Эморон-озеро

ГЛАВА XII

Осень затянулась. Перевалило за половину ноября, а речки, озера все еще поблескивали свежим ледком. Выпавший неделю назад снег сохранился только между высокими Кочками на лугах да в тени густых кедрачей в тайге. Куда же охотник с нартами двинется по такому бесснежью?

Охотники Эморона, приготовив снаряжение, ждали снега. По утрам они собирались в какой-нибудь фанзе и, покуривая трубки, не спеша вели разговор о погоде, об охоте. На эти разговоры приходили и Коки с шаманом Токто и молодые охотники.

Комсомольцы осмелели, бесцеремонно вмешивались в разговор старших, спорили и, как ни странно, всегда брали верх. Старики, потерпев поражение, замолкали.

Однажды охотники собрались в доме Наполки. На этот раз беседа обострилась с самого начала. Коки с Токто, видимо, готовились к разговору заранее.

— Много умников развелось кругом, — начал издалека Коки. — Что случится, когда на свете одни умные останутся, дураков не будет? Скучно станет, наверно?

— Веселей будет, — засмеялся Акиану, не подозревая подвоха. — С дураками жить — только болезни наживать.

— Ты-то чего смеешься? Умным стал, что ли?

— Пора поумнеть к старости, к тому же грамоте обучаюсь.

Молодые охотники смеялись вместе с Акиану. Это еще больше обозлило Коки.

— Не о тебе речь, вон о тех горластых птенцах говорю! — прикрикнул он. — Старшим разговаривать никогда не дадут...

— Чего же они плохого говорят? — вступил в спор Акиану. — Ты же сам с интересом слушаешь их рассказы о чудесах. Мы-то не знаем, что делается дальше наших глаз, а они все узнают от учительницы. Что тут плохого?

— Ты, Акиану, не хвастун и их, длинноязыких, не защищай, — сказал строго Токто.

— Почему нас хвастунами, длинноязыкими называешь, дака? — спросил Поянго.

— А кто же ты тогда? Каждый раз говоришь: «Мы — Советская власть, на пароходах плаваем, над облаками летаем, все для людей делаем». Чего же ты делаешь для людей? Вон твой старший брат ружья не может себе купить. Все другие охотники лишней щепотки пороха, горсти дроби не имеют. Люди пообносились, а ткани на одежду не достать. Чего же ты язык распускаешь? «Мы все сделаем...» Ты сперва сделай, потом хвастай... Охотник как поступает? Он сперва добудет мясо, потом только котел с водой ставит на костер. А ты воду греешь в котле, а мясо еще бегает в тайге и неизвестно, добудешь ты его или нет.

— Добуду! Сказал добуду — значит, добуду!

— Правильно, Поянго! Мы слова на ветер не бросаем, — поддержали друга Дянгамбо и Тораки.

— Но сейчас не о мясе идет разговор, — жестко продолжал Поянго. — Здесь на Советскую власть клевещут. Не позволю этого делать, дака!

— Ты не горлань! Толком отвечай, — прикрикнул Коки. — Когда мы увидим все, что ты обещаешь?

— Да, неплохо бы узнать, когда мы вдоволь будем иметь дроби, пороха? — сказал Наполка.

— Будешь иметь всего вдоволь, Наполка, — ответил Поянго. Он обвел взглядом нары; охотники молча смотрели на него. — Помнишь, Наполка, в прошлую зиму, выезжая на охоту, ты обещал Китони привезти новые лыжи? Привез ты их?

— Нет. Но при чем тут лыжи?

— Ты не крутись, Поянго! — крикнул шаман.

— Не сделал ты лыжи потому, что у тебя были более важные дела. Погода была все время хорошая, и ты каждый день выходил на охоту. Когда тебе, пушнику, мясо надо, тут не до лыж. Так ведь? — Поянго сделал паузу и продолжал: — У нас сейчас примерно так же выходит, обещаем мы твердо: да, у нас всего будет вдоволь: и ружей, и тканей, и пороху, и дроби, и сетей — всего будет хватать. Но обождите немного, сейчас у нас более важные дела, нам надо строить заводы, фабрики, которые будут выпускать машины, а эти машины потом будут готовить нам ружья, ткани, дробь, сети. Поняли?

