Эморон-озеро

ГЛАВА XIII

Кончилась пурга. Почерневшие тальники сиротливо жались друг к другу, потрескивали от мороза.

На небе высыпали заиндевевшие звезды. Глядя на них, вечером выли стойбищные собаки. Всю пургу они пролежали в конурах, внутри сложенных шатром дров. А теперь крепчал мороз. Собаки, оборвав вой, снова стали укладываться на свое место.

Через два дня после пурги охотники выезжали в тайгу.

Рано утром в фанзах засветились окна, захлопали двери, заскрипел снег под десятками ног. Отовсюду доносились голоса. Все стойбище было на ногах. Женщины и дети выносили из фанз и амбаров охотничье снаряжение, продовольствие, корм собакам, сами охотники укладывали вещи в нарты, увязывали их длинным кожаным ремнем — хэ.

Охотники брали с собой лишь по одной самой сильной и умной собаке, в крайнем случае — двух. Собаки, оставляемые дома, тоскливо выли, рвались с привязей. Те, у которых были острые, как нож, зубы, молча грызли удерживающие их лямки.

Сборы охотников всегда коротки. Собаки запряжены в нарты — пора в путь!

Клавдия Прохоровна прибежала проводить Наполку. Вся его семья стояла на улице. Хозяин уже перекинул через плечо лямку, взялся за правило⁴².

— Чуть не опоздала, — сказала запыхавшаяся от бега Клавдия Прохоровна. — Эх, хотела добежать до Акиану попрощаться, теперь уже не успеть.

— Зачем прощаться? — улыбнулся Наполка. — Не надо прощаться, мы не умирать идем, на охоту идем.

— Да, нельзя прощаться, это нехорошо, — поддержала Дарами мужа. — Несчастье может случиться.

— Ладно, оставайтесь здоровы, — сказал Наполка.

— Хорошей дороги, — ответили женщины.

Клавдия Прохоровна хотела пожелать удачной охоты, но вовремя передумала. Может, это тоже не положено? Пожелаешь удачной охоты, а охота будет плохая, скажут, ты виновата, ты своим пожеланием до моего прихода в тайгу сообщила зверям обо мне.

Китони пошел рядом с отцом.

— Китони, ты куда, скоро уроки начнутся, — сказала учительница.

— До Большого кривуна отца провожу, — ответил мальчик.

В это утро Клавдия Прохоровна впервые начала урок с большим опозданием. Ученики собрались только часам к десяти. Последним в школу явился Китони. Он был чем-то расстроен.

— Школа-Учитель, почему ты меня не отпустила в тайгу? Почему тогда Кирбу отпустила? — спросил он сердито.

Клавдия Прохоровна оглядела класс и не нашла Кирбу. Она растерянно взглянула в окно. «Выходит, комсомольцы обманули меня, они же уверяли, что Кирба будет учиться, что он не пойдет в тайгу».

— Китони, расскажи, как все произошло.

— Мы с отцом догнали отца Кирбы, — начал рассказывать Китони. — Я спросил Кирбу, до какого места он провожает отца, он ответил: «До места охоты». Тогда я спросил, кто ему разрешил бросить школу. «Школа-Учитель разрешила», — ответил он. Я ему сказал, что врешь ты. Школа-Учитель не могла тебя отпустить. «Иди, спроси у нее», — ответил Кирба. Ты скажи, Школа-Учитель, почему тогда меня не отпустила?

— Кирба обманщик, он самый нечестный нанай, — жестко проговорила Клавдия Прохоровна. — Я его не отпускала.

Она оставила детей в классе и побежала к Поянго. К кому же она могла обратиться за помощью, как не к Поянго? В стойбище из мужчин остался один он.

— Поянго, Кирба ушел в тайгу с отцом, — сказала Клавдия Прохоровна, разыскав его.

— Ты обязан догнать его и вернуть домой. Он должен учиться.

