Эморон-озеро

ГЛАВА VI

После изнуряющего моросящего дождя наступил ясный солнечный день. Старая Дукула, жена Токто, с утра сняла берестяное укрытие над развешанной юколой и впервые за три дня не разожгла дымного костра под вешалами. Несмотря на преклонные годы, Дукула была еще довольно подвижна, она одна справлялась со всем хозяйством. Утром она с Токто выезжала на лов кеты, потом принималась за разделку пойманной рыбы, готовила юколу. Дукула сама понимала свое положение и знала, что если бы не ее быстрые ловкие руки, не расторопность, шаман давно выгнал бы ее из дому или взял бы вторую, молодую жену.

«Родила бы я хоть одного сына или дочь, — все могло быть по-другому», — думала Дукула, оставшись наедине. Она очень хотела иметь ребенка, в первые годы замужества не раз просила Токто, чтобы он обратился за помощью к своим всемогущим духам — сэвэнам. Шаман камлал, просил духов, но те, если и помогали, так другим, а его собственной жене не хотели. Дукула не обижалась на сэвэнов. Долгими вечерами, когда муж уходил по приглашению соседей на камлание, Дукула сама принималась молиться. Но проходили годы, а дети так и не появлялись. К старости Дукула смирилась со своей судьбой, но вместе со смирением пришел постоянный страх перед мужем. Куда она пойдет, когда муж выгонит ее из дому? Кто ее приютит, кто станет кормить? Эти мысли беспокоили Дукулу и днем и ночью. Чтобы отвлечься от них, она хлопотала по хозяйству, порой забывая об отдыхе.

— Ты готова? — спросил Токто, выходя из хомарана¹⁶. — Вернемся, тогда поедим. Может, сейчас больше попадется кеты.

Токто направился к лодке и сел на корме. Дукула заняла свое постоянное место за веслами. Лодка медленно поплыла вверх по реке. Токто поежился от холода и, чтобы разогреться, стал шестом подталкивать лодку. Почувствовав усталость, он сел, поджав ноги под себя, закурил и огляделся. Посередине реки, навстречу, боком плыла чья-то лодка.

— Кто-то опередил нас, — сказал Токто.

Долго гадать не пришлось, из лодки раздался пронзительный детский плач.

— Акиану поплыл, — сказал Токто и закричал: — Как рыба попадается?

— Одинаково, ни много ни мало, — ответил Акиану и прикрикнул на жену: — Дай ему грудь, чего заставляешь плакать!

«Тебе хорошо, дети подрастут, к старости кормить будут», — подумал Токто.

Шаман от природы был независтливым человеком. Сколько раз он камлал у хозяев, которые владели полными сундуками китайского шелка, сукна, дорогими каракулевыми шкурками, но ни разу Токто не попросил у них ни куска шелка, ни сукна. Завидовал он только тем, кто имел много детей. «Были бы у меня дети, сидели бы теперь возле матери и гребли бы вместе с ней, — думал Токто. — После путины я послал бы их к этой русской женщине, может, правда, она чему-нибудь бы их научила».

Весла у Дукулы назойливо повизгивали.

— Ты что, не знаешь, как делать, чтобы весла не скрипели? — спросил Токто.

Дукула горстью налила воды на уключины и весла замолчали.

Доехав до тальника, откуда начиналась тоня, Токто вывел лодку на середину реки и, поставив ее боком, забросил снасть, похожую на мешок. Нижнюю часть пасти сетяного мешка раскрыли два камня. В руке Токто держал шнур.

Не проплыла лодка и десяти метров, как шнур дернулся и Токто, вздрогнув, крикнул: «Гэ!»¹⁷

Дукула, вместо того чтобы тотчас подтягивать веревку с камнем, чуть замешкалась, и когда снасть вытащили, она была пуста.

Токто зло выругался и плюнул за борт.

«С таким помощником, пожалуй, наловишь кеты, — подумал он, снова сбрасывая снасть в воду. — Надо молодую жену привести в дом».