— Что же, выходит, пока заводы твои строят, мы должны голые ходить? — спросил Коки.

— Пока у тебя есть что носить, ага. Можешь еще года два в старом походить.

— А если у меня ничего нет, выходит я должен голый ходить, пока ты заводы строишь? — ехидно спросил шаман.

Поянго побледнел, левый глаз его прищурился, будто он прицеливался из винтовки.

— Дака, не хотел я ссориться с тобой, но раз ты начал, то выслушай теперь меня до конца. Нам заводы строить, новую жизнь организовывать мешают такие люди, как ты: кулаки, попы, шаманы, капиталисты. Ты спрашиваешь, что делают с шаманами на Амуре, отвечу: если они мешают новую жизнь строить — уничтожают! Вот так!

— Ты что, паршивец, пугаешь меня?! — шаман приподнялся на коленях.

— Я председатель Совета, я здесь Советская власть, понял, дака?!

Поянго не мог сдержать себя, он кричал во весь голос, размахивал рукой.

В фанзе поднялся шум, разделившись на группы, охотники спорили между собой.

Неизвестно сколько еще длился бы спор, если бы не вмешалась Дарами. Раздвинув споривших, она поставила обеденный столик и подала чай. Обычай есть обычай, за едой не поют и не спорят. Охотники замолчали и, обжигаясь, маленькими глотками стали пить чай.

Одним из первых закончил чаепитие Акиаку. Он отодвинулся от столика, закурил.

— Спорили, кричали, только зря желчь свою разливали, — заговорил он задумчиво. — Я верю тому, что говорит Поянго, верю тому, что пишут в больших бумагах, которые читает Школа-Учитель. Будет у нас всего вдоволь, когда-нибудь, да будет. Время нужно, время. Тут вначале говорили про мясо. Вот добудешь мясо, а чтобы его съесть — надо варить. Воды принесешь, дров заготовишь, костер разведешь — время идет, а ты сидишь голодный, ждешь, когда мясо сварится. Так везде бывает...

Возвратился Китони из школы, через два часа начинались занятия у старших. Пора было собираться в школу, но никто не торопился уходить. Хотя спор давно прекратился, каждому казалось, его уход оставшиеся в фанзе охотники воспримут как бегство. Обиженными чувствовали себя Коки и Токто, ведь они опять проиграли спор. Как же теперь вести себя Коки — признанному старейшине рода Бельды и уважаемому шаману Токто? Какими глазами на них будут смотреть земляки?

Токто был зол на Поянго, но еще больше злился на русскую учительницу, в которой видел своего главного врага. До ее приезда Поянго хотя и был председателем Совета, но не осмеливался даже вмешиваться в разговор старших, не смел перечить им. А теперь? Кричит на стариков, даже угрожает. Вот щенок! Эта русская женщина вставила ему зубы, вот он и скалит их. Ну погоди, русская учительница, ты в Эмороне не приживешься!..

Целых два дня не появлялся в школе Кирба. Китони и Тэхэ утверждали, что Кирба здоров, даже с ними играет, но почему он в школу не ходит — они не знали.

Клавдия Прохоровна рассказала об этом случае комсомольцам. Дянгамбо и Тораки выслушали учительницу и решили сходить к отцу Кирбы,

Кирбу они встретили на улице возле амбара. Мальчик помогал матери обрабатывать рыбью кожу.

— Ты почему в школу не ходишь? — строго спросил Дянгамбо.

— Не пойду я больше. С отцом на охоту еду, — ответил Кирба.

— Нет, ты никуда не поедешь, — сказал Тораки. — Все дети должны учиться.

— Пойду в тайгу, — упрямо сказал мальчик. — А вы что, какими начальниками стали? Чего пристали?

Дянгамбо вскипел:

— Как ты со взрослыми разговариваешь, сопляк? — закричал он.

— Чего вы пристали? Не ваше дело.

Дянгамбо сгреб мальчика в охапку, поймал за уши и начал их драть.

— Я тебе покажу, как со взрослыми разговаривать! Мы комсомольцы, мы твои старшие братья!