Поянго тут же стал одеваться.

— Хорошо, Школа-Учитель, к вечеру или завтра утром Кирба будет дома.

Поянго набил котомку юколой, перекинул ее через плечо, взял ружье и палку с железным наконечником, чтобы опираться, когда будет идти по льду, и вышел из фанзы.

Встретил он Дянгамбо и Кирбу на Большом кривуне. Дянгамбо тащил нарту, на которой лежал связанный Кирба. Увидев Поянго, Дянгамбо остановился и стал развязывать беглеца.

— Все равно сбегу, ты уйдешь в тайгу, тебя не будет, а я сбегу, — упрямо повторял Кирба.

Дянгамбо развязал его, поставил на ноги и ударил в ухо. Мальчик как подкошенный свалился на лед.

— Убежишь! Вот тебе заранее! — зло сказал Дянгамбо. — А когда еще раз встретимся, то еще больше получишь.

Поянго подошел, сел на нарту. Кирба лежал на льду и жалобно всхлипывал.

— Негодяй, из-за него пришлось оставить вещи и возвращаться в стойбище, — сердился Дянгамбо, набивая трубку.

— Где ты его встретил? — спросил Поянго.

— Ушел я раньше их. Сел отдохнуть и вижу — идет. Спрашиваю: куда направился? Провожаю, говорит, отца. А отец знает, что ему попадет, объясняет, что никак не мог оставить его дома. Я не стал долго разговаривать, связал этого паршивца и вот, везу... Ладно, тащи его домой, мне некогда, надо своих догонять, — заспешил Дянгамбо.

Поянго поднял мальчика. Лицо его было в ссадинах, глаза покраснели от слез.

— Дурак ты, Кирба, тебе же хорошего желают, — сказал участливо Поянго.

— Твой Дянгамбо больно умный, — огрызнулся мальчик.

Поянго привел мальчика, не заходя домой, в школу. Когда они вошли в класс, воцарилась тишина. Дети смотрели то на Кирбу с Поянго, то на учительницу.

— Кто это его бил? — старого спросила Клавдия Прохоровна у Поянго.

— Он сам расскажет, не маленький, — ответил Поянго. — Ладно, я пошел.

— Кто тебя избил? — повторила она вопрос, когда вышел Поянго.

Кирба молчал.

— Поянго избил?

— Нет, — пробормотал Кирба.

— Садись на свое место, — строго сказала учительница и, будто забыв о Кирбе, заговорила: — Ребята, я давно уже у вас живу в стойбище, мне даже кажется иногда, что я всю жизнь с вами. Сколько я присматриваюсь к вашим родителям — никогда не видела, не встречала обмана, лжи. Вы все очень и очень честные люди...

Дети насторожились. Кирба понял, что разговор пойдет о нем. Голова его склонилась еще ниже.

— Возьмем такой пример. Захотел кто-то из вас поехать на ту сторону за дровами, а лодки вашей нет. Никто из вас не возьмет чужую лодку без разрешения хозяина. Правильно я говорю?

— Правильно! — хором ответили дети.

— Брать чужое без спроса нехорошо, кто возьмет чужое, тот вор. А обманщик разве лучше вора? Сколько живу в Эмороне, я не встречала еще ни одного лгуна. Кирба оказался первым. Не стыдно тебе, Кирба?

Кирба готов был провалиться сквозь землю, он чувствовал на себе злые взгляды друзей, он знал, что Школа-Учитель тоже смотрит на него. Кирба встал и выбежал из школы. Он прибежал домой, одетый залез на нары и, закрыв лицо руками, заплакал. Давно уже утихла боль от побоев Дянгамбо, но возникла новая, нестерпимая боль в душе. Как так может говорить Школа-Учитель? Разве он обманщик? Как теперь Кирба покажется в школе? Теперь за ним будут следить, как за вором, каждое слово будут проверять. Не лучше ли убежать в тайгу? Кирба разыщет отца, он тоже умеет читать следы. Что же делать?

