Элвис Пресли. Безрассудная любовь

Глава 2 ЭЛВИС ВЕРНУЛСЯ

(март 1960 — январь 1961)

Это было все равно что возвращение домой на вечеринку, на которой все места накрыты, всем гостям розданы погремушки и потешные шляпы, и только выражение растерянности, изредка мелькающее на лице почетного гостя, выдает его страх — а что, если он каким — то образом забрел в чей — то сон?

Он был одет во все черное, только на шее был золотой медальон для контраста, а его русые волосы невероятным образом вздымались на голове. Пресс — конференция происходила в тот самый день, когда он вернулся домой. В тесное здание позади особняка в Грейсленде, которое обыкновенно служило офисом отца, набилось порядка пятидесяти репортеров. Многие из репортеров обратили внимание на серебристую нейлоновую рождественскую елку, стоявшую в углу, — на ней сверкали огоньки, а под ней как будто бы все еще лежали подарки. Елка служила напоминанием о его последнем Рождестве дома.

«Теперь, джентльмены, — объявил он из — за металлического стола аскетического вида, на котором было написано «Босс», — я позвал вас сюда, чтобы обсудить очень важное дело». Он засмеялся, когда разношерстная толпа репортеров уловила намек на одну из пресс — конференций президента Эйзенхауэра, передававшихся по телевидению. Затем как из рога изобилия посыпались вопросы. Он уже выбрал свой первый сингл? Чему он научился в армии? Изменится ли его музыка?

Он держал себя с тем апломбом, который, похоже, всегда приберегал про запас для публичных случаев, снизойдя только до позирования с куклой, которую бросили ему из груды мягких игрушек и других подношений поклонников. «Играющий в куклы двадцатипятилетний мужчина, вернувшийся из армии, выглядел бы немного глуповато», — сказал он, гораздо более склонный поделиться с репортерами своими знаниями карате и охотно разбивший бы для них доску, если бы можно было таковую достать. «У меня просто в голове не укладывается, что я дома, — сказал он между ответами на вопросы. — Я хочу есть, но у меня еще не было времени, чтобы перекусить. Я все хожу и смотрю». У него за спиной был плакат с надписью «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте»[8], и он с улыбкой позировал фотографам, когда разрезал и пробовал гигантский торт в форме гитары, якобы испеченный его поклонниками, на котором было выведено «Welcome Home Elvis», («Добро пожаловать домой, Элвис»), а по боковой его стороне — «Hound Dog» и названия других песен. У него нет никаких других планов на ближайшее время, кроме как хорошенько выспаться (он не спал сутки, сказал он, он с таким нетерпением ждал возвращения домой) и возобновить старые знакомства. На этом Полковник Паркер объявил пресс — конференцию закрытой, и Элвис удалился в свою спальню наверху в особняке, оставив Полковника объяснять оставшимся журналистам финансовые тонкости некоторых из заключенных им контрактов.

Анита пришла после ужина. Он написал ей, «что в первую ночь после его приезда мы не увидимся, потому что этим мы могли обидеть его семью, друзей и фанов. Поэтому я была в доме его дальней сестры Пэтси Пресли — я знала, что Пэтси, тетя Клеттс и дядя Вестер будут там, а я так хотела пойти, но знала, что он сказал. Затем он позвонил [и сказал]: «Приходи, малышка, я хочу видеть тебя». И я полетела туда, не чуя под собой ног, — я просто не могу объяснить, нет таких слов, чтобы объяснить то чувство, которое я испытала, когда увидела его; у меня было такое ощущение, что он никогда и не уезжал».

Анита быстро свела знакомство с Элизабет, и, придя в себя после первоначального удивления от того, что эта бесцветная сиротка — секретарша, какою ее описал в телефонных разговорах Элвис, оказалась молодой и привлекательной девушкой, тут же принялась выуживать из нее информацию. Она пригласила Элизабет как — нибудь в ближайшее время провести с ней вечер, и Элизабет, еще не успевшая привыкнуть к новому окружению и по — прежнему не уверенная, как воспринимать то положение, в которое поставил ее Элвис, когда попросил ее спрятать в своем багаже полгаллона амфетаминов, охотно приняла ее приглашение, но прежде выслушала от Элвиса, что ей лучше не распускать язык.

На следующий день Элвис пошел на кладбище навестить могилу своей матери. Он впервые увидел итальянскую скульптуру Иисуса с разведенными руками и коленопреклоненными ангелами у его ног, которую они с отцом заказали в качестве надгробного памятника. На камне была высечена надпись; «Она была солнцем нашего дома». Посещение могилы вызвало у него наплыв «воспоминаний и печали», он почувствовал себя подавленным и несчастным, но все же возвращался сюда снова и снова.

Он был едва ли меньше расстроен из — за своего отца. Вернон увиливал от прессы с тех пор, как четырьмя днями раньше приехал в Мемфис с бабушкой, Элизабет и неопознанной Ди, которая перехватила поезд в Вирджинии. Поначалу он вовсе отрицал, что знаком с «таинственной блондинкой» в темных очках, платке и пальто кремового цвета, и вскоре вызвал проклятия со стороны репортеров, которые тоже имели глаза, и уже через день признался фотографу «Press — Scimitar» Джеймсу Рейду: «Вы знаете, я не был честен с журналистами… Я просто не могу говорить об этом сейчас». Ди держалась подальше во время пресс — конференции и в течение следующих нескольких дней, но Элвис не мог дождаться того момента, когда они уедут к ее брату в Хантсвилл. Даже для репортеров было очевидно, что они собираются пожениться (в прессе приводились слова Вернона, сказанные с добродушной усмешкой: «Давайте не будем говорить об этом сейчас»), но пока Элвис просто не хотел об этом думать. Он со слезами на глазах посетил комнату своей матери, которую по его указанию сохранили в неизменном виде. «Он не похож на привычного Элвиса», — сказала о нем его тетя Лиллиан, которая пришла в дом вместе с остальными родственниками в поисках работы спустя два дня после его возвращения и снова стала работать у него со следующего понедельника.

Но он оставался прежним Элвисом. И хотя воспоминания о матери никогда полностью не покидали его, другие мысли также начинали кружиться в его голове. Он ощущал себя человеком, выпущенным из тюрьмы. Просто гоняя с Элизабет по городу на своем мотоцикле, он испытывал чувство свободы, которое, как ему порой казалось, он уже никогда больше не испытает. В четверг вечером он отправился в сопровождении девятидесяти девушек и полудюжины парней на ледовое шоу в «Эллис Аудиториум». Это была та же труппа, которую он видел во Франкфурте, «Холидей он Айс», и он провел большую часть вечера за кулисами, предаваясь воспоминаниям с разными членами труппы. В пятницу он выкрасил свои волосы в черный цвет, готовясь к съемкам на телевидении, которые предстояли ему через две недели, и отправился кататься на мотоцикле с Ламаром. В доме появились Чарли и Джо, ожидался в скором времени приезд Реда и Клифа, и каждый день после работы заходили Анита, Алан Фортас и Джордж Кляйн. Рядом с ним постоянно были его двоюродные братья Джин и Билли, а также Джуниор Смит, — Джин болтал на своем зашифрованном языке, представлявшем собой нечто среднее между псевдолатынью и тарабарщиной, который понимал только Элвис.

Поклонники тоже вернулись к воротам поместья. В сущности, вся компания снова была в сборе, за исключением Рекса, который еще не вернулся от своих родителей, чтобы дать Элвису ответ по поводу его приглашения возглавить команду. Под конец недели Элвис удивил Элизабет, подарив ей машину, симпатичный желтый «Линкольн», и даже лично дав ей несколько уроков вождения в ней. Он также сказал ей, что теперь она свободна встречаться с другими, и впервые она ясно увидела свой выбор: «Я могла остаться с Элвисом и быть его личной секретаршей (и не больше) — или уйти с Рексом». Без колебаний она позвонила Рексу («Я объяснила ему, что звоню с одного из телефонов в Грейсленде, а потому не могу говорить по телефону всего, что я чувствую»), и он обещал приехать уже через несколько дней.

В субботу вечером Элвис устроил большую вечеринку для всех своих друзей, выкроив время поприветствовать студентов из арканзасской школы для глухих, которые появились у ворот. В воскресенье он вернулся в «Эллис Аудиториум» и смотрел «ледовое представление для негров», проведя большую часть времени за кулисами, болтая и раздавая автографы, на короткое время поднимаясь на подиум в своем строгом темном костюме, чтобы дирижировать оркестром из семнадцати инструментов взмахами светящейся палочки. Он вызвал у всех удивление, пригласив всю труппу из шестидесяти человек приехать к нему на следующий день в Грейс ленд, и когда они прибыли в двух автобусах, взятых им напрокат по такому случаю, он приветствовал их в дверях, одетый в черные слаксы и пиджак темно — бордового цвета, и одарил каждого ребенка в группе подписанной мягкой игрушкой, прежде чем повести их на персональную экскурсию по своему дому. «Если вы предпочитаете просто побродить по дому, милости просим», — сказал он. Единственное правило: они «должны были оставить свои фотокамеры у двери». Он явно гордился своим особняком и оказался образцовым хозяином, показав им свою спальню с резной фигуркой индейского вождя, парадный портрет матери и отца и лежащие на столике рядом с массивной кроватью книги Нормана Винсента Пила «Сила позитивного мышления» и Джона А. Шиндлера «Как жить 365 дней в году». Он продемонстрировал свои золотые диски и сатуратор наверху и с гордостью заявил, что ходят слухи о том, будто к нему хочет приехать Хрущев, «чтобы посмотреть, чего в Америке может добиться парень, который, в общем, начал с нуля».

Рекс появился в тот вечер, как раз когда Элвис переодевался, чтобы отправиться в кино, в «Мемфиэн Тиэтер», который он арендовал для себя и своих друзей начиная с 11 часов вечера. «Я был очень серьезен, так как собирался сказать ему о своем решении вернуться к работе в фирме, в которой работал, когда меня забрали в армию. Я думал, что Элвис очень сильно расстроится из — за меня, но вместо этого он сказал, что понимает и желает мне удачи… Я сказал, что хотел бы побыть у него пару дней, и он ответил, что я могу оставаться у него столько, сколько пожелаю, и могу вернуться к нему в любое время». Осмелев от своего успеха, Рекс затем завел разговор об Элизабет, помогая Элвису между тем надеть подтяжки. Не упоминая ни словом их прошлых отношений, он сказал, что хотел бы пригласить ее куда — нибудь на вечер, может быть, свозить ее в кино, где они могли бы побыть немного вдалеке от толпы. «В течение минуты Элвис не издавал ни единого звука, а я затаил дыхание. Наконец он сказал: «Рекс, ты же знаешь, что Элизабет никогда не будет любить никого, кроме меня». При этом горделиво и самодовольно рассматривал себя в зеркало». Рекс не выдал своих чувств, просто сказал, что, по его мнению, Элизабет нужна какая — то отдушина в жизни. Элвис задумчиво покивал и сказал, что рад тому, что именно Рекс будет встречаться с ней, так как знает, что может надеяться, что Рекс всегда будет обращаться с ней как джентльмен.

На следующий же день Элизабет уехала. Она сообщила Элвису, что едет повидаться со своими родителями, которые проводят отпуск во Флориде, хотя к этому времени все в доме уже знали, что она едет с Рексом, чтобы познакомиться с его родителями. Чтобы еще больше сбить Элвиса со следа, она договорилась с Джени Уилбэнкс, девушкой из Миссисипи, которая приезжала к ним в Германию, чтобы та заехала за ней в Грейсленд, но в тот момент, когда они уже отъезжали, Элвис выбежал из дома и попросил ее зайти внутрь. Сердце Элизабет бешено стучало, когда «Элвис посмотрел [мне] прямо в глаза и спросил, ждет ли [меня] Рекс». По — видимому, Рекс не сумел сохранить ее секрет до тех пор, пока она уедет, но Элвис предпочел поверить ей, когда она сказала ему, что он ведет себя просто глупо; он ведь знает, что она едет навестить своих родителей в Хайалии[9].

Рекс и Элизабет поженились спустя менее чем три месяца, послав Элвису телеграмму с приглашением. Элизабет продолжала поддерживать контакты с бабушкой, но, если не считать подписанной фотографии, которую он прислал на следующее Рождество, ни она, ни Рекс больше не получили от него ни одной весточки.

