Эморон-озеро

ГЛАВА X

После пурги опять потеплело. Снег растаял весь, и земля парила, как в теплый весенний день. Наступили те редкие погожие октябрьские дни, которые бывают перед ледоставом на маленьких речках.

— Хитрит погодка, — говорили охотники. — Хочет нас заманить на охоту, потом на полпути реку заморозит. Нет, лучше подождать, когда лед станет.

— Ох, пропустили время. Кто виноват — никто не знает. Долго еще ждать.

Охотники опять оставили сборы и от безделья ходили стрелять уток. Но дроби и пороха было в обрез, поэтому особенно увлекаться охотой на уток не приходилось.

В эти дни приехал в стойбище Иван Петрович Капустин. Привез он девять мешков картошки: восемь по просьбе Клавдии Прохоровны, а один в подарок Акиану.

— Перед пургой хотел приехать, да никак не мог вывернуться, — сокрушенно говорил он. — По хозяйству много делов да к тому же потихоньку охотничьи пожитки собирал. Чуть было тебя, учительница, не подвел, мороженую-то картошку, хоть она и сладкая, не больно стали бы есть даже дети.

— Спасибо, Иван Петрович! — отвечала растроганная Клавдия Прохоровна. — Большое спасибо! А мы здесь с мамой уже ничего не можем больше придумывать, варим одну и ту же кету, юколу, а ее и дома дети едят. Нам с мамой хочется для них всегда что-нибудь вкусненькое приготовить, ведь от этого многое зависит в моей работе.

— Ничего, дочка, в случае чего давай знать, чем можем, тем поможем. Не забывай нас, помни, не одна ты их к светлой жизни тянешь, мы, русские люди, их вместе тащим.

Грамотой мы тебе, конечно, не можем подсобить, нас самих надо этому учить. Я к тому веду, что надо их к хозяйствованию приучать, пусть коров заводят, молоко научатся пить, пользительно это. Они не знают молока, мой друг Акиану не берет его даже в рот, плохое, говорит, а это оттого, что не приучены. Пусть начнут картошку сажать, чумизу, капусту, огурчики. Картошечку, огурчики они пробовали, некоторым нравится, только сажать не хотят. Тебе бы надо было их научить, дочка. Ты подумай, а я там у себя своих буду подбивать, чтобы семенами тебе весной подсобили.

— Спасибо, Иван Петрович, честное слово, я даже не подумала об этом. Все сегодняшним днем живу, хлопот много, работы по горло. Весной обязательно буду учить их сажать овощи, может, даже сама, для показа, коровенку заведу. Одним словом, обо всем подумаю, с мамой посоветуюсь. А теперь скажите, Иван Петрович, как на китайской железной дороге?

— Ничего, доченька, видно к тому идет, что хвост генералы поджали. Боятся, собаки.

Капустин в тот же день уезжал обратно, и никакие уговоры Акиану не могли его задержать.

— Некогда, братец, некогда, — басил он на прощание. Много работы, в тайгу надо собираться, жинке надо помогать. Но ты смотри, картошку в фанзе держи на нарах. Не плошай, как в прошлый раз. Помнишь, как ты в амбаре хранил ее да заморозил. Что ты тогда с ней сделал? Собакам отдал? А эти твари и есть не стали, да?

Капустин хохотал на весь берег, эхо разносило его безудержный смех по тальникам, перекинуло через протоку в тайгу.

— Ладно, тайга тебя встречать буду, — с улыбкой отвечая Акиану. — Тайга моя тоже смеяться буду.

— Ты там царь, чего говорить, — ответил Иван Петрович. — Если что со мной смешное случится, не буду тебе рассказывать, тогда и смеяться не будешь.

— Будешь рассказывать, — улыбнулся Акиану. — Твоя честный человек, обманывать не могу.

Клавдия Прохоровна стояла на берегу возле Акиану и смеялась, слушая разговор друзей. Лодка отошла от берега, заскрипели весла.

