Эморон-озеро

ГЛАВА V

Бригада столяров, возглавляемая Иваном Петровичем, теперь работала на улице под палящим солнцем, изготовляя столы, скамейки, табуретки для школы и для личного пользования учительницы. Вокруг столяров толпились дети, вырывали друг у друга стружки и украшали ими головы, прикрепляли к поясу, как это делал шаман во время камлания, и бегали с развевающимися султанами за спиной.

Кирба и Тэхэ не отходили от Поянго, и, как только из его фуганка выползала стружка, они выхватывали ее и, если она оказывалась короткой, великодушно уступали ее какому-нибудь малышу.

— А-я-я, надоели вы! — сердился Поянго. — Столько шаманов вокруг в один день появилось! Не знаю даже, как с вами быть. Пожалуй, я вас всех арестую и на Амур к начальникам отправлю. Хорошо?

— Ладно! — хором отвечали дети. — Только стружки подлиннее делай.

— Да не стружки я здесь делаю, столы и скамейки для вас готовлю!

— А нам пока стружки нужны, — смеялся Китони, стоя за спиной Поянго.

Иван Петрович с Акиану работали тут же, но они не привлекали детей, подобно Поянго, потому что из-под их топоров не выходили такие красивые стружки, как из-под фуганка.

— Твой Павлик тоже скоро начнет так же баловаться, а? — смеялся Иван Петрович, глядя на расшалившихся детей.

— Если вырастет живой, баловаться будет, — отвечал Акиану.

— Вырастет, обязательно вырастет. Видишь, в Эморон учительница прибыла, школу откроет. Скоро доктора пришлют, если кто заболеет, он от всех болезней лечить будет.

Из фанзы выбежала чем-то взволнованная Клавдия Прохоровна с газетами в руках.

— Иван Петрович, Поянго, что же это такое? Война, что ли? — спросила она, тыча пальцем в газету. — Иван Петрович, вы должны знать, как дальше все произошло, войну они начали или нет?

— Это китайцы-то? Выходит, сейчас только узнали об этом?

— Да, сейчас. Ведь газет я не получала, не знала, что происходит дальше Эморона.

Клавдия Прохоровна привезла из поездки на Амур много ценных, необходимых ей в работе школьных принадлежностей, строительного материала, красок, продуктов на горячие завтраки для детей, но самым дорогим среди этих ценностей был комплект дальневосточной краевой газеты «Тихоокеанская звезда» за прошлый месяц — июль. Как только выдалось свободное время, Клавдия Прохоровна набросилась на газеты. Она читала все подряд: статьи, информации, начиная от передовицы и кончая многочисленными объявлениями на четвертой полосе.

Она радовалась успехам строителей Сталинградского тракторного завода и Магнитки, обвела красным карандашом информацию о создании первого отечественного фотоаппарата. Обо всем прочитанном она должна рассказать эморонцам, она обязана это сделать. На первой полосе газеты за пятое июля неожиданно наткнулась на корреспонденцию: «Через три континента и океан»... «Перелет Москва — Хабаровск — Сиэтл — Нью-Йорк явится одним из величайших в мире...» — извещала газета.

— Вот обрадуется Китони, когда увидит снимок самолета, — сказала Клавдия Прохоровна и радостно засмеялась.

«В первых числах августа Осоавиахим организует один из значительнейших мировых перелетов... — читала она дальше. — Самолет «Страна Советов» конструкции А. Н. Туполева, выйдя из Москвы, пройдет Новосибирск, Читу, Хабаровск, Николаевск-на-Амуре, Петропавловск-на-Камчатке...»

— Ох, какая радость, может случиться, что Китони увидит самолет! Вот бы он пролетел над Эмороном!

Клавдия Прохоровна живо представила, как встретит Китони ее сообщение, он, конечно, не запрыгает, как девочка, только заулыбается, и радость выдадут его лучистые, ясные глаза. Она скажет: «Китони, самолет будет лететь из Хабаровска в Николаевск, может быть, он пролетит над нами и ты его увидишь». Нет, пожалуй, не надо расстраивать мальчика, а то убудет он день и ночь сидеть на улице, задрав голову кверху.