В воскресенье, 20 марта, вся компания отправилась в автобусе «Грейхаунд», который нанял по этому случаю Полковник, в Нэшвилл. Студия была забронирована под вымышленным именем, и некоторым музыкантам было сказано, что они будут работать с Джимом Ривзом. Помимо гитариста Скотти Мура, барабанщика Ди Джея Фонтаны и бэк — вокальной группы Jordanaires, которая участвовала почти в каждой сессионной работе на RCA с самого начала, присутствовала та же самая группа музыкантов, которая аккомпанировала Элвису во время его последней студийной записи в июне 1958 года, когда он приезжал в отпуск. Это была лучшая нэшвилльская команда студийных музыкантов, состоящая из пианиста Флойда Креймера, виртуозного исполнителя кантри и джаза гитариста Хэнка Гарланда, игравшего вживую басиста Бобби Мура и ударника Бадди Хармана, который снова оказывался в паре с Ди Джеем на барабанах. Когда управляющие RCA Стив Шоулс и Билл Буллок появились в аппаратной, где уже находились Полковник Паркер, его помощник Том Дискин, глава нэшвилльского отделения компании Чет Аткинс, представитель издательской фирмы Фредди Бинсток и звукоинженер Билл Портер, ожидание перешло в откровенное напряжение, и когда Элвис наконец вошел в заднюю дверь, это, по словам Рея Уолкера, одного из Jordanaires, произвело впечатление чего — то почти сверхъестественного. «Он не издал ни звука — иначе мы услышали бы, — но все повернулись, как на пружинах, в один миг и увидели его».

Первым делом, как это часто бывало на записях Элвиса, нужно было раздобыть что — то поесть, и Ламара послали в «Кристэл» за гамбургерами, молоком и жареной картошкой. Пока они ждали еду, у них было достаточно времени, чтобы снова найти общий язык, и они слушали ацетатные диски и наверстывали упущенное, пока ели. «Разумеется, он рассказал парням о Германии, о танковых маневрах и о прочих подобных вещах, — поведал журналистам двадцативосьмилетний новичок Билл Портер, который оказался на RCA в качестве старшего инженера звукозаписи в предыдущем году после пяти лет работы звукоинженером на нэшвилльской телевизионной студии WLAC. — И, разумеется, были демонстрации приемов карате. Басист Бобби Мур тоже занимался карате, и они с Элвисом устроили показательный поединок в студии. Это продолжалось около сорока пяти минут». Когда Элвис наконец приступил к первой песне, Портер почувствовал, что Полковник, Шоулс и Буллок едва не дышали ему в затылок. «Они ничего не говорили, но молча стояли, пока он не закончил песню. После этого они все вместе заговорили».

Первая песня, задушевная вещь Отиса Блэкуэлла с уклоном в госпел под названием «Make Me Know It», в действительности потребовала девятнадцати записей, что, видимо, еще немного продлило напряженное ожидание, а вторая «Soldier Воу», которую Элвис привез с собой из Германии, потребовала пятнадцати дублей. При записи третьей песни — «Stuck On You», довольно незамысловатой рок — н–ролльной композиции в среднем темпе на манер «All Shook Up», — они втянулись в работу, и даже трудности, с которыми они столкнулись при записи баллады «Fame and Fortune», которая действительно могла зацепить Элвиса своей темой социального восхождения, не испортили общего приятного ощущения от работы.

К тому времени Портер уяснил для себя, что, несмотря на всех боссов в аппаратной и музыкантов с громкими именами в комнате для записи, именно Элвис управлял всем. Предпоследняя вещь в этот вечер — «А Mess of Blues» — была, вероятно, кульминацией этого сессионного дня. Написанная Доком Помусом и Мортом Шуманом, новой командой авторов «Хилл энд Рейндж», специализировавшейся на ритм — н–блюзовом материале, эта песня была лишена шаблонности и предсказуемости, а некоторое озорство в обращении с жанром сообщало ей как раз то внутреннее ощущение свободы, которое с самого начала было присуще лучшим композициям Элвиса. В отличие, например, от «Stuck On You», она была создана под его образ, но не втискивала его в узкие рамки, а исполненный воодушевления вопль Элвиса в конце, эдакий вибрирующий фальцет, почти напоминает его радостное восклицание в завершение «Mystery Train». В принципе, обо всех вещах этой записи можно было сказать, что они очень высокого качества, и они завершили бесконечный день, как раз на восходе, буйно — непристойной «It Feels So Right», чьи диссонирующие аккорды хорошо соответствовали ее сексуальному содержанию.

В RCA немедленно воспользовались успехом этой работы. В течение семидесяти двух часов были сделаны оттиски 1,4 миллиона предварительных заказов нового сингла («Stuck On You» и «Fame and Fortune») и разосланы продавцам в напечатанных заранее конвертах, на которых в отсутствие определенных названий на момент печати было только заявлено: «Первая новая запись Элвиса для его 50 000 000 поклонников по всему миру». Они также пришли к окончательным договоренностям относительно второго сеанса студийной записи вслед за участием в телевизионной записи с Синатрой, который должен был обеспечить готовый альбом, уже названный как «Elvis Is Back», с планируемым выходом в середине апреля до отъезда Элвиса в Голливуд. После всех мучений переговоров с Полковником и всех тревог, которые он заставил их пережить — намеренно или просто из спортивного интереса, — руководители RCA Стив Шоулс и Билл Буллок наконец — то почувствовали, что могут немного передохнуть. Судя по его отношению к работе и качеству исполнения, они почти не сомневались: Элвис действительно вернулся.

Поездка на поезде в Майами для записи телевизионного шоу была едва ли не повторением триумфального возвращения домой двумя неделями раньше. Для Скотти Мура, который видел толпы сначала, «это было нечто нереальное. Единственное, что мне приходит в голову, — это прочитанное мной о том, как доставляли в Спрингфилд тело Линкольна, или виденное мной столпотворение, которое творилось, когда после смерти Рузвельта его тело везли из Джорджии. Вы просто не можете себе представить: каждый маленький перекресток, каждый маленький город был запружен людьми. Даже зная о том, что Полковник поехал вперед и позаботился о том, чтобы все были в курсе, было трудно привыкнуть к такому зрелищу».

Для Скотти впечатления, которые были связаны до сих пор с приездом Элвиса, имели все признаки настоящего воссоединения, сопровождавшегося не только наплывом старых воспоминаний, но возникновением некоторых болезненных переживаний, неизбежно сопряженных с воспоминаниями о прежних днях. Поездка на поезде была просто еще одной удачной возможностью попытаться воссоздать атмосферу непринужденных дружеских отношений, которая когда — то царила в дороге между ним, Элвисом и Ди Джеем. «Все заходили в его вагон и принимались хохмить. В какой — то момент, когда уже было поздно, около двух или трех ночи, он дал Ди Джею и мне парочку белых таблеток и сказал: «Вот, эти таблетки помогут вам оставаться бодрыми; их используют в армии, когда водят танки». Я не стал принимать свою таблетку, мне и без того хватило возбуждения. Но я раньше никогда не замечал за ним этого».

Для остальных парней было свойственно большее ощущение беспокойного ожидания. Для Джо, Ламара, двоюродного брата Элвиса Джина и вечного комика Клифа Гливза не было вопроса в том, чтобы бодрствовать, даже если они всего лишь играли в карты, пялились на девочек или перекидывались шутками ночь напролет. Для Джо, к которому закадычные мемфисские друзья Элвиса относились с некоторым недоверием, видя в нем «ловкача» из Чикаго, это, в сущности, было первое личное знакомство с шумным успехом. День на студии ввел его в совершенно новый мир, и теперь он находился на пути в Майами, имея реальную возможность познакомиться с самим Фрэнком Синатрой. Полковник, с которым он только что познакомился в Нэшвилле, явно присматривался к нему, и во многих отношениях он чувствовал себя так, словно его пробовали на должность, не поставив в известность относительно его возможных обязанностей. Но он был решительно настроен держать марку и заботиться о деле так же, как он заботился о нем в Париже, считая, что в конце концов старик его примет. Полковник, со своей стороны, оставался преимущественно в своем собственном узком кругу, внимательно наблюдая за происходящим вокруг, внезапно давая почувствовать свое присутствие, но втайне радуясь тому триумфу, которого добился в Нэшвилле его мальчик, уверенный теперь, что им ничто не помешает.

В отеле «Фонтенбло» Элвис и Джо поселились в двуспальном номере люкс на верхнем этаже, все остальные в смежных комнатах, а Полковник в конце коридора. Первая встреча между хозяином и гостем телевизионного шоу в большом танцзале была тщательно обставлена. Элвис был одет щеголевато — в бежевый пиджак спортивного покроя и черную шляпу, а Фрэнк нарочито небрежно — в бейсбольную кепку и свитер. Приятель Синатры комедийный актер Джои Бишоп подобострастно попросил автограф для своей племянницы и получил ответ Полковника, что за автограф будет взиматься плата в 1 доллар, в то время как Сэмми Дэвис Младший, который свел знакомство с Элвисом, когда тот впервые приехал в Голливуд, поприветствовал своего старого друга тепло и радостно. Неделю Элвис провел, ходя по ночным клубам и на репетиции, всегда в окружении парней, однако Скотти, Ди Джея и Jordanaires (остальных членов группы подобрали в Майами) по указанию Полковника в этот раз полностью исключили из мероприятий развлекательного плана.

В вечер записи именно Фрэнк, вынужденный проглотить свои резкие выпады в адрес рок — н–ролла и строить шоу вокруг его главного представителя, выглядел более растерянным из них двоих. Не то чтобы он очень сильно изменил свое отношение к этой музыке, постарался он разуверить журналистов. «Но, в конце концов, малыш два года находился далеко от дома, и у меня такое ощущение, что он действительно верит в то, чем занимается». Что касается Элвиса, то он перед лицом ситуации, которая вполне могла стать повторением фиаско на программе Стива Аллена, где он, одетый в цилиндр и фрак, пел «Hound Dog», обращаясь к бассету, держался с достоинством, скрепив расползающееся по швам воссоединение «Банды» (не было только Дина Мартина) восьмиминутным появлением спустя почти сорок минут после начала шоу.

«Вот, Элвис, это наш маленький подарок тебе в честь твоего возвращения домой, — объявляет Синатра. — Похоже, что единственная твоя потеря — это твои бакенбарды». Затем, повернувшись к аудитории: «А теперь, друзья, не спеть ли мне еще одну песню?» — «Нет! — раздаются, словно по мановению невидимого сигнала, крики четырехсот президентов и членов фан — клубов, получивших свои билеты от Полковника. МЫ ХОТИМ ЭЛВИСА!!!» И при этих словах герой дня крадущейся походкой выходит из — за кулис, дергая головой и смущенно посмеиваясь, — на голове у него водопад из волос, он выглядит невероятно молодо, невероятно элегантно в своем идеально сидящем смокинге.

Звучит прекрасное исполнение двух довольно посредственных песен, его движения настолько смягченные во время баллады («Fame and Fortune»), что даже подготовленная публика не вполне знает, как реагировать. Но вот, когда он переходит к «Stuck On You», мы действительно видим нового Элвиса, изменившегося Элвиса, который заводит публику, не прибегая к резким движениям, который вызывает искренние вскрики нюансами манеры, а не откровенными движениями. В этот момент на сцену выходит Синатра; по замыслу здесь, несомненно, следует кульминация — попурри из двух песен: Фрэнк поет одну из песен Элвиса, а Элвис одну из песен Фрэнка. Более маститый певец начинает словами «Love Me Tender» и, пытаясь пародировать песню, просто пародирует самого себя; затем подхватывает Элвис — он поет изысканную вещь Синатры «Witchcraft», к которой выказывает полнейшее уважение, о чем — свидетельствуют подрагивание его плеч, расставленные кисти рук, серьезность его подхода к задаче, которую он намерен выполнить с изяществом и почтением. Они завершают совместным исполнением последних строк «Love Me Tender», затем еще раз повторяют заключительные строки песни после того, как Фрэнк заявляет: «А ведь здорово!» И так оно и есть, не считая небольшого комического диалога и рекламы предстоящих съемок «G. I. Blues», вставленной Полковником. В общем и целом, это удивительное представление, такое, которое должно было глубоко удовлетворить главного его участника, беспокоившегося о том, по — прежнему ли он может рассчитывать на место в шоу — бизнесе. Последующие рейтинги могли только добавить сладости триумфу (трансляция шоу на телевидении через полтора месяца, 12 мая, имела по рейтингу Трендекса показатель 41.5, а это свидетельствовало о том, что ее смотрели 67,7 процента зрительской аудитории).