Проводив Ивана Петровича, все направились по фанзам.

— Акиану, я слышала, охотники решили по льду идти в тайгу в конце ноября, правильно это? — спросила учительница.

— Правильно. Сейчас нельзя ехать, погода может обмануть. Пойдешь на лодке, а река вдруг станет, тогда ни в тайгу, ни домой не доберешься. Надо ждать, когда лед окрепнет.

— Значит, все охотники могут снова в школу ходить?

— Могут. Я тоже пойду. Поянго житья не дает, всех ругает, что в школу не ходим.

— Вот хорошо! Давай сегодня же и начнем заниматься!

— Я могу, только надо всем прийти вместе.

— Хорошо, я всем скажу. — Клавдия Прохоровна отошла уже несколько шагов и вдруг вспомнила: — Акиану, ты знаешь, что такое сухари?

— Как же, знаю! Много раз ел, — ответил он.

— Скажи, в тайгу Иван Петрович муку берет или сухари?

— О, он хитрый человек. Мука тяжелая, сухари легкие, мешок сухарей одной рукой можно держать, а кушать можно три месяца.

— Значит, Иван Петрович сухари берет. А ты сам бы сухари взял вместо муки?

— Как же, я бы обязательно сухари взял, только где я их добуду.

— Мы с мамой и Даоякой сделаем тебе сухари, — быстро ответила учительница. — Только ты пришли ее с мукой ко мне.

— О, какая ты умная, Школа-Учитель! Как хорошо ты придумала! — обрадовался Акиану. — Я сейчас тебе муку принесу, потом Даояку пришлю. Я быстро приду! Я сейчас.

Клавдии Прохоровне хотелось громко смеяться, пуститься в пляс. Если бы знала, что никто на нее не смотрит, так и поступила бы. Ведь сегодня выдался по-настоящему счастливый день в ее жизни — ей привезли долгожданную картошку, она придумала, как заманить женщин в школу. Она уже видела, какие вкусные горячие завтраки будет готовить с матерью детям и как те с аппетитом уплетают незнакомые блюда, она видела перед глазами женщин стойбища, сидящих с тетрадками и карандашами в классе. Да, так будет! Придут женщины в школу! Радость, с какой встретил Акиану ее предложение, утвердила ее в правильности принятого решения.

Часом позднее через все стойбище к школе шагал Акиану с мешком муки за плечами. Пот градом катил с его лица, плечи онемели от тяжести, ноги вязли в сыпучем песке, но Акиану продолжал бодро вышагивать. Остановился он передохнуть только возле фанзы Коки, где сидело несколько охотников, греясь на солнце.

— Ты куда муку тащишь? — спросил Коки.

— Школе-Учителю несу, — отдышавшись, ответил Акиану.

— Э-э, сладких булочек, наверно, захотел, — захихикал один из охотников.

Акиану не торопился с ответом, набил листовым табаком трубку, прикурил. Только выпустив дым изо рта, ответил насмешнику:

— Ты знаешь русские сухари? Так скажи, что лучше в тайгу брать, мешок муки, который тяжелее даже дроби и всех юкол, вместе взятых, или мешок сухарей?

— Тоже нашелся умник, — недовольно ответил охотник. — Знаем, какая тяжелая бывает нарта, следы ремня на наших плечах тоже остаются. Говори яснее.

— Школа-Учитель хочет мне сухари заготовить, муки просила, — ответил Акиану.

— Сухари?! Школа-Учитель сухари готовит? — раздались отовсюду изумленные возгласы. — Может, нам она тоже заготовит?

Коки никогда раньше не пробовал сухарей, знал только, что это сушеный хлеб не для старых зубов.

— Молодым они только хороши, нам, старикам, не разгрызть, — сказал он.

— Что ты говоришь, Коки, — запротестовал Акиану. — Старикам-то они и хороши, легче нарту таскать. Ты не думай, сухари твердые, но их можно в супе мочить, в чае, тогда они становятся, как свежие лепешки.