Клавдия Прохоровна перелистала еще несколько номеров и опять наткнулась на сообщение о перелете «Страны Советов». За девятое июля печаталась маленькая информация: «В Хабаровск прибыл сотрудник центральной аэрометрической станции Простяков со специалистом по радио для установки связи и службы погоды на время полета через Дальневосточный край советских летчиков Шестакова и других. Службу погоды по Амуру будут нести ячейки Осоавиахима села Троицкого, Малмыж...»

«Эх, Китони, не увидишь ты самолета, — подумала Клавдия Прохоровна. — Троицкое и Малмыж так далеко от нас, что даже гула моторов не услышишь. Да, мальчик, не смогу я обрадовать тебя».

Клавдия Прохоровна просмотрела еще два номера и хотела отложить газету: у нее уже достаточно материала для первой беседы. Но, взглянув на первую полосу за 12 июля, она прочитала жирный заголовок: «Китайские генералы захватывают КВЖД». «В Харбине арестовано сорок два человека, — читала она дальше. — Захвачен телеграф...»

Клавдия Прохоровна торопливо просматривала первые полосы каждого номера газеты; события разворачивались со скоростью тихоокеанского тайфуна. «Аресты продолжаются, белогвардейцы поднимают головы», — писала газета в «последнем часе». Ноты следовали за нотами и, наконец, в последнем номере за 24 июля сообщалось об изгнании из пределов СССР китайского посла и всех консулов.

— Ну что же вы медлите, Иван Петрович, началась война или нет? — повторила вопрос Клавдия Прохоровна.

— Не знаю, может, вчера, сегодня и началась, а неделю назад войны не было, — ответил Капустин и виновато добавил: — К нам тоже газеты не скоро приходят.

— Иван, кто война хочет? Зачем война? — спросил встревоженный услышанным Акиану.

— Китайские генералы нашу железную дорогу захватили, воевать с нами хотят.

— Иван Петрович, Поянго, надо собрать всех людей, пусть узнают про такую новость,

— с горячностью проговорила Клавдия Прохоровна.

Поянго подозвал к себе шумевших рядом ребятишек и попросил, чтобы они сейчас же созвали всех эморонцев в школу. Мальчики разбежались во все стороны, только Китони остался на месте, он с любопытством смотрел на газету.

— Школа-Учитель, что это за бумага? По ней ты будешь нас учить, да? — спросил он.

— Нет, это газета, в ней сообщаются все новости нашей страны и других стран.

— Школа-Учитель, не сообщили там, как в Эморопе школу построили?

Клавдия Прохоровна засмеялась.

— Нет, не написали, — она развернула газету и показала фотоснимок самолета. — Вот это самолет, о котором я тебе рассказывала.

Плотники, только что говорившие о войне, обступили Клавдию Прохоровну, и ей пришлось подробно рассказать о самолете, о предстоящем перелете «Страны Советов» из Москвы в Нью-Йорк.

— А-я-я, подумать только, человек летает быстрее орла, быстрее ястреба, — удивлялся Акиану. — До чего только не додумаются умные люди!

Стали подходить охотники, каждый из них внимательно рассматривал газетный снимок и восхищался точно так же, как Акиану. Только Коки не выразил удивления.

— Обман это, игрушку какую-то показывают, — заявил он. — Не верю я, чтобы железо могло в облака подняться. Вон птицы ничего тяжелого не имеют, даже костного мозга не имеют. А тут железо...

— Железо ведь и в воде тонет, — заметила Клавдия Прохоровна. — Почему же тогда железные лодки, пароходы, плавают?

— Верно, верно, плавают, — поддержали ее охотники.

— В воде, может, плавают, но в облака железо не поднимется, — защищался Коки.

Возле школы собралась уже толпа стойбищан, мужчины и женщины расселись на досках, на готовых скамейках, сзади всех на столах устроились юноши и подростки. В президиум Клавдия Прохоровна посадила Акиану, Поянго и Ивана Петровича.

