Эва, дочь трактирщика

Глава 12

Симон Лэндвик зашел в трактир после обеда, чтобы перекусить и заодно потолковать с отцом насчет палатки на ярмарке. Рокильда принесла сыну с кухни хлеба и сыра и направилась в погреб, чтобы нацедить ему хорошего пива.

— Это что? — заинтересовался Симон, увидев на лучшем столе исписанные листы бумаги.

— Эвкин рецепт. Брокка, то есть, Эвка за ним записала, — ответил Годвин, начинающий переживать: долго что-то племянницы нет, как бы беды не случилось. Надо было все же самому за водой сходить.

Симон взял листы в руки, но не понял ни слова из написанного. Какие-то буквы показались ему понятными, какие-то – совсем чудны́ми. Нахмурившись, он все же попробовал прочитать хоть что-то, выцепляя слова, состоящие из более или менее знакомых ему букв, но не смог.

— Да что это? — во второй раз спросил он.

— Рецепт, говорю ж, — сказал Годвин, сам подошел к озадаченному сыну и поглядел на записи. — Что там? Что рот-то разинул?

— Не пойму, что написано.

— Жреческое письмо, наверное, — пожал плечами старший Годвин. — Эвку при храме обучали, а они там по-свойски говорят и пишут.

Симон поджал губы. Ему известно, что храмовники молятся на древнем ренском и книги переписывают тоже на древнем, но Эва же просто трудницей при храме была, да еще и в женском храме. Когда бы она успела выучить древнее письмо, если приходила стирать, убираться да за больными глядеть? И зачем ей вообще учиться этому было?

Мужчина вспомнил тот неприятный день, когда решил потолковать с Ливви и в итоге поплелся с Эвой в лавку аптекаря. Тогда он впервые ощутил себя уязвленным в присутствии кузины. Нет, не потому, что она осталась спокойной после того, что им наговорила Лив, а он нет. И не потому, что купила дорогущую настойку, взяв взаймы у его отца. А потому, что знала, что нужно покупать и говорить. И потому что тот атриец, поначалу глядевший на нее с презрением, потом стал глядеть уважительно.

Симон вернул листы на место и сел за этот же стол. Симпатия к девушке в нем боролась с обидой, которую он не мог себе объяснить. То, что Эва Лэндвик не такая как все, он всегда знал, но одно дело быть не такой как все бедняжкой, и совсем другое – не такой как все умницей.

— Выйду-ка я, — протянул Годвин, тоже думающий об Эве, — пройдусь.

Но Эва и сама уже пришла, целая и невредимая. Сначала она сама зашла в трактир, потом придержала дверь для капитана Тмерри, несущего ведро воды.

— Куда воду? — спросил тот, кивнув приветственно Лэндвикам.

— К лестнице, — сказала Ева и глянула на Годвина, который замер и даже словно бы чуть скукожился. Когда жена рядом, он орел, а вот в одиночку бывает и пугливым птенчиком, несмотря на возраст.

Или дело в том, что пришел капитан стражи?

— Здравствуй, Эва, — поднялся из-за стола Симон.

— Привет, — рассеянно отозвалась она, следя, как бы Тмерри воду принесенную не разлил.

Оставив ведро там, где указала девушка, капитан смахнул в очередной раз упавшую на лицо вьющуюся прядь, и Ева, вздохнув укоризненно, сказала:

— Постричься бы тебе.

— Помыться, постричься – что еще? — весело спросил Тмерри.

— Я могу составить целый список, что тебе нужно сделать.

— Можешь, но читать я все равно не умею.

— Ну да, — усмехнулась девушка, — зачем стражнику читать? Достаточно уметь пользоваться дубинкой.

Симон и Годвин переглянулись, удивленные тем, как легко и даже нагловато Эва разговаривает с мужчиной, который слывет упрямым поганцем, портящим людям добрым и особенно недобрым жизнь.

— Дубинки у меня нет, Эва, — развел пустыми уже руками Вайд.

— Как же ты без дубинки? — невинно осведомилась она.

— Теперь я приказываю тем, у кого есть дубинки.

— А еще у тебя кошка.

— А еще у меня кошка, — кивнул он.

— Красавица она у тебя, — заметила Ева, большая любительница животных. — Пообедаешь у нас?

— С радостью, — улыбнулся Тмерри, который и в самом деле проголодался и захотел пить.

