Элвис Пресли. Безрассудная любовь

Глава 8 СИНЯЯ ПТИЦА СЧАСТЬЯ

(май — июнь 1968)

Элвис вылетел на Гавайи 17 мая, в тот самый день, когда он впервые познакомился с режиссером и музыкальным директором его предстоящей специальной программы на телевидении. Он говорил на прошлой неделе с исполнительным продюсером Бобом Финкелем, человеком, который составил весь проект для NBC, и постепенно его отношение к этому шоу начало меняться. Финкель, после серии встреч с Полковником, в конце концов убедил спонсора («Сингер Сьюинг Компани»), телеканал и, главное, самого Полковника отказаться от первоначального плана просто выпустить часовую передачу с Элвисом, поющим рождественские песни на пустой сцене. Полковник, которому, как иногда думалось Финкелю, просто нравилось заставлять их всех прыгать через цирковые кольца, сдался последним, но не без оговорок: при условии, что проект будет оставаться шоу одного человека, а звукозаписывающая компания сможет получить альбом с саундтреком и рождественский сингл, он готов вверить мистеру Финкелю принятие творческих решений.

Переговоры Финкеля с Элвисом начались сразу же после выхода «Live a Little, Love a Little» 8 мая, совпавшего с днем, когда исполнительному продюсеру удалось договориться со всеми сторонами о новом формате для шоу. Поначалу он нашел Элвиса таким же, «каким находили его большинство людей, общавшихся с ним на чисто деловой основе, — очень вежливым, внимательным и уважительным». В их первую встречу он не получил никакого представления об истинном отношении Элвиса к шоу, однако потом, когда их встречи продолжились, Финкель проинформировал телеканал и спонсора, что он чувствует реальное изменение отношения Элвиса, вплоть до того, что он сделал «довольно откровенное признание… что у него есть желание, чтобы это шоу полностью отошло от модели, по которой снимались его игровые картины, и ото всего, что он делал до этого». Он даже намекнул Финкелю, что ему «неинтересно мнение Полковника Паркера по поводу этого шоу»; ему «хочется, чтобы все знали, на что он в действительности способен…» Это заставило Финкеля задаться вопросом: «Кому поручить это дело?»

Он уже некоторое время приглядывался к молодому режиссеру по имени Стив Байндер. Тому было немногим больше двадцати, но он уже почти десять лет работал на телевидении. После окончания Калифорнийского университета Байндер стал работать у Стива Аллена, затем был режиссером «Hullabaloo» (ответ NBC на «Shindig», пользовавшуюся большим успехом рок — н–ролльную передачу, шедшую в прайм — тайм) и «Лесли Аггамс Спешиал» в 1966 году, а также вышедшего на экраны кинотеатров в 1965 году «T. A. M. I. Show» — одного из первых фильмов — концертов, который был снят с помощью обычной операторской камеры и показывал среди прочих звезд Джеймса Брауна и «Роллинг Стоунз» (нечто вроде «Тарарам» и «Тусовка». — Прим. перев.).

В более недавнее время, совместно со своим новым партнером, аудиоинженером Боунзом Хоу, Байндер сделал яркую, броскую, эпатажную программу с Петулой Кларк, которая вызвала немало оживленных споров, когда ведущая шоу британская звезда — очаровательная блондинка — обнималась со своим главным гостем — черным певцом и активистом движения за гражданские права Гарри Белафонтеном. На взгляд Финкеля, Стив Байндер был тем, кто ориентировался в современности. «Я подумал, что вот парень, который знает и понимает новую музыку, поэтому решил, что он подойдет для этой работы».

Поначалу Байндер выразил нежелание — Элвис мало что значил для него. Он был поклонником современной музыки — «Битлз», «Бич Бойз», Джимми Уэбба. Но потом, когда он поговорил об этом со своим партнером, он обнаружил, что Боунз работал с Элвисом на «Радио Рекордерз» в 1957 и 1958 годах и был в восторге от этой идеи: он считал, что Стив и Элвис понравятся друг другу. Подход Элвиса к звукозаписи очень сильно напоминает то, как Стив делает шоу, сказал он своему партнеру, — они оба почти исключительно полагаются на свое чутье. Так что была организована встреча с Полковником.

Та первая встреча в MGM вызвала у обоих впечатление, словно они попали в пещеру Али Бабы. Все стеньг приемной Полковника были увешаны постерами, вымпелами и всевозможными рекламными буклетами. Куда ни глянь, как заметил с самого начала Боунз, везде было написано «Элвис» «либо было его лицо, каталог с его песнями или его золотой диск». Затем, пройдя через лабиринт коридоров, вы попадали в личный офис Полковника, который состоял из большого стола, заваленного бумагами и всевозможными памятными вещицами и окруженного гигантскими фотографиями Элвиса, Элвиса и Полковника, Полковника, одетого в наряд снеговика, Полковника и Линдона Джонсона, Полковника и Боба Хоупа. Сбоку стоял стол Тома Дискина, гораздо более прибранный и вдвое меньше стола Полковника, а рядом была огромная экспедиторская комната, в которой можно было заметить признаки большой активности.

Встреча, как многие другие деловые встречи Полковника, проходила в форме утреннего, семичасового завтрака в его кухне — столовой с ее большой плитой, доверху набитым холодильником и морозильной камерой и длинным столом в центре комнаты, на одном конце которого восседал сам Полковник на высоком, с прямой спинкой стуле, напоминая своим видом, как подумалось Боунзу, волшебника из страны Оз. «Он показал нам все свои регалии и памятные вещицы. Он показал нам фотографии того времени, когда он занимался отловом собак в Тампе, Флорида». Он рассказал им и истории — обычный ассортимент из рассказов о его карнавальной жизни и приключениях в Голливуде, в которых смысл всегда, казалось, сводился к тому, что прожженные столичные воротилы постоянно недооценивали беднягу Полковника. Затем он обратился к цели их встречи, сказав; «Мы не собираемся указывать вам, мальчики, что делать в творческом плане, поскольку для этого вы и наняты, но если вы выйдете за рамки, мы вам укажем на это». Он также сообщил им, что «это будет лучшее шоу на телевидении, потому что мы не можем допустить, чтобы оно было плохим». Потом, к их изумлению, он заявил, что «нас не заботит, какой материал вы предъявите для шоу. Если он понравится мистеру Пресли, мистер Пресли будет с ним работать. Однако мистер Пресли должен иметь права на издание материала, в противном случае мы должны связаться с издателем и утрясти этот вопрос». В конце встречи он подарил им обоим по мягкой игрушке и карманному календарику. Он уверен, что все получится как надо, сказал он им своим хрипловатым голосом с едва уловимым акцентом — с намеком на озорной огонек в глазах на сером и небритом лице. «Вы, парни, получите впечатлений на миллион долларов», — убежденно заявил он им, будучи абсолютно в курсе, что их впечатления на миллион долларов сводились к 32 тысячам 50 долларам жалованья на двоих.

После этой встречи они чувствовали себя озадаченными и слегка ошарашенными. Они ничего не сделали, и тем не менее они получили все — все, если не считать финансового вознаграждения. И все же они не испытывали колебаний. Стив к этому времени был уже полностью захвачен проектом, еще больше Боунз. Он нисколько не сомневался, что это шоу будет иметь немалое культурное значение, и у него была одна цель, имевшая столь же тесное отношение к Стиву Байндеру, как и к Элвису Пресли: «сделать что — то действительно важное».

Элвис встретился с Байндером и Хоу в ту же пятницу в их офисе на бульваре Сансет. Джо и парочка парней ждали в приемной, пока они разговаривали, и поначалу Стиву вовсе не казалось, что они с Боунзом чего — то добьются. К этому времени он, однако, так завелся, что уже ничто не могло остановить его проповеднический пыл. Это возможность по — настоящему сказать что — то, заявил он Элвису; это одна из тех редчайших возможностей создать что — то действительно значимое; это шанс Элвиса показать через свою музыку, кто он на самом деле. Боунз, более спокойный, немного старше и уравновешенней своего партнера, напомнил Элвису о тех днях, когда они вместе работали на «Радио Рекордерз». Они поговорили о том, как в то время Элвис делал записи. Боунз признался, что на него произвело наибольшее впечатление на сессиях Элвиса то, что все работали не по часам, что все были захвачены энтузиазмом Элвиса. Вот так они и будут работать сейчас, ухватился за возможность Стив, — пусть он забудет о телеканале, забудет о всем внешнем; они хотят сделать такое шоу, которое никто другой в мире не смог бы сделать, только Элвис Пресли. Все это будет исходить из его жизни, его музыки, его опыта, сказал Стив. Что он скажет на это?

«До смерти испуган», — откликнулся Элвис, сознательно разряжая напряжение. Что ж, они набросают программу к тому времени, как он вернется с Гавайев, сказал Байндер, рассмеявшись. У него будет время подумать и принять решение. Каждый из них понимал, что это могло стать началом конца карьеры Элвиса, хотя, с другой стороны, это могло и стать хорошим допингом для него, в котором он так явно нуждался в этот момент. Теперь настала очередь рассмеяться Элвису, и в конце концов они ударили по рукам. Он покинул их офис, не вполне представляя, во что он позволял втянуть себя на этот раз, но в убеждении, что это по крайней мере будет непохоже на все остальное.