— Друзья, мы собрали вас всех, чтобы сообщить новость, эту новость вы услышите сейчас от Школы-Учителя, — такими словами открыл митинг Поянго и сел на свое место.

Клавдия Прохоровна встала:

— Друзья, вы все знаете, наша Советская власть — народная власть, она делает все, чтобы хорошо жилось простым людям нашей страны. Она хочет, чтобы всем хватало муки на хлеб, на лепешки, чтобы вдоволь было мяса, крупы, сахара, масла, для охотников — ружей, дроби, пороха, для рыбаков — сетей. Все это надо производить на заводах, на фабриках, а их у нас мало. Теперь наша партия приняла план на пять лет, и через год, через два наша жизнь будет совсем иной, чем сегодня. Хорошо будем жить, друзья! Но капиталисты, богачи всего мира, не хотят, чтобы мы жили хорошо, они навязывают нам войну. 12 июля, больше месяца назад, китайские генералы захватили нашу железную дорогу, начали арестовывать и сажать в тюрьмы советских граждан...

Клавдия Прохоровна бегло читала газетные сообщения и тут же переводила их на нанайский язык. Охотники слушали ее: одни смотрели ей в глаза, другие, посасывая трубки, глядели в сторону.

Клавдия Прохоровна волновалась, ее голос дрожал от нервного напряжения. Когда она прочитала газетное сообщение о сколачивании атаманом Семеновым отрядов из белогвардейцев, Иван Петрович не выдержал:

— Слышал о нем, о гадине! Сунется к нам — на этот раз не убежит.

— Винтовки возьмем, пойдем опять их стрелять, как собак! — воскликнул Поянго.

Иван Петрович встал и громко заговорил:

— Войны еще нет, товарищи, если бы она началась, то мы, амурские, новость эту услышали бы. Правильно говорит Поянго, мы, старые партизаны, опять возьмем винтовки, сунутся они на нас — дадим по зубам!

Поянго перевел слова Ивана Петровича и добавил от себя:

— У нас в Эмороне подросли молодые стрелки, они тоже не отстанут от нас.

— Не отстанем! — раздались дружные голоса с заднего ряда.

— У меня такое предложение, — продолжал Иван Петрович. — Для нас, русских, и для вас, нанайцев, Советская власть одинаково дорога, будем вместе за нее драться. Если начнется война, мы свой отряд организуем и на фронт попросимся.

— Правильно! Правильно! — опять закричали юноши.

— Друзья, пока отряд мы не будем организовывать, — опять заговорила Клавдия Прохоровна. — Сделаем другое. Сейчас по всей стране, во всех больших городах и селах, в Москве и Ленинграде, Киеве народ устраивает митинги и пишет протесты. Давайте и мы тоже от нашего имени напишем протест и отправим с Иваном Петровичем на Амур.

Клавдия Прохоровна села писать.

— Не забывай написать, чтобы нас тоже позвали воевать, — раздался сзади голос Дянгамбо.

— Отряд мы организуем, — поддержал его Тораки.

Высказывали свое мнение молодые охотники, а пожилые и старые молчали, заткнув рты дымящими трубками. Что они думали, как относились к захвату китайскими генералами советской железной дороги, — нельзя было понять. Акиану тоже не проронил ни слова, он смотрел на карандаш учительницы, на бумагу, на которой оставались непонятные каракули. Но его не интересовали в этот момент каракули на бумаге, он думал о войне, о своей семье. Акиану знает, что такое война. Он видел уже много убитых людей, сам бывал под пулями: одна прикоснулась к груди и обожгла тело, вторая — пробила шапку и срезала несколько волос с головы.

Война — это не игра, и Акиану не хочет сейчас рисковать жизнью, ему нужно вырастить сына, научить выслеживать зверя, ловить рыбу. Нет, Акиану не хочет воевать.

Клавдия Прохоровна написала протест эморонцев, прочитала вслух и сама перевела на нанайский язык.

