичной, но несколько бесцветной балладой, которую Ламар принес на первую сессию и, подталкиваемый своей верой в песню и тем фактом, что за три года работы в «Хилл энд Рейндж» он так и не получил ни одной записи своих песен в исполнении Элвиса Пресли, с тех пор подбивал записать Элвиса. Конечно, если быть честным, в течение двух с половиной лет Элвис не записывал ничего, кроме саундтреков, но Ламар был не из тех, кто довольствовался незаметной ролью, и ему, должно быть, было мучительно видеть, как Imperials сделали с ним запись на прошлой сессии, и узнать, что Ред и Чарли ни с того ни с сего получили внутреннюю дорожку, когда у него была песня, которая, он знал, могла бы стать лучшим хитом Элвиса на многие годы, не говоря уже о том, что могла бы стать его собственным пропуском к успеху в музыкальной индустрии. Ред тем временем уже в течение почти года подбивал Элвиса записать его рождественскую песню, в конце концов записав ее весной 1965 года на собственном лейбле «Брент» — только после того, как стало ясно, что сам Элвис вряд ли успеет записать ее к Рождеству.

Слушая наспех записанный вокал Реда в этих песнях, испытываешь нечто вроде откровения. «Idescribably Blue» спета с придыханием в манере Элвиса, но с чувством, которое, должно быть, открыло некоторым музыкантам на записи, которые знали Реда только как грубоватого, несколько агрессивного «охранника», глубины, о которых они до тех пор не подозревали. Сходство с голосом Элвиса поразительное, почти сверхъестественное в своей точности, но что еще более замечательно — это та нежность исполнения не только этой песни, но и двух последующих. По завершении третьей вещи, собственного сочинения, Ред взял копию пленки у Фелтона и, следуя инструкциям Элвиса, привез ее в мотель «Альберт Пик». Они прослушали ее несколько раз, и Элвис выразил свое удовлетворение результатами, но и на следующую ночь он также не появился в студии, и сессия была отменена. Когда же он наконец появился на третью ночь, он ограничился только наложением своего голоса, и все надежды, которые Фелтон связывал с записью дополнительного материала, пошли прахом, когда в тот же вечер Элвис уехал в Мемфис.

Это было обескураживающее окончание первого знакомства, которое началось так многообещающе двумя неделями раньше, и никто не мог взять в толк, что же произошло, меньше всех Фелтон. Но если был озадачен Фелтон, то еще более озадачен, очевидно, был Харри Дженкинс из RCA. После всех переговоров, после всех детальных обсуждений обязательств, после всех успокоительных заверений Полковника звукозаписывающая компания так и не получила удовлетворительного результата. Да, у них есть госпел — альбом, и, возможно, они смогут скроить два сингла, но вряд ли из того, что было записано на сессии, выйдет какой — то хит. У них все еще только половина рождественского сингла, и вполне возможно, что компенсировать его будет нечем. Также казалось очевидным, что после стольких лет в пустыне Голливуда Фредди разучился добывать вещи по вкусу Элвису, и трудно было сказать, каковы могли быть долговременные последствия этого. И, разумеется, то, как все закончилось, оставило у всех неприятный привкус. Никто не мог толком уразуметь произошедшее, все могли только задаваться вопросом, не было ли то способом Элвиса (и, возможно, также способом Полковника) сказать, что он не позволит помыкать собой.

Элвис, со своей стороны, надо полагать, был лучшего мнения о своем поведении. Вернувшись домой в Мемфис, он написал Фелтону теплое письмо, полное слов признательности. «Пожалуйста, передай, что я высоко ценю то внимание и уважение, которое было проявлено ко мне и к моим товарищам во время моих двух последних поездок в Нэшвилл, — заявлял он. — Я хотел бы поблагодарить тебя, инженеров, музыкантов, певцов и всех, кто имел отношение к этим сессиям. Пожалуйста, передай им всем мои чувства. И, как сказал однажды генерал Макартур, «я еще вернусь»».

Две недели спустя, 28 июня, он приехал в Голливуд и записывал саундтрек к своей последней картине — «Double Trouble» («Двойные неприятности») — фильму MGM все с тем же Норманом Таурогом в роли режиссера — постановщика. Съемки длились полных восемь недель, во время которых он подарил своей партнерше по фильму Аннет Дэй бело — голубой «Мустанг», однако, без сомнения, два самых запоминающихся события лета не имели никакого отношения к фильму, а были скорее связаны с визитами Джорджа Клейна и Клифа Г линза.

Джордж приехал к началу съемок, как обычно, запланировав свой двухнедельный летний отпуск на время съемок (это была шестая картина Элвиса, в которой он принял участие). Так совпало, что в клубе «Трип» на Сансет с 30 июня по 10 июля выступал любимый исполнитель Элвиса — ритм — энд — блюзовый певец Джэки Уилсон. Джордж был знаком с Джэки, прославившимся почти столь же своими акробатическими пируэтами на сцене, сколько своим едва ли не оперным голосом, по раскрутке некоторых из его мемфисских выступлений на телевизионном шоу, в котором Джордж выступал в роли ведущего (это была местная версия шоу Дика Кларка «American Banstand» и называлась «Talent Party»). Элвис же видел выступления Джэки еще тогда, когда тот еще работал вокалистом у Билли Уорда и Dominoes десятью годами раньше в Лас — Вегасе. Так что с полного согласия и одобрения Элвиса Джордж организовал им посещение шоу Уилсона.

Все пребывали в состоянии сильного возбуждения. За исключением их редких поездок в «Ред Велвит», они почти никогда не выезжали всей компанией в Лос — Анджелес, и теперь нужно было как — то все устроить и предпринять меры безопасности. Джордж и Ричард Дэвис отправились в клуб в роли передового десанта, и Джордж созвонился с Джеймсом Брауном, еще одним частым гостем в его шоу, который приехал в город, чтобы выступить со своим собственным концертом. Браун знал через Джорджа, что Элвис был большим поклонником его яркого выступления в «The T. A. M. I. Show» — записанном на пленку концерте, выпущенном в кинопрокат в прошлом году, — и он пытался познакомиться с Элвисом через Джорджа несколько раз, включая его последнее появление в Мемфисе всего за два месяца до этого. Но всякий раз, когда он звонил, ему отвечали, что Элвис спит, — это стало дежурной шуткой у него с Джорджем и источником неловкости для диджея, который считался одним из лучших и старинных друзей Элвиса. Воспользовавшись возможностью, которую давал случай, Джордж передал Брауну специальное приглашение на шоу Уилсона, и на этот раз он заверил его в том, что обязательно познакомит с Элвисом.

Шоу вызвало бурные эмоции. Уилсон, в котором Элвис признал одного из лучших исполнителей, когда впервые увидел его в Лас — Вегасе в 1956 году («Я был под столом, когда он закончил петь»), был не менее завораживающим теперь. Среди публики было немало известных современных рок — музыкантов, включая членов новообразованной группы Buffalo Springfield и имитатора Элвиса П. Ф. Слоуна, однако Элвис тут же стал искать глазами Джеймса Брауна, когда Джордж сообщил ему, что Браун тут и хотел бы поздороваться с ним. Джордж думал, что Элвис, возможно, будет ждать, когда Браун сам к нему подойдет, «но он встал и подошел к столу Брауна. Мы с Ричардом представили их друг другу, и они немного поговорили о том о сем — это было до начала представления, — и тут Джеймс говорит: «Господи, Элвис, ну и спать ты горазд». И Элвис чуть не упал на пол от смеха, а потом сказал: «Ну ты же знаешь, Джеймс, каково быть ночной птахой…» На что Джеймс сказал ему: «Знаю, брат, — и хлопнул Элвиса по руке».

В перерыве между номерами он также получил возможность наконец — то познакомиться с Джэки и выразить свое безграничное восхищение талантом Уилсона. С таким талантом, сказал Элвис, Джэки — главный кандидат на то, чтобы считаться лучшим певцом современности, и он пригласил его прийти к нему на следующей неделе на съемочную площадку. Ларри Геллеру особенно запомнилось от этой встречи то, что Элвис спросил Джэки «о его обильном поте». «Что ж, я открою тебе секрет, — ответил Уилсон, — цыпочки очень клюют на это». Элвис спросил: «Как ты это делаешь?» Уилсон улыбнулся и сказал: «Да это проще простого». Он показал нам большой пузырек с солевыми таблетками, а затем раскрыл свой секрет. Каждый вечер перед концертом он проглатывал пригоршню таблеток, выпивал пару литров воды и выходил на сцену. Стоило ему задвигаться, как с него начинал лить ручьями пот. Вскоре Элвис стал использовать этот прием в своей программе по сбрасыванию веса. Это было опасно, это истощало запасы калия в организме и перегружало сердце, но это давало то, чего всегда хотел Элвис: немедленный результат при минимальных усилиях».

Во всех смыслах это был запоминающийся вечер, и, несомненно, одной из причин того, почему он так сильно (и совершенно по — разному) отложился в памяти каждого, было то, что подобные вечера случались так редко. Они испытали почти такое же радостное ощущение — или, возможно, просто облегчение от чего — то новенького в жизни, — когда позже появился Клиф Гливз с дорожной сумкой вместо багажа, проделавший путь от самой Флориды через всю Аризону. Некоторые из парней помоложе, которые никогда не встречались с ним, но давно знали его по рассказам о нем, были поначалу очарованы. Клиф, преемник Реда в Германии, где он начал карьеру певца и комика, уже давно к этому времени расстался с какой — либо мечтой о том, чтобы стать звездой шоу — бизнеса, и жил со своими родителями в Форт — Лодердейле, штат Флорида, время от времени развлекая в барах своей игрой на рояле богатых пожилых дам, коротающих зиму в этих краях. Он остался все тем же вольным художником, который все еще умел всех рассмешить, но чьи шутки начинали докучать уже после двух или трех дней его пребывания. И, кроме того, он уже начал обнаруживать у себя определенные проблемы, которые впервые он, к своему удивлению, распознал у друга, всегда бывшего в его глазах «невинным» существом.

«Я видел, что препараты, которые принимал Элвис (я не знал их названия), начинали оказывать влияние на его личность. Какими бы малозаметными ни были перемены, я заметил их. Едва уловимое негативное влияние Полковника. Ощущение опасности, которого не было раньше. У его ног откуда ни возьмись свернулась змея. А он не ведал об этом. Если бы он знал, он бы постарался с чьей — то помощью отшвырнуть эту змею подальше от себя.