Когда Элвис уехал, Байндер и Хоу принялись усердно сколачивать команду и писать сценарий. У них уже было согласие на участие в проекте сценаристов Криса Биэрда и Алана Блая, и они быстро подключили дизайнера по костюмам Билла Белью, оркестровщика и аранжировщика Билли Голдберга, дизайнера по сцене Джина МакЭвоя и хореографов Клода Томпсона и Джейма Роджерса — все, кроме Биэрда, были ветеранами либо «Hullabaloo», либо шоу Петулы Кларк, либо и того, и другого. Совместно с Биэрдом и Блаем Стив набросал сюжет шоу, напоминавший в своем подходе тот сюжет, который он кратко изложил Элвису, пытаясь отыскать подтекст в текстах уже спетых Элвисом песен, который рассказал бы историю его музыкальной жизни. Полковник, со своей стороны, продолжал препираться с Финкелем и NBC, обрушив в какой — то момент на них лавину гневных замечаний, когда кто — то предложил, чтобы Элвис появился в одном из регулярно идущих на NBC шоу, чтобы сделать рекламу программе. Мистер Пресли охотно сделает это, написал он Тому Сарноффу 28 мая, за 250 тысяч долларов. Он знает, что полковник Сарнофф поймет причины, по которым он не станет снижать установленную цену, писал Полковник, так как он уверен, что NBC не желает никоим образом уменьшать стоимость своего вложения. Другими словами, все протекало, как обычно.

Элвис тем временем впервые показывал Присцилле Гавайи, свозил ее на мемориал в память «Аризоны», где он с гордостью показал ей дощечку с указанием его собственной заслуги и заслуги Полковника Паркера, и ездил с ней в компании еще семи человек (вся компания в составе Джо и Джоанн, Чарли, Ламара, Норы Файк и Пэтси со своим мужем Джи Джи приехала на эти «семейные каникулы») на чемпионат по карате, организованный Эдом Паркером в Международном центре Гонолулу. Он впервые виделся с Эдом с 1961 года и впервые смог посетить чемпионат, который Паркер начал проводить в Лонг — Бич еще в 1964 году. Было много новых знакомств, и большую часть дня он проводил, беседуя о карате с Эдом и объясняя Присцилле тонкости ведения боя и возможности соперников, включая двадцатипятилетнего бывшего чемпиона Майка Стоуна, который, как и Эд, был уроженцем Гавайев и вернулся после трехгодичного отсутствия в спорте, чтобы поучаствовать в соревновании, принесшем ему когда — то славу.

Элвис вернулся из своего отпуска стройнее, чем он был с тех пор, как пришел из армии, с удлинившимися бакенбардами и, самое важное, в состоянии приподнятого ожидания предстоящей работы на телевидении. Подготовительная работа началась в понедельник, 3 июня, через день после его возвращения. Он появился в офисе Байндера и Хоу чуть позже часа дня, и в присутствии авторов сценария Стив кратко изложил подход, на котором они наконец остановили свой выбор. Сердцевину составляла песня Джерри Рида «Guitar Man», которая должна была использоваться в качестве своего рода связующей темы, рассказывающей историю, напрямую перекликающуюся с главной театральной пьесой бельгийского драматурга Мориса Метерлинка «Синяя птица» (1909). В трактовке Метерлинка бедный мальчик отправляется на поиски славы и богатства и объезжает весь мир, чтобы в конечном итоге всего лишь обнаружить, что счастье — в форме синей птицы, фигурирующей в заглавии, — лежит на заднем дворе его собственного дома. Боунз довольно сдержанно характеризовал всю идею («В ней не было ничего оригинального — просто телевизионные авторы ищут связь»), и Стив был далеко не убежден, что они подобрали нужный ключ, однако, когда они представили ее для оценки Элвису, к изумлению Стива, Элвис обеими руками ухватился за проект. «Мы сказали ему: «Мы вовсе не требуем, чтобы она нравилась тебе на сто процентов. Мы просто хотим дать тебе толчок. Ты сам будешь решать, что тебе нравится и что не нравится». Он же сказал: «Нет, мне все в ней нравится». И основа шоу осталась без изменений».

Подготовительная работа продолжалась в офисе Байндера и Хоу в течение следующих двух недель, пока не настало время переехать на NBC для полномасштабных репетиций. Каждый день Элвис появлялся по крайней мере с одним — двумя парнями, встречаясь со Стивом и Боунзом вместе со сценаристами за пепси и сигарами. Он был практически вне себя 5 июня, в день, когда был убит Бобби Кеннеди, и не мог говорить ни о чем, кроме как о заговоре против братьев Кеннеди и убийстве Мартина Лютера Кинга двумя месяцами раньше. Это было тем более ужасно, по его словам, что Кинга убили в Мемфисе, тем самым только подкрепляя всеобщее негативное отношение к Югу. Для Стива это были не больше чем просто праздные разговоры. «Он прочитал множество книг о покушении на президента Кеннеди, и я просто чувствовал, что он реально переживал это». Нечто подобное Байндеру хотелось передать в своей программе. «Мне хотелось, чтобы мир узнал о том, что вот есть парень, который выше всех предрассудков, хотя и был воспитан в средоточии предрассудков. Я хотел передать в шоу его способность к сопереживанию и показать, что перед ними человек, достойный уважения и того, чтобы на него равнялись».

Они также говорили о музыке. Стал ли бы Элвис петь песню, просто если бы она говорила ему что — то, спросил его Байндер, независимо от политики или издательских прав? Обязательно, ответил Элвис. Спел бы ли он «MacArthur Park» Джимми Уэбба [песню со смутно психоделическим, нарочито темным содержанием], которая в исполнении актера Ричарда Харриса только что возглавила чарты после того, как группа Association, продюсируемая Боунзом, отвергла ее по издательским причинам? Конечно, ответил Элвис, словно ничего подобного и не могло случиться с ним. Ему нравится «MacArthur Park», сказал он, поддаваясь энтузиазму Байндера. Он, несомненно, хотел сказать больше своей музыкой, нежели могла выразить песня вроде «Hound Dog». В один из дней они вышли на бульвар Сансет и просто постояли там, наблюдая за тем, как мимо проходят хиппи, слишком одурманенные наркотиками, чтобы осознать, что идут мимо Элвиса Пресли, или попросту безразличные к этому. Стив увидел в этом поистине обескураживающее для самомнения Элвиса событие, эдакий «великанский шаг в его психику», Боунзу же скорее показалось, что это просто позабавило его. «Мы вышли четвером на улицу и так просто постояли, а потом, когда нам надоело стоять, вернулись наверх».

Постановочный сценарий быстро приобретал конкретные очертания. К 11 июня он уже был почти полностью готов: «Guitar Man» задавала основную линию, а концертный сегмент строился вокруг нескольких самых известных хитов Элвиса. Был также и некий «неформальный сегмент», который включал сценарный разговор с Чарли и одним — двумя другими парнями и короткие отрывки из некоторых самых удачных песен из кинофильмов с неодобрительными комментариями Элвиса (по поводу себя и этих фильмов), которые в напечатанном виде воспринимаются как искусственные и неискренние. Относительно своей фирменной усмешки он, к примеру, говорил: «Я сделал весь фильм «Jailhouse Rock» на одной только этой усмешке», и вся реплика имела очевидный подтекст: Теперь вы наконец получаете возможность увидеть меня настоящего, настоящего Элвиса Пресли. Шоу, разумеется, заканчивалось рождественской песней, на которой Полковник настаивал с самого начала, а за ней должен был следовать диалог, который еще предстояло написать. Именно с помощью этого диалога, надеялся Байндер, Элвис сделает свое «заявление», однако он знал, что Полковник по — прежнему категорически возражал.

Были встречи с различными членами постановочной команды. Элвис переговорил с Эрлом Брауном, аранжировщиком хора, и одобрил несколько предварительных набросков, которые показал ему Билл Белью, дизайнер по костюмам. Ему понравился черный кожаный костюм, который Белью предполагал сшить для него из мягкого, гибкого материала. «Вся постановка, — вспоминал Белью, — была похожа на программу Петулы Кларк; Стив не хотел использовать ничего из того, что отдавало «голливудским телевидением». Ему хотелось, чтобы все выглядело свежо и по — новому. Я сказал Элвису: «Большая часть тем у меня навевается теми людьми, которыми я восхищаюсь», — и когда я увидел Элвиса, мне сразу же пришло на ум определение «наполеоновский». Я объяснил ему, что стоячий воротник будет обрамлять его лицо. Я сказал: «Я не хочу навешивать на тебя галстук, пусть будет просто мягкая шелковая рубашка и шарф на шее». Элвис слушал, кивал и соглашался буквально со всеми предложениями Белью. Дизайнер был огорошен. Он никогда не сталкивался раньше с таким отсутствием самомнения у крупной звезды. Единственным пунктом, в котором они разошлись, был золотой костюм, который должен был, по замыслу Белью, символизировать успех и был задуман им в честь костюма, сшитого по заказу Полковника для Элвиса в 1957 году. Элвис так и не объяснил, почему он против, но был явно смущен этой идеей, и в конечном итоге они пришли к тому же компромиссному решению, на которое он согласился в пятидесятых годах: он наденет золотой пиджак с черными фрачными брюками.