— Моченый даже вкуснее становится, — поддержал Акиану другой охотник.

— Нет, сухари — это хорошо, надо Школу-Учителя попросить, пусть и нам заготовит!

Охотники заволновались, стали обсуждать, сколько потребуется муки на мешок сухарей, сколько сухарей можно изготовить из той муки, которую они обыкновенно берут в тайгу. Только тут выяснилось, что многие даже не знают, как печется хлеб, и не представляют себе процесса заготовки сухарей.

Вечером, после пятидневного перерыва, в школе снова собрались все мужчины и юноши стойбища. Рядом с Коки сидел шаман Токто, который впервые пришел на занятие.

— О, сколько сегодня людей собралось! — воскликнула Клавдия Прохоровна, войдя в класс. — Места всем хватает? Тогда давайте начнем сразу заниматься.

Но заниматься в этот вечер охотники не собирались, их волновало другое.

— Школа-Учитель, ты обожди немного, здесь к тебе дело есть, — сказал Акиану. — Мужчины очень хотят сухари в тайгу взять. Ты как, мне только согласна заготовлять? Скажи, охотники хотят услышать.

Клавдия Прохоровна оглядела всех охотников и тихо сказала:

— Вы сами видите, как я работаю. С утра с детьми занимаюсь, потом немного отдохну и с вами начинаю заниматься. Когда есть лишнее время, я иду по стойбищу, учу ваших жен кое-что делать. Времени у меня нет. Я согласилась для Акиану изготовить сухари, но я не сама буду их делать, а жена Акиану Даояка.

— Как — Даояка? Разве она умеет сухари готовить? Когда она научилась? Почему ты, Акиану, не говорил раньше?

Отовсюду раздавались изумленные голоса охотников, все взоры были устремлены на Акиану. А тот и сам удивленно таращил глаза на учительницу. Он приподнялся и, обернувшись, будто отбиваясь от наседавших охотников, крикнул:

— Да не умеет Даояка сухари готовить!..

— Тише, товарищи! — Клавдия Прохоровна подняла руку, и шум медленно стих.

— Верно, Даояка не умеет делать сухари, но я и моя мать будем ее учить. Вместе с ней станет учиться и Дарами, выходит Наполка тоже с сухарями в тайгу пойдет.

— Почему наших жен не учишь?

— Надо было других женщин тоже позвать.

— Школа-Учитель, мою жену будешь учить?

— Мою жену учи!

Кричали все охотники, каждый хотел, чтобы молодая учительница слышала только его одного.

— Тише, товарищи! В этом классе никогда так не шумели. Ваши дети лучше ведут себя, чем вы! — Клавдия Прохоровна засмеялась. — Сухари будут, жен только пришлите, всех научу.

Многие охотники повскакивали с мест, стали надевать шапки.

— Спасибо тебе, Школа-Учитель, спасибо, — говорили они. — Нам надо скоро в тайгу, а сухари, наверно, долго готовить, так ты лучше жен наших учи, пусть они быстрее научатся сухари делать.

— Товарищи, стойте! С женщинами я завтра начну заниматься, — тщетно пыталась задержать охотников Клавдия Прохоровна.

— Зачем время терять? Ты женщин сегодня начинай учить, мы их сейчас пришлем.

Клавдия Прохоровна не смогла их удержать, и в школе остались только Поянго с молодежью да Коки с шаманом Токто, которые были единственными людьми, не проронившими за вечер ни одного слова. Только когда затихли голоса удаляющихся охотников, Токто спросил:

— Ты правда женщин будешь учить?

— Буду, — ответила учительница.

— Сухари делать или грамоте обучать?

— Буду учить хлеб печь, сухари делать, булочки — все буду учить. Потом грамоте начну обучать.

— Зачем женщинам грамота?

— А зачем ты в школу пришел?

— Ты говоришь, Советская власть требует учиться, — вот я и пришел. А грамота мне не нужна: ей себя не прокормишь.