Скрипнула дверь, кто-то вошел. Кирба сделал вид, что спит. Прислушавшись, он узнал шаги своего друга Китони.

«Доносчик, это он рассказал Школе-Учителю! — подумал Кирба, но тут же спросил сам себя: — А что сделал бы другой честный человек на месте Китони?»

— Дада⁴³, Кирба давно уснул? — спросил Китони у матери Кирбы.

— Как вернулся, сразу уснул. Ничего не говорит, что с ним, есть не хочет. Он в тайгу с отцом уходил, да вот вернулся.

Китони промолчал. Опять скрипнула дверь.

— А, и ты, Китони, здесь, — раздался голос Школы-Учителя. — Молодец, правильно делаешь, когда друг в беде, всегда ему надо помогать. Здравствуй, мать Кирбы! Почему Кирба спит?

— Уснул, не сказал ничего, может, заболел.

— Кирба! Ты спишь? — Клавдия Прохоровна прислушалась. Кирба старался ровнее дышать, как спящий, но ничего не получалось, сердце громко стучало, и ему приходилось сдерживать дыхание.

Клавдия Прохоровна достала книги Кирбы, полистала.

— Вот, мать Кирбы, по букварю ему читать нужно то, что он вчера записывал в школе. По арифметике пусть решает эти примеры, он хорошо решает, это ему нетрудно. Утром пусть не опаздывает в школу. Проверь, если голова будет горячая, пусть полежит дома. Я сама приду к нему...

Клавдия Прохоровна говорила громко, как она говорит в классе, чтобы могли слышать сидящие на задних партах ученики.

— Что ты, Школа-Учитель, я не запомню все, что ты сказала, — запротестовала женщина. — Лучше его разбудить, Кирба!

— Не надо его будить. Пусть отдыхает. Ты ему книги покажи, он сам все поймет, он у нас хороший ученик. Китони, пойдем, пусть твой друг спит.

Учительница и Китони ушли. Кирба хотел сразу соскочить с нар и, вырвав из рук матери учебники, тетради, тут же сесть выполнять домашнее задание, но он сдержал себя. Кое-как пролежал еще немного и зашевелился.

— Тут тебе писать, читать надо, — сказала мать.

— А ну, покажи.

— Вот здесь, кажется...

— Знаю, это читать, а эти примеры надо решить. Нетрудные примеры.

К удивлению матери, Кирба тут же сел выполнять домашнее задание.

Жена шамана Дукула не умирала и не выздоравливала; она лежала и не могла даже вставать без посторонней помощи. Токто пригласил свою родственницу поухаживать за больной женой, заодно присматривать и за хозяйством.

Сам Токто целыми днями бродил по застывшим речкам и озерам, ставил ловушки, самострелы, выслеживал лисиц, колонков, енотов. Он уже поймал пару колонков, на самострел ему попалась лиса и с помощью собаки он добыл двух енотов.

Несмотря на довольно богатую добычу, Токто тянуло в тайгу, на отстрел белок. Каждый день, возвращаясь с охоты, он ожидал найти жену мертвой. Но Дукула не умирала, она боролась со смертью, она хотела жить.

— Хоть... покамлал бы... — просила она.

Токто понимал, она просила помочь ей избавиться от тяжелого недуга. «Я помогу тебе скорее умереть», — говорил про себя шаман.

Старушка замолкала, слезы медленно струились по бескровному лицу. Всю свою жизнь Дукула не знала ласки и хотела бы хоть перед смертью услышать ласковое слово, увидеть простое человеческое участие, выраженное глубоким вздохом. Но Токто будто не замечал страданий жены, он вообще не замечал ее существования.

Вернувшись вечером с охоты, он молча съедал приготовленную родственницей еду и ложился отдыхать. Однажды его позвали в дом Акиану.

— Что там случилось? — недовольно спросил он.