В этот период я тоже принимал таблетки, главным образом декседрин. И если я чувствовал усталость, мне всего лишь стоило сказать: «У тебя еще остались эти красненькие таблеточки?» Или: «У тебя еще есть эти розовенькие таблеточки?» Иногда он просто ухмылялся и говорил: «Возьми этот пузырек». Вот что я скжу: Элвису было все равно, принимают ли и другие эти таблетки или нет. Он получал от них кайф. Ему нравилось сидеть под кайфом и болтать ногами, просто болтать ногами, поставив перед собой большой графин с охлажденной водой (он выпивал тонны воды, поскольку таблетки вызывали у него обезвоживание), просто сидеть и смотреть телевизор. Ему было совершенно наплевать, что делают другие. Он в любом случае был намерен делать то, что ему хотелось делать».

Начало предварительных съемок «Easy Come, Easy Go» («Как пришло, так и ушло»), которой суждено было стать последней картиной Холла Уоллиса, было запланировано на 27 сентября, спустя ровно три недели после завершения «Double Trouble». Полковник уже сам доставил бесконечные неприятности Уоллису, дойдя до того, что стал требовать у него такое же кресло, как в офисе Уоллиса, в качестве одного из условий заключения соглашения. Уоллис наконец примирился с мыслью о завершении очень прибыльного, хотя и очень накладного в смысле нервов, десятилетнего сотрудничества, и об этом он достаточно откровенно поведал Джону Ричу, режиссеру, который в этот момент был почти столь же разочарован в Уоллисе, как и Элвис. Первоначально Рич с неохотой воспринял идею работать с Элвисом на съемках «Roustabout», но приложил максимум стараний и даже стал уважать Пресли за его профессионализм и музыкальный талант. Теперь, после двух с половиной лет разочарования в Голливуде, все было иначе.

«Уоллис ставил по — настоящему жуткие условия. Он хотел сделать все по — быстрому. Такая установка была у него с самого начала. Помню, как я сказал ему как — то: «Хэл, я ценю, что ты пригласил меня в «Roustabout». Все получилось довольно неплохо. Но я бы предпочел не делать эту картину». А он ответил: «Да просто покажи то, что они могут». Это был не лучший момент в моей жизни, но таково было его мнение относительно того, как нужно было делать эту картину».

По довольно сходным причинам Элвис принес с собой на картину только чувство обиды и негодования. Когда дело коснулось записи саундтрека, он просто переложил работу по отбору песен на Реда, а на съемочной площадке в первые два дня появлялся с нехарактерным опозданием — и с прической, которую сделал ему дома Ларри, в нарушение всех требований Уоллиса. Он растолстел, жаловался Уоллис Полковнику, а «чернильно — черный» цвет его крашеных волос производил такое впечатление, словно он в был парике. Полковник не возражал, но и не делал ничего, чтобы снять обеспокоенность Уоллиса.

Съемки картины представляли собой почти бесконечное противоборство воль, которое имело мало отношения к фактическим результатам. Благодаря новому интенсивному графику съемок постановочная часть была завершена за шесть недель, однако Элвиса отпустили только по истечении срока, предусмотренного контрактом, спустя полных две недели. Большую часть этого времени он провел в Палм — Спрингс, где он арендовал по внушению Полковника дом за неделю до начала съемок. Ему необходимо иметь убежище, внушал ему Полковник, где он с Присциллой и одним — двумя парнями мог бы убежать от всего и просто расслабиться.

Дом, который они подыскали, — 1350, по улице Лейдера — Серкп, — находился всего в двух шагах от того дома, который предоставило Полковнику агентство «Уильям Моррис». Это был совершенно новый дом в ультрасовременном стиле (дизайн дома включал, как расхваливала рекламная статья в журнале «Look» за 1962 год, «козенаковую кладку с четырьмя идеальными кругами, высеченными на трех уровнях»), возведенный палм — спрингсским архитектором Робертом Александером для своей семьи. Тут были теннисный корт, водопад, большой камин в гостиной, а главное, крыло, которое могло бы служить отдельными апартаментами для Элвиса, с входом только с наружной стороны круглого бассейна. Имея таких соседей, как Фрэнк Синатра, Дин Мартин, Боб Хоуп и Бинг Кросби, не говоря уже о президентах студий и таких влиятельных закулисных фигурах, как основатель «Уильям Моррис» Эйб Ластфогель и сам Хэл Уоллис, могло показаться, что Элвис наконец — то вошел в голливудский истеблишмент. Однако, за исключением вылазок в магазины и редких поездок в отель «Спа», где Полковник принимал свои ежедневные паровые ванны, он жил столь же уединенно в Палм — Спрингс, как и в Бел — Эр. В действительности он, похоже, чувствовал себя более комфортно в обществе полицейских, которые охраняли его дом, или рабочих, которые занимались установкой мощной системы кондиционирования, которая позволяла поддерживать в помещении прохладу холодильной камеры, как предпочитал Элвис, чем с элитой киноиндустрии, жившей вокруг него.

В сущности, он испытывал большую отчужденность от Голливуда, чем когда — либо, когда стоически переносил съемки картины, которую, похоже, никто не хотел снимать, и оказывался перед неизбежным выводом о том, что, после всех этих лет, для этих людей он был всего лишь объектом насмешек. Большую часть времени он просто следовал по течению; он уже давно понял, что главное — установить ориентиры, а затем пытаться получать удовольствие, которое выпадает на пути. Но даже удовольствие уже было не то. Он устал от всей возни вокруг него, признался он Дейе Мата в одно из своих по — прежнему частых посещений Парка самореализации на горе Вашингтон. Он устал от всех склок, которые все больше раздирали его жизнь. 30 августа из RCA ему прислали телеграмму, сообщавшую о пролонгации опциона, который до этого не планировалось использовать еще на полтора года («Ввиду нашей уверенности в вас, мы решили не ждать 1968 года, — среди прочего говорилось в ней. — Ваша самоотдача и преданность за последние одиннадцать лет заслуживают самого искреннего уважения»). Он предполагал, что это хорошо, — это была, как указал Полковник, своего рода страховка, — но столь же хорошо, как и все остальные, понимал, что его пластинки по — прежнему расходились не так, как должны были бы («Love Letters» с майской сессии не поднялась выше пятнадцатой строки в чартах, а объемы ее продаж не составили и полмиллиона копий), его картины не пользовались большим успехом, и хотя старик продолжал источать оптимизм, можно было заметить, что даже он начинал недоумевать.

Все это, казалось, только усиливало трения внутри группы. Каждый был охвачен ревностью, а усиливающаяся роль Присциллы на Рокка и в новом доме в Палм — Спрингс только раздувала ее. Марти в особенности негодовал по поводу того, что только Джо и Джоанн из группы включались в палм — спрингсские планы по выходным и что две пары, казалось, все больше и больше общались тесной компанией, даже время от времени обедали по выходным вместе с Полковником и миссис Паркер. Марти и Джо едва говорили друг с другом в этот период, Ред и Сонни отдалились, Алан уехал домой, чтобы побыть с отцом, который был серьезно болен, а Марти и Присцилла все время цапались.

Между тем Полковник развернул массированную кампанию против Ларри; теперь конфронтация наконец вышла наружу, и в тех случаях, где раньше Элвис, возможно, высказался бы в защиту Ларри, теперь он, казалось, не имел ни энергии, ни убежденности для схватки. Как — то раз в Палм — Спрингс Полковник убедил Элвиса сказать Ларри, что отращиваемая им борода вызывает неловкость у Полковника и Хэла Уоллиса. Они видели Ларри в бассейне в отеле «Спа», послушно передал Элвис, и «Полковник сказал, что, когда ты стоял в воде, ты был вылитый Иоанн Креститель».

В другой раз, был убежден Ларри, Полковник пытался подставить его, уговорив общего знакомого, голубого, пригласить Ларри на ужин, а затем затащить его в постель. Включение песни «Yoga Is As Yoga Does», которую Элвис исполнял дуэтом в «Easy Come, Easy Go», было не случайностью, чувствовал Ларри, а скорее намеренным и прямым оскорблением убеждений Элвиса (и Ларри), — но Элвис никак не среагировал и записал ее. Только после того как была снята сцена, в которую включили песню, наконец последовала реакция Элвиса. По свидетельству Ларри, Элвис «ворвался с криком в свой трейлер: «Это сукин сын! Он знает, он это сделал! Он сказал этим чертовым авторам, что делать, и он заставляет меня делать это».

Последнее оскорбление, по словам Ларри, последовало тогда, когда Полковник пригласил Ларри и его семью впервые посетить его дом в Палм — Спрингс. Там он развлекал Ларри и его жену Стиви, угощал мороженым их детей и, по мнению Ларри, умело (хотя это и было довольно неожиданно для всех) разыгрывал дружелюбие. Вернувшись в Лос — Анджелес, однако, «я увидел, что задняя дверь дома открыта… Два больших мусорных бака были перевернуты, а весь дом был загажен мусором, человеческой мочой и фекалиями. Сначала мне показалось, что к нам проник вор. Но когда я огляделся, я увидел, что все ценные вещи были на месте. Исчезли только катушечная кассета с несколькими пленками, которые записала для меня сестра Дейя Мата, мои файлы с отпечатками ладоней, нумерологическими и астрологическими диаграммами Элвиса и других друзей». Помимо того, была унесена вся одежда Ларри, за исключением его нижнего белья. Хотя, конечно, могли быть и другие объяснения, Ларри неизбежно пришел к одному заключению. Когда он поделился им с Элвисом, «наши глаза встретились, и он отвел взгляд… Вертя головой из стороны в сторону, он несколько раз повторил: «Черт! Черт!» Затем он посмотрел мне прямо в глаза, что было его способом сказать мне то, что он не мог передать словами. Спустя мгновение он сказал: «Лоуренс, это опасный мир, будь он проклят…»

Действительно ли он поверил в то, что Полковник организовал такое гнусное нападение (кажется столь же маловероятным, чтобы Элвис буквально поверил в это, как и то, что Полковник — со своей щепетильностью в отношении законности и своей почти навязчивой потребностью во всех своих делах расставлять все точки над «i» — подставил бы себя таким образом), но у него были свои причины для недоверия к своему менеджеру. Он устал быть заложником мелочной политики бизнеса и был сердит на Полковника за то, что тот не защищал его лучше: в контрактах не было прописано ничего такого, что позволяло бы студии или звукозаписывающей компании требовать причитающееся им. Дни вяло тянулись, и когда он понял, что Уоллис не собирается отпускать его в ближайшее время, он стал впадать во все более мрачное настроение, и, даже получив приглашение старика провести День благодарения вместе с ним и миссис Паркер в пустыне, он внутренне кипел от негодования. Это была не та жизнь, к которой он стремился.