В это утро Токто поймал двенадцать кетин. Вернувшись на стоянку, он развесил сушить снасть и лег отдыхать, а Дукула разожгла костер, поставила котел с ухой и приступила к разделке рыбы. Двух больших самцов она повесила, чтобы они слегка подсохли, тогда легче будет снимать с них кожу. Хорошая, крепкая выйдет из нее обувь! С остальных она снимала мясо тоненькими пластинками на особый сорт юколы, которую низовские нанай называют макори, и толстыми пластами вместе с кожей — эти последние надо слегка подержать в рассоле и высушить, тогда получится юкола, особенно почитаемая зимой, — калтаян.

Янтарную икру Дукула развесила на вешалах. Когда кончится путина, можно будет набрать желудей, и тогда ешь зимой сушеную икру с желудями. Оставшиеся рыбные скелеты она развесила отдельно, они предназначались собакам. Покончив с разделкой рыбы, Дукула начала кормить собак.

— Сколько ждать? Скоро есть будем? — раздался недовольный голос из хомарана.

— Сейчас, сейчас, — ответила Дукула. — Уха уже готова, только собак накормлю.

— Собаки могли бы обождать, — сердито проговорил Токто и подумал: «Состарилась, не управляется с хозяйством. Надо молодую Гаоню взять в жены».

Сентябрь выдался дождливый. Унылый дождь беспрерывно стучал в окно, ветер, навевая тоску, свистел над соломенной крышей. Клавдия Прохоровна в который раз перечитывала книжки, которые прихватила с собой из города. Наталья Васильевна рядом занималась вязаньем: то носки, то варежки.

— Эх, шерсть у меня к концу идет, — вздыхала она. — Что я буду делать, когда ее не будет, не придумаю. Охотничьих собак стричь придется. Как ты думаешь, из собачьей шерсти можно вязать?

— Не знаю, мама.

— Ты все не знаешь. Эх-ха... не зная ничего, приехали сюда. А здесь все надо знать.

Клавдия Прохоровна делала вид, будто не слышит воркотни матери. Наталья Васильевна тоже замолкала и после некоторой паузы начинала разговор на другую тему, чаще всего об эморонцах, о их детях, любила гадать, кто кем будет когда вырастет. Так они и коротали время в неторопливой беседе. Наталья Васильевна для оживления порой затевала спор и при этом следила за выражением лица дочери. Когда та, захлопнув книгу, с зарумянившимся лицом вступала в спор, Наталья Васильевна, лукаво улыбаясь, отступала.

— Ты же, доченька, грамотная, а я все бестолковей становлюсь. Да, доченька, Мишутка, кажись, сдобненького сегодня просил. Может, постряпаешь?

Дочь удивленно смотрела на мать.

— Ты же, мама, никогда не доверяла мне печь, ворчала, будто я все испорчу.

— То было раньше, теперь другое дело. Может, ты не хочешь стряпать? Скажи...

— Что ты, мама, я сейчас...

Как только загорался огонь, Наталья Васильевна откладывала рукоделие, подходила к печи и находила для дочери какое-нибудь новое занятие. Она боялась за дочь, видя, как та с каждым днем становится сумрачнее, как гаснет в глазах живой огонек, как реже она смеется, разве только тогда, когда расшалившийся Мишутка начинал гримасничать. Наталья Васильевна сердцем чувствовала страдания дочери, ведь ей тоже вечерами становилось не по себе в этом заброшенном безлюдном стойбище. Была бы какая-нибудь захватывающая, интересная работа, может быть, забылись бы в труде и не так болезненно чувствовали свое одиночество, как теперь. Но такого дела не находилось. Наталья Васильевна пережила на своем веку много трудностей, она перенесла и голод, и холод, и нужду, и горе. Скука, безделье по сравнению с перенесенными невзгодами были для нее пустяком, она везде и всегда находила себе дело. Но дочь. Кто знает, что взбредет ей в голову от тоски. Ведь случилось же, что после смерти мужа она тяжело заболела и два месяца пролежала в постели. Хорошо, что врачи были рядом. Правда, Наталья Васильевна в глубине души была убеждена, что подняли дочь на ноги не столько врачи, сколько друзья. Каждый день у постели молодой женщины сидели ее подруги, приходили даже совсем незнакомые люди, как оказывалось, старые друзья Павла. Они приносили новости, с жаром, с молодым задором рассказывали о новостройках страны. Многие по комсомольским путевкам уезжали на партийную, комсомольскую работу в округе. Однажды прибежала радостная Катя Пастушкова, давняя подруга Клавы, тоже учительница начальных классов.