А затем было возвращение в Мемфис — на этот раз на арендованном автобусе, так как Полковник посчитал, что номер с поездом исчерпал себя, а финансовые возможности не беспредельны. До предстоящей второй по счету записи в Нэшвилле была еще неделя, и вскоре по приезде домой Элвис получил от Полковника письмо, излагавшее некоторые моменты, которые Элвису следовало держать в голове, когда он вернется в студию. Для выполнения своих контрактных обязательств с RCA ему нужно всего лишь записать восемь дополнительных дорожек. Это даст компании, у которой уже есть четыре готовые вещи и выпущенный сингл, все, что необходимо для издания альбома, и он не должен записывать ничего больше. Теми же правилами они всегда руководствовались; они не хотят давать RCA больших возможностей для давления, когда настанет время договариваться о заключении нового контракта, чем они давали в прошлом. Что касается материала, то со Скотти заключили стандартный контракт, который обычно предлагают автору со стороны: половину издательских прав он уступил «Элвис Пресли Мьюзик», а одну треть авторских гонораров самому Элвису Пресли. В этих обстоятельствах, советовал Полковник, Элвису следует сделать все возможное, чтобы записать песню Скотти. Кроме того, Полковник велел Фредди получить на выгодных условиях права на издание «Fever» вместе с другой песней — «Are You Lonesome Tonight?», — которую впервые за все время Полковник прямо просил Элвиса записать. Он знает, что она старомодна — баллада с драматическим повествованием, которая впервые была хитом в 1927 году, но считает, что она как нельзя лучше подойдет к «новому стилю» Элвиса, и у него есть предчувствие, что она снова может стать хитом. Элвис знал, как много она значит для Полковника (первый певец, у которого Полковник был менеджером, Джин Остин, обыкновенно делал ее гвоздем своих выступлений, да и, кроме того, это была любимая песня его жены Мери), и он, вероятно, записал бы ее хотя бы просто в качестве сентиментального жеста. Но ему по — настоящему нравилась эта песня. Остальная часть письма Полковника вызвала у него менее приятные эмоции. Пресса не оставила незамеченным тот факт, что Ди со своими детьми живет в Грейс ленде, а потому, здраво советовал Полковник, лучше не назначать никаких встреч в доме. Он также хотел привлечь внимание Элвиса к тому факту, что Джо плохо справлялся со своими бухгалтерскими обязанностями во время поездки в Майами, и хотя это всецело дело Элвиса, но если бы он, Полковник, вел бы так свои дела, он бы давно уже вылетел в трубу.

Вторая запись, состоявшаяся 3 апреля, также началась в 7.30 в воскресенье вечером и продолжалась до самого утра. В ней принимали участие все те же музыканты, что и в последний раз, с добавлением саксофониста Гомера «Бутса» Рэндольфа, регулярного члена лучшей нэшвилльской команды студийных музыкантов, который мог быть дублером на ударных, если в какой — то песне саксофон не требовался. Старый барабанщик Элвиса Ди Джей Фонтана и Бадди Харман по — прежнему исполняли партию барабанов (Харман стабилизировал бит Ди Джея), и на первой дорожке — «Fever» — именно два барабанщика вместе с басистом Бобби Муром обеспечили восхитительный фон для элвисовской интерпретации ритм — н–блюзового хита 1956 года Литтла Уилли Джона, который имел даже еще больший успех двумя годами позже в драматическом исполнении Пегги Ли. Версия Элвиса оказывается где — то между двумя этими вариантами, обретая теплоту и интимность, которые происходят не из эротического подтекста песни, а из новой вокалистской уверенности и нового вокалистского мастерства. К тому времени, как они принялись за «It’s Now or Never», переписанный вариант «О Sole Mio», который заказал Фредди, стало очевидно, что Элвис стремится к чему — то большему, чего он никогда раньше не пытался добиться. Он сделал несколько попыток, и каждый раз его исполнение производило впечатление вплоть до того момента, когда ему нужно было добиться звучащей в полный голос оперной каденции, которой завершается ария. Пытаясь помочь, Билли Портер заметил, что они всегда могут склеить конец. «Я сказал: «Нам не нужно делать песню всю до конца». На что Элвис возразил: «Билл, я запишу ее целиком, или я не буду делать ее вообще». И в конце концов он ее спел».

В продолжение всего этого вечера они записали поразительно разнообразный материал — блюзы, баллады, стандартную попсовую вещь от «Хилл энд Рейндж», «Such а Night», которую он возвысил своим страстным исполнением, сделанную во многом в манере «White Christmas» — песни «Drifters» с его рождественского альбома 1957 года, за которую он получил такой разгон от критиков. Только под конец сессии, когда требуемые Полковником восемь вещей уже были готовы, он наконец приступил к записи вещи, о которой просил его Полковник, вместе с композицией Скотти и песней «Golden Gate Quartet», которую он обещал Чарли спеть с ним дуэтом, несмотря на возражение Полковника.

Он начал с «Are You Lonesome Tonight?» около 4 часов утра, используя только акустическую гитару, барабаны и бас — гитару, — по своему настроению песня поразительно напоминала «Му Happiness», самую первую песню, которую он записал в своей карьере. Он спросил Чета Аткинса, нельзя ли погасить свет. «Он выпроводил из студии всех, кто там был, — знаете, в то время в студиях было, как в супермаркетах, яркое флюоресцентное освещение, но он пел в темноте». Тем временем Билл Портер редактировал мастер — версии, перенося их с последней катушки на мастер — бобину, с тем чтобы в конце студийного дня все одобренные версии были в одном месте. «Знаете, я повернулся и посмотрел в студию: свет был выключен и я не мог разглядеть, что там происходит, — и тут я услышал, как зазвучали гитары и приглушенный хор Jordanaires, а потом запел Элвис. И тут он вдруг начинает говорить в середине исполнения! Если прислушаться, можно услышать, как они натыкаются на стойки микрофонов, ведь свет был погашен. Так что мы начали запись снова, но Элвис сыграл всего несколько аккордов и говорит: «Мистер Шоулс, выбросите эту песню, я не могу сделать ее как следует». Стив взглянул на меня и говорит: «Не смей, Билл, это же хит». Он нажал переговорную кнопку и ответил: Jordonaires ошиблись, а мне хотелось бы получить одну хорошую запись от начала до конца». Они и сделали ее, и она стала мастер — версией — от первого до последнего аккорда.

После этого он довольно быстро записал песню Скотти, а затем позвал в студию Чарли, чтобы исполнить дуэтом проникновенную «I Will Be Home Again». Уже было записано одиннадцать вещей, а музыканты почти валились с ног (для них это было не окончание рабочего дня, а только его начало: у них было запланировано по меньшей мере три записи на понедельник), но Элвис не был настроен закругляться. Он начал наигрывать на своей «гибсон джей‑200» композицию Лоуэлла Фалсона «Reconsider Baby» — старинную блюзовую вещь, которую он удовольствия ради исполнял на «Сан», и против своей воли все увлеклись. Как и на дорожках «Сан», ритм — гитара Элвиса задает тон, а рояль, саксофон и гитара выделывают смелые сольные номера, однако двигателем песни является вокальная манера Элвиса, придающая блюзу некую гармоническую свободу, которая никого так не напоминает, как Литтла Джуниора Паркера, но в конечном счете суть отличительная черта самого Элвиса — и только его.

Оставалось всего две недели до отъезда в Голливуд, и Элвис посвящал свое время главным образом катанию на роликовых коньках с баталиями на роллердроме «Рейнбоу», игре в футбол, походам в кино и свиданиям с Анитой. Как — то вечером он позвонил исполнителю госпелов Джеймсу Блэквуду, одному из его кумиров в ранней юности, который, бывало, проводил его бесплатно на вечерние песнопения в «Эллис Аудиториум», когда он был подростком, и с которым он всегда поддерживал связь. «Он сказал: «Когда у вас не будет концерта и выдастся свободный вечер, сразу же приходите — попоем, хорошо?» Мы пели большую часть ночи — одни госпелы, другое он отказывался петь. Думаю, он знал наизусть все песни, которые мы когда — либо записывали». Он рассказал, что планирует до конца года сделать госпел — альбом. Он только надеется, что справится с задачей.

В первую субботу после записи он отправился в город за подарком отцу на день рождения и потратил на покупки 4000 долларов. Каким — то образом то, что одним из его приобретений было бриллиантовое ожерелье для Аниты, тут же попало в газеты, и большую часть следующих нескольких дней ему с Анитой пришлось заниматься только тем, что отрицать какое — то особенное значение этого подарка. В действительности он уже встречался с другой мемфисской девушкой, о чем не знала Анита, — с девятнадцатилетней певицей и победительницей конкурса красоты по имени Бонни Банкли, с которой он познакомился, когда она приезжала в Грейсленд со своим учителем вокала, чтобы забрать плюшевого мишку, отказанного им для благотворительного аукциона в ее альма — матер — уайтхейвенской средней школе. Они сразу же понравились друг другу, и она иногда заходила к нему, когда он говорил Аните, что хочет побыть в одиночестве. Наверху в музыкальной комнате у него стоял аквариум, и нередко они просто сидели рядышком и слушали пластинки и смотрели на плавающих рыбок. По временам его охватывала беспричинная тоска, признавался он, память о его матери всегда с ним. Его настроение было менее стабильным, чем она считала, наблюдая его на публике, но он всегда был внимателен к ней и ее чувствам. Анита никогда не упоминалась при ней, и он интересовался, может ли она со своей матерью приехать к нему в Калифорнию, когда он будет сниматься в фильме.

Анита выкрасила свои волосы в черный цвет, чтобы иметь такой же цвет волос, как и у него, и в воскресенье на Пасху, 17 апреля, накануне дня его запланированного отъезда, они вместе посетили Первую ассамблею церкви Христовой, где присутствие Элвиса вызвало такое оживление, что им пришлось покинуть службу. Затем он отправился в Голливуд в еще одну триумфальную трехдневную поездку, на этот раз в вагоне поезда «Сансет лимитед» компании «Сазерн Пасифик». Группа из одиннадцати человек занимала два персональных вагона, которые обошлись в 2424 долларов 41 цент, и, помимо штата Полковника из трех человек, включала личную свиту из шести человек, в том числе Джо, Джина, Ламара, новичка компании Сонни Уэста (двоюродного брата Реда) и добавленного в последнюю минуту Чарли Ходжа. Чарли гостил у Элвиса последние две недели и отправился проводить их на вокзал. «Мы не говорили о том, чтобы я стал работать с ним, или о чем — то таком. Так вот, мы с мистером Пресли стояли на перроне, а Элвис стоял в дверях поезда, поджидая своего двоюродного брата Джина. И тут Элвис бросает взгляд на меня и спрашивает: «Хочешь поехать со мной?» Я, в свою очередь, смотрю на него и отвечаю: «Почему бы нет?» И тогда он говорит: «Папа, поставь его на довольствие!»

С самого начала Элвис дал понять, что превде всего ему нужна преданность. «Во время нашего плавания на корабле в Германию он мне говорил: «Чарли, сели ты будешь вести себя как надо, — он имел в виду прессу и прочие вещи такого рода, — мы долгое время можем оставаться друзьями». То же правило относилось и к Сонни, и ко всем остальным. Сонни, на три года младше Элвиса и почти одного возраста с Редом. с которым он вместе вырос, познакомился с Элвисом в марте 1958 года, через несколько недель после своей демобилизации из военно — воздушных сил и за несколько дней до того, как Элвис сам пошел служить. Его инициация состоялась в одной из тех рискованных игр в футбол на роликах в «Рейнбоу», когда Дкуниор Смит выступал в роли рефери, а Сонни, бывший футболист и боксер, оказался на полу, сваленный девушкой. К тому времени как Элвис вернулся из армии. Сонни встречался с дальней сестрой Элвиса Пэтси Пресли, и казалось вполне естественным, что он войдет в компанию. Элвису он понравился с самого начала. Ему нужен был еще один добропорядочный, прозаический, приземленный парень, который мог бы позаботиться о некоторых простых делах и проблемах, в коих никогда не было недостатка: единственной оговоркой в отношении Сонни, как признавался Элвис в то время Реду. был язык Сонни. «Он замечательный парень… но он и слова нс может сказать, чтобы не прибавить «сукин сын». Было бы неплохо, если бы он перестал так выражаться».