— Правильно написано, — сказал Поянго, — пусть люди знают, стойбище Эморон хоть и находится далеко в тайге, но люди здесь живут советские. Они тоже узнали, что китайские капиталисты на советскую страну хотят напасть, и решили отряд организовать.

— Верно говоришь, Поянго! — воскликнул Дянгамбо.

Иван Петрович наклонился к Акиану и прошептал:

— Ишь, как разволновался! Видать, горячие у вас молодые люди. Ну, чего молчишь, старый партизан? Тебе молодежи надо слово сказать.

— Говорить не надо, их сам все знай, — ответил Акиану и закурил.

— Надо сказать, Акиану, — настаивал Иван Петрович. — Ты знаешь, партизаны с Бойко-Павловым в газету написали, заявили, что ежели начнется война, мы все опять будем воевать. Вот как, друг.

Акиану ничего не ответил, он никогда в жизни не лгал. Не мог он и сказать другу о своем решении, потому что это решение не было еще окончательным, он не знал еще, сумеет ли усидеть дома, если все молодые охотники Эморона пойдут в отряд. А призывать молодежь он тоже не мог, потому что в душе принял, хоть какое бы то ни было, но все же решение.

Митинг окончился, охотники плотным кольцом окружили столик президиума. Акиану выбрался из окружения и уселся в сторонке. Он тщетно пытался переключить свои мысли на кетовую путину, на охоту, но каждый раз они упорно возвращались к митингу, к отряду, который решено было создать в случае войны.

— Скажи, русская женщина, все, что ты говорила нам, здесь написано? — спрашивал старик Коки, указывая на газету.

— Да, здесь все большие новости сообщаются. Каждый день выходит эта газета, и каждый день сообщаются новости.

— Если я научусь читать, тоже смогу все эти новости узнать, да? — спросил Дянгамбо.

— Да, сам прочитаешь, узнаешь.

— О, о! Я тогда обязательно буду учиться!

— Я тоже буду учиться, — сказал Тораки. — Русские слова буду заучивать. Поянго, ты ведь поможешь?

— Я тоже помогу, Тораки, — засмеялась Клавдия Прохоровна.

Коки листал газеты, щурясь, рассматривал фотоснимки и потом молча отошел от стола.

— Сколько живу на свете, никогда не знал, что новости может приносить большой лист бумаги, — сказал он, присаживаясь к Акиану. — Если бы мне раньше Поянго сказал: слушай, старший брат, я тебе расскажу, что происходит сейчас в Китае, я бы рассмеялся, все бы смеялись вместе со мной, верно? Откуда он может знать, он же никогда не бывал в Китае. Разве можно рассказать о том, о чем не слышали твои уши, чего не видели твои глаза?

— Выходит, можно, — сказал Акиану.

— Да, эта бумага удлиняет русской женщине ум, делает ее глаза далеко видящими.

— Верно говоришь, Коки, теперь мы через учительницу будем узнавать о всех новостях на земле.

— Видно, о нас тоже где-нибудь услышат, когда прочитают ее письмо.

— Да, должны узнать, — ответил Аннану и тяжело вздохнул.

Пришла осень. Листья на тальниках пожелтели и, кружась, падали на землю. Листочки, засыхая с краев, будто обрамлялись траурной каймою. Тальники поникли к воде. На противоположной стороне реки могучие сопки в одно утро после густого тумана вдруг поблекли, на них появились какие-то пятна. Отчетливо, вызывающе ясно проступили большими площадками темно-зеленые ельники, кедрачи. А через несколько дней сопки запестрели разноцветьем.

Один раз в год тайга раскрывает свое богатство — осенью.

Летом она зеленым одеялам укрывается от чужих глаз. Что под этим одеялом, какой где стоит лес, — никто не узнает. Зимой тоже не лучше; деревья, как братья-близнецы, чернеют на белой постели, так они похожи одно на другое, что не отличишь, пока не подойдешь, не присмотришься. Только осенью скупая тайга выставляет напоказ свое богатство. Будто спрашивает; «Что вам надо? Чего вы хотите?» И показывает сама: «Видите темно-зеленый массив между двумя сопками? Ели, кедры там стоят. Запомните это место и, когда соберетесь за кедровыми шишками, приходите сюда. Ах, вам нужны желуди! Поделюсь, поделюсь. Видите сопку, склон которой краснеет? Там дубняк, и желудей найдете сколько угодно».