— Зря ты так говоришь, Токто, грамота всем людям нужна, через несколько лет все люди будут грамотны. У нас в стойбище появятся моторные лодки, катера, которые будут возить рыбаков быстрее, чем ветер гонит парус. В каждом доме повесим электрические лампочки, они будут гореть, как маленькое солнце, в каждом доме на стене радио прикрепим, будем слушать человеческий голос из больших городов. Всем этим будут управлять грамотные люди, без грамоты тут никак не справишься. Будут работать не только мужчины, но и женщины.

— Сказку говоришь, женщина, — сказал Токто. — Приходи к Коки, он тебе сказки получше может рассказать.

Клавдия Прохоровна поняла, что разговор этот шаман затеял не зря, видимо, он понял ее хитрость, к которой она вынуждена была прибегнуть, чтобы организовать учебу женщин. Шаман впервые вызывал ее на открытый спор.

— Сказки многие былью становятся, — ответила она. — Пароходы видел, по Амуру ходят? Видел по ночам, какие огни горят на них? Это и есть электричество, лампочки, которые как солнце горят. Сказка это или не сказка?

— По Амуру, может, ходят, но в дома эти пузыри не перетащишь, — ответил за шамана Коки, которому года два назад довелось вблизи рассмотреть канонерку, приходившую в Эморон в большую воду.

— Грамотным людям это просто сделать, а вот когда грамоты не знаешь, тогда ничего не сделаешь, все кажется невозможным.

Молодежь слушала разговор, боясь пропустить слово. Много у них было вопросов, но вмешиваться в разговор старших им не позволял обычай. Только Поянго осмелился сказать:

— Мы, может, на охоту на самолетах будем летать, тогда не будем ждать, пока лед на реке станет.

— Токто, зря ты говоришь, что тебе грамота не нужна, — продолжала Клавдия Прохоровна наступать, вдохновленная поддержкой. — Могу тебе книги дать, там написано, как шаманы у других народов шаманят, какие у них духи есть, как они лечат больных, может, каким новым способам лечения выучишься у них.

Токто встал, надел шапку и направился к дверям. У дверей он столкнулся с женщинами, которые пришли в школу учиться печь хлеб, прошел мимо них.

— Ты молодая, ты женщина, — вставая, сердито сказал Коки. — Зачем ты над старым хорошим человеком насмехаешься?

— Я не смеюсь, Коки, есть такие книги, ученые люди писали.

— Тьфу! — плюнул Коки. — Думал, ты всем нашим обычаям выучилась, а ты ничего еще не знаешь!

Сердито хлопнув дверью, он вышел из школы. Клавдия Прохоровна растерянно стояла за своим столом, она не могла понять, почему рассердился Коки. Вдруг исчезла, словно улетучилась радость и та приподнятость, которая целый день носила ее будто на крыльях. Она не замечала окруживших ее женщин, не радовалась им. Минутой назад она встречала бы каждую женщину как родную сестру, ведь столько она боролась за то, чтобы они пришли в школу, столько испортила себе крови. И опять виноваты эти старики, даже порадоваться не дали.

К Клавдии Прохоровне подошел Поянго.

— Не расстраивайся, Школа-Учитель, без них обойдемся, — сказал он. — Женщины, которых ты так долго ждала, пришли. Показывай, как хлеб пекут. Ребята тоже посмотреть хотят, как это делается, им в тайге это пригодится.

Учительница взглянула на молодых охотников, те сидели на своих местах.

— Без печки в тайге не испечете хлеба, — улыбнулась она через силу.

— Ты покажи, мы сами подумаем, — ответил за всех Дянгамбо.

В этот вечер Клавдия Прохоровна учила женщин и молодых охотников мудростям закваски теста и печения хлеба. Ей помогала Наталья Васильевна; она даже оттеснила дочь на второй план и стала самостоятельно вести этот школьный урок хлебопечения.