Полковник, со своей стороны, держал свои мысли по большей части при себе, не считая тех редких моментов, когда он мог немного расслабиться в обществе близкого товарища по бизнесу, на чье умение хранить секреты он мог положиться. У них есть проблемы, признался он Роджеру Дэвису, сорокатрехлетнему юристу агентства «Уильям Моррис», в ведение которого переходила все большая часть бизнеса Элвиса, по мере того как некоторые более пожилые агенты уходили либо сосредоточивались на обслуживании счетов всего нескольких давних клиентов. «Полковник говорил мне: «У меня трудности с мальчиком». Понимаете, он больше не мог им управлять. Я спросил: «А в чем дело?» На что он ответил: «Да, понимаешь, он меняется. Он теперь не тот, каким был раньше».

Наконец, 29 ноября они приехали домой, а незадолго до этого на широкий экран вышла картина «Spinout». Картина не пользовалась большим успехом, а заглавный трек не поднимался выше сороковой строчки в чартах, однако Элвис по — прежнему пребывал в хорошем настроении, когда они приближались к Мемфису. Около Литл — Рока они поймали Джорджа на 560‑й частоте местной радиостанции WHBQ. Он проигрывал в эфире душещипательную кантри — композицию «Green, Green Grass of Home» Тома Джонса, которого они все любили, и Элвис остановил автобус и велел одному из парней позвонить Джорджу и попросить его поставить эту песню снова. Проехав еще немного по дороге, Элвис позвонил снова, и так это и продолжалось всю оставшуюся дорогу: Джордж посвящал каждый раз эту песню Элвису, и рисуемая в песне картина воображаемого воссоединения осужденного с любимыми и идеализируемой жизни маленького городка, который он оставил навсегда, все больше приводила Элвиса и всех парней в растроганные чувства. Вся компания весело посмеялась над такой незадачей, за исключением Реда, который за год до этого приносил Элвису эту песню и получил ответ, что она слишком «деревенская» для него, чтобы записывать ее.

Когда они наконец прибыли обычным караваном в Грейсленд, рождественский вертеп был иллюминирован, дом освещен, и — как в песне — все высыпали навстречу им, когда они подъехали, оповещая сигналами о своем прибытии. Элвис сразу же поднялся наверх, чтобы взглянуть, как отделали его апартаменты, чем снова занимался зять Марти Берни. Вниз он спустился, широко улыбаясь. Очень красиво, заявил он. Ему понравился красно — черный испанский мотив стен и зеленый навесной потолок, в который Берни вмонтировал два телевизора под углом, так что он мог смотреть их прямо в кровати, не задирая головы. К несчастью, реконструкция привела к дополнительным финансовым трениям между Берни и Верноном, и снова дело дошло до обвинений и оскорблений. Когда Марти вернулся на следующий день, он ожидал услышать еще комплименты в адрес Берни, вместо этого «перед парочкой других парней Элвис стал кричать и обзывать всю мою семью последними словами… Поначалу я хотел пропустить все это мимо ушей. Но тут он совсем разошелся. И меня это здорово задело. Я встал и сказал: «Да пошел ты к черту вместе со своим отцом и всей своей семьей! Не смей говорить в таком тоне о моей семье. Они ничего, кроме хорошего, тебе не сделали»… Я был так расстроен, что принял три таблетки снотворного и провалялся в постели три дня.

Это был несколько унылый сезон в Грейсленде. Элвис сделал свои обычные рождественские пожертвования практически каждой из многочисленных мемфисских благотворительных организаций, доведя общий объем сделанных пожертвований за год до 105 тысяч долларов. 15 декабря он подарил Джорджу Клейну новый канареечно — желтый «Кадиллак» со съемным верхом, а затем договорился о том, чтобы Джордж отдал свою старую «Импалу» отцу президента клуба поклонников танкистов Гэри Пеппера Стерлингу, который теперь работал сторожем в Грейсленде. Отец Алана умирал от рака, и Элвис несколько раз навещал его в госпитале. Большинство вечеров они ездили в кино, однако Элвис проводил немалую часть времени в одиночестве наверху, и его в целом осеннее настроение отразилось в интервью, которое он дал в это время Джиму Кингсли из «Коммершиал Эппил».

Он любит читать, поведал он Кингсли, главным образом религиозные книги и медицинские учебники, и он много слушает музыку. Он вспоминает, как однажды, в 1954 году, он со Скотти и Биллом выступал в одном из клубов на окраине Шривпорта накануне Рождества, и, когда они возвращались домой, их остановили за превышение скорости. «Было холодно, и меня клонило в сон. Я проснулся, и полицейский спросил меня: «Кто вы?» Я ответил: «Элвис Пресли, певец». У полицейского был озадаченный вид. Разумеется, он не слышал обо мне. Да и едва ли кто — то слышал обо мне в то время. Мне подумалось: «Ну вот, теперь все мои рождественские деньги пойдут на оплату штрафа». Однако полицейский отпустил нас, довольствовавшись предупреждением… Я облегченно вздохнул. Как только полицейский уехал, мы все трое выскочили из машины и стали считать наши деньги в лучах фар. Деньги были преимущественно купюрами по одному доллару. О, это была самая большая сумма денег, которую я когда — либо держал в своих руках! На следующий день я спустил всю эту кучу банкнот на рождественские подарки…

Большая разница между Рождеством теперь и тогда, когда мы росли в Ист — Тьюпело. Но, честно говоря, не могу сказать, что эта разница в пользу сегодняшнего времени. Теперь мы просто можем больше тратить. Но это не главное. Главное же — друзья и чувства. Когда вы молоды, все кажется как в сказке. А когда вы вырастаете, все становится очень реальным».

Его унылое настроение в конце концов рассеяли лошади. Сначала он решил приобрести одну для Присциллы, затем он спросил у Джерри Шиллинга, не возражает ли тот, если он купит лошадь Сэнди, чтобы Присцилле было с кем кататься верхом, а потом он приобрел лошадь и для себя. После этого он решил, что у каждого должна быть лошадь, и вскоре Грейсленд охватила лихорадка активности: была перестроена старая конюшня, Элвис снес маленький домик позади особняка, в котором некогда жил со своей семьей Билли, чтобы у них было место для прогулок верхом, и он начал скупать фермерские принадлежности в «Сиэрс» и всевозможные седла и ковбойскую одежду в «Бен Хоуэл энд Сан Сэдлери» в Уайтхейвене. «Элвис днем и ночью ходил в конюшню, — одобрительно отмечал Марти. — Эта конюшня, которую он называл «Домом Восходящего Солнца», обыгрывая имя своей лошади, долгое время стояла без дела. Он устроил для себя небольшой офис и большим красным фломастером написал на стойлах имена лошадей. Он обыкновенно делал записи для себя вроде: «Что купить завтра» и «Что сделать завтра». Он чистил конюшню и покупал новую сбрую. Он занимался этим с удовольствием».

Он привез в Грейсленд свою тетку Дельту (сестру Вернона) после того, как ее муж Пэт Битс умер от сердечного приступа. Не все любили Дельту; даже двоюродный брат Элвиса Билли Смит соглашался с тем, что «у нее был ужасный характер, и она слишком много пила». Но Пэт, в прошлом владелец ночного клуба и азартный игрок, всегда был одним из любимых родственников Элвиса, кто помог ему поверить в самого себя, и вследствие этого, по словам Билли, «он чувствовал себя обязанным перевезти Дельту к себе». Он поселил ее в комнате около кухни, где раньше жила прислуга, поместил ее под присмотр бабушки и позаботился о том, чтобы все домочадцы, включая поваров и прислугу, были на похоронах.

Совершенно неожиданно стало казаться, что Элвис вновь берет все в свои руки; видя его увлечение лошадьми, активность, которую он развернул в связи с затеей обзавестись собственной конюшней, решительность, которую он проявил, взяв на себя устройство похорон Пэта Бигса и судьбы своей тетки, парни почувствовали, что начинают узнавать прежнего Элвиса, и это стало сигналом к началу охоты на Ларри. Точно так же, как Полковник, казалось, почувствовал его новую уязвимость, парни устроили Ларри нелегкую жизнь сначала за то, что он отказался разделить их энтузиазм в отношении ковбойской жизни, а затем возобновившимися насмешками над Лоуренсом Израильским и Вечным Жидом. Присцилла едва удосуживалась скрывать свое презрение, и хотя Элвис пытался сгладить ситуацию и объяснить ее выходки Ларри, как до этого он пытался показать ему, что не одобряет выходки Полковника, он ничего не делал для того, чтобы остановить их. Вся эта агрессия по отношению к нему заставляла Ларри чувствовать себя все более и более чужим в этой компании. А тут Элвис заговорил о женитьбе.

В отношении женитьбы Элвис явно продолжал испытывать глубоко противоречивые чувства, почти физическую амбивалентность. За несколько месяцев до этого он попросил ювелира Хэрри Левитча изготовить обручальные кольца, но затем раздумал покупать их и попросил его подержать их у себя в магазине. «Я убрал их в сейф; прошло полгода, а они все лежат. Поэтому я спросил Элвиса: «Ты передумал?» А он ответил: «Нет, я просто не могу решиться. Это такой серьезный шаг, мистер Левитч». Он признавался в своих опасениях и Ларри. «Не один раз Элвис замечал: «Посмотри на Иисуса. Он никогда не был женат». Не думаю, что это обязательно указывало на комплекс Христа, хотя, конечно, Элвис страдал этим в некоторой степени… Но в возрасте тридцати двух лет Элвис чувствовал, что подлинный брак предполагал обязательства, в своей способности выполнять которые он не был уверен».