Только с музыкой по — прежнему были кое — какие проблемы. Тут Стив оказался в тупике, зажатым двумя почти совершенно не связанными между собой направлениями. Еще раньше Боунз навлек на себя неприятности своими настойчивыми вопросами о саундтрековом альбоме. Они со Стивом уже давно оставили всякую надежду заработать деньги на этом шоу — они знали, что гонорары за повторный показ не предусмотрены, а их жалованья едва хватало, чтобы покрыть расходы. Однако вопрос с саундтрековым альбомом никогда не обсуждался с точки зрения контрактных условий; в действительности, нигде не было сказано ни слова о том, что такой альбом будет записан, и Боунз твердо полагал, что они должны получить что — то сверх своего жалованья, продюсерское роялти на этот альбом, когда его выход станет неизбежным. «Я дошел до Дискина, и тут разразился скандал. Мы стали получать звонки с NBС: «Что вы там пытаетесь сделать, саботировать шоу? У Элвиса Пресли нет продюсера записи». И тому подобное. Вот тогда Дискин разразился тирадой. Он заявил мне: «NBC нанял вас сделать шоу, а не запись». Я же сказал; «Полковник будет рвать и метать, если не выпустит саундтрековый альбом». На что он заявил: «Это не обсуждается». Затем они сказали: «Выставьте вон Боунза. Он скандалист», — и после этого меня выдворили».

Стив был вынужден на какое — то время принять эту ситуацию и временно держать Боунза под спудом. В то же время он никак не мог добиться аранжировок песен от Билли Стрейнджа, который, как заявил в самом начале Полковник, будет личным музыкальным директором Элвиса на шоу. Без аранжировок Стрейнджа официальный музыкальный аранжировщик шоу Билли Голденберг не мог приступить к работе над оркестровкой, а без оркестровки никакой музыкальный процесс не был возможен. Стиву мало нравилась такая ситуация, и он пускал в ход все возможные методы, чтобы выбить из Стрейнджа аранжировки, однако всякий раз, когда он связывался с ним, тот придумывал все новые отговорки. Для Байндера Билли Стрейндж был человеком из песни «The Man That Wasn’t»[41] оставалось меньше двух недель до записи шоу на пленку, а он даже едва ли познакомился со Стрейнджем.

Это поставило Билли Голденберга в крайне невыгодное и уязвимое положение. Голденберг закончил в 1967 году Колумбийский университет и освоил секреты профессии под руководством великого бродвейского композитора Фрэнка Лоуссера («Guys and Dolls», «How to Succed in Business Without Really Trying»), а на шоу пришел с большой неохотой, и то только из уважения к Стиву. Он не испытывал никакого интереса к Элвису Пресли, его личные пристрастия лежали далеко от такого рода музыки, но он уступил под напором энтузиазма Байндера и его очевидной веры в этот проект. Однако с первого же момента своего участия в проекте у него невольно стали возникать вопросы относительно того, какая же роль ему отводилась.

У него, казалось, не было никакой функции в том, что условно называлось «репетициями». «Каждый день Элвис усаживался со своей компанией и играл на гитаре. Нет, в чем — то эти посиделки были очень увлекательны. Элвис любил импровизировать, болтать о старых временах, играть песни и то и дело повторять их — он заводился от одного их повтора. Так что интенсивность песни, казалось, дорастала, по мере того как он исполнял ее снова и снова, почти до апогея. Он мог исполнить девяносто пять куплетов «Jingle Bells», при этом песня ему не надоедала. Затем он мог начать подбирать другую песню на своей гитаре, сыграть ее раз, а затем решить, что она ему не очень нравится, и снова вернуться к «Jingle Bells», чтобы исполнить те же девяносто пять куплетов по второму кругу, а вся компания шумно подпевала и весело проводила время за этим занятием».

Голденберг мог заметить эффект катарсиса этих песнопений, однако всякий раз, когда он заговаривал о том, чтобы приняться за работу, кто — нибудь из парней обыкновенно говорил: «За нас это сделает Билли», — а он при этом думал про себя: «А зачем же тогда здесь я?» Затем однажды Билли Стрейндж и вправду появился, облаченный в ковбойскую шляпу и сапоги, и Билли Голденберг почувствовал себя еще более чужим. Для него было очевидно, что у Билли Стрейнджа хорошее взаимопонимание с Элвисом, но для него было не менее очевидно, что он не способен обеспечить музыкальное направление в какой — либо форме. «Они только и делали, что дурачились, исполняли те вещи, которые они знали, как делать. Я был в курсе, что в шоу планировался сегмент, в котором не требовалось большой импровизации, главное — было показать отношения между Элвисом и его парнями. Все это было хорошо, но это была только одна часть программы. Я не забывал о сценарии и говорил им: «Это, конечно, замечательно, но нам нужно сделать еще восемьдесят процентов шоу. Что мы будем делать?»

Стив тоже начинал беспокоиться. Он знал, лучше чем кто бы то ни было, что они не укладываются во время. Всего через каких — то несколько дней они переезжали в студию NBC, на двадцатое число была запланирована пробная запись, а неделю спустя должны были начаться съемки. Фредди подготовил права на все песни, Финкель неплохо справлялся со своей работой, отвлекая Полковника, и Стив продолжал сохранять веру в свои импровизаторские способности. Но ему нужно было иметь на руках музыку, и он боялся, что, когда он наконец получит ее, весь проект взлетит на воздух.

Вышло так, что Билли Голденберг оказался тем, кто ускорил наступление кризиса. В середине второй и заключительной недели он пришел к Стиву, приняв окончательное решение. «Я сказал Стиву. «Все, Стив. Я больше не хочу в этом участвовать. Билли [Стрейндж] — очень симпатичный парень и, вероятно, замечательный аранжировщик, но я не вижу, чтобы он что — то делал. Я хочу сказать, что у него нет никакой концепции. Никому нет дела до того, что написано в сценарии». А Стив спросил меня: «Ты предлагаешь, чтобы я уволил Билли Стрейнджа?»

Это было не из легких решений. Стив уже видел, что случилось с его партнером, когда он бросил вызов авторитету Полковника, а это казалось гораздо более важным вопросом. Однако, имея в запасе всего неделю до начала записи, он не видел другой альтернативы. Если он не сделает что — то прямо сейчас, то у них попросту не будет никакого шоу. Поэтому он поговорил со Стрейнджем, который, похоже, ухватился за эту возможность, чтобы уведомить Байндера в том, что у него в действительности нет времени работать на шоу, имея на руках еще немало работы над саундтреком к «Live а Little, Love a Little» и новый альбом Нэнси Синатра, над которым он недавно начал работать. И, не будучи уверен в том, как же все это так вышло (и при этом в шоу были задействованы, по крайней мере, две песни Билли), Стив понял, что они пришли к взаимному признанию необходимости расстаться.

Однако оставалась проблема, как сообщить Полковнику. Он видел то, как Финкель управляется с Полковником, постоянно заботясь о том, чтобы поддерживать у него хорошее настроение, тщательно избегая даже возможности намека на какой — либо конфликт между менеджером и клиентом, Байндер и сам хорошо осознавал хрупкое равновесие власти в их отношениях и необходимость «никогда, ни при каких обстоятельствах не выказывать неуважения к Полковнику в присутствии Элвиса. Для Полковника было очень — очень важно никогда не терять контроля над ситуацией». На этот раз, впрочем, то, что он сказал, похоже, не имело значения. На новость об уходе Билли Стрейнджа Полковник отреагировал бесстрастно, давая понять, что проекту конец, что Элвис непременно откажется от участия в шоу. Он не сказал, что он порекомендует Элвису отказаться; он, похоже, просто предсказывал результат. «Байндел», как он привык называть Байндера, должен будет сам уладить этот вопрос с Элвисом, хотя Полковник питал очень мало надежд на благоприятное разрешение ситуации.

«Когда вошел Элвис, я отвел его в сторонку и сообщил ему о том, в чем состоит проблема, и он только и сказал: «Хорошо. Делай то, что считаешь нужным». И он никогда не возвращался к этому». Полковник тоже никогда больше не поднимал эту тему, тем самым убедив Байндера в двух вещах: что Элвис и Полковник были не одно и то же и что Полковник, пусть, возможно, и не способный признавать свое поражение в каком — то вопросе, в конечном итоге всегда держит свое слово. А в этом случае это значило, что это их шоу, если они, конечно, его провалят.