Элвис особо гордился парнями, которые окружали его. Они служили доказательством того, что вам не нужно окружать себя «интеллтектуалами» с ниверситетским образованием. Все эти простые парни с Юга (единственным исключением являлся Джо, но и он был связан с чикагской «улицей») были умны, преданны и могли позаботиться о себе сами. Клиф был «оригиналом»; Ред (который, как и Клиф. эюал их в Калифорнии, где он работал в новом телевизионном сериале Ника Адамса «The Rebel») был старым добрым товарищем со школьных времен: Ламар талантливо исполнял роль придворного шута: у Чарли были связи в шоу — бизнесе: а Джин напоминал о семье. Элвис попытался заманить в эту поездку и Алана Фортаса. но его семья была все еще настроена против него. Впрочем, он знал, что Алан очень скоро присоединится к его компании: Алан слишком сильно хотел быть в центре событий, чтобы постоянно оставаться вне игры.

У них у всех были свои индивидуальные особенности, у них у всех были свои личные идиосинкразии и свои четко прописанные роли. Элвис был горд тем. что собрал команду, очень похожую на команду Полковника, группу парней, с которыми он мог чувствовать себя комфортно, делить радостью и не тревожиться о том, кто он или где его место в жизни. По словам Сонни, «можно сказать, что мы были кучкой провинциалов, но между нами были очень теплые отношения. Никаких обид, только общее желание получить удовольствие и покорить мир. Это было фантастично, и самым фантастичным парнем был Элвис».

В своей роли лидера Элвис придерживался несколько иной точки зрения. У лидера, как он знал, другая роль; лидер должен обеспечивать направление, воодушевление, единение; но прежде всего лидер должен верить в себя. Он, разумеется, замечал внутренние конфликты и столкновения в группе. Джо был очень невысокого мнения о Ламаре; некоторые парни считали Чарли едва ли не всезнайкой; Ламар был так ему предан, что ревновал к каждому, кому Элвис оказывал внимание; и никто, кроме кровного родственника, никогда не понял бы чувств Джина. Другие могли считать это разделение слабостью и недостатком, но Элвис видел в нем то, что Полковник называл «творческим конфликтом». В несовершенном мире всегда действовало одно простое правило: разделяй и властвуй. Это был его мир, его собственная вселенная с ее управляемыми страстями, столкновениями и стычками. Когда его бывшая подруга Барбара Херн попросила его назвать свои жизненные симпатии и антипатии для колонки фан — журнала «Сикстин», автором которой она являлась, он заявил о своей любви к спорту, ночным бдениям, жареной еде, старым ритм — н–блюзовым пластинкам, Марлону Брандо, участию в съемках фильмов и прежде всего к тому, чтобы его «постоянно окружало множество людей». Среди того, что ему не нравится, он назвал конформистов, людей, лишенных чувства юмора, ощущение беззащитности, одиночество и невозможность регулярно ходить в церковь. «Больше всего меня мучает то, что моя мама не дождалась моего возвращения из армии. Она так мечтала об этом дне. Казалось несправедливым возвращаться домой, где нет ее».

Толпы по пути в Калифорнию были едва ли не столь же внушительными, как и во время двух предыдущих поездок, и Элвису пришлось выгрузиться со своей командой в тупике на «Юнион Стейшн» в Лос — Анджелесе из страха, что в давке могут пострадать некоторые из его фанов. Он прибыл на студию для предсъемочной работы 21 апреля и в тот же вечер отправился в Долину в клуб «Кроссбоу», чтобы увидеть Ланса Ле Голта, парня из Луизианы, о котором Ред говорил, что он великий ритм — н–блюзовый исполнитель. Они разместились в закрытой ложе и слушали музыку — Рея Чарлза, Джимми Рида, Фэтса Домино — все старые знакомые, — а в перерыве между номерами Ред познакомил его с владельцем клуба Тони Ферра. На письменном столе владельца клуба стояла фотография прелестной четырнадцатилетней дочери Тони — Сэнди, и когда Элвис спросил о ней, Тони взял телефон и позвонил ей. «Папа сказал: «Я хочу, чтобы ты познакомилась с Элвисом Пресли» и передал ему трубку, и Элвис говорит: «Твой папа рассказал мне о тебе, и мне хотелось бы познакомиться с тобой». Было десять часов вечера, а мне нужно было идти в школу на следующее утро, поэтому я ответила: «Сожалею, но я не могу сегодня». А он говорит: «Что ж, может быть, в какой — нибудь другой раз». Потом он с парнями вернулся в отель, и Сэнди Ферра думала, что у нее больше не будет возможности познакомиться с ним.

«Stuck On You» вышла на первую позицию по продажам на следующей неделе после того, как дилерам было предварительно отгружено свыше миллиона копий, — впрочем, это было скорее декларацией уверенности со стороны RCA, нежели реальным отражением картины продаж, поскольку дилеры всегда могли вернуть диски назад. Элвис также сделал свои начальные записи для саундтрека к фильму «G. I. Blues», однако в связи с новым соглашением он был вынужден записываться в студии RCA на Голливудском бульваре, а не на «Радио Рекордерз», где он привык чувствовать себя как дома. Для Элвиса это была совершенно неудовлетворительная ситуация, и 6 мая он вернулся на старую студию, чтобы перезаписать половину песен, на которые он потратил время, равное неделе съемок.

Для помощника инженера Боунса Хоу на «Радио Рекордерз» вернулся совсем другой Элвис, заметно непохожий на того Элвиса, который был здесь два года тому назад. «Он приехал на студию в парадной форме [вероятно, в своем сценическом костюме), в окружении целой свиты из новых лиц. Я был поражен. Он выглядел великолепно, у него было все, что он мог пожелать, в студии были все те же люди, но все уже было иначе».

Хоу заметил отсутствие спонтанности, поиск вдохновения, нежели его действительное присутствие. «Все было так: «Постойте. Как это я делал? Что это я такое делал?» Возможно, в свое отсутствие у него было немало возможности подумать над тем, что он делал, и он попытался разобраться в этом. Но что — то исчезло».

Элвис и сам, похоже, чувствовал с самого начала, что в фильме чего — то не хватает. За исключением «Doin' the Best I Can» Помуса и Шумана, написанной в сознательном подражании элегантно аскетичному стилю Дона Робертсона, остальные песни были по большей части малопримечательны, и Элвиса разочаровало исключение из саундтрека композиций Джерри Лейбера и Майка Столлера по «деловым» соображениям, как это представил Полковник. В телефонном разговоре с Присциллой среди нежных признаний он выразил горькие чувства по поводу музыки к фильму. Он только что встречался с Полковником, поведал он, и проинформировал его о том, что половину песен в фильме следует вырезать. «И что сказал Полковник?» — поинтересовалась Присцилла. «А что он мог сказать? Теперь ничего нельзя поделать», — несчастным голосом ответил Элвис, и они снова заговорили о том, как в один прекрасный день она сможет приехать к нему и увидеть все это своими глазами, мечтательно строя планы на будущее, которые каждому из них представлялись едва ли осуществимыми.

К этому времени он, однако, уже познакомился с Сэнди Ферра и был заинтригован. Он позвонил ей во второй раз из ночного клуба ее отца и получил тот же ответ, что и в первый раз: уже поздно, завтра ей идти в школу, нет, она никак не может встретиться с ним в такой поздний час. А что, если им встретиться в следующий четверг? — спросил он. Может быть, ее мама могла бы ее привезти к нему на свидание. «Я спросила маму, и она согласилась. Они отгородили для него весь верх, и в тот вечер у него уже было свидание с актрисой Кейти Керш. И вот я была тут со своим маленьким хвостиком, и он держал меня за руку и улыбался мне. Я не помню, о чем мы говорили, поскольку с другой стороны от него сидела эта очень красивая женщина. Но тут он сказал: «Мне хотелось бы снова с тобой увидеться» — и поцеловал меня на прощание в щеку, когда мама повезла меня домой.

Спустя несколько дней позвонил Ред Уэст и сказал: «Элвис устраивает вечеринку в отеле «Беверли Уилшир» и приглашает тебя». Моя мама заявила на это: «Ты никуда не пойдешь. Мне плевать, кто он, — ты не пойдешь». Она поговорила с ним и сказала: «Будь ты королем Фаруком, мне плевать; моя дочь мне дороже». А он ответил: «Вы же знаете, что у меня карьера и знаю, что ваша дочь еще несовершеннолетняя, и я вам обещаю относиться к ней с уважением». Так что моя мама пошла на свидание — я имею в виду, пошла со мной. Знаете, я думала про себя, что он, вероятно, никогда больше и не захочет разговаривать со мной. Я хочу сказать, что было так неловко после того, что высказала ему моя мама. Но ему понравилась моя мама. Мы сидели в кухне в его номере в «Беверли Уилшир» и ели банановые сплиты. И он разговаривал с моей мамой и рассказывал ей, как сильно он скучает по своей маме. Ему действительно нравилось беседовать с ней; у них было большое взаимопонимание.

Через несколько дней он позвонил снова. Я думала, что он никогда не позвонит, а он позвонил снова, и моя мама сказала, что я могу пойти, если со мной будет еще одна девочка. Так что я брала с собой одну или две девушки, и так у нас и шло какое — то время, а потом в конце концов моя мама стала доверять ему и начала отпускать меня к нему одну, и я встречалась с ним так в течение нескольких лет».

Разница в возрасте никогда по — настоящему не смущала ее, но смущала разница в их профессиональной биографии. Сэнди училась в голливудской артистической школе, и ей льстило, когда он говорил ей, что она лучше танцует, чем его красивая двадцатитрехлетняя партнерша по фильму — южноафриканка Джулит Прауз, чьи навыки профессиональной балерины способствовали тому, что ее открыл голливудский хореограф Хермис Пэн. Впрочем, она никогда не думала о том, чтобы навестить его на съемочной площадке, и не питала иллюзий относительно того, чтобы воспользоваться знакомством с ним для продвижения своей карьеры. В то же время она совершенно комфортно чувствовала себя в его компании. «Он был очень юным для своих двадцати четырех лет. Я хочу сказать, что он и парни резвились, как подростки, они устраивали водные баталии, носились друг за другом по коридорам отеля, играли в прятки и прочие детские игры. Поэтому он не казался мне старше да, собственно говоря, и не вел себя как человек, старший меня по возрасту. Мы много танцевали — мы часами танцевали и обнимались, а потом я шла домой. Порой мы целовались так долго, что у меня оставались ярко — красные пятна на коже, и мне приходилось обильно пользоваться косметикой на следующее утро перед школой.

Понимаете, это было действительно странно. Рядом с ним всегда было полно других женщин. По вечерам, когда у нас были свидания, я сидела у него в номере в моем платьице с оборками, и постоянно входили какие — то полураздетые девушки, дрожавшие, трясущиеся, плачущие, чуть ли не бившиеся в истерике. Но я чувствовала себя в полной безопасности, сидя там, потому что он позвал меня, поскольку он хотел видеть меня. Я хочу сказать, что меня это никогда по — настоящему не беспокоило, ведь я была воспитана по — другому — эти другие девушки могли делать то, чего я не стала бы делать, да он и не просил меня об этом. Поэтому я считала, что у него должен был быть кто — то, с кем он мог встречаться по — взрослому, поскольку я не была готова ни к чему такому. Так что мы просто забавлялись, и не знаю, но, может быть, он встречался со мной потому, что не чувствовал необходимости при этом изображать пылкую страсть, что ему не нужно было давать мне ничего другого, кроме простых развлечений, поцелуя на прощание, после чего он мог спокойно лечь спать, а на следующий день отправиться на съемочную площадку. Когда он встречался с теми другими женщинами, которые были настоящими женщинами, я уверена, они ожидали от него большего, чем я. Он говорил мне, что чувствует себя очень спокойным — безмятежным, — когда находится со мной».