Мальчик заплакал. Дянгамбо отпустил его.

— Будешь в следующий раз дерзить нам или Школе-Учителю, хуже будет!

Разгоряченный Дянгамбо вбежал в фанзу. Отец Кирбы, услышав крик на улице, надевал шлепанцы, чтобы выглянуть за дверь.

— Ты что, ага, своему сыну позволяешь грубо разговаривать со взрослыми? — спросил его Дянгамбо. — Почему ты его в школу не гонишь?

— Не хочет он учиться, в тайгу со мной собирается.

— Да ты понимаешь, что будет? Советская власть говорит — надо всех людей учить грамоте.

— Я хочу, — он не хочет.

— Посылай его в школу. Смотри, если не пойдет, ты будешь отвечать. Слышал, что говорила Школа-Учитель, тяжелая индустрия будет построена, от всех она потребует грамоты. А твой сын не учится.

Дянгамбо был уверен, что после того, как он вставил незнакомое слово, означающее что-то грандиозное в жизни всей страны, речь его станет особенно веской.

Отец Кирбы и не хотел спорить с комсомольцами, он уже несколько раз говорил с сыном о его учебе, но мальчик пропускал слова отца мимо ушей. Кирба рос непослушным, шумливым мальчиком. Он мог без особых причин побить сестренку, даже вступал в пререкания с отцом и матерью.

— Вы уж скажите Школе-Учителю, пусть она строже с ним обращается, — пожаловался отец Кирбы. — Дома он нас не слушается.

— Он уже получил за это немного, — сказал Дянгамбо. — Смотри, ага, не вздумай на охоту его брать, к хорошему это не приведет.

На улице комсомольцы опять встретились с Кирбой. Мальчик со злобой смотрел на них.

— Попало? Будешь знать, как надо со старшими разговаривать, — с ехидством в голосе сказал Дянгамбо.

— Все равно не буду ходить в школу, — упрямо проговорил Кирба. — Уеду, сбегу в тайгу.

— Догоним, тогда еще больше надаем, — сказал Дянгамбо.

— Ты, Кирба, все же неплохой мальчик, ты подумай, — посоветовал Тораки.

Дянгамбо и Тораки радовались — они самостоятельно выполнили первое комсомольское поручение! Кирба будет ходить в школу, обязательно будет, в этом они нисколько не сомневались. Упрямцу уже дали немного почувствовать. Он будет получать взбучку каждый день, если не послушается комсомольцев. Какой бы он ни был упрямый мальчик, не захочет же он каждый день терпеть побои.

Но чем дальше отходили от дома Кирбы, тем быстрее улетучивалась радость у Дянгамбо. Вскоре он совсем замолчал. Тораки видел сумрачное лицо товарища и не спешил с расспросами. «Видимо, совестно стало, что надрал уши Кирбе», — подумал он.

— Тораки, ты сегодня не заходил к отцу Гаони? — спросил наконец Дянгамбо.

— Заходил вчера.

— Все они дома?

— Чего ты застеснялся вдруг? Спросил бы сразу, дома ли Гаоня, и все. Дома она, куда денется!

— Здорова?

— Наверно, здорова. Дрова рубила, воду носила, только лицо не показывала, завязала платком.

— Почему она не ходит на занятия?

— А я откуда знаю?

— Ты же комсомолец, должен был узнать причину.

Тораки махнул рукой:

— Хочешь с ней видеться — сам иди, зови ее.

Дянгамбо не нашелся что ответить, но и промолчать тоже не в его характере. Он взглянул па товарища и сердито бросил:

— Эх, ты!..

Тораки вспыхнул, хотел ответить, но, увидев выходившего из фанзы Акиану, воздержался.

— А, молодые охотники! Гуляете? — спросил Акиану. — Теперь скоро на охоту, Чую я непогоду, низовик должен на днях сильный подуть, снег с собой принести. Тогда и мы двинемся в тайгу. Ох, как нынче мы сплоховали. Весь месяц ловли петлей³⁶ просидели дома, ни одного соболя не поймали. Нанай мы или не нанай — не поймешь. — Акиану попыхтел трубкой и спросил: — Скучаете? Делать нечего? Приходите вечером ко мне, шаман будет гэюнди³⁷ делать. Ох, интересно будет!