Клавдия Прохоровна росла на окраине Хабаровска, там тоже неподалеку шумела тайга. Может быть, там было не менее красиво, чем здесь, вблизи Эморона, но молодая женщина никогда не обращала внимания на нее. Возможно, она не заметила бы красоты осенней тайги и в Эмороне, если бы не было возле нее такого вдохновенного, влюбленного по-настоящему в родную природу Китони. Это он так поэтично описывал тайгу. Слушая Китони, Клавдия Прохоровна уже другими глазами смотрела на окрестности и удивлялась недюжинным способностям мальчика.

— Ты настоящий поэт, — сказала она, но, заметив замешательство в глазах Китони, поспешила объяснить: — Поэт — это человек, который песни слагает. Ты сейчас про тайгу говорил, как поэты пишут, как песню поют. Хорошо говорил. Ты, наверно, очень любишь тайгу?

— Человека, который старше тебя, надо всегда любить, — ответил Китони.

— Тайга разве человек?

— Тайга не человек. Я говорю об отце, он нас кормит, одевает, мы его любим. Тайга нас тоже кормит ягодами, орехами, желудями, травами всякими, мясом зверей.

Клавдия Прохоровна все больше и больше удивлялась рассуждениям этого четырнадцатилетнего мальчика. После каждого разговора с Китони она не находила себе места, ей казалось, что она слишком медлит с началом занятий, надо быстрее научить этого мальчика читать и писать, чтобы он мог познакомиться со всем тем, что интересует его, и пополнить свои еще совсем скудные знания.

Школа уже была готова. Были закончены последние столы и скамейки. Капустин сложил небольшую печь в фанзе учительницы, сделал ей стол, табуретки и уехал домой.

— Скоро начнем учиться. Я научу тебя читать и писать. К нам привезут много интересных книг, — сказала Клавдия Прохоровна мальчику.

У Китони радостно вспыхнули глаза.

— Когда начнем? Сегодня?

— Через три дня. Я всем сообщу,

Глаза Китони потускнели, и он с обидой в голосе проговорил:

— Надо сегодня начинать, через три дня никто не придет.

— Почему не придут? — встревожилась учительница.

— Отцы и матери не отпустят.

— Отпустят, я с ними разговаривала.

Клавдия Прохоровна успокоилась, она уже не раз разговаривала с родителями, все они соглашались на зимнее время отдать детей в школу. Правда, находились такие охотники, которые хотели забрать сыновей-подростков в тайгу. Но с ними Клавдия Прохоровна беседовала вместе с Поянго. Председатель Совета не выдерживал длительного спора, начинал злиться и грозился советскими законами, которых, по существу, сам почти не знал. В конце концов родители обещали прислать подростка в школу.

— Ты-то ведь придешь, Китони? — продолжала ласково учительница. — Придут Тэхэ, Кирба, Нилэ, все придут.

— Не знаю, Школа-Учитель, я никогда не обманывал, может, приду, а может, не приду.

«Придешь, дорогой мой мальчик, придешь», — подумала Клавдия Прохоровна.

Все эти дни она готовилась к занятиям, до мелочей разработала план первого урока, распределила тетради и на каждой написала фамилию и имя будущего ученика. Ничего особенного на первом уроке она делать не собиралась, просто познакомит детей со школьными правилами, раздаст тетради, карандаши, покажет, как пользоваться карандашами, и, пожалуй, все. Но, несмотря на обыденность этого урока, Клавдия Прохоровна знала, что на это первое занятие вместе с детьми придут в школу и родители, чтобы посмотреть, как Школа-Учитель начнет обучать их детей грамоте.