Именно в этот момент, менее чем за неделю до начала основной работы, на сцену вернулся Боунз. Они оба знали ограничения Билли Голденберга, эти самые ограничения и заставляли Билли отказываться от участия в проекте вначале. Он был бродвейским композитором, оркестровщиком и аранжировщиком с «законными» театральными амбициями, однако это шоу было в конце концов о рок — н–ролле. Билли великолепно бы справился с романтическим лейтмотивом «Guitar Man» и оркестрованными вставками, но когда дело дойдет до работы с ритм — секцией или даже до необходимости убеждать Элвиса в демонстрации преемственности между его прошлой работой и нынешним проектом, не могло быть вопроса, что необходимым звеном будет Боунз. Он будет выступать в роли музыкального продюсера, отвечающего за весь проект в целом, объяснили они Билли, который был несказанно счастлив появлению наконец — то союзника на этой новой и скользкой территории.

Билли одержимо работал над музыкой в выходные, начав работать с Элвисом на регулярной ежедневной основе только 17 июня, в тот день, когда они переехали на NBC. Он уже столкнулся с сопротивлением со стороны парней, главным образом со стороны Джо как их главного выразителя. «Он звонил и спрашивал: «Что вы собираетесь делать? Чего нам ожидать?» Я отвечал: «Вы знаете, я собираюсь работать с Элвисом». Тогда он спрашивал: «А с какими музыкантами вы будете работать?» Я отвечал: «С оркестром». Тогда он говорил: «Нам не нравятся оркестры. Элвис хорошо работает с гитарами. С ними можно сделать все, что хотите». Я же отвечал ему: «Нет, не все, поскольку мне нужно передать немало концептуального материала». На что он заявлял: «Не думаю, что это пройдет. Что ж, нанимайте ваш оркестр, но если он нам не понравится, мы отошлем музыкантов домой».

До нынешнего момента это была всего лишь незначительная досадная помеха, которая, как предполагал Билли, проистекала столь же из личных, столько из музыкальных предубеждений. Теперь же, однако, не было времени на то, чтобы отвлекаться на «полуугрожающие» телефонные звонки; им необходимо было незамедлительно вернуть работу над шоу в нужную колею. Поэтому он позвонил Финкелю и сказал, что ему нужно иметь возможность напрямую общаться с Элвисом, без каких — либо посредников, что ему не нравится «постоянно получать звонки от людей и беспокоиться по поводу того, не убьют ли его за написание доминантной сентимы». Финкель посоветовал ему не беспокоиться, что он позаботится об этой проблеме, и с этого момента Билли работал с Элвисом лишь вдвоем. Однако человек, с которым он столкнулся, очень сильно отличался от того Элвиса Пресли, которого он ожидал увидеть.

«Первый раз, когда я вошел в студию, Элвис сидел за роялем и играл «Лунную сонату» Бетховена. Я подумал про себя: «Что тут происходит? Очень интересно». А он говорит мне: «А вы знаете эту вещь?» «Да, знаю», — ответил я. «А что следует за этим?», — спросил он, после чего снова сыграл первую часть. Я сел рядом с ним и сыграл продолжение. «Здорово», — сказал он, затем сыграл услышанное, и большую часть нашей первой репетиции мы провели за разучиванием «Лунной сонаты»!

Я был так удивлен. Это, несомненно, растопило лед, и это было в какой — то степени предвестником того, что работа пойдет. Он невероятно быстро все схватывал. Мы пробежали «Guitar Man», и он почти все оставил без изменения. Он был всегда вежлив. Всегда уважителен. Столь невероятно отличался от всех окружавших его людей. У него был класс. Я хочу сказать, что под всем наносным я неожиданно для себя обнаружил человека, с которым я мог говорить на общем языке. С ним было работать одно удовольствие, поскольку он загорался от работы, в нем пробуждалась творческая искра: так, если я менял какой — то аккорд, он мог спеть фразу и сказать: «Вы думаете, это будет звучать?» «Давайте немного поработаем с этим и посмотрим, что из этого выйдет», — отвечал я. Я увлекался тем, что он делал, а он загорался тем, что делал я, — это было плодотворное сотрудничество, которое к тому же приносило массу удовольствия.

Мы работали ночь за ночью, и каждую ночь мы немного времени уделяли «Лунной сонате». Как — то раз он играл ее на рояле, и в этот момент распахнулась дверь и вошли двое или трое парней. Он тут же убрал руки с клавиш, словно над этим местом нависла какая — то тяжелая, мрачная тень. Они подошли и спросили: «Что это за хренота?» — «Да это из того, что мы разучиваем», — ответил он. «Ну и дрянь», — сказали они, на что он ничего не ответил, взял свою гитару и стал брать ми — мажорные аккорды, которые они привыкли слышать, и на этом наша репетиция закончилась в тот день. Мне пришлось снова позвонить Бобу Финкелю и попросить его; «Вы не могли бы убрать их отсюда? Они не дают мне работать.» И он убрал их из студии. Однако Элвис не мог дождаться, чтобы продолжить наши репетиции».

Не так уж удивительно, что Чарли Ходж был единственным парнем, который проявил какой — то музыкальный интерес к тому, над чем работали Голденберг и Элвис, но, к огромному удивлению Билли, Полковник выказал ему немалую долю личной доброты. «Он всегда был ко мне очень внимателен. Он нередко говорил: «Расскажите мне о себе. Как вы живете? Чем бы вам хотелось заниматься?» Ему нравилось слушать о моей жизни, о том, что со мной происходило, и он, бывало, спрашивал; «Может быть, я чем — то могу вам помочь, как — то облегчить работу?» Он имел в виду работу с Элвисом. Он нередко говорил мне; «Вы очень нравитесь моему мальчику». Голденберг не знал, как понять все это, но был благодарен за это. И Байндер, и Боу из, и Боб Финке ль тоже все заметили с облегчением значительную перемену погоды; по какой — то причине и Полковник, и Элвис, каждый, несомненно, ради своих собственных целей и каждый по — своему, похоже, наконец решили все — таки сделать шоу.

Дела с этого момента шли по большей части гладко — или, во всяком случае, более гладко, чем раньше. Элвис упорно работал над своим танцевальным шагом с Лансом Ле Голтом, учась добиваться точных и выразительных движений в хореофафически сложных эпизодах программы. Примерки у Билла Белью тоже проходили гладко после того, как миновал кризис, связанный с золотым костюмом из ламе. Все на шоу ждали, когда Элвис начнет показывать признаки вспыльчивости, но он обманул их ожидания, демонстрируя в работе то же демократическое отношение, которое всегда выказывал на съемочной площадке. Финкель, однако, был по — прежнему по горло занят Полковником, который никогда не давал прохлаждаться. Еще раньше Паркер подрядил агентов «Уильям Моррис», прикрепленных к нему для шоу, стоять у дверей его офиса в экипировке караульных Букингемского дворца. Финкель, дабы не отстать, стал величать себя адмиралом Нельсоном, реквизировав из костюмерной одеяние лорда Нельсона и появляясь в бриджах по колено и треуголке. По настоянию Полковника они играли в игру под названием «Честность», в которой Полковник загадывал число, Финкель ставил на кон 20 долларов, затем пытался угадать это число — и, как можно было догадаться, почти всегда оказывался не прав. Один — два раза, когда Финкель уже думал, что никогда не выиграет. Полковник объявлял, что он наконец угадал правильное число и с кислым лицом отстегивал 20 долларов, однако исполнительный продюсер подсчитал, что за две недели репетиций он, должно быть, просадил почти 600 долларов. Финкель, в обычных обстоятельствах довольно трезвомыслящий человек, порой удивлялся себе и той странной власти, которую Полковник, похоже, заимел над ним всего лишь благодаря своему нестандартному очарованию. «Я делал странные вещи; он вытворял надо мной всякие штучки, и я платил ему тем же. Однажды я пришел к нему и сказал: «Полковник, я собираюсь побить вас в этих штучках. Если я возьму верх над вами и вы признаете это, вы отдадите мне свою трость. Я хочу повесить ее у себя на стене». И он согласился».

Единственный существенный вопрос, который Полковник продолжал поднимать, была тема самого шоу: Элвис должен закончить шоу рождественской песней. В этом пункте он оставался непреклонным, как ни старался уломать его Байндер. Стив продолжал настаивать на том, чтобы Элвис произнес небольшую импровизированную речь после того, как он споёт рождественскую песню, но его доводы всегда разбивались о бесстрастную, несокрушимую, почти иррациональную оппозицию Полковника по отношению к тому, чтобы, как могло показаться, Элвис вообще говорил.

Это, впрочем, было единственное реальное препятствие на фоне все возрастающего ощущения того, что шоу удастся. Байндер верил в свою команду; он знал, на что они способны. И он верил в себя. А теперь, наконец, он начинал верить в Элвиса. Не было сомнения, что к этому времени шоу завладело всецело вниманием Элвиса — он не просто присутствовал, он был там, как все они, двенадцать, четырнадцать, шестнадцать часов в день. Каждую ночь после окончания репетиций он расслаблялся в своей гримерке, смеялся и шутил с парнями, когда они с Чарли пели и играли на гитарах. Однажды вечером Стив забрел на такие посиделки, которые к этому времени стали уже привычной сценой, и испытал озарение. Вот так это и должно происходить. Вот это и может стать их способом сделать заявление — полная импровизация взамен чопорного, несколько фальшивого «неформального» сегмента, предусматривавшегося сценарием. В порыве энтузиазма он вдруг подумал: они могли бы заснять все это в гримерке, в духе синема верите[42] на какое — то мгновение ему захотелось попросту выбросить все сделанные сегменты — это могло бы стать не просто центральной частью, но целым шоу.