— А в школу не пойдешь? — спросил Дянгамбо.

— Можно один день пропустить, беды не будет, обождет твоя школа. Целую зиму будет ждать, и то ничего, а тут всего один день.

— Чего шаман будет разузнавать? — спросил Тораки.

— Ты помнишь, в прошлом году обе мои собаки в тайге исчезли? Я искал их, не нашел. Следов даже не нашел: снег тогда выпал большой. Хочу все разузнать, не могут же собаки так пропасть в тайге.

— О, это интересно! — воскликнул Тораки. — Я обязательно приду.

Дянгамбо тоже заинтересовался. Что же все-таки случилось с собаками Акиану? Не могли же они заблудиться?

Мысли Дянгамбо путались, то он думал об исчезнувших собаках Акиану, то о Гаоне и Тораки. Его возмутил Тораки, который с легкостью отказался от вечернего занятия в школе и согласился идти на камлание шамана. Любимая Гаоня тоже не лучше — она перестала ходить на комсомольские занятия. Да как так можно относиться к комсомолу?

Дянгамбо воспринимал поведение Тораки и Гаони как предательство и, будь его воля, тут же исключил бы их из комсомольской ячейки. «А потом где я буду встречаться с Гаоней? — спохватился он и тут же смягчился: — Нет, выгонять не надо, поругать только надо».

Попрощавшись с Тораки и Акиану, он вернулся домой. Весь остаток дня он пытался разузнать, что с Гаоней, но никто не мог сказать, больна она или здорова. Навестить любимую девушку Дянгамбо не осмеливался.

На улице в этот вечер рано опустились густые сумерки, черная снежная туча, как огромная ладонь, накрыла стойбище. Было темно, дул холодный порывистый ветер-низовик. Начиналась пурга. Дянгамбо забежал по пути к Поянго и вместе с ним пришел в школу. За юношами вслед в класс вбежала Клавдия Прохоровна. Увидев Дянгамбо, Поянго и двух женщин возле печки, она остановилась.

— Что такое? Почему народ не пришел, ветра, что ли, испугались? — спросила она.

— Я не знаю, — растерянно ответил Поянго.

— Все у Акиану, шамана пошли слушать, — буркнул Дянгамбо.

— Шамана? Кого он лечить будет? Не Павлик ли заболел? — встревожилась Клавдия Прохоровна.

— Кто сказал, будто шаман только лечит? Он интересные вещи может рассказывать, веселить людей даже может, — ответил Дянгамбо.

— Вот как? Веселить будет? — нахмурив брови, тихо проговорила учительница. — Пойдем к Акиану, посмотрим, как шаман людей веселит. Обождите меня, я мигом, только оденусь и вернусь.

Фанза Акиану была битком набита людьми. Женщины, мужчины, юноши и девушки, поджав под себя ноги, сидели на нарах. Еще отряхивая снег у порога, Клавдия Прохоровна заметила Тораки, сидевшего на дровах возле очага. Коки, Наполка, Акиану и шаман сидели на почетном месте на самом краю средних нар. Хозяйки фанзы Бодери и Даояка примостились возле очага.

На вошедших даже не взглянули: все взоры были устремлены на женщину, топтавшуюся на середине фанзы с побрякушками на поясе и с бубном в руках. Женщина часто вертела задом, отчего побрякушки оглушительно бренчали, изредка перебиваемые громом бубна.

Все безудержно смеялись и отовсюду кричали:

— Ох, уморила! Уморила!

— Как она задом вертит, а? Ай-ая-я!

— У нее поясница без костей!

— Эй, мужчины! Покажите, что вы умеете!

Наконец Даояка заметила вошедших. Оттеснив сидевших на нарах женщин, она усадила Клавдию Прохоровну, Поянго, Дянгамбо.

— Может, ты, Школа-Учитель, будешь танцевать?! — смеясь, спросила она.

— А разве всем можно? — удивилась Клавдия Прохоровна.

— Всем, всем можно. Иди танцуй.

— Нет, я не могу. Я лучше посмотрю.