Однако слухи о скорой свадьбе циркулировали уже многие месяцы, и Элвис получал недвусмысленные сигналы от Присциллы, не говоря уже о ее отце, напоминавшем ему о тех обещаниях, которые он давал. Полковник тоже подталкивал его к этому, к выполнению взятых на себя обязательств, — и пусть никто ничего не говорил ему напрямую, он знал, чего от него ждут. Так что накануне Рождества он сделал предложение. Он пришел в ее комнату со «своей мальчишеской ухмылкой на лице, держа руки за спиной. «Сядь, малыш, и закрой свои глаза». Я села и закрыла глаза. Когда же я открыла глаза, я обнаружила, что Элвис стоит передо мной на коленях и держит в руках маленькую черную коробочку, обтянутую бархатом… Я открыла ее и обнаружила в ней красивейшее бриллиантовое кольцо, которое я когда — либо видела в своей жизни. Большой бриллиант в три с половиной карата был обрамлен рядом меньших бриллиантов, которые можно было вынимать и носить по отдельности. «Мы поженимся, — сказал Элвис… — Я тебе говорил, что я буду знать, когда придет время». Они показали кольцо Вернону и бабушке, однако Элвис сказал, что они должны подождать с оповещением ее родителей. Ему хотелось сказать об этом ее отцу лично.

Каждый день они всей гурьбой ходили кататься верхом, после чего всей компанией или небольшими группами заваливались в конюшню, где обсуждали лошадей, говорили о необходимых улучшениях и покупках, просто наслаждаясь обществом друг друга. В первый раз за долгое время почти у всех было ощущение, что у них общее будущее и общее дело в настоящем. Это не было похоже на домашний автодром, уже давно заброшенный с тех пор, как Марти и Ред повздорили из — за того, чья машина была быстрее. В этом было что — то другое, напоминавшее те добрые времена, когда в их жизнь еще не вошел Ларри Геллер. Для Джерри Шиллинга, который присоединился к компании уже после появления Ларри и в краткий период изгнания Джо, «это было по — настоящему веселое время. Мы засиживались за разговорами в конюшне до самого рассвета. Мы действительно были как одна семья».

В первый рабочий день нового года начал действовать новый контракт Элвиса с Полковником. Первоначально они обговорили его по телефону за несколько недель до этого, и по тому, как описал его Полковник, все должно было идти так, как и всегда; Полковник будет продолжать заботиться о бизнесе, а Элвис будет оставаться его единственным клиентом. Единственное различие состояло в том, что в новом контракте будет впервые признано де — юре, что Элвис является его единственным клиентом, что они образовали, никогда по — настоящему не говоря об этом вслух, своего рода компаньонство и что эти отношения являются партнерским соглашением. В качестве менеджера Полковник будет и впредь получать свои 25 процентов от выплат по всем существующим контрактам, а также от гарантированных выплат по всем будущим контрактам, — однако такое разделение будет относиться только к фиксированным выплатам по этим контрактам.

К примеру, если у Элвиса есть контракт с MGM на картину, за которую он должен получить 750 тысяч долларов плюс 50 процентов от прибыли. Полковник получит свой обычный гонорар в 25 процентов от той части сделки, которая представляет собой жалованье, прибыли же будут делиться пополам, поскольку, если учесть все усилия Полковника по рекламе и раскрутке картины, ее успех, в сущности, представляет собой совместное предприятие. То же самое и в отношении текущей сделки с RCA: на сумму ежегодных выплат в 300 тысяч долларов распространяются 25-процентные комиссионные, все же дополнительные выплаты или прибыли сверх этой гарантированной суммы подлежат распределению между ними из расчета 50 к 50.

Письма, отправленные за подписью Элвиса в адрес RCA и «Уильям Моррис», изобиловали всевозможными второстепенными поправками к контрактам (будущие прибыли от уже снятых фильмов должны были распределяться из расчета 50:50; прибыли от продажи прав на использование имени исполнителя, разумеется, как всегда, распределялись по тому же принципу; пункты об издательских правах оставались без изменения), но основной принцип был прост: партнерские отношения, которые, как объяснял Полковник Паркер, эволюционировали в течение всех этих лет до нынешнего момента, существовали как почти полностью признанный факт договора.

Это было партнерство, которое существовало далеко не просто как факт договора. С незапамятных времен менеджеры ищут выгоду для себя в такого рода партнерских отношениях, совместных предприятиях и сделках на стороне, о которых, можно было подумать. Полковник и писал книгу. Менеджер популярной сопрано Кейт Смит Тед Коллинс, например, образовал компаньонство со своей клиенткой в 1930 году и сохранял его в течение более тридцати трех лет, а контрактные отношения Пэтти Пейдж с ее менеджером Джэком Рилом строились из расчета 50:50 с первых дней ее звездной карьеры. Даже Боб Дилан, который в 1967 году мог показаться полной противоположностью Элвиса Пресли в плане осведомленности в делах шоу — бизнеса и культурной просвещенности, похоже, предоставлял схожие возможности для самообогащения своему менеджеру Альберту Гроссману, который, подобно Полковнику, получал свою долю менеджера в 25 процентов, но, вероятно, без ведома своего клиента, получал также 50 процентов от доходов за издательские права от фирмы, куда он в первую очередь приносил каталог песен Дилана.

То, что практика имеет прецеденты, конечно, не оправдывает ее, однако у Полковника были свои собственные причины стремиться к изменению контрактных условий в этот период. Самая настоятельная причина была связана с печально известной непредсказуемостью этого бизнеса, усугублявшейся растущей непредсказуемостью его единственного клиента. Коль скоро он собирается связать свое будущее с одним исполнителем и посвятить ему все свои усилия, то для него почти не подлежит сомнению, что он должен обеспечить и себе какую — то справедливую долю, и он не скрывал своих мыслей ни от своего клиента, ни от кого другого, с кем он вел бизнес.

Несмотря на всю свою репутацию ловкача среди тех, кто предпочел не поддаваться его внушению, в некоторых отношениях он, возможно, был самым прямым из людей, и то, к чему он совершенно прямо и откровенно стремился теперь, было своего рода страховкой. Ему было пятьдесят шесть лет, и он не знал, сколько лет ему еще осталось. Его собственное здоровье было не столь хорошим, здоровье его жены Мэри было еще хуже. Если мистер Пресли желает двигаться в новых и неизведанных направлениях, что ж, он в своем праве, конечно, но Полковник, несмотря на всю относительную простоту его жизненных привычек, никогда не выказывал тяги к аскетической жизни. Ему нравилось жить в Палм — Спрингс, ему были по душе удобства парной отеля «Спа», он привык жить в компании богатых и знаменитых людей и считал, что заработал свое место среди них. Возможно, самый настоятельный элемент в его мыслях проистекал из философии, символически выраженной в заглавии книги, которую он всегда грозился написать, — «Сколько это стоит, если это бесплатно?»: ничто не имеет никакой стоимости, пока вы не назначите за это цену. Его услуги, считал он без какой бы то ни было тени смущения, стоили 50 процентов.

Элвис без проблем согласился бы на это предложение, и он не выказал никакого сожаления по поводу подписания соглашения. Если это сделает счастливым старика, тогда и он счастлив. Марти и другие могли ворчать и вести себя так, словно они знали, что происходит, но только он и его отец действительно знали, чего стоило сохранить такого рода предприятие, сколько веры проявил Полковник — и не только в начале его карьеры, когда все остальные пророчили ему фиаско, но и в те черные дни, когда он был в армии и только изобретательные ходы Полковника могли сохранить и бизнес, и веру Элвиса в себя. Полковник перехитрил самых ловких голливудских дельцов, и он никогда не уподоблялся им. Не было фальшивых голливудских нежностей или социального лицемерия, не было извинений за то, кем он является или откуда он вышел, он признавал одну обязанность — появляться на публике и делать свою работу, — и в этом он был требователен к себе не меньше, чем к своей звезде.

Когда, вслед их новому соглашению. Полковник переоформил соглашение с RCA сроком до 1980 года включительно — с гарантированной выплатой в 300 тысяч долларов в год только на срок до 1970 года включительно и последующим сокращением суммы до 200 тысяч долларов в год на ближайшие пять лет контракта, без каких — либо гарантий на оставшиеся пять лет, — Элвис не высказал ни единого слова сомнения по поводу такого пересмотра, вместо этого послал телеграмму RCA с выражением своей благодарности в том, «что развод состоится, по крайней мере, не раньше 1980 года», и веры в то, что к тому времени «у нас будет столь большой каталог выпущенных песен, что будет дешевле остаться вместе». В своей телеграмме Полковнику он просто признал в нем «величайшего «снеговика» на земле», выказав такое же удовольствие по поводу его подвигов, какое испытывал сам Полковник. Другие могли бы сказать и вполне могли бы указать, что это новое соглашение, по сути, существенно снизило гарантированные выплаты, тем самым позволяя Полковнику заметно увеличить свою часть дохода, — если бы они знали подробности сделки. Но они не знали, и Элвис намеренно предпочел оставить их в неведении. Это была его тайная жизнь, если применительно к нему вообще можно было бы говорить о тайной жизни. Ему не нужно было дотошно изучать каждый пункт контракта, чтобы знать, что с ним поступают честно. Два дня спустя после официального подписания сделки с RCA Полковник подписал договор на еще одну картину для «Эллайд Артисте», которую предстояло снять в 1968 году с жалованьем в 900 тысяч долларов. Элвис нисколько не сомневался, что Полковник что — то имел от этой сделки. Но он не переживал, ведь и он имел от нее немало.

Кроме того, его мысли были заняты другим. Количество лошадей быстро превзошло количество стойл, и когда Ред однажды наехал на Элвиса во время игры в Дикий Запад, стало очевидным, что почти четырнадцать акров земли Грейсленда — теперь слишком маленькая для них территория. В то же время было одинаково ясно, что страсть Элвиса к приобретательству ничто не охладит: он продолжал и продолжал покупать лошадей и снаряжение до того дня, когда, возвращаясь из Миссисипи, куда они ездили покупать лошадей, около Уоллиса у самой границы штата они с Присциллой заметили ранчо на 160 акрах земли в идеальном состоянии, называвшееся Туинклтаун — Фарм, с белым, сверкающим на солнце крестом шестидесяти пяти футов в высоту, смотревшим на небольшое искусственное озеро.

Вскоре после этого он катался с Аланом Фортасом и парочкой парней, когда Фортас заметил прибитую к ограде фермы табличку «Продается». Они развернулись, чтобы прочитать табличку, а затем поехали в аэропорт Туинклтаун, где у Джека Адамса, владельца ранчо и одного из самых крупных торговцев подержанными летательными аппаратами в мире, была штаб — квартира. Всегда осмотрительный в практических делах, Элвис послал Алана навести справки о ранчо (идея была та, что, если владелец узнает, что ранчо нужно для Элвиса Пресли, он тут же поднимет цену), однако едва Алан успел представиться, как «в дверях появляется Элвис. Черт. Ничего не скажешь, Адамс был умелым дельцом и хорошим торговцем, он сказал: «Послушайте, не спрашивайте, сколько я хочу за ранчо; я дам вам ключи. Почему бы вам не провести там ночь?»