Наконец наступил долгожданный день. Он выдался некстати пасмурный, холодный; с раннего утра полил мелкий затяжной дождь. Клавдия Прохоровна плохо спала ночью, но проснулась бодрой, веселой. Не обращая внимания на дождь, она, весело напевая, прибрала дома, умылась, еще раз поправила выглаженное вечером праздничное зеленое платье и, торопливо допив чай, накинула на плечи старенькое пальто.

— Ну, доченька, ни пуха ни пера, — улыбнулась Наталья Васильевна и поцеловала дочь.

— Ах, мама! Если бы ты знала... — ответила Клавдия Прохоровна и выбежала на улицу.

Она вошла в учительскую, в комнату, отгороженную от класса, повесила пальто. В школе было прохладно, пахло слежавшейся прелой травой, сыростью. «Надо было протопить печь», — подумала Клавдия Прохоровна. Взглянула в окно; по стеклу барабанил дождь, вода сбегала широкими струйками, и за ними ничего нельзя было разглядеть. Настенные часы-ходики размеренно стучали под равномерный шорох дождя.

«Что ж это никто не идет, дождя испугались, что ли?» — подумала Клавдия Прохоровна. Подходило время занятий, но никто не появлялся в школе. Учительница уже с тревогой поглядывала в окно. На улице — ни одной живой души, даже собаки, всегда бегавшие по стойбищу, и те куда-то исчезли. Видно, отсиживались в теплых деканах¹⁴.

Часы громко и бойко отстукивали минуту за минутой, словно подбадривая учительницу.

«Тик-так, тик-так, только так. Тик-так, тик-так». Но Клавдия Прохоровна не слышала ни тиканья часов, ни шума дождя, она вся была поглощена одной мыслью: «Что произошло?» Прошло уже около часа, как она явилась в школу, и все это время она стояла на ногах, боясь измять выглаженное платье. Ей хотелось сегодня, как на большом празднике, выглядеть нарядной и красивой. В такой день все должно быть торжественным, как в большой праздник. Ведь это первый день новой жизни Эморона, и его должны навсегда запомнить ученики и взрослые.

«Тик-так, тик-так, только так. Тик-так...». Уже половина десятого. Что же случилось? Почему дети не идут на занятия? Неужели шаман отговорил родителей?

Клавдия Прохоровна опустилась на табуретку, она уже не беспокоилась о выглаженном платье, она поняла, что праздник в этот день не состоится, может быть, этого праздника она и вовсе не дождется в Эмороне. Было тяжело, душили слезы обиды.

Хлопнула наружная дверь; Клавдия Прохоровна вытерла лицо, выбежала навстречу вошедшему. У порога стояла Наталья Васильевна.

— Что такое, доченька? Почему никого нет? — спросила она тревожно.

— Не знаю, ничего не знаю, — ответила дочь и, закрыв лицо руками, залилась слезами.

— Чего же плакать-то, надо идти разузнать.

Клавдия Прохоровна вернулась в учительскую, опустилась за стол и разрыдалась. Остренькие ее плечики запрыгали.

— Ладно, доченька, хватит, слезами горю не поможешь. Мишенька спит крепко, пойдем-ка мы с тобой по домам, узнаем, в чем дело.

— Не надо, мамочка, я одна... Вот успокоюсь и пойду. — Клавдия Прохоровна всхлипнула. — Ждала, ждала этого дня, готовилась, как к празднику, — и вот тебе... не пришли...

Она опять зарыдала. Наталья Васильевна подсела к ней и обняла.

— Ну, хватит, доченька, надо дело делать. Собиралась ехать — храбрая была, а на место приехала — и в слезы. Нет, не по-нашенски это. Иди, доченька, разузнай, в чем дело. Я тоже пойду допеку булочки. Вот чертенята, а! Думала их вкусненькими булочками угостить, а они не пришли. Ну, погодите!

После ухода Натальи Васильевны Клавдия Прохоровна вымыла лицо дождевой водой, струившейся с крыши, и пошла по стойбищу. Она подходила к каждой фанзе, где жили ее ученики, но двери всех фанз были подперты кольями: хозяева оставили свои жилища.