С недельным визитом с нему приехала со своей мамой Бонни Банкли, девушка, с которой он познакомился в Мемфисе, и он свозил их на съемочную площадку, где Дин Мартин и Ширли Маклейн снимались в фильме «All in a Night's Work». Она также встретилась с Керри Грантом — летчиком, который познакомил Элвиса с Присциллой в Германии, — и Элвис сказал ему: «Правда, она похожа на Присциллу?» Что заставило ее безумно ревновать, хотя она и не знала, кто такая Присцилла. Однако во всем остальном он вел себя как образцовый хозяин и не дал ей повода думать о нем иначе, чем как о настоящем джентльмене.

Для самого же Элвиса и парней Голливуд всего лишь представлял собой возможность веселиться всю ночь напролет. Иногда они отрывались с Сэмми Дэвисом Младшим, иногда наведывались к Бобби Дарину в «Клойстер». В номер регулярно заглядывал Ник Адамс со своей компанией, не говоря уже об актере — эксцентрике Билли Мерфи — давнем друге Джона Уэйна и Роберта Митчема, — который фланировал по Голливудскому бульвару, неизменно держа в руках потрепанный сценарий о малыше Билли, над коим он работал уже несколько лет. Элвис нарядил всех парней в солнцезащитные очки и темные костюмы, и они носили с собой портфели, чтобы производить впечатление занятых людей. Содержимое портфеля Джина составляли щетка для волос и дверная ручка, и он завел себе привычку пользоваться гримом и называть себя сценическим именем — Эль Джино Стоун; если кого — то интересовали его обязанности, он отвечал: «Да ничего я не делаю. Я двоюродный брат Элвиса Пресли».

Как признавался Джо, «никто из нас не спал более четырех часов в сутки. Мы жили на амфетаминах. Мы просыпались в пять каждое утро и ехали на съемочную площадку, а остаток дня развлекались на всю катушку». Как когда — то в отеле «Грюневальд» в Германии, их выкрутасы начали действовать на нервы другим постояльцам отеля. Джо это не удивляло. «Музыка орала безостановочно… Круглые сутки работал лифт, поднимавший и спускавший голливудских старлеток. Элвис разбивал доски в своем номере и пытался учить всех нас карате, а если мы не пытались разбивать доски, то мы носились по коридорам, устраивая пальбу из водяных пистолетов, которая превращалась в настоящие баталии».

С намерением заняться карате более усердно Элвис побывал на демонстрационном показе, проведенном в отеле «Беверли — Хиллз» каратистом, учителем кэнпо Эдом Паркером. Паркер, двадцатидевятилетний уроженец Гонолулу, окончивший социологический факультет университета Бригхэма, разработал новый гибкий «уличный» подход к боевым исскуствам. После демонстрации новой техники группе врачей Элвис подошел к нему. «Он сказал: «Мне кажется, вы меня не знаете, но меня зовут Элвис Пресли», — и я рассмеялся». Он рассказал Паркеру, что изучал карате, когда был в армии, а впоследствии познакомился с Хэнком Саламански, американским пионером в области карате, но в технике Паркера увидел настоящую новизну и творчество.

«Я показался ему своего рода бунтарем в своей области, каким он был в своей. Я мало заимствовал из восточных единоборств, поскольку считал, что они не очень эффективны на улице, и старался многое видоизменить». Они провели некоторое время около бассейна, говоря о карате и о Гавайских островах, о королевских полинезийских корнях Паркера и о его мормонских убеждениях. «Его мать очень много значила для него, и он рассказывал о том, как она ограждала его от занятий спортом из страха, что он может получить травму. Теперь, когда ее не стало, он обнаружил в карате возможность физического и духовного совершенствования. Он говорил мне о том, что не такой, как другие. В основе своей он был очень застенчивым парнем». Паркер предложил давать ему уроки, и они обсудили разработанную им технику («Его увлекла идея моего учения»), но, несмотря на контакты от случая к случаю в последующие месяцы и несмотря на неостывающий интерес Элвиса к его технике, только спустя годы он наконец попросил Паркера стать его учителем.

К своей работе на съемочной площадке он решительно сохранял профессиональное отношение, хотя ему все труднее становилось скрывать свое подспудное негодование. Полковник продолжал уверять его, что фильм принесет большой успех, что он позволит ему обрести более взрослую аудиторию теперь, когда его собственная аудитория тоже взрослеет, — но все это нисколько не меняло его отношения к сценарию или своему образу, рисуемому этим сценарием, которые, собственно говоря, и были теми главными составляющими успеха, на который рассчитывали Полковник и мистер Уоллис. Персонаж, которого играл Элвис, расходился не только с теми персонажами, которых он играл во всех своих доармейских фильмах, но и с самим образом бунтарства, всегда бывшим его главной характеристикой. Этот Элвис Пресли не только не был изгоем, отщепенцем, он был безопасным, полностью одомашненным, ходульным голливудским персонажем, чей главный конфликт состоит в моральности его решения «закадрить» танцовщицу из ночного клуба (Джулит Прауз), чтобы выиграть пари. Девушка оказывается неожиданно доступной, танкист, которого изображает Элвис, оказывается столь же искушенным в уходе за ребенком, сколь и в искусстве соблазнения, в фильме демонстрируется множество видов Германии, а музыкальная кульминация приходится на детское кукольное представление, на котором герой Элвиса поет песенку. Другими словами, это исключительно нравственный фильм — картина для всей семьи, не столь уж далекая от изображения претензий настоящего Элвиса Пресли на респектабельность, как ее представляет средний класс. Но в ней даже и намека не было на какую бы то ни было сложность реального Элвиса или реального мира, с которым был знаком Элвис, и, чувствуя унижение и глупость своего положения, он не получал утешения от издевок парней над некоторыми «трогательными» эпизодами в фильме и от своих безуспешных попыток контролировать свою речь, ускоренную под действием амфетаминов.

За его любовными эскападами они наблюдали с несколько большим интересом и уважением. Он встречался с Джуди Ролинс, актрисой, игравшей небольшую роль в фильме, и познакомился с Тьюзди Уэлд — шестнадцатилетней «сексуальной киской», которая примерно в то же время должна была сниматься в «Возвращении в Пейтон — плейс». Но больше всего его растущая свита была заинтригована в это время его отношениями с Джулит Прауз — его партнершей по фильму и неофициальной невестой Фрэнка Синатры. Ежедневно на глазах у всех Элвис удалялся с ней в свою гримерную, и скоро парни начинали долбить в его дверь и кричать, что идет Фрэнк. Однажды Синатра и вправду появился, однако Элвис, который сначала послал Реда куда подальше, когда услышал этот надоевший сигнал тревоги, предстал перед ними в своем обычном виде — без признаков беспорядка в одежде и помятости. Они все были заинтригованы рассказами Элвиса о невероятной гибкости Джулит — Ламар, возможно, больше всех. «Он рассказывал, что Джулит любила обхватывать руками лодыжки и широко разводить ноги. Но позже он рассказывал то же самое и о другой девушке. Я как — то сказал: «А я думал, что это была Джулит». На что он мне ответил: «Ну, знаешь, многие из них делают разные подобные вещи».

На съемочной площадке не иссякал поток посетителей, приглашаемых по большей части Полковником: за один лень Элвис приветствовал короля и королеву Таиланда, Теннесси Эрни Форда и Минни Перл, жену и дочь бразильского президента, Пэта Буна и трех скандинавских принцесс. Полковник особенно заботился об оказании чести членам королевских фамилий, демонстрируя это Уоллису в качестве примера той одержимости, с которой он изыскивал новые способы рекламирования фильма. Когда он восседал в своей штаб — квартире, которую «Парамаунт» предоставила ему бесплатно, и созерцал три комнаты, увешанные конвертами альбомов Элвиса Пресли и нотными листами, вырезанными фигурками мальчика в полный рост, и разнообразным рекламным материалом, проигрыватель, который он получил от RCA, без устали крутил хиты Элвиса Пресли. У него была своя «стена славы», на которой он был запечатлен с самыми разными знаменитостями, а его ощущение полного благополучия отражается в интервью, которые он давал в это время, и впервые были сосредоточены на одном только Полковнике, Всклокоченный, небритый, одетый в гавайскую рубашку навыпуск, сандалии и причудливую тюбетейку, он не извинялся за свой вид, когда отвечал на вопросы журналистов и подробным образом расписывал деловые успехи, которых он добился, руководя карьерой мальчика. Да, теперь они просят за участие в телевизионных шоу 150 тысяч долларов, но он не планирует участия в телевизионных шоу в данный момент, он не хочет, чтобы Элвис составлял конкуренцию собственным фильмам. Что же до самих фильмов, он сомневается, что они получат какие — либо награды за них. «Они хороши только для того, чтобы делать деньги». Что же до самих денег, то «он рассчитывает на чистый доход, и я тоже. Когда он работает, он знает, что около 90 центов от каждого заработанного им доллара идет в казну государству и десять центов ему». Он находится в таких же условиях, дал понять Полковник, но вместо того, чтобы искать лазейки для неуплаты налогов, они с Элвисом следуют той установке, что «мы более удачливы, чем множество других людей, даже при таких условиях… Кто — то же должен содержать нашу страну».

Он словно обращается к невидимой аудитории: грубоватость, хвастовство, беспардонная откровенность его признаний, кажущихся одновременно вызовом и тонким учетом общественного мнения, — и на этом фоне заявления о патриотизме, честности, которые как бы подчеркивают каждый сделанный им ловкий ход. Нет никакого сомнения в его отеческой привязанности к своему клиенту, но он дал понять, что они не проводят вместе время вне работы, и он также не управляет финансами Элвиса. Этим занимается его отец, это работа Вернона. «Я ему не отец… Наши интересы различны. И он не нуждается в няньке… Я просто говорю ему: «Не забывай платить налоги». Я говорю ему это каждую неделю, когда он работает. Я видел на своем веку немало людей, у которых были большие неприятности, оттого что они забывали платить налоги». А если их предприятие когда — нибудь лопнет? «Он может вернуться за баранку грузовика. А я всегда могу снова пойти работать в службу отлова собак. Начальником».

Элвис, должно быть, улыбался, когда читал некоторые из этих историй, если он, конечно, удосуживался читать обо всех этих аферах, о которых повествовал Полковник. Он уже все это слышал: кладбище домашних животных в Тампе; Лига снеговиков[10], фантомная организация, в которую Полковник зачислил половину Голливуда; фильм, который когда — нибудь снимут о жизни Полковника (вероятно, его снимет Боб Хоуп, сказал он Луэлле Парсонс); все те способы, которыми он изводил беднягу мистера Уоллиса и мистера Хейзена, а затем обвиняя их же, когда они наконец капитулировали перед его требованиями. Полковник был явно с причудами, в этом не было сомнений — Элвису нравилось в шутку называть его адмиралом, поскольку он имел не больше права на одно звание, чем на другое. У него были свои принципы, и он придерживался их, невольно вызывая ваше восхищение. Но важнее всего то, что все оказывалось так, как он говорил. Элвис знал, что сейчас Полковник просто тешит свою душу, — и он считал, что пусть старик повеселится. Сам он уж точно веселился.

В выходные, когда завершились съемки, они отправились в Лас — Вегас. Студия не отпускала Элвиса до следующей недели, пока не будет отсмотрен весь снятый материал, так что он решил, что они должны побаловать себя небольшим отпуском. Во время съемок они уже побывали в Лас — Вегасе, и теперь парням не терпелось вернуться, однако они доехали только до Барстоу, когда Элвис спросил у Джина свою аптечку. Он пробормотал что — то о том, что хочет почистить зубы, но все знали, что там он хранил свои таблетки, и когда выяснилось, что Джин забыл аптечку, Элвис пришел в такую ярость, что развернул весь караван обратно в Лос — Анджелес, всю дорогу проклиная и ругая Джина и всех остальных парней.