Элвис возразил: «Но мы купили лошадей». На что Адамс сказал: «Привозите своих лошадей, привозите всю компанию, живите там столько, сколько хотите. Если вам понравится, тогда мы можем поговорить». Так что мы привезли туда лошадей и всю ночь гуляли, как настоящие скотоводы! На следующий день Элвис просыпается и говорит; «Алан, я никогда не спал лучше в своей жизни. Давай покупать это чертово место». Я было начал возражать, а он мне: «Иди и купи его». Поэтому я позвонил мистеру Адамсу, и он сказал: «Я возьму столько — то за это и столько — то за то, и это будет включать все — скот, дом, обстановку и все остальное, за исключением нескольких личных вещей и кое — какой одежды». Я ответил: «Хорошо, я вам перезвоню», — пошел и сказал все Элвису. В то время у меня уже был опыт в сфере купли — продажи недвижимости. Я знал, что мы могли снизить цену. Однако Элвис просто спросил: «Послушай, сколько же он хочет?» Я ответил ему. Тогда он сказал: «Спроси его, сколько времени ему потребуется, чтобы вывезти свои пожитки отсюда». Я снова позвонил мистеру Адамсу, и он ответил: «Примерно пятнадцать минут». Я сказал ему: «Элвис хочет купить ранчо». И на этом сделка была заключена, без переговоров, без чего бы то ни было».

8 февраля он внес задаток в 5 тысяч долларов в счет погашения продажной стоимости в 470 тысяч долларов. В течение недели он приобрел по меньшей мере пять грузовых пикапов и «Кадиллак» 1963 года выпуска, а к тому времени, когда 22 февраля была оформлена сделка, он купил более двух дюжин транспортных средств, полдюжины трейлеров и шесть повозок, не говоря уже о многочисленных тракторах, разного рода фермерском оборудовании, емкостях для отстойника, трубопроводах для воды и четверти мили фанеры для временного забора, который должен был служить до тех пор, пока не будет возведена деревянная ограда восьми футов в высоту, заказанная им за 12 тысяч долларов. Всего примерно за две недели ему удалось истратить свыше 100 тысяч долларов, — этот приступ транжирства, казалось, принес временное умиротворение Элвису, но привел в ужас Вернона, который был уверен, что они все окончат свои дни в богадельне. По словам Присциллы, которая больше не относилась спокойно к транжирству Элвиса, но обнаруживала больше сочувствия к увлечениям Элвиса, «Вернон буквально умолял его остановиться, однако Элвис ответил ему: «Папа, я в первый раз за долгие годы получаю удовольствие от жизни. У меня есть увлечение, то, что заставляет меня, когда я ложусь вечером спать, ждать утра».

Он и правда получал удовольствие. «Ему нравилось, когда вся компания была в сборе, — отмечала Присцилла, — и он расстраивался, когда им хотелось уйти». Он назвал одну из новых лошадей «Мэр Инграм»[35] в честь мемфисского мэра, который безуспешно пытался назвать его именем здание или автостраду (его последнее предложение — назвать «Мид — Саут Колизей» Колизеем Элвиса Пресли — было отвергнуто всеобщим числом голосов городской комиссии). (Эти попытки увенчались успехом только в 1972 году, когда часть шоссе 51, проходящая мимо Грейсленда, была официально названа Бульваром Элвиса Пресли.) Он назвал ранчо «Флайинг Серкл G» и поставил его тавро (буква G с крыльями) на каждую лошадь, каждую скотину и каждый пикап на ранчо. «Частенько можно было видеть, — отмечала Присцилла, — как он обходит свои владения, стучит в двери, всех будит или проверяет лошадей ранним утром. Он был весь в своем увлечении, и бывали дни, когда ему даже не хотелось тратить время на еду, — он ходил с буханкой хлеба под мышкой на случай, если сильно проголодается… По воскресеньям мы устраивали пикники, на которые съезжались все девушки… Мы катались на лошадях, устраивали соревнования по стрельбе по летящим тарелочкам и выуживали из озера черепах и змей. Там царили смех, веселье и дух товарищества».

Из духа товарищества он вознамерился раздать по акру земли на каждого парня. В конце концов, если это коммуна по духу, то почему бы ей не быть коммуной на самом деле? Он дошел до того, что стал составлять с Марти соответствующие бумаги, однако Вернон быстро положил этому конец. Вернон всегда видел себя джентльменом — ранчером, и если бы он смог ограничить некоторые излишние траты своего сына, ему, возможно, со временем понравилось бы быть в новой роли. Но он был столь же беспомощен в этом отношении, как и все остальные, и когда он обратился за советом к Полковнику, тот не смог сказать ему ничего другого, кроме банальной фразы о том, что Элвису скоро надоест его новое увлечение. В отчаянии он даже попытался завербовать на свою сторону Джо. «Вернон приходит ко мне и говорит: «Джо, он тратит слишком много. Я пытался потолковать с ним, а он сказал: «Если надо будет, я потрачу еще больше. Ты должен с ним поговорить». Я поговорил с Элвисом. Я ему сказал: «Что ты будешь делать со всем этим барахлом?» Ну и прочее, в таком же духе. А он мне ответил: «Да все в порядке, пока мне это нужно». Иногда он прислушивался, иногда нет. Иногда он просто выходил из себя и говорил: «Ах, тебе это не нравится? Дверь там».

Каждый день, по словам Алана Фортаса, был как последний день. Для Майка МакГрегора, седельника и ковбоя, выступавшего на родео, которого Элвис встретил в прошлом месяце, когда покупал снаряжение и одежду для верховой езды в ковбойском магазинчике на Миллбранч, а затем нанял для ухода за лошадьми, это был опыт единственный в своем роде. Майк сразу же сказал Элвису, что не сможет работать по воскресеньям, так как ходит в церковь, на что Элвис ответил, что это его устраивает, если он не будет оставлять лошадей без корма по утрам в воскресенье. «Он был очень заботливым и очень вежливым. Он никогда не говорил мне: «Пойди и приведи вон ту лошадь»; он всегда спрашивал, есть ли у меня время, чтобы привести лошадь. Не могу припомнить ни случая, когда бы он отдавал мне прямое распоряжение. Немалое веселье на ранчо начиналось тогда, когда там выпадал снег: они брали тракторы и сани и гоняли по сугробам. Как — то ночью отелилась одна из коров, и они пришли в такое возбуждение, призывая всех посмотреть на теленка». Когда одна из кобыл принесла жеребенка, «можно было подумать, что родился член королевской фамилии».

С точки зрения же Джерри Шиллинга, это было более глубокое, более темное сновидение, сновидение о почти эдемской невинности и ее утрате. «Поначалу это было действительно прекрасно. У нас с Сэнди был трейлер перед озером — это был первый наш собственный дом. Вы просыпались утром, а к озеру на водопой пригоняли лошадей; Элвис с Присциллой отправлялись на верховую прогулку и мы с ними, затем состоялся завтрак.

Но потом Элвис стал таким занятым, и все это потеряло ощущение радости и веселья. Речь только и шла, что обо всех этих трейлерах и грузовиках: кто получил это, кто получил то. И в конце концов стало казаться, что Элвис увяз во всем этом, во всех этих делах, покупках и раздачах, за которыми не стояло реального смысла. Теперь мне кажется, что отчасти виноваты в этом были наркотики. Думаю, кульминация наступила тогда, когда Элвис как — то ночью появился в нашем трейлере; было 2 часа ночи, шел проливной дождь, а он стоял в проеме двери, напоминая старого ковбоя, с потоками воды, стекающими с его шляпы, с буханкой хлеба в руках! Он сказал мне, что ему нужно съездить куда — то. «Мне нужно, чтобы ты поехал со мной». В конце концов мы приехали к дому того фармацевта в Уайтхейвене, с которым мы были знакомы. Элвису всего лишь хотелось отоварить рецепт — был ли то дарвон, тьюинал, дексамил или пласидилс, я не знаю. Фармацевту было, по — моему, наплевать, он не высказал никаких возражений, ведь это был Элвис Пресли. Дело в том, что Элвис даже не оправдывался. И до того момента он не очень посвящал меня во все эти дела с медицинскими препаратами для сбрасывания веса, как будто не хотел, чтобы я знал. Вот тогда, мне кажется, все и начало меняться».

Все опять начало выходить из — под контроля. Элвис вдруг стал недоступен для Полковника. Запись саундтрека его будущей картины «Clambake» была переведена в Нэшвилл для удобства звезды, но когда она состоялась 21 февраля, звезда снова упорхнула на ранчо после первой же ночи и даже не удосужилась появиться на вторую ночь. Ред, который снова выбирал для него все песни, прикрыл его, сказав музыкальному директору, что у Элвиса простуда, и записав опорные вокальные партии, на которые Элвис наложил свой голос на третью ночь, появившись в студии в ковбойской одежде и чапарехос[36].

Оставалось всего несколько дней до его запланированного отъезда в Калифорнию, и Полковник беспокоился все серьезнее. Его доводил до отчаяния Марти, который погрузился в наркотики и мрачную необщительность, и он в конце концов написал гневное письмо мистеру Лэкеру, фактически отстраняя его от обязанностей старшего. Он все знал о набранном весе от Джо, и он пришел в ярость, когда Элвис наконец набрался храбрости сказать ему то, что он и подозревал услышать от своего мальчика: что ему нужно больше времени, что ему нездоровится, что он не сможет приехать к началу съемок 3 марта. Этому должен быть положен конец, грозно заявил в ответ Полковник; кинокомпании вкладывают огромные деньги в картины и не любят звезд, которые берут деньги и не выполняют своих обязательств. Если он намерен отложить начало съемок, пусть он получит заключение врача.

Вот так на сцене впервые и появился доктор Джордж Никопулос. В воскресенье, 26 февраля, Элвис попытался связаться со своим всегдашним терапевтом, но когда оказалось, что того не удается разыскать, подруга Джорджа Клейна Барбара Литл, которая гостила в выходные вместе с Джорджем на ранчо, предложила доктора Ника — одного из терапевтов в Медицинской группе, в которой она работала.