— Так это, — встрял Годвин, — Беренгар еще не приходил, не готовил ничего.

— Не проблема, — сказала Ева и ушла на кухню.

В зале остались лишь мужчины. Когда Вайд занял место за столом, Годвин, нервничая в его присутствии и вообще нервничая, завел с ним разговор, но только потому, что сидеть в молчании ему было еще тягостнее:

— Как идут дела, капитан?

— Как всегда.

— Тяжко, видать, — поглядев на Тмерри, выглядящего усталым, протянул Лэндвик.

— Не тяжелее, чем обычно.

— У колодца с Эвой встретились? Хорошо, что помог ей ведро донести.

— Хорошо, — согласился Вайд и не слишком дружелюбно взглянул на Годвина, отчего у того возникли неприятные ощущения в желудке. — А мог бы встретиться не я, а какой-нибудь щипач или того хуже. Женщине на Спуске одной делать нечего – даже днем.

— Да она сама захотела пойти, — выдавил Лэндвик, бледнея.

— Чтобы я больше ее одной не видел поблизости, — отрезал Вайд.

Это возмутило Симона. Приподняв подбородок, он отчеканил холодно:

— Приказываете, капитан? Мы не дети малые, чтобы нас учить.

— Не приказываю – предупреждаю. И ты бы по вечерам не шатался по Спуску в своих ярких одежках – мигом снимут, и хорошо, если по голове при этом не дадут, — сказал капитан.

— Мне одеваться как вы? — процедил Симон, высокомерно оглядывая Тмерри.

— Да уж, не знаешь как одеваться, лето уже почти, а иногда как дунет, и холодина, — проговорил быстро Годвин, опасаясь, как бы его сын не повздорил с капитаном.

Тем временем и на кухне росла напряженность. Вышедшая из погреба Рокильда с кружкой пива в руке протянула, увидев Еву:

— Верну-у-улась! Что так долго?

— Заплутала чуток, — отозвалась девушка, решив не рассказывать о своем маленьком стрессе и последующем обмороке.

— Да там идти совсем ничего. — Женщина заметила, что Ева режет что-то, и обомлела на несколько секунд. — Колбаса? — выдохнула она потом. — Ты колбасу режешь?

— Ага.

— Зачем тебе колбаса понадобилась?

— Капитана Тмерри угостить хочу.

— Кого? — прищурилась Рокильда.

— Капитана Вайда Тмерри.

— Этого бродягу вшивого? Ты с ума сошла? Что он вообще у нас делает?

— Зашел вот.

— А ты ему колбасу?

— Угу.

Рокильда крепко сжала в руке кружку с пивом, которое нацедила для Симона. Она никак не могла примириться с таким кошмарным, безобразным расточительством. Колбасы из двух видов мяса с приправами безо всяких там добавлений вроде гороха и прочего, и мягкий, ароматный сыр, который легко режется, обычно покупает Брокк у своих знакомых, и вкусности эти Лэндвики берегут для себя – на особые дни, и для редких гостей «Пестрого кота», которые готовы выложить хорошие деньги за такую закуску. А этот, прости богиня, капитан в обносках уж точно не сможет за колбасу заплатить! И если все же сможет, то нечего ему, любопытному, делать у них!

— Пива ему надо принести, — протянула Ева, глянув на кружку в руках тети. — Не сходите в погреб, пока я занята?

— Нет! — рявкнула Рокильда. — И ты бы ему ничего не подавала!

— Почему?

— Потому что он дрянь-человек, вот почему!

— Правда? А по мне так очень милый, — сказала девушка, укладывая кружочки ароматной колбасы на слой сыра с крупными дырочками; этот сыр лежал на творожном сыре, остатки которого девушка по хлебу размазала. Закончив делать простенькие, зато большие бутерброды, она уместила их на тарелку и вышла в зал.

Рокильда тут же спрятала колбасу подальше, аж трясясь от недовольства, а потом, захватив кружку, тоже вышла в зал. К тому времени Ева уже поставила тарелку с бутербродами перед капитаном и он удивленно на них смотрел.

В Ренсе обычно перекусывают пирожками, а если едят хлеб, то большим ломтем, на который иногда намазывают паштет, масло или варенье, или просто вместе с сыром. Вайд, привыкший к самой простой еде, взял один из бутербродов, поглядел подозрительно на намазку, но соблазнительная колбаса и голод сделали свое дело, и он попробовал принесенное.