— Ой, Клавонька, — сообщила она, — мне дали путевку в Николаевский округ. Еду к ходзенам или к гилякам. Ой, как боюсь, сама попросилась, а теперь подумала и боюсь... Языка их не знаю...

— Узнаешь, желание было бы... — ответила Клавдия Прохоровна. — Еще есть там места?

— Есть, много еще мест. А ты что, хочешь ехать?

Наталья Васильевна присутствовала при этом разговоре.

— Куда она поедет? Видишь, плашмя лежит, ничего не ест.

— Ничего, мама, увидишь, завтра встану, мне совсем полегчало... Катя, скажи в крайкоме, пусть мне путевку оставят.

Наталья Васильевна промолчала, она была уверена, что дочь никуда не поедет. Через неделю Клавдия Прохоровна встала с постели, а через полтора месяца уже целыми днями пропадала в школе. Наталья Васильевна радовалась: дочь опять разрумянилась, посвежела, не дашь ей двадцати шести лет, будто и не теряла любимого человека, не лежала пластом два месяца. Радовалась еще и потому, что дочь не вспоминала о разговоре с Катей Пастушковой. «В горячей работе все забывается», — думала Наталья Васильевна. Но зимой нынешнего года дочь опять заговорила о работе в Николаевском округе, где-то раздобыла русско-нанайский словарь Протодьяконова и начала заучивать нанайские слова. Наталью Васильевну нельзя было назвать ворчливой женщиной, но тут ее будто подменили. Как только дочь появлялась в доме, она начинала надоедливо говорить об одном и том же: о доме, хозяйстве, огороде, корове.

— Все равно поеду, брошу все и поеду, — упрямо твердила дочь. — Если даже ты откажешься, вдвоем с Мишуткой поедем.

— Ты думаешь, тебя там с калачами встретят?

— Они даже хлеба не знают, мама, а про калачи и говорить нечего.

А однажды, расстроившись, сказала:

— Не понимаю, мама, зачем ты отговариваешь меня? Отец был партизан, погиб за Советскую власть, Павел — большевик, тоже... Перед ними стыдно. Я комсомолка, не успела с винтовкой в руках за нашу власть бороться, так теперь, когда все советские люди делают что-то большое, очень важное, нельзя же сидеть! Мне кажется, я здесь только время теряю. Помнишь, мама, как Павел мечтал возвратиться к удэгейцам, нанайцам, хотел среди них жить... Я должна поехать, должна среди них работать, иначе я не представляю себе другой жизни...

Наталья Васильевна поехала за дочерью. Будь у нее еще дети, возможно она осталась бы с ними, но как останешься, если едет единственная дочь? Но, даже поехав, она долго не могла примириться с дочерью. Только месяц спустя, присмотревшись к жизни эморонцев, она поняла, на какую неимоверно трудную работу решилась ее Клава. Только здесь, разобравшись во всем, Наталья Васильевна простила ее, но при этом не сказала ни слова, просто перестала ворчать и стала помогать ей, чем только могла. А теперь, оставшись в стойбище одна, видя, как дочь тоскует от безделья, она загрузила ее домашней работой. В теплые солнечные дни она выводила внука на улицу и прогуливалась по пустынному стойбищу.

— А-я-я, что за люди эти нанайцы. Уехали из стойбища, жилье, амбары оставили открытыми, пожалуйста, хотите, перетаскайте все добро. Воровства, видно, у них испокон веков не было?

— Пусто, как в мертвом городе, — думая о чем-то своем, говорила дочь. — Знаешь, мама, если есть сейчас самые счастливые на свете существа в стойбище, так это наши куры. Гуляют на воле, куда хотят, туда и идут. Собак-то нет, некого бояться, не надо в вольере прятаться.