Никопулос, тридцатидевятилетний отпрыск греческих иммигрантов, владевших рестораном в Аннистоне, штат Алабама, окончил Вандербильтскую медицинскую школу, после того как прослушал полный курс клинической физиологии в Теннессийском университете в Мемфисе. В 1963 году он переехал на постоянное местожительство в Мемфис, где получил место в Медицинской группе — консорциуме врачей, предлагавших пациентам широкий спектр медицинских услуг. Он был внешне мягким человеком и хорошим атлетом (при 150 фунтах веса он играл защитником в футбольной команде «Сьюэни») и имел скромную, неброскую манеру общения и симпатичную внешность, которая хорошо запоминалась из — за копны седых волос, контрастировавшей с его моложавым видом.

«Я не знал, чего ожидать, я не знал, в чем состояла болезнь или проблема, но когда я приехал туда, он жаловался на ссадины, натертые седлом. Последние пару дней они много катались верхом, а ему нужно было быть в Лос — Анджелесе на съемках. После того как я посмотрел его, оказалось, что ссадины были не такой уж серьезной проблемой; я думаю, ему просто хотелось остаться дома еще на несколько дней. Так что мы потратили больше времени на болтовню, чем на лечение ссадин.

По первому впечатлению он показался мне очень вежливым, очень скромным. Он выказывал мне большое уважение. Во время нашего общения он ни разу не назвал меня по имени; он всегда говорил доктор Ник или доктор Никопулос. И он всегда отчитывал всякого, кто, по его мнению, проявлял ко мне непочтительность. В тот вечер он казался несколько подавленным и одиноким; ему просто хотелось поговорить. Даже в окружении всех тех людей он оставался для меня каким — то одиноким человеком. Казалось, что у них нет новых тем для разговоров; все уже было давно сказано.

Конечно, ему доставляло удовольствие говорить о лекарствах и справочнике терапевта и о том, какие симптомы сопровождают такое — то заболевание, а какие такое — то, — я был просто поражен тому, сколько он знал. Как бы то ни было, я дал ему кое — какие мази, чтобы накладывать на больные места, а потом он спросил меня, не мог бы я заехать на обратном пути к нему домой и посмотреть его бабушку. Она простужена, а у нее больное сердце. Я сказал, хорошо, я заеду и посмотрю ее. Когда я был в доме, позвонил один из парней Элвиса и сказал, что он забыл спросить меня о чем — то; не мог бы я снова вернуться на ранчо? Я спросил; «А нельзя поговорить об этом просто по телефону?» Тот, с кем я говорил, вернулся и сказал: «Ему хотелось бы, чтобы вы снова приехали, если вы не против». Я снова приехал туда [до ранчо было примерно пятнадцать минут езды], и мы, в сущности, поговорили ни о чем; ему просто хотелось с кем — нибудь поговорить. И он попросил меня еще раз заехать в дом по пути в город и сделать кое — что, поэтому я снова заехал в город и получил еще один телефонный звонок от него. Я играл в эту игру три раза и не испытывал особой радости от этого, но я позвонил Полковнику и отправил письмо. Полковник довольно тщательно расспросил меня. «Вы уверены, что он не может поехать? Понимаете, как только он возвращается в Мемфис, он любит покутить. У нас все тут готово, все его ждут, он нужен здесь». Я ответил, что не думаю, что он в состоянии поехать на съемки, что, по моим ощущениям, ему будет трудно работать на площадке».

Этот разговор привел Полковника в ярость, но с этим ничего нельзя было поделать. Он уговорил студию пересмотреть график, перенеся начало съемок на следующий понедельник, 6 марта, однако его продолжало мучить беспокойство, что все разваливается. Ему казалось, что Элвис придет в себя, когда Ларри выйдет из фавора и наконец будет принято решение об оформлении отношений с этой девушкой. Да, надо признать, что внутри организации есть проблемы. Некоторые парни больше не справляются со своими обязанностями (Алана, к которому Полковник испытывал искренние симпатии, приходилось оставить в Миссисипи из — за его проблем с наркотиками, а от мистера Лэкера уже не было откровенно никакой пользы), и нужно как — то решать вопрос с ранчо, если он в ближайшее время не разрешится сам собой. Но главное в том, что ему нужен повод, чтобы раз и навсегда поговорить с Элвисом начистоту — и так, чтобы у него не осталось сомнений, что мальчик понял его как надо. Поскольку дальше так не может долго продолжаться.

Элвис приехал в Калифорнию в воскресенье, 5 марта. Шестого числа, как планировалось, он появился на студии для примерок и вечером того же дня закончил в студии «Эннекс» Торна Ногара большую часть наложения вокала в одной песне, которую еще оставалось сделать. Все казалось обычным, если не считать его излишнего веса, который вызывал необходимость в переделке костюмов. В четверг, однако, когда Джо заехал, чтобы отвезти его на студию, что — то было явно не так. Все парни были на месте, а Элвиса нигде не было видно. Несколько минут тому назад он вошел в комнату, шатаясь из стороны в сторону, сообщили они Джо, и сказал им, что упал ночью. Он ударился головой о ванну и считал, что ему, вероятно, нужно поехать к врачу, однако они просто снова уложили его в постель и ждали приезда Джо.

Джо тут же позвонил Полковнику. Никто не сомневался, что причина была в таблетках, и когда приехал Полковник, он закрылся в спальне с Элвисом, затем вышел с мрачным видом и распорядился о том, чтобы к Элвису приехал пользовавший его врач — терапевт доктор М. Горсин и рентгенолог доктор Джордж Элердинг с переносным рентгеноскопом. Затем он накинулся на парней. Чем они тут занимаются? В чем, по их мнению, состоит их работа? Куда они смотрели? Кто — то должен неотлучно находиться с Элвисом двадцать четыре часа в сутки — даже если им пришлось бы ходить с ним в туалет. Отныне, заявил он, все будет по — другому.

Отчет врачей был не столь пугающим; у Элвиса было небольшое сотрясение мозга; никаких признаков перелома не было обнаружено. Дополнительные рентгенограммы шейного отдела позвоночника не показали наличия перелома и там, хотя и наблюдалось заметное ограничение подвижности позвонков вследствие мышечных спазмов. Другими словами, у него были синяки и болезненные ушибы, но в остальном он был в порядке. Вся компания метала недружелюбные взгляды в сторону Ларри, когда Полковник объявил, что требует, чтобы все книги Элвиса были немедленно выброшены. «И не смейте приносить ему больше ни одной книги».

Два дня спустя Полковник организовал серию встреч, на которых присутствовал Элвис. Сначала он встретился с Джо; затем он встретился с Марти, которому он официально объявил, что он больше не является вторым старшим в группе, что он больше не будет заведовать финансами и, что в скором времени он будет отвечать за «особые проекты». Несмотря на то, что он объяснил, что первым из таких особых проектов будет предстоящая свадьба, для Марти это было не большое утешение. «Мне казалось это насмешкой, поскольку Полковник с Джо уже все распланировали относительно свадьбы». Он посмотрел на Элвиса, однако Элвис не ответил на его взгляд. «Мне стало тошно, когда я увидел, что Элвис ведет себя так, и услышал, как этот старый жирный прохиндей отдает приказы, словно он повелитель Элвиса. По сути, после этого у меня не осталось желания быть частью группы».

Остальным парням Полковник просто изложил постановление. В присутствии Элвиса он объявил им, что их ждут некоторые важные перемены. Отныне они не будут обращаться к мистеру Элвису со своими проблемами и заботами. Если у них будут возникать какие — либо вопросы или проблемы, они будут обращаться к мистеру Эспозито, который теперь был единственным старшим в группе, и он позаботится о них. «Кто — то из вас, — продолжал Полковник, глядя на Ларри, — думает, возможно, что он Иисус Христос и ему полагается носить рясу и ходить по улице, помогая людям. Но в этом он глубоко ошибается».

Отныне их ждет экономия. Некоторые расходы и жалованье необходимо будет урезать. Мистер Пресли не может позволить себе выбрасывать свои деньги на ветер, каждый будет отрабатывать свое пребывание в группе. Пока все остаются на своих местах, но когда они вернутся в Мемфис, кое — кому, вероятно, придется уйти. «В этом нет ничего личного, — заявил Полковник. — Это всего лишь бизнес». Кроме того, сказал он, бросив еще один многозначительный взгляд на Ларри, больше не будет никаких религиозных дискуссий, больше не будет никаких книг, и если кому — то это не нравится, то он знает, где дверь. Ларри сделалось не по себе. «В течение всей тирады Паркера Элвис так ни разу и не взглянул на меня». С другой стороны, это его не очень удивило. «Я знал, что это был не Элвис. То есть это, конечно, был Элвис, но он выглядел очень странно, словно он находился под влиянием чего — то, и у меня нет сомнения, что он был накачан наркотиками… У него был какой — то потерянный, отсутствующий взгляд. И я не думаю, что было совпадением то, что за его «выздоровлением» последовал переход Элвиса к экспериментированию с психостимулирующими препаратами следующего уровня, очень сильными депрессантами и синтетическими наркотиками».

После этих встреч все пребывали в состоянии шока. Джерри Шиллинг, уверенный, что Полковник смотрел прямо на него, когда он говорил об увольнениях, уже паковал свой чемодан, когда Элвис вошел в его комнату и стал переубеждать его: «Он не говорил о тебе». Билли тоже воспринял все сказанное на свой счет. «Я считал, что буду одним из тех, кого выгонят. А если меня не выгонят, то я знал, что мне придется уйти самому. Поскольку мы с [моей женой] Джо снимали квартиру в Калифорнии… а при сокращении расходов у тех, кто хотел остаться, не было бы денег на оплату квартиры». Он заявил Элвису о своем уходе, однако и тут у Элвиса была удивленная реакция. «Он спросил удивленно; «Почему?» Я ответил: «Потом) что я не могу позволить себе иметь дом в Мемфисе и квартиру здесь». На что Элвис сказал: «Но ведь это не относится к тебе. Ты будешь по — прежнему снимать свою квартиру здесь и будешь получать на это деньги».

«Clambake» вышел в прокат две недели спустя при довольно знакомых обстоятельствах, однако, следуя инструкциям Полковника, Ларри больше не позволяли проводить время наедине с Элвисом. Парикмахерские сессии, которые когда — то служили поводом к продолжительным философским обсуждениям, теперь были ограничены до получаса и проходили под строгим наблюдением. Враждебность парней достигла небывалых размеров и выражалась совершенно неприкрытым образом, и Элвис даже не трудился выказывать симпатию втайне. «Ты знаешь, — ни с того ни с сего сказал он однажды Ларри, — у этих твоих учителей есть скрытые мотивы. Они стремятся контролировать людские умы и использовать их в своих личных целях».