В конечном итоге восторжествовала реальность. Переговорив с Элвисом, он остановился на идее вызвать гитариста Скотти Мура и барабанщика Ди Джея Фонтану, чтобы Элвис чувствовал себя более по — домашнему, затем постарался воссоздать неформальную атмосферу гримерки на пятачке небольшой сцены, которая предназначалась для более формального живого концерта в кульминационной части шоу. Он не стал расписывать сценарий, а просто набросал несколько тем, которые бы ему хотелось, чтобы обсудил Элвис: о том, как его снимали выше пояса в шоу Эда Салливана, о судье в Джэксонвилле в 1956 году, который запрещал ему двигаться на сцене, что подтолкнуло Элвиса в качестве мести сгибать мизинец, намекая на запрещенные движения. Все это необходимо, сказал Стив, чтобы восстановить бунтарский образ. И когда Элвис выразил тревогу, что он, вероятно, не сможет складно рассказывать эти истории без текста, Стив бьютро его уверил, что ему нужно действовать по наитию, так, как ему подсказывает чутье, и все; музыканты подскажут ему темы, а кроме того, он всегда может держать поблизости листок бумаги, на котором будет записано ключевое предложение для каждого рассказа. Все будет хорошо, успокаивал его Стив; конкретный момент сам подскажет ему, что говорить. А если он почувствует, что у него иссякли темы, он всегда может прибегнуть как к последнему средству к этой песне Джимми Рида, которую они вечно распевают с Чарли; ее слова — с их постоянным рефреном «Going up, going down, up down, down up, any way you want me» — могут сами служить комментарием.

Скотти и Ди Джей прилетели в выходные за пять дней до начала съемок. Хотя им сказали только, что их пригласили для участия в джемсейшн, все быстро встало на свои места, и вскоре, не успели они оглянуться, в компании снова царила атмосфера старых добрых времен. Ди Джей, подстрекаемый Чарли, предложил несколько из наиболее неприглаженных воспоминаний, а Скотти внес свои, по обыкновению иронические, комментарии, мягко отклоняя некоторые из преувеличенных изложений, однако затем, подмигнув, прибавляя свои версии, не менее преувеличенные. Как — то вечером они после репетиции поехали в дом Элвиса поужинать и заговорили о будущем. Ему хочется совершить европейское турне, сказал он им. Ему хочется записаться в студии Скотти, в такой же атмосфере импровизации, в которой они работают сейчас. «Он спросил меня, как я думаю, это возможно, на неделю закрыться в студии и посмотреть, что из этого получится, как в прежние времена. Я сказал: «Нет проблем, если оставишь половину парней дома». — «Я об этом и говорю», — откликнулся он. Но, разумеется, этого так никогда и не случилось». На обоих — и на Скотти, и на Ди Джея — произвел впечатление Байндер, их увлек его энтузиазм и самозабвенная преданность своему делу. Их, однако, беспокоило, что, возможно, они недостаточно вносят своих усилий: Ди Джей не переставал спрашивать его, что именно требуется от них, что они должны делать. «Но он обыкновенно только и говорил: «Ничего не делайте, делайте только то, что делается. Вот и все, что от вас требуется».

Между тем вечером двадцатого, как и было запланировано, началась запись. Они работали над записью в «Вестерн Рекордерз» на бульваре Сансет, 6000, и хотя бы на этот раз все внимание было сосредоточено на музыке. Полковник дал Фредди недвусмысленные указания, что, как только начнется реальная работа в студии, он не должен вмешиваться, — запрет, заявил он, в равной мере относящийся к нему самому. «Если Полковник не может совать свой нос, то другие и подавно», — заявил он, в то же время поставив условием, что Ламар будет отвечать за поддержание хорошего настроения в студии, тем самым явно отстранив от этой обязанности Фредди.

В группу аккомпаниаторов, которую собрал Боунз, входили многие из тех лос — анджелесских музыкантов, которых собирал на обе сессий (отмененную августовскую и для записи саундтрека к «Live a Little, Love a Little») Билли Стрейндж. «Нам пришлось сражаться с людьми в NBC — они хотели обойтись малыми расходами и пытались воспрепятствовать тому, чтобы нанимать музыкантов со стороны. У нас со Стивом состоялось с ними несколько невероятных встреч, — вы же знаете, что скажет Элвис Пресли, если он войдет и увидит кучку пожилых людей, которые ничего не смыслят в рок — н-ролле? Мы использовали несколько струнных исполнителей из NBC и несколько исполнителей на духовых инструментах, но все — таки составили кое — какую ритм — секцию».

Идея состояла в том, чтобы предварительно записать все, кроме двух живых выступлений (концерта и неформального сегмента со Скотти и Ди Джеем), которые оставались ключевыми в шоу. Так они смогут использовать заранее записанную инструментальную дорожку в качестве музыкального сопровождения для вокала везде, где будет возможно, но если Элвис появится в хореографическом сегменте или увлечется в каком — то длинном эпизоде, в котором присутствие микрофона могло быть визуально неуместным, они просто могли включать вокальную дорожку в этот момент. Боунз знал умение Стива переключаться от живых эпизодов к заранее записанным и обратно, и он знал точно, как ему хотелось записать Элвиса, чьи живые вокальные партии в студии, даже если они станут «опорными» во калами, будут центральным моментом шоу. «Я дал ему ручной микрофон. Я чувствовал, что Элвис не будет работать в стиле современного записывающегося исполнителя, который укладывает дорожки, затем накладывает голос, и прочее в таком духе. Свою обязанность я видел в том, чтобы помочь ему максимально раскрыться на записи. Я всегда за все время своей работы с исполнителями старался прежде всего учитывать исполнителя. Никогда не хочется ставить исполнителя в такое положение, в котором ему приходится испытывать дискомфорт, для того чтобы сделать для вас хорошую работу».

Билли Голденберг был практически вне себя от беспокойства за оркестровки — он уже столько натерпелся с ними и так упорно работал, пытаясь заставить их выражать нечто небанальное, что теперь вдруг испытал наплыв сомнений относительно того, какой может быть реакция Элвиса. «Куинси Джонс в то время только что написал музыку к «In Cold Blood». Это была очень темная музыка, пробуждающая низменные чувства и инстинкты, и я считал, что она замечательна. И я подумал, что можно, наверно, взять эту концепцию и как — то использовать ее в шоу. Вот так была сделана центральная музыкальная тема «Guitar Man».

Я хотел настроиться на темную волну Элвиса. Откровенно говоря, мне хотелось настроиться на извращенность, которая была глубоко внутри него и проецировалась вовне только на сцене. Я хочу сказать, что он пел и делал все свои неприличные движения, а потом, закончив петь, смеялся над этим. Однако не было никакого сомнения, что он настраивался на что — то темное, дикое, неприрученное, животное. Это была немалая часть Элвиса; он делал свое заявление не тем, что был милашкой. Он был откровенно сексуальным, и именно это я и хотел передать в музыке. И я чувствовал, что если бы смог этого добиться, то приблизился бы к настоящему, неподдельному Элвису. Не к тому Элвису, который входил в комнату, чтобы поговорить с тобой, поскольку он был самым обходительным человеком в мире, был хорошим сыном и так далее, — полагаю, в этом состояла немалая проблема Элвиса».

Билли не было нужды сомневаться в реакции Элвиса. Они начали с длинного, сложного попурри «Guitar Man», которое должно было проходить лейтмотивом через все шоу и выражало наиболее прямо его понимание темы. «Сначала я репетировал с одним оркестром, а все находились в аппаратной — Элвис, Полковник, Финкель, парни и все остальные. Это был самый страшный для меня вечер. Так или иначе, мы прогнали весь материал, и я был на самом деле вполне доволен тем, что услышал, но, закончив, я заглянул в аппаратную и не услышал никакой реакции. Мне подумалось, что им, верно, здорово не понравилось. Затем Элвис вышел в студию, поприветствовал музыкантов — у нас был довольно большой оркестр, скрипки, виолончели, валторны, где — то около сорока или пятидесяти инструментов, мне кажется, — и спросил: «А что это за инструменты?» — «Валторны», — ответил я. «А, очень интересно, вы думаете, я смогу петь под них?» Я сказал: «Да». Тогда он спросил: «Могу я попробовать? Могу я сейчас спеть с оркестром?» И парни тоже вышли, они разговаривали между собой и высказывались в негативном духе, говоря, что ничего из этого не выйдет. Однако Элвис их не слушал. Он прошел на свое место в изолированную комнатку, я дал отмашку оркестру, и он спел всю вещь до конца. Это выглядело поразительно мощно. Это был просто динамит. Он начал очень спокойно, а затем увеличивал и увеличивал мощь голоса, пока не начал попросту рокотать и был весь в мыле под конец своей первой репетиции.