После прогулок вся семья садилась на лодку, оставленную им Акиану, и отправлялась собирать яблочки, боярышник, шиповник, калину. На обратном пути Наталья Васильевна нагружала лодку сухим плавником.

— Надо и нам на зиму дрова готовить, — говорила она. — Видишь, у нанайцев возле каждой фанзы дрова сложены шатром.

Однажды, вернувшись домой, они увидели на берегу Акиану. Он лежал в оморочке и сладко спал. Прикрытые ветками тальника, в лодке лежали свежие кетины и два небольших осетра.

Услышав голоса женщин, Акиану приподнялся.

— Вернулись, — радостно засмеялся он. — Моя сперва думал, ваша люди к русским убегай, потом окно смотрел — все на месте. Радовался я.

Акиану первый из эморонцев навестил женщин. Клавдия Прохоровна с Натальей Васильевной радовались его приезду, перебивая друг друга, расспрашивали:

— Как Даояка себя чувствует? Здоров Павлик? Как рыба ловится?

Акиану отвечал невпопад, потом засмеялся и сказал:

— Вот рыба привез вам. Даояка говорит, нада Школа-Учитель везти. Далеко ехать, один солнца нада ехать, твоя Школа-Учитель знай, как далеко. Ветер против дует, трудно ехать. Тогда моя осетров веревкой привязал и воду пускал. Вчера ветер в Эморон подул, моя сел оморочка, осетр, кета грузил — приехал. Моя думай, вы без рыба сиди, кушай нет, вот и приехал.

Женщины до глубины души были растроганы вниманием Акиану, они захлопотали, стали готовить угощения. Наталья Васильевна замесила тесто, чтобы испечь гостинец женам и детям Акиану.

— Без мужчин, где нам рыбы достать, давно уж свежей рыбки не видели, — говорила она. — Спасибо тебе, Акиану.

— Не нада спасиба, зачем спасиба? — отвечал Акиану. — Ваша нам хорошо делай, наша вам хорошо делай.

Он сидел за столом и играл с Мишуткой.

— Школа-Учитель, встречал я на Амуре Ивана, — заговорил он немного погодя по-нанайски. — Он говорит, война еще не началась с китайскими генералами, никто не знает, будет война или не будет. Как бы не было войны, не люблю я войну.

— Кто ее любит? Но если нападут на нас, придется хочешь не хочешь, а воевать, — ответила Клавдия Прохоровна.

— Акиану, у тебя, может, какое дело было в стойбище, может, ты хотел что из дома забрать? — допытывалась Наталья Васильевна.

— Нет, ничего не нада, только рыба привез.

— Добрый ты человек, Аннану, сердечный.

— Моя скоро обратно ехать нада, ветер на Амур подует, я парус ставит, и — чир-р-р! — едет. Быстро — чир-р-р! — едет, — смеялся Акиану.

Поздно вечером, несмотря на уговоры Натальи Васильевны и Клавдии Прохоровны Акиану выехал обратно на Амур. А через два дня привез на лодке кету Поянго. Он сам разделал рыбу, заготовил юколу, засолил. Прошло три дня, и к берегу напротив школы пристала еще одна нагруженная лодка. На этот раз рыбу привезли Наполка и Дянгамбо.

— Раньше вам род Бельды привозил, а теперь Киле привезли, — объяснили рыбаки. — Вы у Бельды приняли рыбу? Приняли. Нас тоже не обижайте, принимайте.

Кетовая путина закончилась. Один за другим возвращались в стойбище рыбаки с полными лодками юколы. Заскрипели ржавые шарниры на дверях амбаров, выгнулись тонкие доски полов под тяжестью зимних запасов рыбы. У всех лица сияли радостью, все были довольны уловами, каждый знал, что будет теперь с едой до наступления лета. Дети радовались вместе со взрослыми, но для них осенний праздник еще не закончился, их ждала Школа-Учитель с неизвестными для них книгами, тетрадями, карандашами.

Перетаскав вещи в фанзу, юколу в амбары, родители с детьми шли в школу. Первым явился Акиану с дочкой Нилэ.