На съемочной площадке царила атмосфера почти принужденного веселья. Снова были розыгрыши, баталии с рассыпным фейерверком и наполненными водой шарами, в которых принимал участие даже режиссер Артур Нейдел. Это была словно инсценировка воспоминаний о прошлом, однако во всех этих забавах присутствовал и какой — то надрыв, что не ускользнуло от внимания некоторых актеров. И едва ли казалось случайным совпадением, что на протяжении всех съемок Элвис снова и снова слушал один — единственный альбом — коллекцию лирических песен, исполненных по — английски с заметным акцентом французским актером Шарлем Буае. Альбом имел название «Where Does Love Go?», а полно оркестрованные аранжировки были столь же витиевато романтичны, как и напевы Буае, с меланхоличными версиями «What Now Му Love», «La Vie en Rose» Эдит Пиаф, «Venice Blue» Шарля Азнавура и «When the World Was Young». Любимой песней Элвиса в это время была «Softly As I Leave You», признание в любви своей жене умирающего мужчины, и он давал этот альбом разным исполнителям в фильме и членам съемочной команды и ставил его снова и снова для своих парней, которые не могли понять, что он нашел в его мрачном звучании.

Элвис с Полковником тоже, казалось, вернулись к своим прежним отношениям. Для Билла Биксби, исполнителя второй главной роли в фильме, который впервые встречался с обоими, «они были вроде Фрика и Фрэка, когда они собирались вместе. Они были великими комедиантами. Полковник приохотил меня к фокусам с отгадыванием мыслей, и мы втроем увлеченно играли в эту игру. Один из парней говорил мне слово, о котором он думал, а Полковник умудрялся отгадывать его по внешним сигналам, мне так и не удалось сравняться с ним. Это было замечательное развлечение».

Полковнику еще предстояло преодолеть серьезные препятствия. Если Полковник что — то и ненавидел, так это оправдываться и защищаться, а со всеми этими недавними неудачами в бизнесе, а теперь и с этим последним затруднением, о котором все руководство студии рано или поздно, но обязательно услышит, было больше невозможно просто замазывать некоторые из проблем, с которыми они сталкивались. У него были контракты на фильмы, с которыми они как — нибудь проживут 1968 год, возможно, и 1969 год, но он не знал, на что он мог рассчитывать после этого.

Он получил представление о тех новых условиях, в которых они будут существовать, когда студия «Парамаунт» отказалась выделить ему деньги на обычную рекламную кампанию для раскрутки последней картины Хэла Уоллиса «Easy Come, Easy Go», которая должна была выйти в прокат на Пасху. Уоллис был смущен, но не смог выбить никаких денег, и 20 февраля Полковник сердито заявил доверенному помощнику Уоллиса Полу Нейтену, что он палец о палец не ударит для картины. Три дня спустя он нашел повод изменить свою позицию, когда обращался к «Полковнику Уоллису» в своем письме — одном из шедевров своей дипломатической переписки. Любой другой, писал он, в таких обстоятельствах просто сложил бы руки. Но он не любой другой. Он знает, что Уоллис всегда выполнял то, что обещал и не обещал, и он убежден, что в конце концов Уоллис, вероятно, уступит «теплому чувству щедрости по отношению к старине Полковнику». Он может быть полностью уверен в том, что любое проявление такой щедрости будет с благодарностью принято Полковником, в чем они смогли убедиться, когда Уоллис со своим партнером Джо Хейзеном выложили 3500 долларов из своего личного фонда. Однако уверенность Полковника была тем не менее поколеблена, и когда Нейтен писал Уоллису в Испанию после выхода фильма в прокат, он подчеркивал законность тревоги Полковника: «Очевидно, звезда больше не пользуется такой популярностью, как раньше».

Не лучше обстояли дела у Элвиса дома. Марти, которого в порыве раскаяния он попросил быть шафером у него на свадьбе, постоянно препирался с Присциллой, которая никак не могла понять, почему человек, испытывающий такое полнейшее презрение к ней, должен играть такую важную роль на их свадьбе. Потом, словно чтобы компенсировать свой собственный просчет, он попросил Джо быть вторым шафером и предоставил Джо и Марти распределять между собой обязанности. По мнению Билли Смита, поведение Элвиса становилось все более сумбурным, хотя он и не не мог точно сказать, в чем была главная причина. Все больше и больше он видел свою роль — и роль других парней — в том, чтобы просто не давать делам слишком беспокоить Элвиса, «однако мы были нагружены своей работой, с которой и без того было нелегко справиться».

15 марта во время вынужденного перерыва в съемках Джерри и Сэнди поженились в Лас — Вегасе. Джерри уже давно хотел жениться, и он определенно считал себя обрученным, но в то же время он хорошо ощущал на себе довольно сильное давление со стороны Полковника и стал задаваться вопросом, а не связано ли это каким — то образом с явным нежеланием Элвиса пройти через эту церемонию. Он знал, что Полковник верит в брак и частную собственность, и до некоторой степени он оценил проявления заботы о своем с Сэнди благополучии со стороны Полковника, но все же не мог не чувствовать, что в некотором роде его собственный брак задумывался как «демонстрационный показ».

Только после свадьбы Джерри Элвис наконец согласился назначить дату (свадьба была запланирована на ближайшие дни после окончания съемок), и почти сразу же после этого Полковник стал приезжать в Лас — Вегас по выходным, чтобы придать процессу окончательность. Большую часть времени его возил Чарли Ходж, и во время их поездок Полковник обыкновенно распространялся по поводу своих мыслей о браке.

«— Чарли, — как — то сказал он, помахивая своей огромной сигарой, — когда ты наконец решишь жениться, позволь мне устроить твою свадьбу самому. — Он бросил на меня плутоватый взгляд. — Когда ты собираешься жениться?

— Пока не собираюсь. Полковник, — ответил я. — Я все еще учусь.

Он рассмеялся.

— Когда решишь, дай мне знать, — сказал он. — Чарли, мы могли бы сделать на этом кое — какие деньги.

— Сделать деньги? — удивился я. — На моей свадьбе?

Он кивнул:

— Да, можем. Послушай — ка старого Полковника.

Пока мы ехали, он кратко изложил свой план:

— Я арендую футбольный стадион, и ты со своей невестой подъедешь к алтарю, поставленному в центре поля, на паре огромных слонов. — Он улыбнулся и вытащил свежую сигару. — Мы будем требовать плату за вход.

Я засмеялся:

— Полковник, это сумасбродство.

Он помахал в мою сторону сигарой, словно волшебной палочкой:

— Это не сумасбродство. Тут деньги. Послушай старого Полковника.

Он водил меня с собой по казино, когда ему хотелось сыграть. Я не мог потратить ни цента из своих денег. Он знал, что я люблю играть почти в такой же степени, как и он.

Он обыкновенно садился за рулеточный стол и начинал ставить фишки на нас обоих.

— Давай поставим 25-долларовую фишку на этот квадрат для тебя, Чарли, — говорил он. — И фишку сюда, сюда и сюда.

Когда же я выигрывал, сумма выигрыша составляла 200 долларов. Полковник обыкновенно говорил:

— Теперь тебе лучше пойти и заказать цветы для миссис Паркер.

Он хитро подмигивал:

— Слушай Полковника. Заказывай цветы для миссис Паркер, когда выигрываешь».

Приглашения рассылались под покровом секретности: о Ламаре и Алане забыли просто потому, что они не были частью группы, которая находилась в Калифорнии. Помимо парней, бывших на съемках, были приглашены только родственники плюс Полковник с миссис Паркер, Джордж Клейн и, как ни странно, ювелир Элвиса Хэрри Левитч.

Рона Баррет выведала новость 27 апреля, заприметив на местном рынке Джо и Джоанн, как раз когда все съезжались в Палм — Спрингс. Они вылетели из Палм — Спрингс двумя зафрахтованными самолетами примерно в 2 часа ночи в понедельник, 1 мая; Элвис и Присцилла летели на личном самолете Фрэнка Синатры. Обрученные заплатили 15 долларов за разрешение на брак в здании суда округа Кларк в 3 часа утра, затем поехали в «Аладдин» — отель на четыреста номеров, воссоздававший стиль эпохи Тюдоров. Он располагался через улицу от «Сизар Палас» и был недавно приобретен другом Полковника Милтоном Преллом, который раньше был владельцем «Сахары», где они всегда останавливались. В течение следующих нескольких часов они нервно ждали в своем номере, пока Полковник наконец не дал понять, что пора, и тогда они сочетались браком в восьмиминутной церемонии, проведенной судьей верховного суда Невады Дэвидом Зеноффом, которая началась в 11.41 утра.

Перед самым началом церемонии Ред зашел в номер Джо, чтобы выяснить, когда он, его жена Пэт и остальные парни и их жены будут готовы. С некоторым смущением Джо сообщил ему то, о чем сам только что узнал: что за исключением двух шаферов и двоюродного брата Элвиса Билли никто из парней или их жен не был включен в саму церемонию. Бракосочетание было запланировано провести в сравнительно тесных личных апартаментах мистера Прелла, а поскольку там не было места для всех, Полковник решил, что единственный путь избежать обвинений в фаворитизме — исключить всех парней из церемонии, — ведь они все могли пойти затем на прием.

Ред полез в бутылку. Он никогда не делал секрета из своего отношения к Джо, но теперь он обозвал его мерзким подхалимом и едва не набросился на него с кулаками. Знает ли обо всем этом Элвис? — спросил он. У этого ублюдка нет смелости и никогда не было. Да будь он проклят, если он пойдет на прием, если его не приглашают на саму церемонию. Хорош друг, нечего сказать, а он — то просил его быть у него шафером на свадьбе. Он не напрашивался сюда — он пришел по приглашению Элвиса. И он не для того привез сюда свою жену, чтобы терпеть унижение от какого — то недоумка, у которого кишка тонка сказать ему то, что он должен был сказать ему сам. Полковнику лучше не попадаться у него на пути. Он сделает отбивную из этого сукина сына, если тот попадется ему на глаза. К черту его. К черту Джо. К черту Элвиса. К черту их всех. Он сыт по горло всем этим дерьмом.

Остальные восприняли Это чуть более дипломатично. Они тоже испытывали чувство негодования, тоже испытывали ощущение, что их предали, но в большинстве своем они возлагали вину за это на Полковника, не высказывая своего разочарования ради Элвиса, — в конце концов, это был его день, это была не его вина, в любом случае у него никогда не было смелости идти наперекор Полковнику. Для Джерри Шиллинга такая позиция была едва ли не способом самосохранения. Элвис дал ему так много — как друг, — и он всегда относился к Элвису с таким восхищением, что в данный момент он оказался не готовым к тому, чтобы разбираться в своих противоречивых эмоциях. «Мне кажется, только многие годы спустя я понял, что на самом деле я чувствовал в тот момент».