Под крики присутствующих женщина отошла к нарам, сняла пояс с побрякушками, положила бубен, палочку. Клавдия Прохоровна внимательно разглядывала шаманские принадлежности: широкий пояс — янгпан, сшитый из шкуры с прикрепленными жестяными приплюснутыми цилиндрами, похожими на банки из-под консервов; гиссиол — палочка, которой ударяла женщина по бубну, была обшита шкуркой какого-то зверька, шерстью вверх. Бубен был большой, яйцеобразной формы. Как только женщина положила бубен на нары, Бодери стала его греть у очага, приглаживая ладонью.

— Эй, молодые охотники, мужскую честь защитите! — закричал Акиану.

— Они теперь грамотные стали, танцевать не будут, — съязвил Коки.

Шаман, как каменное изваяние, сидел у всех на виду. Он курил трубку за трубкой и смотрел в одну точку на середине пола. Лишь изредка он бросал косые взгляды на танцующих, но ни разу не улыбнулся, хотя фанза чуть не рушилась от смеха зрителей.

— Ладно, придется мне за мужчин постоять, — сказал Наполка, слезая с нар.

Под одобрительный гул он подпоясался янгпаном, взял в левую руку бубен, в правую гиссиол, вышел на середину и застыл, словно задумался, Потом он резко поднял голову, пристально посмотрел на соломенную крышу, будто хотел сквозь нее и густую снежную тучу разглядеть мерцавшие в вышине звезды. Сделал шаг левой ногой, забренчали недовольно побрякушки, шагнул правой — они отозвались громче и, как далекий гром, вдруг ухнул бубен. Шаг левой, шаг правой, все громче и громче звенят жестянки на поясе, все ближе и сильнее гремит бубен.

Клавдия Прохоровна вся подалась вперед, захваченная танцем Наполки. Она видела в гордой позе Наполки, в приподнятом подбородке, во взгляде через головы зрителей гордость и красоту человека.

Это был мужской танец. Поэтому мужская часть зрителей торжествовала.

— Видели, женщины, вот как мужчины танцуют!

— За пояс заткнули вас!

— Да что говорить!..

В фанзе было душно и жарко. Пот градом лил по лицу Наполки. Звон жестянок медленно затихал, бубен будто удалялся, как удаляется гром вместе с тучей.

Наполка кончил свой танец. Опять поднялся шум. Вдруг из дальнего угла вышла Дарами.

— Муж защищает мужчин, я буду женщин защищать, — заявила она.

Дарами туго затянула пояс, стала похожа на большого муравья. Взяв бубен и гиссиол, она вышла на середину, выдвинула левую ногу, приподняв подбородок, строго насупив брови, застыла, как изваяние.

Ветхие стены фанзы вздрогнули от хохота, слабо державшиеся куски глины посыпались на нары, на пол. Клавдия Прохоровна смеялась со всеми вместе, она тоже поняла, что Дарами копирует мужа, передразнивает его.

Вдруг Дарами широко улыбнулась и начала танцевать, Клавдия Прохоровна сначала не отличала ее танец от танца Наполки. Ей казалось, что Дарами повторяет те же движения: шаг влево, шаг вправо. Но, приглядевшись, она поняла разницу. Движения Дарами были женственны, мягки и нежны. После очередных двух шагов влево и вправо она слегка наклонялась, побрякушки звенели негромко, а правой рукой Дарами мягко ударяла по бубну, руки ее делали такие же движения, какие делают, когда подметают пол.

Дарами исполняла женский танец. Клавдия Прохоровна смотрела на танцовщицу восхищенными глазами. Следя за движениями Дарами, прислушиваясь к звону побрякушек и бою бубна, она поражалась их ритмичности.

После Дарами никто не захотел танцевать. Шум понемногу затихал. Все чаще и чаще люди поглядывали на шамана. Наконец Бодери, еще раз подогрев бубен на огне, поднесла его шаману.

Токто сидел в прежней позе.

— Здесь находится русская женщина, — наконец промолвил он. — Пока она здесь, шаманить не буду.

В фанзе воцарилась тишина. Только из угла доносилось тоненькое посапывание маленького Павлика.