После этого парни, поняв, конечно, что ему понравилось, сказали: «Потрясающе», — и я увидел, что Стив вздохнул с облегчением, а Боунз начал обсуждать с Элвисом какие — то музыкальные вопросы. Но Элвис продолжал репетировать эту тему «Guitar Man» снова и снова, и когда он закончил репетиции на этот вечер, все выглядело так, словно он предавался блуду. Я хочу сказать, что он был так возбужден, так заряжен и в таком состоянии эмоционального восторга, что я, честно говоря, не могу вспомнить ничего подобного в своей жизни. Это был момент высокого напряжения».

Сама эта интенсивность, эмоциональная вовлеченность Элвиса в процесс записи снова напомнили Стиву о том, как им нужна была концовка. Добиться от него такой страстной одержимости и затем завершить шоу «I'll Be Home for Christmas» — это будет не только ошибкой, но и своего рода эстетическим преступлением. Это станет предательством по отношению к тому демократическому образу, который, как начал ощущать Стив, был сутью шоу. «Совершенно неожиданно я понял, что у меня есть Элвис Пресли, Полковник, флаги конфедератов, хореограф — пуэрториканец и режиссер — еврей! Все в шоу было связано между собой — за кулисами и перед камерами Элвис пел вместе с Blossoms [черной женской бэк — вокальной группой, на участии которой настоял Элвис], в танцевальных номерах участвовали черные и белые. На шоу царил такой дух, что вам просто не хотелось ложиться спать, так снова не терпелось вернуться к работе на следующий день, мы словно были одна большая семья».

Именно это и заставляло Стива мучиться по поводу отсутствия какого — либо настоящего финала шоу. Именно это побуждало его продолжать искать другой способ сказать те вещи, которые, он знал, Элвис чувствовал, но никогда не мог полностью выразить, потому ли, что ему не разрешалось это делать, или потому, что был внутренне не расположен к этому. Финал должен был стать итогом, чувствовал Стив, декларацией разделенного идеализма. Для этой цели он обратился к Эрлу Брауну, аранжировщику вокала, чтобы тот написал песню. «Я отозвал Эрла в сторонку и сказал ему: «Эрл, позволь мне объяснить тебе кое — что. Мы сейчас в цейтноте, и я хочу предложить, вместо того чтобы заставлять его произносить монолог в конце, — давай сделаем песню, в которой мы передадим то, что сказал бы его монолог. Это я и хотел сказать: вот о чем мне бы хотелось, чтобы была песня». Эрл пошел домой, а в семь часов утра на следующий день он позвонил мне и сказал: «Стив, мне кажется, у меня есть то, что нужно. Мне правда кажется, что у меня получилось». Поэтому я отправился в студию, и Эрл сыграл песню для меня — она называлась «If I Can Dream», — и я сказал: «Это то, что нужно. Ты написал песню, которая завершит шоу».

После этого я пошел к Бобу Финкелю и сказал: «Боб, у меня есть концовка шоу». А он мне: «Ты понимаешь, что ты делаешь? Полковник взбесится. Это должна быть рождественская песня». — «Да не может шоу заканчиваться рождественской песней. Вот песня, которую Элвис споет в конце шоу», — сказал я. Я пригласил в гримерную Элвиса, Билли, Боунза, и Эрл сел за рояль и сыграл нам ее. Элвис просто сидел и слушал. Он никак не отреагировал, только сказал: «Сыграйте еще раз». Эрл сел и снова сыграл ее, а потом еще раз. После этого Элвис стал задавать вопросы по поводу песни, и осмелюсь утверждать, что Эрл, вероятно, сыграл песню шесть или семь раз подряд. В конце концов Элвис посмотрел на меня и произнес: «Мы ее делаем».

Боб Финкель тем временем отражал нападки Полковника, Фредди и всего состава руководства канала в другой комнате. Все выразили свою твердую оппозицию введению в шоу нового элемента на этом этапе, тем более неопробованного, неиспытанного, тем более не имеющего ничего общего с рождественской песней, но когда Байндер вышел из гримерной с полным согласием и одобрением Элвиса, Полковник ни на минуту не замешкался, чтобы воспользоваться тактическим превосходством. Стив уговорил Эрла сыграть песню еще раз для всех, но «не успел он еще закончить, нотный лист был выхвачен у него из рук и отправлен в издательскую фирму, дабы они могли быть уверены, что авторские права на песню на сто процентов принадлежат им».

Билли написал за ночь аранжировку, и Элвис записал песню за пять дублей в воскресенье, 23 июня, в последний день формальной записи. Хотя он поет под аккомпанемент полномасштабного оркестра, доминирует именно голос, словно он пел без аккомпанемента, как, несомненно, и предпочел бы Полковник. Песня представляет собой либеральное заявление о мире, братстве и всеобщем понимании, исходящее из хороших побуждений, но не текст песни приковывает наше внимание спустя многие годы. Скорее это — боль, убежденность и неподдельность эмоций в голосе Элвиса, когда он поет о мире, «в котором все мои братья ходят рука об руку» («where all my brothers walk hand in hand»), и почти выкрикивает последнюю строку: «Пусть моя мечта осуществится прямо сейчас» («Please / let my dream / come true / Right now»).

Невозможно ясно и однозначно подытожить смысл этого момента; это один из тех редких случаев, когда Элвис не обращает никакого внимания на формальные границы, его голос, сознательно огрубленный при исполнении песни, опасно балансирует на одной и той же двусмысленной ноте в завершение каждого законченного дубля. При любых других обстоятельствах песня могла бы показаться не более чем банальной, неопределенной мольбой о понимании на фоне несколько неуклюжей, сверхдраматической мелодии, но каким — то образом, из — за убежденности Элвиса или из — за знания слушателя о ее цене, слова приобретают бездну смысла, мелодия уносит, при каждом прослушивании вы ощущаете волнение — вместе с дрожью на этой финальной ноте. Как рассказывал Стив Байндер, Элвис попросил, чтобы для заключительного дубля притушили свет как в студии, так и в аппаратной. «Мне кажется, в тот момент он забыл обо всем на свете. Когда я посмотрел в окно, он исполнял песню, корчась на цементном полу, пребывая почти в положении зародыша. А когда он закончил петь, он пришел в аппаратную, мы прослушали ее, возможно, пятнадцать раз, и ему она очень понравилась».

Записав основную часть материала, Элвис теперь, по сути, переехал на оставшуюся часть недели в свою гримерную на NBC. Теперь он был совершенно взвинчен, весь на нервах, как редко был с тех пор, как бросил выступать вживую. Он по — прежнему продолжал поражать всех своим профессионализмом, продолжал поражать своей всегдашней вежливостью, любезностью и терпеливостью, но теперь появилось и что — то еще. Впервые за долгое время он не трудился скрывать тот факт, что ему действительно небезразлично.

Во вторник вечером состоялась пресс — конференция, на которой Элвис держался со своим обычным апломбом. Он делает телевизионное шоу, сказал он, потому что «мы посчитали, что пришла пора. Кроме того, я счел, что лучше сделать это, пока я не состарился». «И, кроме того, у нас очень хорошая сделка, — вклинился Полковник. — Помимо передачи мы снимем картину, которую продюсирует NBC. Я бы назвал это очень хорошей сделкой». Элвис отделался пустыми словами относительно своей нынешней карьеры в Голливуде, почти задумчиво говорил о своем желании стать в один прекрасный день серьезным актером и о своем вечном поиске лучших сценариев и ловко уклонялся от любых серьезных вопросов о жизни, искусстве или карьере. «Мне понравилось его отношение, — сказал Байндер, которому самому было что сказать о шоу, имевшем, по его мнению, «историческое значение». «Каждый раз, когда репортеры задавали вопрос, он забавно хлопал меня по ноге, словно говоря: «Смотри, как я срежу этого парня своим ответом». И было забавно наблюдать за поведением репортеров. Думаю, он получал удовлетворение уже от того, что был в центре внимания. В этом отношении он никогда не нуждался в защите».

Впрочем, трудно было не заметить его нервозности, когда они приступили к окончательному прогону шоу на следующий день, а затем двадцать седьмого записывали на пленку среднюю часть, прежде чем приступить к «неформальному» шоу в тот же вечер. «Я знаю, ты нервничаешь, старик», — сказал он Алану Фортасу, который после закрытия ранчо еще раньше весной приехал на побережье, а теперь был отобран для того, чтобы вместе с другими появиться перед камерой в неформальной части шоу. «Я знаю, ты испуган», — повторил он, хотя Алан мало сомневался в том, что он в действительности говорил о самом себе.