Что касается Элвиса, то, несмотря на всю сумятицу, которая царила в его душе, и несмотря на весь гнев и всю неприязнь, которые раскаляли воздух вокруг него, он все же сохранил всю свою способность очаровывать. Судья Зенофф пожелал познакомиться отдельно с женихом и невестой перед церемонией бракосочетания. «Полковник Паркер отвел Элвиса в сторону, чтобы познакомиться со мной, и я поговорил с ним несколько минут. Моя встреча с Элвисом до церемонии была, вероятно, самым ярким из всех моих впечатлений о том событии. Я был просто поражен скромностью парня. Он был сдержанным, красивым, как картинка, очень почтительным и очень напряженным… и так нервничал, что его не слушался голос. Затем меня подвели познакомиться с Присциллой. Она была абсолютно парализована. Она не могла открыть рта — только стояла и смотрела на меня широко раскрытыми глазами и немного покивала головой, когда я объяснил ей процедуру».

Присцилла не стала бы спорить с его описанием. «Мы оба так нервничали, не думаю, что мы отдавали отчет, кто присутствовал, а кто нет. Мы не спали всю ночь, и нас провели в комнату, в которой уже были судья и все остальные. Нам следовало пригласить Реда. Элвис согласился [потом], что это было неправильно. И он понимал, как чувствовал себя Ред. Но он никогда не думал, что этого нельзя простить. Это было упущение, недосмотр. Здесь не обошлось без злого умысла со стороны Полковника. И я думаю также, что, с точки зрения Реда, в тот раз Элвис должен был настоять на своем. Что касается бизнеса, было немало случаев, когда он не настаивал на своем. Но это было личное, и ему следовало сказать: «Твое место здесь. Я выбираю, кого я хочу видеть на своей свадьбе». Думаю, что, в сущности, отсюда обида Реда. Элвис не настоял на своем».

Когда короткая церемония завершилась, они проскользнули через бассейн в «Зал Аладдина», где Полковником была запланирована пресс — конференция. В ответ на вопросы журналистов отец Присциллы полковник Болье сказал, что он «с самого начала знал», что однажды Элвис и его дочь поженятся. «Наша маленькая девочка будет хорошей женой». Когда Элвиса спросили, что побудило его наконец — то вступить в брак, он сказал: «Мне кажется, пришла пора». Затем беспомощно повернулся к своему отцу и сказал: «Эй, папа, помоги». «Не могу дотянуться до тебя, сынок, — пошутил Вернон с горделивой улыбкой.

— Ты проскочил у меня между пальцев». «Не забывайте, — ввернул от себя Полковник, — нельзя перестать быть холостяком, не женившись».

На приеме присутствовало около четырехсот человек, по сообщению «Коммершиал Эппил»; «банкет, по некоторым оценкам, обошелся в 10 тысяч долларов и включал такие блюда: яичница с ветчиной, жареный цыпленок по — мексикански, запеченный молочный поросенок, моллюски «Казино», свежий припущенный в карамели лосось, яйца «Минетта», устрицы «Рокфеллер» и шампанское… Струнное трио исполняло романтические баллады, включая «Love Me Tender»… Был также бродячий гармонист».

Ред сдержал свое обещание и остался в номере отеля со своей женой, смотря новости о свадьбе по телевизору, когда происходил прием. Он планировал вернуться первым самолетом в Лос — Анджелес, и он больше не собирался принимать чертовы подаяния, однако когда пришло время покупать билеты на самолет, оказалось, что он вынужден был занять денег у Хэрри Левитча, мемфисского ювелира, чья филантропическая деятельность когда — то помогла Реду окончить школу. Затем уже в самолете по дороге в Лос — Анджелес он оказался среди половины гостей со свадебного приема, включая Вернона и Ди. Он не сказал никому и двух слов, отказавшись даже посмотреть в сторону Вернона. Он принял окончательное и бесповоротное решение; он никогда больше не вернется и не будет работать на Элвиса, этого ублюдка.

По иронии судьбы, почти в тот же самый момент главный враг Реда Ларри Геллер узнавал о свадьбе из заголовка газеты. Ларри испытывал охлаждение в отношениях с Элвисом с тех самых пор, как Полковник два месяца тому назад издал свое постановление. Это был, как писал в своих мемуарах «Если я умею мечтать» Ларри, «объявленный сезон охоты на Свами», и он принял решение уйти, когда в конце апреля позвонил в дом Элвиса, «чтобы сказать ему о том, что я не вернусь. Трубку взял Джерри, который сказал: «Ларри, тебе лучше сейчас же приехать сюда. Мы все едем в Лас — Вегас». Я ничего не ответил. Итак, они все ехали в Лас — Вегас. Что еще было нового? «Мы все едем в Лас — Вегас», — повторял он, словно я о чем — то должен был догадаться. «Нет, Джерри, — ответил я. — Я не могу приехать»… На следующий день, когда я пошел на рынок, чтобы купить кое — каких продуктов и газету, я увидел заголовок на первой странице газеты «ЭЛВИС ПРЕСЛИ ЖЕНИЛСЯ», а под ним крупную фотографию Элвиса и Присциллы в свадебных нарядах и со счастливыми улыбками на лицах».

Большинство гостей вернулись самолетом в Лос — Анджелес после приема, в то время как Элвис и Присцилла вернулись в Палм — Спрингс. Три дня спустя, 4 марта, они прилетели в Мемфис, уехав на следующий день спозаранку на ранчо. Они планировали устроить прием в конце месяца для всех своих местных друзей, а пока у них было по крайней мере три свободные и праздные недели. Большинство парней поехали вместе с ними, но даже в таком случае для Присциллы это была редкая возможность побыть «наедине» со своим мужем. «Мне нравилось играть в дом. Я самолично стирала всю его одежду вместе с полотенцами и простынями и гордилась тем, что гладила его рубашки и сворачивала его носки так, как научила меня делать моя мама. Здесь у меня была возможность самой заботиться о нем. Тут не было служанок, которые бы все сделали за меня. Не было тут и больших комнат, которые вмещали бы всю компанию… Хотя остальная часть группы жила с нами, они уважали наше положение новобрачных и по большей части оставляли нас наедине».

Некоторые из группы смотрели на вещи более цинично. Ламар, который услышал о свадьбе только после того, как она состоялась, приехал из Нэшвилла и присоединился к новобрачным в трейлере, который они реквизировали у Алана, переехавшего в дом на ранчо. «Думаю, я мог бы сказать, что провел их медовый месяц вместе с ними… Я был с ним с самого начала, так что ничего по сути не изменилось». Алан, со своей стороны, распаляемый наркотиками, едва ли не в открытую выказывал свое недовольство Присцилле. Он обвинял ее в своем изгнании на ранчо и считал, что она «в сговоре с Верноном вынашивала план, как избавиться от нас [парней] или, по крайней мере, сократить наше число. Не то чтобы мы лично ей не нравились. Просто она воспринимала наше присутствие как угрозу. Я думаю, она мечтала о нормальной домашней жизни с Элвисом, в которой он, как и другие мужья, ходил на работу, вечером приходил домой, помогал ей готовить ужин, а затем проводил с ней весь вечер… «Мы никогда не можем побыть наедине!» — сказала она мне как — то раз. И это было правдой. Точно так же, как она не могла поверить, что Элвис пожелает взять всех нас и наших жен с собой на ранчо, я находил странным, что Элвис часто срывал ее планы побыть с ним наедине, приглашая с собой целую толпу людей».

И все же это было идиллическое время. Элвису соорудили террасу и ступеньки для его трейлера и забор вокруг него из белого штакетника. Они катались на лошадях и развлекались, и, на взгляд Джерри Шиллинга, «было так, словно мы просто были друзьями. Они много времени проводили сами по себе, а когда они приходили к нам, они больше напоминали соседей, зашедших в гости. Мы обычно ездили кататься верхом и устраивали небольшие пикники, и было ощущение, что жизнь вошла на какое — то время в спокойную колею». По словам Присциллы, жизнь на ферме «очень напоминала коммуну».

В конце месяца, 29 мая, они устроили прием для своих мемфисских друзей в зале, в котором раньше находился домашний автодром. Элвис и Присцилла были одеты в те же официальные наряды, в которых они были на свадьбе, однако это была неформальная вечеринка, на которой присутствовали врач Элвиса, его дантист, маляр, конный инструктор и электромонтер, все его дядья, тетки, кузены и кузины, а также большинство парней вместе со всем персоналом Грейсленда, которые составляли большую часть из небольшого списка гостей. Присцилла испытывала новое ощущение безопасности — не просто как молодая невеста, а как человек, которому наконец — то удалось оставить прошлое позади. В одну из ночей, когда они были в Грейс ленде, накануне приема, она убедила Элвиса сжечь те книги, которые запретил Полковник. В три часа утра они сбросили большую коробку с книгами и журналами в заброшенный колодец, облили кучу бензином и «сказали прости — прощай прошлому».

Все обратили внимание на то, как безмятежно выглядели новобрачные. Дантист Элвиса доктор Лестер Хофман и его жена Стерлинг отнеслись к приему как к особой чести. «На приеме был прекрасный, роскошный фуршет. Мы считали, что если пригласили нас, то там будет весь мир, но было, думаю, не больше сорока или сорока пяти человек. Тони Баррассо [известный исполнитель на светских вечеринках, который встречался с Бонни Банкли, бывшей девушкой Элвиса, и впоследствии женился на ней] играл на аккордеоне. Я сказала: «Я в таком восторге, что вы женились. Я уже собиралась отказаться от мысли, что вы когда — нибудь женитесь». — «Миссис Хофман, я хотел быть уверенным. Потому что я не могу себе представить ситуацию, чтобы я любил человека достаточно сильно, чтобы жениться, а потом взял и разлюбил». И он добавил: «Это бы просто убило меня». Никто, впрочем, не испытывал большей гордости, чем Вернон. Он буквально светился, когда обозревал праздничную сцену: главный стол, украшенный в зеленых и белых тонах, с белыми гвоздиками, нарядные лужайки около дома, своего сына, который красиво смотрелся со своей красавицей — невестой. Совершенно на себя непохожий, Вернон продолжал и продолжал наливать шампанское. Он был очень пьян и очень счастлив.