Клавдия Прохоровна почувствовала на себе взоры всех присутствующих, но когда она подняла голову, все отвели от нее глаза. Никогда еще не попадала она в такое неловкое положение; она не знала, что делать, что сказать. Поянго осторожно взял ее руку, крепко пожал.

— У нас, у нанай, никогда так не бывало, — громко сказал он. — Кто пришел к тебе в гости, никогда не уходил обиженный. Никогда ни один хозяин не выгонял гостя из дома. Может быть, дака, мне тоже уйти? Я ведь хоть и нанай, однако Советская власть меня начальником сделала.

Акиану растерялся больше, чем учительница. Он не знал, как ему поступить: не мог же он выгнать учительницу из дома, не мог и шамана ослушаться. Если учительница не уйдет, то может шаман уйти. Они очень капризный народ — эти шаманы. Он целиком положился на присутствующих.

— Да, нехорошо, — будто выдохнул кто-то из сидевших на нарах.

— Она же, как нанайка, — неуверенно проговорила Даояка.

— Да, да, она совсем нанайка, — поддержали ее женщины. — Ничем нашим не брезгует, нас не обходит...

Токто не отвечал и не шевелился.

— Может, нам тоже уйти? — спросил Дянгамбо. — Школа-Учитель комсомолка, а здесь тоже комсомольцы есть.

Токто опять промолчал. Посидев немного, он вытащил изо рта трубку, выбил пепел и медленно засунул ее за пазуху.

Все замерли в ожидании, что он будет делать? Уйдет домой или начнет шаманить?

Токто подвинулся ближе к краю нар.

«Сейчас уйдет домой, — подумала Клавдия Прохоровна. — Нет, мне надо уходить, не надо у людей радость отнимать».

Но Токто взял бубен, гиссиол, несколько раз ударил, проверяя, как звучит бубен. Все зрители облегченно вздохнули, и в фанзе зашелестело от этого, как в березовой роще от дуновения слабого ветерка. Опять все посмотрели на Клавдию Прохоровну, и она прочитала в их глазах радость. Многие улыбались, будто говоря: «Мы верх взяли, сиди, Школа-Учитель!»

Шаман запел тоненьким, не своим голосом. Он вдруг начал гнусавить. Клавдия Прохоровна не понимала, о чем пел шаман, изредка ударявший в такт песни по бубну.

«Это, по-видимому, вступление», — подумала она. Вскоре она стала разбираться в словах, привыкла к гнусавому голосу Токто. Шаман, как хороший опытный сказочник, в песне рассказывал об интересном случае.

Давным-давно, с тех пор прошло столько лет, что не счесть, на Амуре жили три брата.

Осенью братья ушли на охоту. Всю зиму они проведи в тайге в верховьях речки Хунгари, в богатых угодьях, называемых Боки. В этот сезон братьям не везло, они не поймали ни одного соболя, только и добыли по нескольку десятков белок. С такой добычей не хотелось возвращаться домой. Но приближался месяц цветения³⁸, снег начал быстро таять. Двое младших братьев отправились домой, старший остался еще на несколько дней. Проводив братьев, он возвращался по проложенной лыжне и вдруг заметил на кусте фигурку деревянного человечка. Охотник остановился, пораженный увиденным. «Как мы его не заметили, когда шли туда?» — подумал он. Внезапно его осенила мысль, что перед ним су³⁹. Он взял фигурку, засунул за пазуху и вернулся в зимовье. Ночью он увидел сон. Заговорил с ним деревянный человечек.

«Ты меня храни бережно, — сказал человечек. — Только не у себя держи. Ты знаешь на Боки высокую сопку, на ней одиноко растет пихта, а кругом только голые скалы. С правой стороны пихты увидишь камень, сдвинь его с места и там найдешь железную одежду Батора. Оставь меня внутри этой одежды. Выполни мою просьбу завтра же».

Проснувшись утром, охотник нащупал за пазухой деревянного человечка. В тот же день он разыскал сопку, нашел железную одежду Батора и выполнил все, о чем просил деревянный человечек. И с тех пор охотник каждый день стал находить в своих ловушках по соболю, а то и по два.