Перед пургой, в те дни, когда охотники собирались выезжать на охоту, однажды утром не явилась в школу половина учеников. Не пришел любимец Клавдии Прохоровны Китони, не было Тэхэ, Кирбы. Встревоженная учительница пошла по домам своих учеников. Китони она застала за завтраком.

— Что с тобой случилось, ты заболел? — спросила Клавдия Прохоровна.

Китони промолчал и, опустив голову, стал водить ложкой по тарелке с остывшим супом. За него ответила мать, Дарами.

— С отцом хочет на охоту идти. Ругаюсь с утра, гоню в школу — не идет. Заупрямился. Что с ним случилось, не знаю. Всегда был хороший, послушный, теперь будто больная собака укусила.

— Китони, тебе разве неинтересно в школу ходить? — спросила учительница. — Выучил буквы, прочитал до середины букварь и думаешь, тебе уже не нужно учиться? Я еще не перевела букварь до конца, а в конце о самом интересном рассказывается.

— Вернусь с охоты — узнаю, — наконец вымолвил Китони.

— Нет, так не годится, если ты начал учиться, надо, не пропуская ни одного дня, учиться.

Китони не поднимал голову, он боялся взглянуть в глаза учительницы, он знал, что стоит ему встретиться с ее глазами, как та сразу же разгадает его мысли. Но и скрывать свое намерение он не мог.

— Я в тайгу пойду, — сказал он упрямо. — Все мальчики охотниками стали, каждый уже поймал не одного зайца, колонка, даже лисиц и енотов. Один я отстал... они говорят, будто я не смогу стать охотником... горбун, говорят.

— Кто это так говорит? — в один голос спросили Клавдия Прохоровна и Дарами.

Китони не ответил. Учительница подсела к нему.

— Врут они, ты же охотник, помнишь, ты в школу утку и черепаху принес, до сих пор они живут. Вот доказательство, что ты охотник.

Китони хмыкнул. «Ничего ты, Школа-Учитель, — подумал он, — не понимаешь в мужских делах. Разве надо охотником быть, чтобы поймать утку и черепаху? Это может сделать любая девочка. Вот если бы лису, или енота поймать, или косулю выследить — вот это охотник! Или пожить в тайге с охотниками, стрелять белок, ходить вместе со старшими на медведей, лосей, кабанов — вот это охотник! А то утка. Тоже скажет. Женщина — все же есть женщина, ничего не понимает».

— Ты скажи, кто это сказал? Я ему язык оторву, — наступала Дарами.

Китони опять хмыкнул:

— Тогда все в стойбище без языков останутся. Скоро меня все горбуном станут звать, мое настоящее имя забудут. А я хочу доказать им, я не хуже их, хотя и горб имею.

Клавдия Прохоровна положила руку на плечо мальчика.

— Китони, выслушай меня внимательно. Ты как думаешь, хорошо глаз лишиться, совсем ничего не видеть или, скажем, оглохнуть, ничего не слышать?

Китони поднял голову, удивленно посмотрел на нее.

— Я думаю, это намного хуже, чем иметь горб, — продолжала учительница. — Слепые не видят, что делается на земле, не видят, каким красивым может быть человек, какие красивые цветы окружают их; глухие не слышат весеннего щебетания птиц, не слышат прощального их крика осенью. А ты все это видишь и слышишь, ты намного богаче слепых и глухих! У тебя горб, но ты силен, ловок, на охоту ходишь, рыбу ловишь. Чем ты хуже своих друзей Кирбы и Тэхэ? Я видела однажды, как вы боролись на песке и ты свалил Тэхэ. Ты сильный человек, нечего тебе бояться лживых языков! Намного больше тебя страдают слепые и глухие люди.