Все были усталые и подавленные. Сонни, который не меньше других загорелся идеей, наблюдал, как Элвис сидел за рулем и тыкал в грудь Джину всякий раз, как тот задремывал. «Никто не будет спать, черт подери, ты слышишь?» — объявлял он, когда Джин вздрагивал спросонья и кивал в знак согласия. «Джо на заднем сиденье дремал и одновременно жевал резинку, — вспоминал Сонни. — «Джо, я сказал — не спать». А Джо отвечал: «Я не сплю, я просто смотрю в окно». К тому времени как они добрались до «Беверли Уилшир», все были на взводе. Было раннее утро, и они легли спать. Только они начали засыпать, зазвонил телефон. Это был Джо. Теперь, когда аптечка была у Элвиса, он передумал; они все — таки едут в Лас — Вегас.

Это были долгие выходные. Элвис просадил за рулеткой 10 тысяч долларов, и они ходили на все шоу, слушали Билли Уорда и «Домино» в «Дьюнз», Деллу Риз в «Нью Фронтир» и Реда Скелтона в «Сэндз». Все парни расхаживали в своих черных мохеровых костюмах и солнцезащитных очках, от количества девушек глаза разбегались, и за все выходные они спали от силы два часа. В городе злословили, что они «мемфисская мафия» Элвиса.

В следующую среду, 29 июня, студия наконец — то отпустила его, и ему так не терпелось вернуться домой, что в тот же вечер он с Джином вылетел самолетом в Сент — Луис, там взял напрокат «Кадиллак» и прибыл в Грейсленд в три часа утра на следующий день. По сообщениям газет, Анита пришла сразу же после работы, и они провели тихий вечер дома с Джином, его женой и Верноном, который пока жил один, но на следующий день уехал в Хантсвилл к Ди в дом ее брата. Они планируют пожениться, сообщил он Элвису. Они собираются сделать это в Хантсвилле, чтобы сбить со следа репортеров.

Элвис пожал плечами и пожелал ему удачи. Он сказал, что не будет присутствовать на церемонии, так как не желает отвлекать на себя внимание, которое должно быть направлено на Ди. Оба знали, что сказанное им неискренне, однако они не знали, как высказать свои истинные чувства. Они кратко обсудили вопрос о переоформлении прав на дом, чтобы он был записан только на имя Элвиса, но большую часть времени они общались с помощью кивков и молчания, оба испытывая грусть и печаль, которые ни один не мог передать словами.

Вернон и Ди поженились в то же воскресенье, 3 июля. На следующий день Элвис поехал на своем мотоцикле на кладбище, где его чуть не сбила девушка, которая заметила его стоящим на коленях и молящимся перед могилой матери. Как он сообщил «Мемфис пресс — симитар», «она заговорила со мной, то и дело вворачивая сильные словечки. Она спросила, куда я отправлюсь потом. Я сказал ей, что ей не следует говорить так на кладбище. Думаю, я чувствовал себя немного подавленным. Когда позже я собирался уезжать, она вернулась на кладбище и сделала вид, что собирается наехать на мой мотоцикл». По его словам, она улыбалась, словно все это была невинная шутка.

Он купил лодку, ездил кататься на водных лыжах на озеро Мак — Келлар, как когда — то со своей первой возлюбленной Дикси Лок; он проводил время точно так же, как всегда, — ходил в кино, арендовал «Фэрграундз», снимал «Рейнбоу» для вечеринок с катанием на роликовых коньках, — но все было не так. К концу месяца Вернон и Ди приехали домой из своего медового месяца и Поселились в Грейс ленде со своими тремя детьми. Он продолжал хорошо отзываться о Ди в беседах с журналистами. «Она как будто очень милый, понимающий человек, — заявил он, когда впервые начали просачиваться новости о браке. — Она уважительно обращается со мной и с папой. Она понимает, что никогда не сможет заменить мне маму. У меня была только одна мама, и тут больше не о чем говорить. У меня никогда не будет другой мамы. Пока она это осознает, у нас не будет никаких трений». Что до Вернона, то «если он может каким — то образом обрести счастье, то я полностью на его стороне… Он мой отец, и у меня не осталось человека ближе его на этом свете. Я никогда не буду чинить ему препятствия или стоять у него на пути. Все эти годы он служил мне опорой в жизни и жертвовал всем, чтобы у меня была одежда и были деньги и я мог ходить в школу. Теперь я буду ему опорой — в любых обстоятельствах».

Временами он чувствовал, что на него как будто бы давит что — то, какой — то груз, который он больше не мог выносить. Он был окружен друзьями и родственниками — все они зависели от него, все искали у него помощь, поддержку, финансовую или какую — то иную. Он мог давать им работу, мог раздавать деньги и милости, он выступал в роли попечителя и благодетеля, а они доверяли ему и прислушивались к нему, и внешне как будто бы так и было, но в самые темные свои моменты он подозревал, что все это маскарад, что они вроде трупных мух, вьюшихся с жужжанием над навозной кучей, и не более преданы ему, чем те же самые мухи. Его дядья Трэвис, Джонни и Вестер, его тетя Лиллиан, его двоюродные братья Гарольд Лойд, Джин, Джуниор. Бобби и Билли Смит, даже его родной отец, порой казалось, постоянно находились в состоянии вражды и противоборства: Бобби использовал его имя, чтобы расплачиваться неликвидными чеками, отец то и дело ссорился с Трэвисом и Вестером, Лиллиан обвиняла отца в скупости, один дядя напивался и открывал ворота, впуская с улицы всех кого ни попади, другие же родственники просто брали его деньги, не говоря спасибо, проматывали их, а затем брали еще. С появлением в доме новой жены отца он почувствовал себя так, словно над ним и памятью его матери нависла туча, и почти сразу же после их вселения он уехал.

Он провел неделю в Лас — Вегасе, прежде чем снова вернуться к работе. Новая картина «Black Star» (получившая в дальнейшем после завершения съемок название «Flaming Star») была первой из череды двух картин, которую Полковник продал студии «XX век — Фокс», и предоставляла Элвису возможность сыграть чисто драматическую роль («Черная звезда» и «Пылающая звезда» соответственно. — Прим. перев.).

Первоначально фильм предназначался для Марлона Брандо, под которого был написан сценарий уважаемыми авторами Клером Хаффейкером (автором романа, легшего в основу сценария) и Наннелли Джонсон (автором сценария к фильму «Гроздья гнева»)[11]. Фильм позволил Элвису снова поработать с Дэвидом Уайзбартом, который выказал такую веру в него в его первом фильме «Love Me Tender», а в качестве режиссера — постановщика выступил талантливый сорокавосьмилетний Дон Сигель (который снял оригинальную версию «Вторжения похитителей тел»). Все, связанные с картиной, видели в ней серьезный фильм; поначалу Сигель даже возражал против выбора Элвиса на главную роль, который, на его взгляд, очень многими воспринимался как «посмешище», пока Уайзбарт, снискавший огромный успех благодаря картине Джеймса Дина «Rebel Without а Cause», не переубедил его. В картине предполагался минимум песен (во время студийной записи 8 августа было записано четыре, а в конечном итоге были использованы только две песни); в фильме была социально прогрессивная, хотя и несколько невнятная, любовная линия, в которой Элвис играл Пейсера, «полукровку», застрявшего между двумя мирами; планировались многочисленные натурные съемки и имелся прекрасный состав исполнителей вторых ролей, включавший актеров — ветеранов Стива Форреста, Джона Макинтайра, Ричарда Джэкела, а также искрометную пятидесятипятилетнюю Долорес дель Рио, играющую роль индеанки, матери Пейсера (это была ее первая роль в Голливуде после 1942 года).

С самого начала буквально во всем стали возникать проблемы. Неудивительно, что и Полковник приложил к этому свою руку, пытаясь добиться от студии всевозможных уступок; одним из факторов была и смерть в середине июля директора картины Бадди Адлера, но главными препятствиями были отношения между звездой и режиссером, а также несовпадение взглядов на идею, лежащую в основе сценария. Элвис принялся за работу над картиной с мыслью о том, что это может стать прорывом в его карьере драматического актера, и поначалу он безоговорочно отдавался своей роли, но не ощущал большого поощрения со стороны Дона Сигеля и, более того, чувствовал, что режиссер смеется над ним. По воспоминаниям же самого Сигеля, у него «была проблема в общении [с Элвисом]», поскольку он никогда не мог застать Элвиса наедине, однако Элвис был убежден, что тот относился к нему с презрением, снисходительно взирал на его занятия карате, его машины и его компанию, и тем больше это подталкивало Элвиса валять дурака с Сигелем. Каждое утро, приезжая на студию, он с парнями принимался заниматься карате, словно это была их утренняя гимнастика. Он великодушно одолжил Сигелю свой новехонький «Роллс — Ройс», но заставил того думать, что это был его «детский» способ подкупить его для того, чтобы отложить трудную сцену. И постоянно во время перерывов он с парнями без устали играл в футбол в сорокаградусную жару на ранчо, где проходили натурные съемки, — к изумлению и ужасу режиссера. «Он не знал, откуда у нас брались на это силы, — вспоминал Сонни. — Он не знал, что мы употребляли стимуляторы».

К сожалению, та же самая амбивалентность проявилась и в его игре. Несмотря на всю искренность его исполнения, несмотря на все похвалы со стороны коллег — актеров по фильму, он остается скованным на экране: он напряжен, не уверен и постоянно глотает слова, и этот наиболее интуитивный из исполнителей («Актерские приемы, вероятно, погубят его, — сказал о нем Уайзбарт, когда Элвис впервые приехал в Голливуд, — поскольку его главное достоинство — его природные способности») кажется напрочь лишенным интуиции, заимствующим ходульные театральные жесты. Фильм сам по себе вряд ли бы завоевал какую — либо награду — с Элвисом или без него; в нем слишком много бессодержательных сцен, его послание невнятно — то ли это трагедия человека из «подполья», лишенного истории и корней, то ли довольно вялый призыв к расовой терпимости. Возможно, самое удивительное то, что Элвису по — настояшему не дается ни единого шанса выйти на первый план картины; пусть он и значится как исполнитель главной роли, в действительности он, безо всякого сомнения, играет второстепенную роль и только в единичных эпизодах может сделать что — то большее, чем просто подыгрывать другим актерам. В конце фильма Пейсер, безнадежно раненный, увидевший «пылающую звезду смерти», скачет в пустыню, чтобы умереть в одиночестве. «Быть может, когда — нибудь, где — нибудь, — говорит он, — люди поймут таких людей, как мы».

В середине съемок Элвису пришлось подыскивать себе новое жилье — его наконец попросили съехать из «Беверли Уилшир» после серии инцидентов, кульминацией которых стала истерика, которую закатила в холле гостиницы Тьюзди Уэлд, когда служба охраны не пропустила ее наверх. Джо посмотрел четыре дома и нашел один на Перуджия — вэй в Бел — Эр, выходивший окнами на Бел — эрекий сельский клуб. Дом, владельцем которого был иранский шах, можно было снять на шесть месяцев с возможностью дальнейшего продления аренды и идеально им подходил: он давал уединение, простор и возможность устраивать более грандиозные вечеринки. Элвис повесил над камином в гостиной цветную фотографию своей семьи, на которой были он, его отец и мать, и от этого места повеяло домом.

Съемки завершились 7 октября, и после уикенда в Лас — Вегасе они двинулись на машинах домой (до Мемфиса им нужно было проехать тысячу семьсот миль). До следующей картины было меньше месяца, однако Элвис скучал по Мемфису, а кроме того, он хотел записать свой госпел — альбом в Нэшвилле, а не в Голливуде. В Грейсленде он быстро вернулся к своему прежнему образу жизни, но не делал большого секрета из того, что недоволен новым браком своего отца и присутствием в доме Ди и ее сыновей. «Когда я только вернулся, — поведал он в интервью, данном корреспонденту «Пресс — симитар» Бобу Джонсону в Голливуде за месяц до этого, — все было странным. Теперь я чувствую себя одиноким и испытываю такую тоску по дому, что это причиняет боль. В некоторых отношениях то, что я имею, хорошо, а в некоторых нет. Я хотел бы снова вернуться домой. Но даже дом уже никогда не будет прежним».