— Здравствуй, Школа-Учитель! — поздоровался он с Клавдией Прохоровной за руку.

— Дождались наконец живых людей, а то с мертвецами рядом одна жила. Когда приезжал я — не говорил, тут рядом с тобой могилы.

— Знаю, — засмеялась Клавдия Прохоровна. — Но меня мертвые не тревожат, я их не боюсь.

— Видно ты храбрая, иной охотник здесь не стал бы жить, а ты живешь. Ты знаешь, прежний житель твоей фанзы сбежал в другое стойбище, ему души мертвых жить не давали.

В школу вошла Наталья Васильевна с чайником и чашкой пирожков, булочек в руках.

— Здравствуй, Акиану. Увидела, что ты пришел в школу, и решила чаем тебя угостить.

— Спасиба, спасиба, чай хорошо, булочка хорошо, — засмеялся Акиану.

— Доченька, ты уж тут угощай, а я к Мишутке побегу, один он.

Когда Наталья Васильевна вышла, разговор опять пошел по-нанайски.

— Не боишься чертей — это хорошо, пусть и они тебя не трогают, — сказал Акиану.

— Только ты детей до темноты не держи здесь, днем отпускай.

— Они в полдень уходить будут.

— А-я-я, бабушка ушла, забыл совсем, — засуетился Акиану. — Надо было ей отдать. Ладно, ты возьми...

Акиану передал Клавдии Прохоровне корзину с кусками осетрины, а сверху в берестяной коробке лежали два круга дутуна¹⁸.

— Это тебе Даояка и Нилэ послали. Нилэ, тебе самой надо было передать бабушке гостинец.

Девочка смутилась и отвернулась от отца.

— Это после, давайте чай будем пить, а то остынет, — предложила Клавдия Прохоровна.

Чай пили долго. За это время Акиану рассказал о лове кеты, с нескрываемой радостью сообщил, что военные действия против китайских генералов все еще не начинались и, видимо, войны не будет, потом поделился своими планами зимней охоты.

— Что же ты не рассказываешь ничего про Павлика? — спросила Клавдия Прохоровна.

— Здоров, уже как со взрослым можно разговаривать, — отвечает по-своему, — улыбнулся Акиану.

В конце чаепития Акиану похвалил пироги и булочки хозяйки.

— Ты почему Даояку не научила такие булочки печь, а? — спросил он. — Научила ее грязную одежду в котле варить, на белой материи спать, а почему булочки печь не научила?

— Ничего, Акиану, успею еще научить. Только сперва надо русскую печь сложить в фанзе, без нее булочек не приготовить.

Акиану окинул взглядом школьную печь и задумался.

— Слишком большая, из-за одних булочек зачем такую ставить, — сказал он. — А булочки хороши. Слышишь, Нилэ, тебя каждое утро такими булочками будут кормить. Из-за одной такой вкусной еды можно в школу ходить.

Клавдия Прохоровна унесла домой гостинец Акиану, и, вернувшись, передала корзину хозяину.

— Школа-Учитель, говоришь завтра с утра Нилэ в школу посылать, да?

— Да, завтра с утра начинаются занятия в школе, — ответила учительница.

Выйдя за дверь, Акиану заглянул в корзину, там лежали так понравившиеся ему пирожки и булочки. Он покачал головой и улыбнулся.

«Умная женщина, — подумал он. — Быстро все нанайские обычаи узнала. Ишь ты, даже знает, что посуду, в которой гостинец принесли, нельзя возвращать пустой».

На следующий день рано утром к школе стали подходить дети. Клавдия Прохоровна проснулась, потому что услышала шум за окном. Первым ее увидел Китони.

— Школа-Учитель вышла! — закричал он. Дети подбежали к Клавдии Прохоровне и вразнобой стали расспрашивать:

— Школа-Учитель, когда нам в школу можно войти?

— Ты нам книжки дашь?

— Говорят, мы чай будем пить с белыми лепешками?

Клавдия Прохоровна выслушала всех и сказала:

— Сейчас все узнаете. Обождите немного, я вымою лицо и руки.