Учительница погладила жесткие волосы Китони и с вдохновением продолжала:

— Сто лет назад умер один великий человек, его теперь знают все грамотные люди на земле. Он жил в стране, которая называется Германия, она находится далеко-далеко отсюда, в той стороне, где опускается солнце. Звали этого человека Людвиг ван Бетховен. Есть на земле люди, которые пишут интересные, захватывающие душу книги, другие сочиняют песни. А Бетховен был композитор, он сочинял музыку. Написав музыку, он проверял ее на слух, играл на фортепьяно. Фортепьяно — это большой, как стол на ножках, музыкальный инструмент. Ты его обязательно увидишь, когда выучишься грамоте и поедешь в город. Проверяя сочиненную музыку на слух, Бетховен во многих местах исправлял, дополнял, а то и заново ее переписывал. Слух для человека, сочиняющего музыку, — самое главное. Как для охотника глаза необходимы, так для музыканта нужен слух. И вот Бетховен оглох. Охотник потерял глаза! Как теперь быть? Ты говоришь, горбун, но ты все можешь делать. А великий Бетховен потерял самое необходимое в его жизни — слух. Но он все же продолжал сочинять музыку, музыка заполняла его душу, его жизнь. Писал он музыку, но на слух проверить записанное до самой смерти не мог.

Клавдия Прохоровна замолчала. Китони не все понял в рассказе и почти совсем не представлял, что такое музыка. Всего один раз в жизни он слышал музыку. Два года назад, в большое наводнение в Эморон пришла канонерка с продовольствием для охотников. Это была помощь комитета Севера пострадавшему от наводнения населению.

Все эморонцы столпились на берегу. Мужчины помогали матросам выгружать мешки с мукой, крупой, сахаром, ящики с консервами, печеньем, конфетами. Когда кончилась работа, один из матросов вынес какой-то маленький странный ящичек. Этот ящичек вдруг растянулся в его руках, и полились из него неслыханные звуки. Такие звуки ни в тайге, ни на реке не услышишь! Китони замер от неожиданности, звуки ящичка будто пронизали его. Матросы пели, плясали под звуки этого странного ящичка. Китони, забыв о печенье и конфетах, стоял, как завороженный, в кругу взрослых людей и смеялся.

А теперь Школа-Учитель рассказывает о великом человеке, который сочинял эту музыку. Да, это действительно великий человек! Разве можно, не будучи великим, сочинять музыку? Это же надо только подумать! «Интересно, сколько еще всяких историй знает Школа-Учитель? — подумал Китони. — Эх, быстрее бы мне тоже научиться хорошо читать!»

Клавдия Прохоровна выпила чай, отодвинула кружку.

— Китони, тебе учиться надо. Обязательно надо учиться! — сказала она. — Охотником ты будешь, но если сейчас перестанешь ходить в школу — грамотным человеком не станешь! Скоро придет такое время, когда, не зная грамоты, ничего не сделаешь. Представь себе, рыбаки выехали на рыбалку, их лодки тащит за собой катер. Вдруг катер испортился, и всех рыбаков понесло течением обратно или начало сдувать ветром в затопленные кусты. Что делать? Как рыбак может исправить мотор, если он не знает грамоты? Возьмем теперь тебя. Неужели тебе так хочется стать охотником? Кругом посмотришь — все охотники, рыбаки, а ни одного грамотного человека. Нет учителя, нет доктора, который бы лечил людей от всяких болезней. Неужели тебе не хочется стать учителем или доктором? Ты бы стал первым нанайским учителем! Я бы с радостью вместе с тобой обучала детей.

— Мой сын может стать учителем? — Дарами с недоверием глядела на Клавдию Прохоровну. — Неужели он может выучиться на учителя?

Китони тоже с удивлением глядел на учительницу, глаза его были полны ожидания.

— Может, только для этого надо много учиться самому.

— Я буду учиться, Школа-Учитель! — радостно воскликнул Китони. — Я бы в тайгу не пошел, если бы ты каждый день новое объясняла. Сейчас скучно в школе, ты много дней одно и то же заставляешь учить, новое не показываешь. Поэтому и надоедает.

— Ты честный мальчик, Китони, — ответила Клавдия Прохоровна. — Я сделаю все, чтобы в школе не было тебе скучно. Ну, пошли заниматься.