«Убежали! — думала Клавдия Прохоровна. — Чтобы детей не отдавать в школу, убежали! Это шаман виноват!»

Она подошла к фанзе Налолки. Дверь была тоже подперта.

«Даже Дарами с Китони и те уехали», — с тоской подумала она и уже хотела возвращаться домой, когда увидела приставшую к берегу лодку. Клавдия Прохоровна направилась к ней.

— А, Школа-Учитель нас встречает. Здравствуй, здравствуй! — с таким радостным возгласом встретил Наполка учительницу.

— Смотри, Школа-Учитель, сколько мы кеты поймали, — радовалась Дарами. — Бери, Школа-Учитель, бери любую. Бери самца, знаешь, какой вкусный у него нос! Очень вкусный. Еще бери самку, икру засолишь. Вы, русские, икру солите, а мы ее сушим, потом едим с желудями. Очень вкусно!

— Хватит тебе попусту работать языком,— перебил жену Наполка. — Поговорить не дашь. Школа-Учитель, мы не зря остались здесь, не знаю, как в других местах будут ловить, а мы и здесь хорошо поймали. Кета хорошо идет, это первый ход. Акиану и Токто на Амур выехали, друг от друга недалеко будут жить. Все Бельды неводом рыбачат. Род Киле тоже с неводом, в одном месте живут. Я тоже к ним поеду, наверно.

Клавдия Прохоровна молча ожидала, когда наговорится Наполка. Она поглядывала на Китони, который при встрече только кивнул головой и, не проронив ни слова, стал выгружать вещи.

— Почему Китони не пришел в школу? — спросила Клавдия Прохоровна, когда Наполка умолк, чтобы перевести дыхание.

— В школу сейчас некогда ходить, — без тени смущения отвечал Наполка. — Кету ловить надо. Когда кета пройдет, тогда и в школу можно идти. Я тоже пойду к тебе учиться.

— Сейчас нет времени учиться, — поддержала мужа Дарами.

— Ладно, иди неси хоандако¹⁵, — вновь перебил ее Наполка.

— Кету, конечно, надо ловить, — продолжала Клавдия Прохоровна. — Ловите вы, взрослые, а Китони пусть ходит в школу.

— Как так? Мы будем ловить, а Китони будет только в школу ходить? Нет, так не годится. Чтобы желудок наполнить, надо что-то делать. Рыба из реки сама не придет в дом, мясо не прибежит из тайги.

— Я школу открыла, чтобы дети учились. Понимаешь, Наполка? Дети должны учиться.

— А я что говорю? Я то же говорю. Китони должен учиться. А чтобы учиться, ему надо кеты наловить, не наловит рыбы — зимой голодный будет. Юколы наготовим, тогда можно учиться грамоте. Вот хорошо будет, учиться грамоте и юколу кушать!

Клавдия Прохоровна не могла понять, шутит с ней Наполка или говорит всерьез. Продолжать разговор в таком духе не было смысла.

— Поянго дома или тоже кету ловит? — спросила она.

— Он раньше нас вернулся. Видишь, вон его лодка, даже рыбу уже успел домой перетаскать.

Клавдия Прохоровна, не попрощавшись, пошла к Поянго.

— Школа-Учитель, ты забыла кету себе взять! — кричал ей вслед Наполка. — Домой тебе принести, да?!

Поянго лежал на нарах, отдыхал. Мокрая одежда висела на жердочке над очагом. Старушка мать свежевала рыбу, готовила юколу.

Когда вошла Клавдия Прохоровна, Поянго, несмотря на усталость, вскочил с лежанки.

— Поянго, сегодня в школе должны были начаться занятия, — заговорила первой учительница, — но я не могла их начать, потому что никто не пришел в школу. Кто будет отвечать за это?

— Не знаю, Школа-Учитель, — откровенно признался Поянго. — Кета подошла, люди все с семьями, с собаками уехали на рыбалку.

— Может, тогда мне уехать обратно в город? Зачем мне без дела сидеть здесь?