— Заболел сын Павлик, не ест, не берет грудь, плачет.

Токто весь вечер шаманил. Всезнающие его помощники — сэвэны — посоветовали переменить имя мальчику, пусть мальчика назовут нанайским именем. Потом нужно достать одежду какого-нибудь счастливого ребенка, пусть больной мальчик носит его одежду и вбирает в себя немного чужого счастья и здоровья. Сэвэны посоветовали достать рубашонку сына русской женщины, они сказали, этот русский мальчик за все лето и осень ни разу не болел, видно, он счастливый.

На следующее утро Даояка пошла в школу вместе с Нилэ.

— А-а, наша Даояка пришла. Здравствуй, родная. Чего же ты не приходишь, теперь мужа нет, домашних дел немного. Я подумала, ты забывать нас стала, — говорила Наталья Васильевна, усаживая гостью за стол, за которым она завтракала с дочерью.

— Она ходит на занятия, не пропускает, — поддержала Клавдия Прохоровна Даояку.

— Да, да, — кивала головой Даояка, кое-как разбирая, о чем идет речь. — Ты, Школа-Учитель, по-нанайски говори.

— Ладно, еще наговоритесь, — сказала Наталья Васильевна. — Начнете лопотать, а мне сиди, уши развесив. Ешьте, потом наговоритесь.

— Ага, мама, не нравится, — засмеялась Клавдия Прохоровна. — Говорила, учись со мной нанайскому языку, так не хотела.

— Не с моей головой учиться, доченька...

Даояка отхлебнула чаю, оглядела дом.

— Как Миша, здоров? — спросила она.

— Здоров, спит, — ответила Клавдия Прохоровна.

— А у меня Павлик заболел, не сосет, не ест, плачет и плачет, — Даояка отодвинула чашечку.

— Что такое? Что за новость? — спросила Наталья Васильевна.

— Павлик наш заболел, — ответила за Даояку Клавдия Прохоровна. — Что болит у него? Голова горячая?

— Голова горячая, но не кашляет. Плачет много, мы ночь не спали. Шамана звали, он сказал, у тебя попросить рубашонку сына. Мой Павлик будет носить рубашку Миши и выздоровеет.

— Слышала, мама, новый вид лечения: Павлик будет носить рубашонку Миши и выздоровеет.

— Что же это, выходит, наш Мишутка доктором стал?

— Даояка, не верь шаману, какое это лечение? — сказала Клавдия Прохоровна.

— Что ты, что ты, Школа-Учитель! — испугалась Даояка и торопливо заговорила: — Шаман от всех болезней вылечивает. Ты дай рубашонку, как Павлик выздоровеет, верну тебе. Поверь мне, сразу верну, только не откажи.

— Чудачка, не жалко мне рубашонки, отдам я тебе, но это не лечение, надо лекарствами лечить.

— Ты дай сперва рубашку, потом лекарствами будем лечить.

Клавдия Прохоровна поняла, что ей не сломить упрямства Даояки. Она вытащила из чемодана пару свежих нижних рубашонок сына.

— Хватит?

— Одной хватит: давай ту, которую он больше носил.

«Вот фантазия у этого шамана, — думала Клавдия Прохоровна с беспокойством. — Чего еще придумает?»

Закончив последний урок, она отпустила детей и пошла к Даояке.

В фанзе Акиану ничего не изменилось. У себя дома Клавдия Прохоровна могла передвигать столы, стулья, кровать и расставлять их по своему усмотрению. Надоест ей смотреть на сундук с чемоданом, который стоит напротив ее кровати, она передвинет его в угол, а на его место поставит стол. Кажется, небольшую сделала перестановку, а в доме совсем по-иному, будто даже уютней становится.