Где — то в начале своего пребывания дома в этот период, продлившийся три с половиной недели, он получил известие от студенческого общества «Тау — Каппа — Эпсилон» университета штата Арканзас о том, что они хотели бы избрать его своим почетным членом. Письмо пришло от президента общества Рика Хаски, который придумал этот рекламный трюк, вдохновившись успехом, снискавшим популярность его обществу, когда актер Рональд Рейган, будучи проездом в их городе в роли пресс — секретаря «Дженерал Электрик», добродушно согласился попозировать перед фотокамерами с руководством их студенческого общества. Пребывая в поисках подходящей кандидатуры, Хаски увидел в Элвисе Пресли возможность превратить «ТКЭ» в самое популярное студенческое общество на кампусе и сочинил прочувствованное письмо о том, что они мечтают посвятить его в члены их студенческого братства и вручить ему награду как человеку года. Два дня спустя от секретарши Элвиса Пэт Бойд пришла телеграмма, в которой говорилось, что Элвис будет в Грейсленде во вторник в восемь часов вечера. «Он охотно встретится с вами и примет награду».

Никакой награды не существовало. Никто и не помышлял делать что — то большее, чем просто опубликовать в газетах рекламное объявление в виде новостного сообщения, но Хаски, изобретательный молодой человек, специализировавшийся в журналистике, не был намерен останавливаться перед таким препятствием. Он сочинил подходящую к случаю надпись, набросал чертеж и отправился в местный магазин спортивных товаров, чтобы ему там изготовили наградную пластину. Там ему сказали, что это займет по меньшей мере две недели, но когда он объяснил свое затруднение, они каким — то образом умудрились изготовить ее к сроку — к назначенному вторнику.

«Мы взяли взрослого консультанта общества, меня и двух других парней. Нас пропустили через ворота и разрешили подняться в дом; все было как с открытки: вы подъезжаете и видите великолепное здание, точно Белый дом, с припаркованным снаружи черным «Роллс — Ройсом». Джо Эспозито открыл дверь и сказал: «Элвис спустится через минуту», — и мы прошли в музыкальную комнату и стали осматриваться. К этому моменту я был весь на нервах, но тут спустился Элвис, который был совершенно бесподобен. Он просто излучал искренность и радушие. И вот мы совершенно искренне посвятили его в наше студенческое братство. Он возложил руку на череп и прочитал клятву; мы сообщили ему наш тайный пароль, и я объявил его членом нашего братства. Он был совершенно великолепен».

В каком — то смысле их смутила сама неподдельность его реакции. Он рассказал им о том, что всегда хотел пойти учиться в колледж, но не имел возможности; он расспросил о футбольной команде университета и выразил надежду, что, возможно, сможет побывать на каких — нибудь играх. «Я очень люблю футбол, — сообщил он им. — Я всегда хотел быть футболистом, но у меня не было возможности играть в футбол, так как я должен был работать». Он вспомнил о танцевальных вечерах, на которых играл в Джонсборо и других маленьких арканзасских городах каких — нибудь несколько лет тому назад. Богатство в глазах обладателя, заявил он, гордо показывая свой «Роллс — Ройс». «Знаете, когда я впервые приехал домой с этой машиной, я очень гордился ею, — сказал он. — В первый день, когда я приехал, я оставил ее снаружи, припарковав рядом с моим «Кадиллаком» — лимузином. Пришла служанка, и первое, что она сказала: «Мистер Элвис, я слышала, что вы купили себе новую машину. Мне бы очень хотелось взглянуть на нее». Я сообщил ей, что она припаркована у самых ворот, на что она сказала: «Я только что оттуда, но я увидела только какой — то большой, длинный белый «Кадиллак» и какую — то старую черную машину». Когда они прощались, он сказал им: «Это самая чудесная награда из всех, которые я когда — либо получил. Можете быть уверены, что она займет почетное место в моем доме».

Фредди Бинсток появился днем 29 октября, чтобы согласовать песни для записи госпел — альбома, начало которой было запланировано на 6.30 следующего вечера. В который раз запись должна была ограничиться одной — единственной ночной сессией, и хотя Полковник всячески позаботился о том, чтобы Элвис освободил день для Фредди, в действительности особенно нечего было согласовывать, так как Элвис прекрасно знал, что хочет записать, а Фредди уже заключил договор на включение в авторские права на издание многих песен. Фредди все же привез с собой одну новую песню — не госпел, — которую он заказал переделать Доку Помусу и Морту Шуману из другой, ставшей общим достоянием неаполитанской баллады («Torna a Suniento»). Элвису очень понравилась вещь Помуса и Шумана — «Surrender». Она давала ему возможность доказать своим критикам, что амбициозное новое направление, которое он впервые обозначил с помощью «It's Now or Never» (которая дошла до первой строчки прошлым летом, намного превзойдя по объему продаж «Stuck On You») и «Are You Lonesome Tonight?» (которая должна была быть выпущена в качестве нового сингла в течение близжайших двух недель), не было обманом. Большего нетерпения по поводу предстоящей записи он и не мог испытывать. Но он напугал Фредди, когда рассказал ему о посещающем его кошмаре. В этом сновидении не было поклонников за воротами, не было Полковника Паркера, он чувствовал себя одиноким, беспомощным и заброшенным. Молодой жизнерадостный австрийский бизнесмен не знал, как реагировать или что сказать Элвису, кроме того, как высказать предположение, что вполне естественно сомневаться в реальности успеха, когда пытаешься справляться с такой гигантской популярностью в таком молодом возрасте. Но его поразило это как любопытное признание и красноречивая метафора той степени, до которой Элвис связывал свой успех с присутствием рядом с ним его наставника.

Запись сама по себе была столь же вдохновляющей, как и ее истоки, это было и исполнение данного себе обещания, и дань квартетной традиции, на которой он вырос. С первых уверенных, слегка свинговых нот классической вещи «Trumpeteers» «Milky White Way» не возникало сомнения ни в его пыле, ни в его уверенном знании того, что он хочет сделать, и это моментально передалось бэк — вокалистам и оркестру. Чарли принял участие в записи трех следующих вещей — «His Hand in Mine», «I Believe in the Man in the Sky» и «Не Knows Just What I Need» (все эти вещи «Statesmen» в оригинальной версии одухотворял волнующий голос Джейка Хесса, который оказал, возможно, самое сильное из всех вокальное влияние на Элвиса). Запись прошла без сучка и задоринки, завершившись в восемь часов на следующее утро энергичной аранжировкой «Working on the Building» и общеитоговыми четырнадцатью дорожками. К тому времени Чет Аткинс уже давно ушел домой, музыканты валились с ног, а Билл Портер чувствовал сильное недомогание («В тот вечер я отравился, и меня мутило; около пяти часов утра я сказал: «Мистер Шоулс, я должен уйти. Меня всего выворачивает». На что он ответил: «Еще одну песню, Билл, еще одну песню. Пожалуйста, не уходи». Я слышал это около пяти раз»). Для Гордона Стоукера и Jordanaires кульминация наступила к концу вечера при записи «Known Only to Him», еше одной вещи, виртуозно исполнявшейся Джейком Хессом, во время которой все певцы почувствовали вдохновение — до такой степени, что это производило впечатление церковного песнопения.

Неделю спустя Элвис полетел в Лос — Анджелес, где на понедельник, 7 ноября, была запланирована запись саундтрека к его следующей картине «Wild in the Country». Только начали появляться предварительные рецензии на «G. I. Blues», отражавшие восторженный прием «нового» Элвиса, последовавший за успехом «It's Now or Never». Более того, уже сейчас, когда альбом с саундтреком только вышел, были все признаки того, что он далеко обгонит по продажам «Elvis Is Back» (поразительно, что не было продано даже полумиллиона копий этого эклектичного и по — настоящему зрелого альбома), при том что Полковник только разворачивал свою кампанию по раскрутке фильма с помощью своих приемов «эксплуатации», предполагавших раздачу более сотни тысяч бумажных армейских пилоток, за которые он вынудил заплатить RCA, после того как он получил от ворот поворот на «Парамаунт» («Мы всегда проводим рекламную кампанию», — бросил он с вызовом Хэлу Уоллису).

В RCA между тем не вызывало сомнения, что Полковник выиграл войну. Начать с того, что он преуспел в подрыве авторитета Стива Шоулса, убедив нового президента RCA Боба Йорка передать полномочия по принятию решений в отдел маркетинга, где Билл Буллок, номинальный начальник Шоулса и лицо, ответственное за подписание контрактов с Элвисом Пресли, не был склонен оспаривать его авторитет. В результате ни одно решение теперь не принималось без одобрения Полковника: он диктовал количество выпускаемых копий, он одобрял оформление альбомов, к настоящему моменту он даже распространил свою власть на картотеку, которую собрала директор рекламного отдела Энн Фульчино, и требовал от RCA лицензионного гонорара за те самые фотографии, которые в большинстве случаев уже были оплачены самой компанией. В дополнение ко всему он убедил RCA доверить Элвису право самому организовывать свои сессии, выбирать свои синглы, подбирать вещи для альбомов и одобрять сведенные записи. Все эти договоренности были достигнуты на устном уровне и оставались таковыми до новых переговоров относительно права на продление контракта в начале нового года, но были внесены в контракт к тому моменту, как Элвис завершил свой госпел — альбом, который получил название «His Hand in Mine» и должен был быть выпущен к Рождеству. Руководители RCA, видимо, были так хорошо вымуштрованы в этот момент, что они даже предложили построить Элвису студию в его собственном доме, с тем чтобы он мог записываться при любом наплыве вдохновения, однако Полковник счел за мудрость убедить его отклонить это предложение, видя истинное лицо этой щедрости — отчаянную попытку заполучить больше записей и тем самым подорвать прочнейшее положение Полковника на переговорах с ними.

Съемки «Wild in the Country» начались в местечке Нала в Калифорнии 9 ноября. Сценарий был написан по мотивам вышедшего в 1958 году и получившего хорошие рецензии первого романа Дж. Р. Саламанки «The Lost Country» драматургом, обладателем премий, Клиффордом Одетсом («Waiting for Lefty, Awake and Sing!»). Режиссер — постановщик Филлип Данн был автором таких известных фильмов, как «How Green Was Му Valley,» «The Ghost and Mrs. Muir». А старшую из женщин, одну из трех главных любовных увлечений героя в сюжете, должна была играть знаменитая французская актриса Симона Синьоре. К несчастью, с Симоной Синьоре договориться не сумели, Одетс был уволен перед самым началом съемок, а глава студии Спирос Скоурас, снова по договоренности с Полковником, настоял на том, чтобы количество песен в картине было увеличено, с тем чтобы в ней было больше от Элвиса Пресли. Была обычная неразбериха с политикой студии, чуть меньшая (чем традиционно) вакханалия творилась со сценарием, который, похоже, писался все — таки до начала, а не по ходу съемок, но в целом это был заслуживающий доверия проект с хорошим подбором актеров на роль трио женщин, которые влюбляются в Элвиса и наоборот (Тьюзди Уэлд играла развязную молодую особу, Милли Перкинс — олицетворение невинности, а двадцатишестилетняя Хоуп Лэнг вполне сносно заменила Симону Синьоре), и, по видимости, с совершенно похвальными намерениями.

Из всех трех исполнительниц главных женских ролей только Милли Перкинс, похоже, имела довольно трезвое представление о сути происходящего, и для нее в этом было больше обмана, чем отсутствия желания. Перкинс, двадцатидвухлетняя актриса, получившая известность своей предыдущей работой — главной ролью в фильме «Дневник Анны Франк», увидела в этом проекте некое интеллектуальное надувательство. У нее не было неприятия личности Элвиса Пресли, а учитывая то, что она пришла из модельного бизнеса и сразу же получила главную роль в серьезной картине, она вряд ли могла возражать против того, чтобы попытаться сделать то же самое для популярного певца. Однако в Данне она видела своего рода интеллектуального позера, который кичился тем, что использовал для некоторых любовных сцен Пятый Бранденбургский концерт («Полагаю, я завоевал уникальное место в пантеоне режиссеров как единственный режиссер — постановщик, который заставил Элвиса Пресли слушать Баха. В сущности, ему понравилась эта музыка», — написал Данн в своих мемуарах). И либо ввиду неудовлетворенности кинематографической карьерой, которая так нежданно свалилась на нее («Я никогда не мечтала о том, чтобы стать актрисой. Я не разбиралась в кинематографическом искусстве. Я была очень застенчивой, очень своеобычной — мне хотелось жить в Париже»), либо ввиду ясности восприятия, которая была свойственна ей как человеку новому в этом бизнесе, она воспринимала весь проект как безнадежно скомпрометированный с самого начала, как беспардонное стремление потакать своим собственным интересам, выставляя это как служение высокому назначению искусства.