— Зачем уезжать, школу тебе построили, надо детей грамоте учить.

— Когда же я буду учить? Никого нет, все разъехались.

— Кета скоро пройдет, дети вернутся. А пока я тоже ничего не могу сделать, — продолжал Поянго. — Надо людям кету ловить, юколу на зиму заготовить. Если кеты сейчас не поймают, тогда нечего будет зимой есть, обуви не будет, одежды не будет. Ты же знаешь, мы обувь, одежду из рыбьей кожи делаем. Охотники не смогут в тайгу идти, потому что им нечего будет надеть, нечем собак кормить. Поняла? Для нас кета — это все! Не поймаешь осенью кеты, зимой с голоду умрешь. Вот как!

— Пусть взрослые ловят. Разве они не могут без детей справиться?

— Кто может, а кто и не может. Дети сами сейчас не захотят дома сидеть. Осень — кругом красиво, все ягоды поспели, собирать можно, потом каждый день досыта есть вкусные головки кеты. А когда попадется в сеть калуга или осетр, вкусной талы можно накушаться вдоволь. Много интересных дел у детей на рыбалке. Для них это праздник. Понимаешь? Потом, знаешь еще что? Хозяйка выбрасывает в воду внутренности кеты, и в том месте много-много косаток, сомов собирается. А разве не интересно удочкой рыбу ловить?

Поянго говорил с вдохновением, видно сам вспоминал веселую пору детства, ловлю рыбы, сбор яблочек, шиповника, боярышника. Но при последних словах, взглянув на Клавдию Прохоровну, он запнулся на полуслове.

— Дети родителям помогают кету ловить, юколу готовить.

— А мне что делать? Тоже кету ловить? — спросила Клавдия Прохоровна с нескрываемым раздражением.

— Юколу себе готовить, кету солить... Я не знаю...

— Ладно, юколу буду готовить.

Клавдия Прохоровна вышла из фанзы Поянго еще более расстроенной. Дождь перестал, но все вокруг выглядело хмуро. Тальники поникли, и даже их яркие желтые листья не в силах были оживить без солнца окружающую природу. Клавдия Прохоровна спешила домой, чтобы возле сына и матери успокоиться и трезво поразмыслить над случившимся.

Наталья Васильевна с Мишенькой на руках сидела у окна, глядевшего в сторону тальниковой рощи. Даже не повернувшись к дочери, мать сердцем почувствовала, в каком состоянии та находится.

— Пойди сюда, Клавушка, посмотри на этот удивительный куст, — сказала она. — Все кругом почернело после дождя, все кусты поникли, а этот красный куст еще наряднее стал. А посмотри, какой он красный, такого цвета и не выдумаешь.

Клавдия Прохоровна стояла у дверей, прислонившись спиной к косяку, с закрытыми глазами. Капельками сбегала вода с мокрого пальто и скапливалась на полу в лужицу.

— Мама, все эморонцы разъехались... детей забрали...

— Как разъехались? Совсем бросили стойбище?

— Кету поехали ловить...

Наталья Васильевна облегченно вздохнула и подошла к дочери.

— Ничего, Клавушка, вернутся. Давай я помогу пальто снять. Где это ты так промокла? На улице все стояла, что ли? Ай-ай, платье-то как измялось, будто корова изжевала.

— Пусть... все равно праздник не состоялся.

— Ничего, доченька, ничего, они вернутся, тогда и начнешь занятия. Будет еще праздник!

— Готовилась к этому дню, ночами не спала, думала... и вот тебе...

Наталья Васильевна повесила пальто, обернулась к дочери и строго проговорила:

— Хватит. Разъехались — так вернутся, никуда не денутся. Нечего расклеиваться. Впереди еще не то будет, — и тут же, будто испугавшись своей резкости, мягко добавила: — Мишутку бы не плохо куда-нибудь свозить, яблочками, бояркой побаловать. Пусть подышит свежим воздухом, посмотрит, как плоды растут. Будет погодка, сядем на лодку да и поедем все вместе.