Возвратился он домой с богатой добычей. Всю свою жизнь прожил охотник, не зная, что такое нужда, голод. Там, где не было лосей, он их находил, там, где не было соболей, он их добывал сотнями.

Однажды охотник внезапно заболел. Он не ел и не пил, похудел так, что когда клали одну его ногу на другую, кости гремели. Когда одна ладонь падала на другую, раздавался такой звук, будто игральные кости посыпались в мешочек.

Все в стойбище думали, что скоро наступит смерть. Но охотник не умирал. Вызвали самого большого шамана, и он разузнал тайну охотника.

«Тебя мучает твой су, — сказал большой шаман. — Не знаю, чего он хочет, но он превратился в злого духа».

Шаман вылечил охотника, и тот, как только встал на ноги, ушел в тайгу. Оттуда он уже не вернулся. Братья пошли разыскивать старшего брата и возле огромной берлоги нашли его труп с зажатой в руке гидой⁴⁰. Братья разбудили медведя-великана и тоже пали возле старшего брата...

В фанзе не слышно никаких посторонних звуков, кроме гнусавого пения Токто и ударов бубна. Иногда где-нибудь в углу засопит чья-нибудь засоренная трубка или зашуршит женский халат из рыбьей кожи. Клавдия Прохоровна тоже с интересом слушала шамана. «Конечно, Токто рассказывает одну из легенд, приукрасив ее на свой лад», — думала она.

Токто продолжал рассказ-песню:

— Медведь, задрав всех братьев-охотников, стал уходить на северо-восток в густую часть тайги. Здесь он встретился с другим медведем, убил его и съел.

Токто сделал небольшую паузу, заерзал на нарах и, оглушительно ударив по бубну, закричал:

— Вижу, вижу, медведь из бурого становится белым! Пошел, пошел он дальше! — Токто стал невнятно произносить слова. — Вижу! Вижу! — опять, закричал он, перестав гнусавить. — Из белого медведя он превращается в пурэн амбан⁴¹. Пурэн амбан! Пурэн амбан!..

Слушатели заволновались. Женщины жались друг к другу, а те, которые сидели ближе к окну, стали отодвигаться от него подальше.

— Верно, есть там тигр, — зашептал Акиану Наполке.

— Я сам следы его видел, — поддержал его Коки.

— Теперь понятно, откуда появился он, — сказал Акиану.

Токто продолжал петь. Он рассказывал, как Акиану охотился в тех местах, как он убил лося и кабана.

— Правильно, правильно, все так было, — поддакивал Акиану, кивая головой.

— Когда ты пошел второй раз на кабанов, собаки твои далеко отошли от тебя, — пел Токто. — Их подстерег тигр. Скажи ему спасибо, от мог отказаться от собачины и напасть на тебя.

— Правильно, правильно, — повторял Акиану. — Спасибо, спасибо...

Шумно расходились люди по домам. Начатый в фанзе разговор они продолжали на улице. Ни одно слово шамана люди не ставили под сомнение, они верили фантастическому превращению бурого медведя в белого, белого медведя — в тигра.

Клавдию Прохоровну провожал Поянго. Всю дорогу он удивлялся услышанному.

— Ты веришь всему, что сегодня услышал? — спросила Клавдия Прохоровна, когда они дошли до ее фанзы.

— А как же? Ведь Акиану подтверждает, он говорит, видел следы тигра, — невозмутимо ответил Поянго.

— Тигр там мог быть. Но как медведь мог превратиться в тигра? Ты видел, чтобы когда-нибудь, например, собака превращалась в лося?

— Сам не видел, а может, кто другой видел.

— Не может всего этого быть! — возмутилась Клавдия Прохоровна.

— Не веришь шаману? Тогда скажи, как он узнал, что Акиану убил лося, кабана?

— Это ему могли рассказать. Может, сам Акиану рассказал...

Клавдия Прохоровна попрощалась с Поянго. Ложась спать, она думала о нем, о шамане.

— Вот не ожидала, — проговорила она вслух, — оказывается, даже Поянго верит шаману.

— Ты чего там бормочешь? — заспанным голосом спросила Наталья Васильевна.

— Спи, мамочка, спи, ты же устала за день, — прошептала Клавдия Прохоровна.