Клавдия Прохоровна и не подозревала, что в этот день познание детьми нового начнется задолго до урока. Когда она вышла на улицу и начала чистить зубы, ее обступили все дети; они с удивлением рассматривали щетку, порошок.

— Школа-Учитель, что ты делаешь? — спросил наконец Тэхэ.

Клавдия Прохоровна прополоскала рот водой и ответила:

— Зубы чищу. Они у меня не будут дырявиться и болеть.

— Мукой чистишь, да?

— Нет, это специальный порошок, чтобы зубы чистить.

Дети с недоверием молчали. Клавдия Прохоровна вымыла лицо, руки. Школьники следили за каждым ее движением.

— А вы утром моетесь? — спросила она.

— Когда моемся, когда нет, — ответил Тэхэ. — А зачем мыться, если на руке глины или крови нет?

Услышав этот ответ, Клавдия Прохоровна подумала, что в школе надо поставить умывальник, повесить полотенце и проверять перед завтраком чистоту рук учеников.

Учительница вынесла пустые ведра и послала Тэхэ и Кирбу за водой. Когда мальчики вернулись, она выстроила всех мальчиков в очередь и заставила каждого умыться. Только после этого она рассадила детей за стол и Наталья Васильевна подала каждому чай с пирожками и булочкой.

— Школа-Учитель, ты нас каждый день будешь кормить, да? — спросил Тэхэ.

— Да, каждое утро.

— Ох, как хорошо, — сказали одновременно несколько ребятишек.

— А еще что будем делать?

— Это вы сами сейчас увидите.

После чая Клавдия Прохоровна попросила рассказать каждого о том, что они видели, когда были на кетовой путине. Девочки смущенно отмалчивались, но зато мальчики наперебой начали делиться впечатлениями.

— Я каждое утро носы кеты ел, — гордо сказал Кирба. — Потом взрослым помогал невод тянуть.

— А я тоже носы ел, — сказал Тэхэ. — Тоже взрослым помогал. Потом еще ягоды всякие собирал.

Пока рассказывали товарищи, Китони сбегал домой и принес живую утку и берестяную чумашку, в которой что-то плавало: Клавдия Прохоровна сначала и не разобрала — что.

— Я тебе, Школа-Учитель, поймал утку и черепаху, — сказал Китони. — Ты курицу держишь, я подумал, ты уток тоже, наверно, любишь. А черепах у нас мало, почти что нет. Это совсем случайно поймал.

— Спасибо тебе, Китони, — растроганная подарком, сказала Клавдия Прохоровна. — Давай так сделаем: утка, черепаха — пусть все будет школьным. Соберем еще всяких бабочек, букашек. Все это вам потом понадобится, когда будете старше.

— О, тогда мы завтра же тебе наловим всяких птиц, бурундуков, если хочешь, даже уток еще наловим! — воскликнул Тэхэ.

Кое-как Клавдия Прохоровна успокоила детей. Когда улегся шум, она познакомила их со школьными порядками, рассказала, что они должны будут делать в школе, и, раздав им тетради и карандаши, сказала, что теперь они могут порисовать.

— А что рисовать?

— Кто что придумает...

Девочки сразу начали выводить орнаменты, которыми женщины украшают одежду. Мальчики, напротив, долго переговаривались, грызли карандаши и думали, что же им изобразить. Но вскоре все склонились над тетрадями. Слышно было чириканье воробья за окном, кудахтанье кур, опять посаженных в вольер.

Клавдия Прохоровна тихонько ходила от стола к столу и удивлялась точности изображаемых детьми предметов и животных. «Какая хорошая зрительная память у каждого из них», — думала она.

Вдруг она услышала за окном шорох, а когда обернулась, заметила мелькнувшую тень. «Кто же это может быть? — удивилась она. — Дети школьного возраста все здесь, может, малыши пришли?»

— Ребята, сидите тихо, не мешайте друг другу рисовать, я сейчас вернусь.

С этими словами она тихо вышла на улицу, обогнула угол фанзы и увидела прижавшихся к стенке Акиану, Наполку, Поянго. Все они смотрели на учительницу виноватыми глазами.

— Мы... мы шли мимо и хотели посмотреть, что дети делают, — заикаясь, проговорил Акиану.