В фанзах охотника что передвинешь? Нары крепко врыты в землю. Если их передвигать, то нужно ломать очаг, каны и все строить заново. Кому это нужно? Ни один здравомыслящий человек не станет делать такую перестановку. Больше всего в фанзах охотников не нравился Клавдии Прохоровне земляной пол, который нельзя вымыть, по-человечески подмести: пыль с пола поднималась в воздух, ею дышали люди.

Не нравились учительнице фанзы еще и потому, что не имели потолка. Пока люди топили очаг, в фанзе еще держалось тепло, но как только ложились спать и очаг остывал, в фанзе гулял холод, как на улице. Утром хозяйка, чтобы набрать воды из ведер и глиняных жбанов, ножами пробивала лед.

Много думала Клавдия Прохоровна об изменении жизни нанай.

Эх! Если бы переселить всех эморонцев в деревянные дома, приучить их жить в чистоте! Иногда Клавдия Прохоровна ловила себя на мысли, что она хоть и медленно, но уже сейчас приучает их к чистоте, заставляет мыться, стирать одежду. Конечно, деревянные дома — это более действенная наглядная агитация за новую культуру, но когда будут эти дома?

Бодери и Даояка ожидали Клавдию Прохоровну, это она поняла по их глазам. Учительница подошла к люльке. Мальчик спал.

— Недавно уснул, как мы только надели рубашонку, он успокоился, — сказала Бодери.

— Ну и хорошо, пусть спит, — ответила Клавдия Прохоровна. — Ночью топите очаг?

— Нет, не топим.

— А укрываете Павлика на ночь тепло?

— Все на него кладем, но он один всегда мерзнет, возьмешь его, а он как ледышка, — ответила Даояка.

«Простудили», — подумала Клавдия Прохоровна»

— Теперь я его к себе беру, со мной ему тепло, — сказала Бодери.

— Школа-Учитель, ты его больше не зови Павлик, его теперь зовут Понгса, — торопливо заговорила Даояка. — Шаман говорит, его имя злые духи узнали, могут теперь все время тревожить, поэтому мы имя переменили.

«Опять шаман!» — с горечью подумала Клавдия Прохоровна.

— Даояка, ты его когда последний раз мыла? — спросила она.

— Давно, когда еще тепло было. Теперь где вымоешь? Холодно.

— Рубашки его стираешь?

— Где стирать, вода на реке застыла.

Клавдия Прохоровна ничем не выдала своего негодования.

— Как ты думаешь, мы сможем баню затопить в тот день, когда в школе дети не занимаются? — спокойно спросила она.

— Возьмемся все женщины, затопим. Чего там трудного.

Затопить баню не требовалось больших усилий, даже дети могли справиться с этой работой. Но Клавдии Прохоровне хотелось, чтобы все женщины стойбища вместе носили воду, дрова; когда они в сборе, с ними легче разговаривать. Ей хотелось многое им высказать.

— Даояка, я очень недовольна тобой, — сказала учительница. — Жить так, как вы жили раньше, — нельзя. Когда ты была у меня, тебе нравилось стирать одежду, купать Павлика. Почему ты сейчас этого не делаешь? Ты даже простыни не стелешь на постель, одежду детей не стираешь, совсем забыла все, чему я тебя учила.

Даояка покраснела; впервые Школа-Учитель так сурово разговаривает с ней. Да, конечно, Даояка виновата. Но что она могла поделать? Она бы стирала рубашонки сыну дома, но в чем? В чем будет парить белье? Не станет же она парить грязное белье в той кастрюле, в которой готовит еду! Даже корыта и того нет. Пока вода в реке не замерзла, река заменяла ей корыто. А теперь как быть? Во всем стойбище только в трех семьях есть тазики. Можно попросить их, чтобы помыться самим, но если хозяева узнают, что в тазиках стирали грязное белье, рассердятся и больше их не дадут.

— Договоримся так, Даояка: в тот день, когда дети не занимаются в школе, мы затопим баню, — сказала Клавдия Прохоровна. — Пусть приходят все женщины, мы будем стирать вместе, будет весело!