Продюсеры тоже испытали момент паники. Боб Финкель предоставил Полковнику раздать билеты на шоу. «Полковник мне заявил: «Я позабочусь об этом. Спрос будет невероятный». Я сказал: «Ладно». Начало шоу в шесть вечера, я смотрю на часы — время четыре, а в зале никого. Никого. Я иду к Полковнику и спрашиваю: «Где, черт побери, все те люди, которые должны ломиться сюда толпами?» Он отвечает: «Я не знаю». Тогда я спрашиваю: «Что вы сделали с билетами?» А он понес какую — то околесицу». Никто не понял объяснений Полковника. Очевидно, он раздал пачки билетов охранникам у дверей и официантам вдобавок к всегдашним президентам фан — клубов и посчитал, что на шоу придут толпы людей. Финкель приписал это завышенным ожиданиям — или, может быть, тому финальному выкрутасу, который он никогда не сможет превзойти. Байндер увидел в этом намеренность, проистекавшую из простого желания Полковника доказать, что они все не правы. Какова бы ни была причина. Полковник так и не раскрыл ее, а повел себя так, словно ничего и не случилось, и в конце концов они с Финкелем собрали аудиторию, которую Полковник затем рассадил так, что самые страстные поклонницы оказались на первых рядах, и можно было надеяться на повторение той реакции публики, которая была в 1956 и 1957 годах.

В последнюю минуту Элвис сказал Стиву, что не думает, что он сможет достойно держаться. Он передумал, сказал он, он решил, что это не очень хорошая идея. Что значит — он передумал? — потребовал объяснения шокированный режиссер, и даже Джо растерялся на мгновение. Он никогда раньше не видел Элвиса таким. Конечно, он был свидетелем обычного мандража перед выходом на сцену, однако он всегда списывал это на то, что Элвис просто хочет, чтобы его ободрили и сказали, что все в порядке. Теперь же он был не так уверен, но совместными усилиями они с Байндером смогли его успокоить. Его ждет аудитория, сказал Стив, он не может разочаровать своих поклонников. Не важно, как получится, у них в запасе два полных прогона, а если им не понравится ни одно из шоу, они попросту могут отказаться от самой идеи. Но что, если он примерзнет к месту? — настаивал Элвис. Что, если он не найдет ничего, что сказать? «Тогда ты выйдешь, посидишь, посмотришь на всех, встанешь и уйдешь, — твердо сказал Байндер. — Но ты выйдешь к публике».

Мало что свидетельствует об этом паническом состоянии в самом шоу, если не находить его в том неуклюжем самоуничижении («Что мне делать теперь?» — практически первые слова Элвиса, обращенные к публике), которое было составной частью его очарования с самого начала. Он появляется перед публикой спокойным, но застенчивым, робким, но излучающим уверенность в своей красоте, когда волна аплодисментов накрывает его и он обнаруживает себя каким — то образом, неожиданно в самом ее центре. Сама сцена — броско декорированная голливудская версия боксерского ринга (небольшой белый квадрат, окруженный красной полосой по краю вместо канатов); тут едва хватает места для музыкантов, не говоря уже об инструментах, и Ди Джей сидит выжидающе, держа наготове палочки не над ударной установкой, а над перевернутым футляром для гитары, который Стив поместил на сцену в соответствии с импровизационным духом шоу. В круг составлены пять стульев, а Элвис помещен так, чтобы его видели все. Он выглядит худым, гибким и немного неуклюжим в своем бархатисто — черном кожаном костюме; даже в состоянии покоя, небрежно развалившись и расставив свои длинные ноги, он производит впечатление сжатой пружины. Словно для того, чтобы оттенить его очаровательную худощавость, все трое музыкантов — Скотти, Ди Джей и Чарли — одеты в нечто вроде бордового велюра, как и Алан Фортас, который немного напоминает своим видом пожарный гидрант и чье присутствие на сцене нужно только для того, чтобы усилить ощущение синема верите, к которому стремится режиссер. Алан никогда не играл на музыкальном инструменте, но Байндер с самого начала рисовал себе общение Элвиса со своими парнями как часть неформальной атмосферы в духе гримерки, поэтому Алан сидит, неловко держа руки на деке гитары, которая станет еще одним элементом в этой доморощенной «ритм — секции». Еще один, последний участник шоу на сцене — Ланс Ле Голт, который сидит прямо за спиной у Элвиса, держа тамбурин, в то время как Джо, Ламар и Джи Джи напряженно застыли в костюмах и галстуках всего в нескольких шагах от Элвиса на ступеньках, ведущих на сцену.

Небольшая аудитория, не больше двух сотен человек, странно притихшая, — кажется, что публика больше озадачена тем, что это Элвис, чем тем, что он, возможно, станет делать, и даже объект их внимания, похоже, испытывает схожее ощущение изумления, пытаясь найти, что сказать, затем бросая взгляд на листок бумаги с предлагаемыми темами для обсуждения, который лежит на стеклянном столе перед ними. «Предполагается, что это неформальная часть шоу, — шутит он, — где мы притворяемся, что делаем, или делаем то, что нам взбредет в голову, особенно мне». Затем он всячески показывает, что возвращается к листку бумаги, но находит только несколько слов о своей первой записи и о том, как «я впервые начал — в 1912 году», делает вид, что теряет нить, опускает глаза к полу и наконец затихающим голос говорит: «И если я усну здесь…» Раздается громкое ржание парней, которые словно говорят: «Мы тоже относимся к этому не всерьез».

И тут, совершенно неожиданно, ноги у всех приходят в движение, когда Элвис начинает с воодушевлением, хотя и не в такт, исполнять ту первую песню «That’s All Right», а исполнением «Heartbreak Hotel» раз и навсегда снимает напряжение — не тем, что замечательно ее поет, но тем, что забывает слова песни. Невольно приходит на ум, что это инстинктивная находка Элвиса, поскольку, помнит ли он слова на самом деле или нет, он тут же завоевывает сочувствие аудитории, заявляет о своей уязвимости (в то же время поднимаясь над нею) и задает тон на оставшийся вечер — легкую тональность случайного вдохновения. Он также впервые пытается встать со своего стула, что совершенно невозможно сделать, если учесть близость стула к краю сцены и отсутствие ремня на гитаре или переносного микрофона, — но это тоже задает тон, так как аудитория начинает отождествлять его попытки встать с той свободой, которой он пытается добиться в течение всего остального вечера. Это, в свою очередь, сообщает дополнительную драматичность тем ограниченным движениям, которые остаются ему в сидячем положении, позволяя ему вызывать вскрики у публики, когда его ноги производят на стуле круговые движения, сходные с теми тазовыми вращениями, которыми он всегда был известен. К тому времени, как он начинает следующую песню, балладу Лайбера и Столлера «Love Ме», он явно чувствует себя в своей тарелке, по большей части поет прекрасно, хмурится или делает вид, что расстроен, когда что — то не получается, добиваясь сочувствия аудитории, как это всегда ему удавалось, путем пародирования собственной манеры.

На этом этапе у него, очевидно, иссякли темы, поскольку, обменявшись гитарами со Скотти, он, следуя совету Стива, в первый из трех раз в продолжение этого короткого, продолжительностью в час сегмента начинает петь блюз Джимми Рида «Baby What You Want Me to Do?». «Мы на телевидении?» — лениво спрашивает он. «Нет, мы в поезде, едущем в Талсу», — хихикает Чарли. И с этого момента все становится несколько сюрреалистичным — или, быть может, попросту создается своя собственная реальность. В течение всего остального шоу Скотти так и не получает назад свою гитару; Элвис, который никогда даже не играл на электрогитаре на своих собственных записях, теперь исполняет трогательно ограниченные, блюзовые сольные партии электрогитары. Сценарий, скорее всего, уже полностью забыт к этому моменту, и все же его дух продолжает присутствовать в насмешливо — саркастических комментариях к предлагаемым темам. «Здесь говорится: «Элвис сейчас будет говорить о своей первой записи и о том, как складывалась после этого его карьера», — заявляет он деревянным голосом, разделяя шутку с аудиторией, а парни начинают одобрительно ржать еще до того, как он договаривает до конца.

Трудно представить, что, должно быть, думали продюсер и режиссер, — конечно, если они не были так захвачены всем происходящим, что у них не оставалось времени на размышления. Если бы они предложили такой формат для шоу с самого начала, какова бы была реакция Полковника, канала, всей индустрии? И тем не менее это как — то работало. Неспособность Элвиса изображать кого — то другого, кроме как только самого себя, и сам любительский характер этого изображения; совершенно неуместное поведение Чарли, являвшееся источником такого недовольства внутри группы, и вольность его шуток; даже непричесанное, домашнее исполнение самой музыки — все это странно эффективно здесь. Всякий неуместный и непредсказуемый элемент, кажется, только побуждает Элвиса все больше забываться, побуждает его, как это ни парадоксально, обретать себя. На календаре снова 1955 и 1956 годы, Элвис исследует неизведанную территорию, создает себя, реализует свое видение того, каким бы он хотел быть, — как и тогда, это игра без правил, вне всех обычных установок шоу — бизнеса, профессиональной и человеческой вежливости, по сути, здесь есть только одно — удовольствие от собственного шарма, врожденная вера в свою способность давать публике то, чего она ищет, и вера в саму эту публику.