«Мне кажется, что все, кто делал фильм, думали так: «Наш фильм намного лучше всех других фильмов Элвиса Пресли. Он куда более профессионален». Все на студии упивались мыслью, что они артисты, что они сделают с Элвисом то, чего не могут или не хотят сделать другие, и из этого ничего хорошего не получалось.

Элвис оказался человеком, который мне очень понравился. Я чувствовала, что среди всех этих людей есть человек с сердцем и душой, который действительно думает о других. Он обращался со мной с большим уважением; между нами было взаимное уважение. Но его жизнь расходилась с моей жизнью. В то время я была замужем за Дином Стокуэллом, а он, мне казалось, словно плыл по течению.

Каждый день на съемочной площадке околачивались его парни. Я даже не знала, с какими девушками он встречался в то время, поскольку меня это не интересовало, его личная жизнь казалась столь нелепой. И все же он знал, что был жертвой всего этого. Мне кажется, Филлип Данн заискивал перед Элвисом. Отношение же Элвиса было… я видела, как Элвис оглядывал площадку и распознавал людей быстрей, чем кто — либо другой, и мне показалось, что очень скоро он разочаровался в Филлипе Данне, но был слишком вежливым и воспитанным, чтобы сказать что — нибудь.

Он очень старался, чтобы сделать этот фильм лучше, чем свои предыдущие картины, и он постоянно задавал вопросы и искал возможности для этого. Как ни печально, но мне кажется, что режиссер был не способен помочь Элвису в этом. Помню, как мы снимали одну сцену: мы сидели в грузовике, вроде как возвращались домой с танцев или ехали на танцы, и по сценарию Элвис должен был петь в этой сцене, включить радиоприемник и запеть. Я была очень молода и подумала: «Меня будут дразнить за эту сцену, это так мелодраматично и безвкусно». Понимаете, я тоже была снобкой. Но самое замечательное было в том, что в какой — то момент, когда мы репетировали, режиссер отошел, и Элвис посмотрел на меня и сказал: «Господи, какой стыд. Никто никогда не сделал бы этого в реальной жизни. Почему они заставляют меня делать это?» Так что мы оба испытывали похожие чувства.

Он так никогда и не реализовал свои потенциальные возможности. Может быть, на каком — то другом уровне, но определенно не на съемочной площадке. Я чувствовала, что он моложе меня, этот очень скромный человек, который делал заявления о том, во что он верил. И мне думалось: «Он говорит это для того, чтобы показать мне, что он тонкий человек». Я знаю только, что рядом со мной был человек с тонким сердцем и тонкой душой, и это было во всем, что он делал. Когда вы встречаете подобного человека, вы чувствуете это, даже если он всего лишь сидит и поедает леденцы. Пусть он делает это, но не в этом его сущность. Суть Элвиса состояла в том, что он был тонким человеком: он обращался со мной так, как никто другой в этом бизнесе».

Возможно, ее объяснение фиаско фильма вполне справедливо и, несомненно, ее замечания относительно амбивалентности стремлений Элвиса заслуживают внимания, но это все — таки не объясняет того, что мы видим на экране. Если бы нам нужно было указать то, что наиболее неудачно в «Wild in the Country», оставив в стороне сценарий, перегруженный всеми клише «чувствительного молодого человека» того времени, то это будет — сам Элвис Пресли. Он попросту кажется растерянным в своей роли, его игра представляет собой какое — то странное чередование приступов мрачности, начинающихся и заканчивающихся бурными декламациями, и столь же нелепыми позами трогательной чувствительности.

Вы смотрите на актера на экране и видите, что он попросту не в ладах со своей ролью. В начале фильма есть один момент, когда герой говорит о своей покойной матери, и вот здесь действительно улавливается чувство подлинной скорби и искреннего сожаления. Элвис явно опирается на свой собственный опыт, использует эмоции, которые пережил он сам. Но во всем остальном — полное отсутствие каких — либо эмоций. Он бесцветен, произносимые им слова не рождают никакого отклика, в его игре наблюдается почти полное отсутствие силы, убежденности, страсти, увлеченности. Все невпопад и не в тон. Если вы не доверяете своим глазам, сравните его игру с тем, что было в «King Creole», где его исполнение наполнено уверенной силой, искрометностью, легкостью и богатством оттенков. Здесь же, всего каких — нибудь полтора года спустя, не чувствуется пульса жизни, ритма, есть только молодой мужчина, который во многих случаях просто спешит произнести заученные слова.

Невозможно сказать, какую роль могли сыграть в этом драматическом изменении игры Элвиса амфетамины. Для Милли Перкинс моменты ожидания всегда были самыми важными моментами на съемочной площадке, временем, когда «следовало учиться тренировать себя делать то, во что ты действительно веришь или, о чем ты говоришь, что веришь, — и эти моменты являли собой наиболее очевидное поражение Элвиса. Она приписывала это внешним обстоятельствам, парням, окружавшим его, которые мешали ему расти, отсутствию достаточного образования, еще более усиливавшему его природную неуверенность в своих силах. Тем временем сами парни наблюдали с растущим чувством не столь тревоги, сколько недоумения за участившимися приступами дурного настроения, не всегда узнавая своего работодателя, когда его охватывали внезапные и непредсказуемые припадки ярости.

Один раз во время вылазки в Сан — Франциско в выходные он выхватил свой «дерринджер»[12] и наставил его на нескольких парней в машине, которые показали ему палец; в другой раз, вернувшись в Голливуд, он накинулся на Кристину Кроуфорд, которая играла небольшую роль в картине и встречалась в то время с Джо, схватил ее за волосы и стал кричать на нее за то, что она возражала, чтобы Джо «зажег ему сигару» (имеется в виду средний палец, т. е. оскорбительный жест). Нельзя сказать, чтобы они не понимали причин вспышек его гнева. Кристине никто не давал право выбивать сигару у босса изо рта; он был вправе задать ей трепку, а кроме того, он и всегда — то отличался вспыльчивостью. Но и они заметили разницу, не просто потерю контроля над собой, но отсутствие раскаяния в человеке, которого каждый из них знал за человека с добрым сердцем и отходчивого. Они все принимали таблетки, чтобы поддерживать быстрый темп жизни; они все испытывали стресс, а Элвис в особенности, и в конечном счете они просто приняли его поведение как нечто, естественно вытекающее из его роли. Это было то же, что и право первого выбора девушек — не подвергаемая сомнению прерогатива, которая признавалась за ним.

Во всем остальном это был тот же самый Элвис, те же самые шумные развлечения и оргии, которые никогда не прекращались на съемочной площадке. Алан Фортас наконец — то присоединился к группе во время съемок, привлеченный обещанием знакомства с Тьюзди Уэлд, и, действительно, они с Тьюзди стали закадычными друзьями, а другие парни насмехались над ним за его собачью преданность, которую он выказывал семнадцатилетней актрисе — блондинке. Хоуп Лэнг любила водку, и Элвис регулярно составлял ей компанию, что было на него непохоже, впервые позволив парням держать в доме спиртное.

Когда они вернулись в Голливуд, все еще больше напоминало прежнюю жизнь, за исключением того, что на короткое время приехала Анита, которая стала вынюхивать и рыскать и нашла недавнее письмо из Германии от Присциллы. «В письме было написано что — то вроде такого: «Ты должен позвонить моему папе и уговорить его отпустить меня к тебе. Я очень — очень хочу к тебе приехать». Когда Элвис вернулся домой со студии, я сунула ему под нос это письмо, и у нас произошла ужасная ссора. Он мне заявил: «Она совсем ребенок, ей всего четырнадцать, и она просто очень сильно привязалась ко мне. Она хочет приехать. Мы армейские друзья с ее отцом». Он пытался сгладить все таким образом. Честно говоря, мне было трудно понять, ведь я видела фотографии Присциллы, махающей ему на прощание. Она махала точно так же, как я махала ему, когда он уезжал из Мемфиса. Элвис все повторял: «Она всего лишь ребенок. Это ничего не значит». Но это меня не успокоило. Так что я вернулась в Мемфис».

Как только она уехала, Элвис снова стал встречаться с Нэнси Шарп, костюмершей на съемках фильма, и продолжал видеться с Сэнди Ферра, к которой его по — прежнему влекло. «Мы часами танцевали в гостиной, потом он иногда садился за рояль и пел спиричуэлы, и это было так красиво. В этот момент рядом все время находился Клиф, который порой подпевал Элвису. Я жила в Долине, за мной в «Роллс — Ройсе» или лимузине заезжали то одни, то другие парни и отвозили меня к Элвису. Снаружи всегда стояли девушки, и парни обычно проводили с ними время, а мы сидели в комнате Элвиса, или служанка приносила нам что — нибудь поесть, и мы смотрели телевизор.

Как — то раз я надела шорты, Ламар заехал за мной и, ничего не сказав, привез меня к Элвису. Я вошла, Элвис был одет по — парадному, он всегда одевался так на свидания. Он поприветствовал меня и поцеловал в щеку, и мы сели на диван, и в течение следующих трех — четырех часов он не сказал мне ни слова. Это показалось вечностью. Затем он пожелал мне спокойной ночи, поцеловав меня на прощание, и сказал: «Больше никогда не надевай шорты». Я ответила, что не буду. Он объяснил, что всегда одевается празднично для меня и ожидает, что и я тоже буду одеваться празднично для него. Поэтому с тех пор я всегда надевала свои лучшие платья. И больше никаких шорт».

На короткое время новая политика студии поставила фильм под угрозу, снизив продолжительность съемок с пятидесяти часов до тридцати семи — даже для тех картин, которые уже были в производстве. Филлип Данн несколько раз грозился уйти со студии, пока проблема не была решена, но съемки все — таки выбивались из графика, и актерам и съемочной бригаде была дана всего неделя отдыха на рождественские каникулы, прежде чем съемки снова возобновились. Элвис был вполне рад снова возвратиться в Калифорнию после того, как обнаружил те новации, которые произвела в его доме жена его отца, и он тихо и мирно договорился с отцом, что больше никаких изменений в доме не будет производиться без его согласия и одобрения.

Полковник тем временем поспешил раньше него в Мемфис, чтобы выступить вместе с мэром с заявлением о проведении большого благотворительного концерта в городе, на который он намекал в течение всего года. Элвис выступит вместе с другими участниками концерта в «Эллис Аудиториум» 25 февраля, все доходы от концерта пойдут в фонд двух дюжин мемфисских благотворительных организаций, а также в фонд полузабытого молодежного центра Элвиса Пресли в Тьюпело, и даже сам Полковник купит для себя билет. «Никто не воспользуется бесплатным проходом, — заявил он. — Это будет 100-процентный благотворительный концерт».

«Flaming Star» вышел на экран 21 декабря, но не с таким успехом, как «G. I. Blues», который поднимался до второй строчки в еженедельно публикуемом списке самых кассовых фильмов в журнале «Вэрайети», попав на четырнадцатую позицию в списке за весь 1960 год и заработав 4,3 миллиона долларов за одни только последние шесть недель года. В честь двадцатишестилетия Элвиса 8 января на съемочной площадке была устроена небольшая вечеринка, и актеры и съемочная бригада подарили ему пластину с изображением мультипликационного Элвиса в кимоно, разбивающего бревна. Надпись на пластине гласила: «С днем рождения, король карате». 20 января его наконец отпустили со студии и разрешили поехать домой, хотя через две с половиной недели его на короткое время снова вызвали, чтобы переснять конец фильма, когда руководители студии решили, что самоубийство Хоуп Лэнг после ее неудачного романа с героем Элвиса было «слишком горьким концом». Однако к этому времени Элвис уже вовсю готовился к своему возвращению к выступлению вживую, предполагавшее теперь уже не один, а целых два благотворительных концерта, которые Полковник раскручивал со всем присущим ему пылом.