Клавдия Прохоровна засмеялась, и Даояка тоже не смогла сдержать улыбку, хотя и была очень расстроена.

В воскресенье рано утром Даояка с Дарами собрали всех молодых женщин и девушек стойбища. За полчаса они натаскали воды в два котла.

Клавдия Прохоровна только успела позавтракать, как ее позвали. Баня уже была затоплена. Учительница взяла заранее заготовленный узелок с грязным бельем, корыто, стиральную доску и пошла в баню. Женщины стойбища сидели на низких скамейках и курили трубки.

— Здравствуйте, женщины! — поздоровалась Клавдия Прохоровна. — Дарами, почему ты мне раньше не сказала? Я бы тоже воду носила.

— Зачем тебе? Нас много, по два раза принесли — больше не надо. Ты скажи, что нам делать?

— Сперва мы будем стирать грязную одежду. Вы принесли ее?

Никто из женщин не взял с собой ничего. Клавдия Прохоровна отправила их по домам. Через полчаса женщины вернулись с узелками, с грязными ведрами, а счастливые обладательницы тазиков — с сияющими медными тазиками.

— Сегодня, женщины, мы продолжим наши занятия, — сказала учительница, когда женщины, закурив трубки, уселись на скамьях. — Не думайте, что занятия могут быть только в школе; там мы учились грамоте, там учились хлеб печь, сухари сушить, булочки готовить. А здесь мы будем учиться стирать, парить грязную одежду.

Клавдия Прохоровна показала, как пользоваться стиральной доской.

— Это хорошо, — заметила Дарами, — летом мы на реке грязь отбиваем толстой обтесанной палкой, а зимой, видно, на этой доске хорошо стирать.

— Такую доску можно самим сделать, — заявила Даояка.

Женщины сполоснули тазики, вычистили ведра и приступили к стирке.

— Самое грязное надо парить, — продолжала Клавдия Прохоровна. — Когда паришь, грязь быстро сходит. Парить будем в одном котле. Не бойтесь, грязь к котлу не пристанет. Только надо парить одежду одного цвета.

Дарами развернула свой узел.

— У меня все грязное, — усмехнулась она. — Я ношу до тех пор, пока халат не загрубеет от грязи. Когда ходишь, даже скрипит, как новый халат из кожи сома.

Женщины кругом засмеялись.

— Никогда не думала халаты варить, — хихикнула мать Кирбы.

Гаоня смеялась вместе со всеми и в нерешительности стояла с халатом в руке возле котла.

— Ты что, Гаоня, боишься, мои вши к тебе перейдут? — давясь от смеха, спросила Дарами. — Не надо мне твоих, у меня и своих хватает.

Гаоня засмеялась еще громче.

— Раньше говорили, мало вшей — мало счастья, нет вшей — нет счастья, — сказала мать Кирбы.

— Скажи, мать Кирбы, ты счастливее меня? — спросила задорно Клавдия Прохоровна.

— Не надо мне больше такого вшивого счастья! — засмеялась Дарами, запихивая свой халат в котел. — Давайте, женщины, сейчас будем стирать, а когда все выстираем, будем мыться.

К полудню возле бани появился забор из застывших заиндевевших халатов, рубашек. Собаки далеко его обходили, чуя незнакомый мыльный запах. А из бани доносились шутки, смех эморонских женщин.

На следующий вечер занятие, начатое в бане, продолжалось в школе. Теперь женщины учились гладить утюгом. Глажение им было немного знакомо, многие женщины имели маленькие чугунные утюжки на длинных рукоятках, которыми разглаживали орнаменты после вышивки или расправляли швы халатов, рубашек при шитье. Но большой утюг, в который можно насыпать горячие уголья и он долго будет горячим, вызвал восхищение женщин.

С этого вечера началось путешествие утюга по стойбищу; он возвращался к хозяйке только по воскресным дням и то на один вечер.