И тут, на мгновение, он исчезает. Он поет «Lawdy, Miss Clawdy» по просьбе Скотти, подсказанной сценарием, снова и снова повторяя куплеты, пока не растворяется в музыке. У него получаются очаровательно мелодические версии «When Му Blue Moon Turns to Gold Again» и «Blue Christmas», после чего он начинает петь «Trying to Get to You» — вещь, которую он записал в конце своего пребывания на «Сан» и которая, похоже, всегда трогала его до глубины души. Камера держит его в фокусе, когда он играет, снова пытаясь встать. Он поет с большей самоотдачей, чем когда — либо пел в начале своей карьеры, одновременно играя с аудиторией, дразня ее, пародируя эмоцию, даже испытывая ее. Он продолжает процесс вещью Смайли Льюиса «One Night», во время которой он наконец умудряется встать и тут же выдергивает гитарный шнур из усилителя. «Я должен сделать это снова», — говорит он и делает, пребывая между игрой и реальностью, не в состоянии, пожалуй, в этот момент отличить одно от другого.

Поначалу казалось, что мало что останется для восьмичасового шоу. Они не пытались поменять публику для второго шоу, и, быть может, из — за сочетания знакомой аудитории и удовлетворения от достигнутого второе шоу было более раскованным, громким, еще более неформальным, если это возможно. Шутки на этот раз сыплются сами собой, без опоры на сценарные подсказки, слова песен забываются без малейшего намека на притворство, а предложения из сценария читаются с еще большим сарказмом. «Да, люди, я уже давно на сцене», — заявляет он, а парни начинают шуметь, повторяя те строки, которые дали им: «Ведите себя как дома», «Рассказывайте так, как знаете», «Не стесняйтесь в выражениях», — словно мантру, которая стала их семейной шуткой.

Но вот, когда уже начинаешь думать, что прежней власти над аудиторией не восстановить, Элвис вновь находит то, чего он ищет, почти в тот же самый момент, что и в предыдущий раз. На этот раз это начинается исполнением «One Night», продолжается во время исполнения «Love Ме» в полном варианте и достигает кульминации снова на «Trying to Get to You». На мгновение под конец песни глаза Элвиса выкатываются из орбит, и он переходит на другое место, прежде чем исполнить превосходную «Lawdy, Miss Clawdy», взрывную версию «Tiger Man» (блюза Джо Хилла Луиса, который он безуспешно пытался записать еще во время своего пребывания на «Сан») и «Memories», слащавой баллады Мэка Дэвиса — Билли Стрейнджа, которой завершаются оба шоу. В общем и целом, это оглушительный триумф, даже если не выбрасывать из головы пронизанное паникой начало, но, по сути, все сводится к одному этому моменту, в котором растворяется не только сознательность усилий, но и сознание как таковое, и мало удивительного в том, что немалое число тех, кто был наиболее тесно связан со съемками шоу, говорят, что «закончив петь, он в буквальном смысле весь себя истратил». В конце концов, это не так далеко от его собственного признания, сделанного в 1956 году, о том, какое ощущение он испытывает, находясь на сцене. «Это все равно, как сквозь тебя проходит волна электричества, — сказал он тогда. — Это почти как занятие любовью, только еще сильнее… Порой мне кажется, что у меня разорвется сердце».

«Стоячее» шоу два дня спустя было не меньшим триумфом. Оно вновь было проведено два раза в более или менее идентичных условиях перед живой аудиторией, однако на этот раз идея состояла в том, чтобы представить хиты, осовремененные для «сегодняшней аудитории», как посчитал это необходимым Стив, аранжировками Билли Голденберга. Какими бы ни были оркестровки — современными или нет, Элвис снова был в кожаном костюме и вновь выказал нервозность в самом начале, когда потянулся к микрофону трясущейся рукой, перед тем как запеть «Heartbreak Hotel». Для этого шоу гитара использовалась исключительно в виде опоры, и то только при исполнении начальной вещи, а уже при исполнении следующей композиции («Hound Dog») Элвис скользит, опускаясь на колени, после чего, возможно, вдохновленный своей недавней встречей с Эдом Паркером, в течение всего шоу продолжает принимать каратистские позы. Все — то, как Элвис движется, вздыхает, играет с поклонницами (он раздает носовые платки, смоченные своим потом), кружится, принимает спокойные и провокационные позы, — абсолютно мастерское исполнение. Атмосфера взвинчена, а сам Элвис напоминает реактивный самолет, готовый взлететь, — здесь нет места для холодной иронии, даже если песни иногда выглядят устарелыми, а оркестровки совершенно глупыми, к тому времени, как он добирается до «If I Can Dream», которую он будет петь под фонограмму на этом и втором шоу (он вернется на следующий день, чтобы записать живой вокал, в другом костюме, для сопровождающей дорожки), его увлеченность столь страстна, что даже его пение под фонограмму убедительно не столько идеальной синхронизацией мимики и звучания, о чем он, похоже, никогда особо не заботился в фильмах, но и абсолютной искренностью жестов и выражения лица. Словно он наконец стал актером, отбросив все то, что узнал об игре, и просто выплескивая тот огонь, который он чувствует внутри.

Следующий день — воскресенье — был последним днем съемок и последним шансом для Стива получить все, что ему нужно, перед тем как приступить к деликатной задаче — собрать разнообразные элементы и соединить их воедино в черновой вариант записи, чтобы представить его спонсору. Полковнику и руководству телеканала чуть позже этим же летом. Боунз нисколько не сомневался, что Стив справится с этой задачей. Несмотря на усиливающиеся разногласия со своим партнером, он не знал никого, кто лучше бы подходил для того, чтобы на ходу выбрать нужные эпизоды, а затем скомпоновать их так, чтобы передать все то эмоциональное напряжение, которое вы испытали бы, если бы присутствовали сами. Звук будет представлять проблему, это он знал, — они пользовались устарелым оборудованием, — однако ощущение оставалось. Для Боба Финкеля, который от начала до конца был свидетелем того, как осуществлялся проект, будучи его руководителем, «это стало одним из самых полноценных моих проектов в бизнесе. Тут не было никаких эксцессов, никаких хлопаний дверями, ругани — весь процесс работы над ним доставил огромное удовольствие».

Для Стива Байндера же это больше напоминало исполнение мечты: видение, за которым он последовал, вопреки здравому смыслу и соображениям бизнеса, воплотилось в реальность. «Я искал возможность по — настоящему заглянуть в его жизнь. Я не хотел убирать здесь, добавлять там. Я не хотел что — то делать с его потом, гримом и прочим, мне хотелось, чтобы он просто вышел на сцену и сделал живой концерт. Я не уставал повторять: «Ничего, что у тебя пот, ничего, что у тебя растрепались волосы». Мне действительно было бы противно, если бы Элвис сделал штампованное голливудское шоу а-ля Элвис, если бы все говорили, что декорации были замечательными, но Элвис был посмешищем. Однако Элвис не дал им посмеяться над собой. И все, что вызывало возражения — пот, растрепавшиеся волосы, — все это было кровью и плотью шоу, тем, что понравилось людям. А если им что — то не понравилось, то это были заготовленные номера».

Что касается Элвиса, то и Стив, и Боунз, оба чувствовали, что они стали свидетелями трансформации, которую, в их представлении, ему нелегко было бы отбросить. Для Стива, который напряженно следил за мониторами, на ходу монтируя запись для показа, не было сомнения в том, что «совершенно неожиданно вы видели, как с ним происходила метаморфоза, как совершенно неожиданно его начинала распирать уверенность. Это была настоящая синема верите. Это сделалось еще более очевидно для Боунза, когда он вернулся в гримерку после второго стоячего шоу. «Биллу Белью только что пришлось распарывать костюм на нем, так как он весь обливался потом, и тут Элвис сказал находившимся в комнате: «Скажите Полковнику, что я хочу поговорить с ним». Полковник пришел, и Элвис, пребывая в возбуждении от только что закончившегося выступления, сказал ему: «Я хочу снова поехать на гастроли. Я хочу поехать в турне и работать с живой аудиторией». Полковник, что не удивительно, был не намерен обсуждать этот вопрос в присутствии посторонних людей, но у Боунза было мало сомнений в том, что Элвис останется верным своему новому решению».

Скотти и Ди Джей уже давно уехали домой. Это был последний раз, когда они играли с Элвисом, и последний раз, когда Скотти видел его. Никакого продолжения разговоров о совместной работе не последовало; не последовало и никакого звонка. Стив и Боунз тоже больше не имели возможности для общения с ним, после того как в конце лета шоу было наконец отредактировано и одобрено; в действительности и их собственное партнерство вскоре после этого распалось. Боб Финкель. однако, все же насладился своим собственным тихим триумфом. Когда по завершении съемок Полковник вернулся домой в Палм — Спрингс, он с удивлением обнаружил, что на его газоне перед домом расставлены гигантские буквы, которые использовались на шоу и читались как «Э — Л–В-И-С». «Я отослал эти буквы вместе с генератором, и, когда он приехал домой, они уже горели на его лужайке». Полковник без колебаний признал свое поражение. «Он отдал мне свою трость; теперь она висит у меня на стене». Но, признавая поражение, он ни на мгновение не отказывался от борьбы. На смену этим придут другие баталии, другие соревнования, другие причины показать свою силу.