— Да, да, мимо шли, — поддержал его Наполка.

— Так чего же вы не заходите? — улыбнулась Клавдия Прохоровна.

— А можно зайти? Мы не знали, — сказал Наполка.

— Нет, не будем заходить, не надо детям мешать, — строго проговорил Акиану. — Пусть учатся.

Поянго смотрел под ноги и молчал, ему было очень неудобно перед учительницей.

А все из-за Акиану. Это он подговорил идти в школу и подсмотреть, что делают дети на занятиях. Поянго предлагал просто, без хитростей зайти в школу, но Акиану воспротивился, мол, Школа-Учитель может рассердиться. Теперь красней за него...

Поянго шел в школу с радостным чувством. После кетовой путины он только раз видел учительницу, когда принес привезенные с Амура газеты. Говорили они тогда о школе, о событиях на КВЖД.

Этот короткий малозначащий разговор, о котором учительница, вероятно, уже забыла, так воодушевил Поянго, что он готов был ехать еще раз на Амур — привезти оттуда еще одну пачку газет. Никто не знает, как счастлив он был в этот день! Именно тогда в его душу закралось неизведанное ранее чувство, заставлявшее замирать сердце при одном воспоминании об учительнице. Поянго хотелось постоянно видеть ее перед собой, слушать грудной, приятный, волнующий душу голос. Но как пойти к ней без всякого повода? О чем говорить? Стоило об этом вспомнить, как Поянго сразу терялся.

Когда Акиану предложил идти в школу, Поянго для виду представился занятым, но потом согласился. Если бы он знал, в какое неловкое положение попадет, ни за что не пошел бы. Так стыдно Поянго, что он не может даже взглянуть в чистые глаза учительницы.

— Поянго, может, ты зайдешь? — спросила Клавдия Прохоровна.

— Нет, нет, Школа-Учитель, мы... идем, — поспешно ответил Поянго.

— Да, да, мы идем, ты занимайся с ними, — поддержал его Акиану. — Только смотри до темноты не держи их.

— Не буду держать, сейчас кончат они рисовать, сразу отпущу, — ответила учительница и вернулась в школу.

Через полчаса Клавдия Прохоровна собрала тетради, и первое занятие окончилось.

— Домой идти, да? — спросил Китони.

— Да, завтра утром придете, только не так рано, как сегодня. Чуть позже приходите.

— Может, мы еще побудем здесь? — попросил Китони.

— Нет, идите домой.

— Это и есть школа, да? — спросил Кирба.

— Пока все, на сегодня хватит. Завтра что-нибудь другое будем делать.

— А булочка, чай будут? — спросил Тэхэ.

— Будут, обязательно будут.

— Ох, как хорошо! Какая хорошая школа! — радовались дети.

Один только Китони уходил недовольный. Он думал, что учительница в первый же день покажет им все буквы, из которых слагаются слова, и они начнут читать книги. Мечты Китони не осуществились, и шел он крайне недовольный и школой и учительницей.

Но у самого дома, что-то вспомнив, он повернулся обратно и побежал в школу.

— Школа-Учитель, мы на Амуре кету ловили... — сказал он, вбегая в класс.

— Да, знаю.

— Ты говорила, самолет над Амуром пролетит. Я с раннего утра до вечера следил за небом, самолета не было, только утки да гуси летели. Раз далеко заметил что-то черное, крылья раскрыты, не машут, я обрадовался, думал самолет, а это был орел, потом он замахал крыльями.

— Самолет ты сразу узнал бы, он сильно гудит, его сперва услышишь, а уж потом увидишь.

— Шума на небе я не слышал, только по воде железные большие лодки с шумом плавали.

— Ничего, Китони, ты все равно когда-нибудь увидишь самолет, обязательно увидишь. А тот самолет, который ты ждал, разбился, не долетев до Хабаровска. Был густой туман, он сел на кочки и разбился. Летчики остались живы, они полетят на другом самолете. Только у меня нет газет, где сообщается об их полете.

— Быстрее бы научиться читать, я бы тогда сам все новости узнавал, — вздохнул Китони.