— Вкусно? — сразу же спросила Ева.

— Офень, — с набитым ртом ответил капитан.

— Я сейчас пива принесу, подожди немного! — сказала, сверкнув улыбкой, девушка, и пошла в погреб.

За тем, как Тмерри ест бутерброды, оставшиеся в зале Лэндвики следили как за каким-то святотатством, а Симону еще обиднее стало: ему-то мать просто хлеб да сыр принесла.

— Видите? Колбасу нашу жрет, — прошипела тихо Рокильда, буравя взглядом Тмерри.

— Главное, чтоб заплатил, — ответил ей муж.

— Чего он пришел-то?

— Эвке помог воду дотащить.

— А-а, вот оно что! Надо же, какая хитрая! Я всего раз ей задание дала, а она сразу на другого спихнула. Ничего ей доверить нельзя, так и знала. Все наше добро разбазарит, жрица недоделанная. Ей бы лишь всякую шелупонь кормить…

— Мама! — одернул ее Симон, опасаясь, как бы капитан их не услышал.

— Что «мама»? Я не позволю, чтобы у нас тут всякие собирались, — заявила Рокильда, хоть и так же тихо, затем приняла более приветливый вид и подошла к нежеланному гостю. — Добрый день, капитан. Наконец к нам зашел.

— Добрый день, — ответил Вайд.

— Гляжу, помог нашей Эвушке воду донести.

— Да, помог немного.

— Молодец какой. Просто так встретились на улице? — полюбопытствовала Рокильда и, склонившись к мужчине, добавила заговорщицки: — Эва мне что дочка родная, так что скажу как на духу. Не в храме она больше, и теперь нам в трактире помогает. Разумница такая, трудяжка. Золотая девушка, хоть и не красавица! Ты бы пригляделся, Вайд, авось вышло бы что у вас. Мы бы такому зятьку ой, как порадовались!

Вайд подавился и раскашлялся; Рокильда участливо его по спине похлопала. Она прицельно ударила в одно из уязвимых мест капитана Тмерри. С женщинами у него никогда проблем не было – липнут так, как другим и не мечтается, но есть еще и матушка, которая чуть что разговор о внуках заводит и вздыхает горестно, что сын неженат. Подумать страшно – за тридцать перевалило! – а все один.

— Скажете тоже, — выдавил он, откашлявшись.

— Ну, а что? Разве не нравится тебе Эва наша?

Тут и Эва с кружкой вернулась. Пока она шла к Тмерри, тот быстро доел бутерброд, и когда девушка поставила перед ним кружку с пенным напитком, быстро осушил ее.

— Понравились бутерброды? — спросила Ева.

— Все понравилось, — как-то странно ответил ей Вайд, достал из кармана несколько монет и шлепнул на стол. — Спасибо.

— Ты что? — возмутилась девушка. — Убери деньги! Считай, я тебя угостила!

— Угостила?! — возмутилась и Рокильда тоже.

— Пора мне, дела, — сказал Вайд, избегая смотреть на Еву, и пошел к дверям.

— Капитан! — воскликнула девушка, не понимая, чего это он; забрав со стола монеты, она попыталась его догнать, но он прямо-таки смылся – лишь дверь хлопнула.

А Рокильда улыбнулась. Тмерри мнит себя смельчаком, но напугать его проще простого.

Сюда он больше не придет.

Светлый весенний тин подошел к концу и в первый день лета настал тин темный – время под покровительством бога-отца Айра. Мужчины-жители Сколля и гости города устремились в его храмы, чтобы жрецы простили им их грехи. Считается, что чем раньше придешь, тем лучше, потому даже каэры в этот день приезжают в храмы рано утром. Если король или члены королевской семьи мужского пола окажутся в Сколле в это время, то первыми приезжают в храм, а так право первого искупления за герцогом Беккеном и его сыновьями. Дальше заходят в храм графы и бароны, а также члены их семей по старшинству, потом рэнды и уважаемые горожане, под конец – остальные, кого впустят жрецы.

Когда «безгрешные» уже мужчины выходят из храмов, то раздают собравшимся горожанам деньги, если могут себе это позволить, и прохаживаются мимо палаток, которые ставят около храмов купеческие и ремесленные гильдии. Считается, что все купленное в этот день сослужит хорошую службу: еда оздоровит, одежда защитит, утварь послужит как оберег.

Но нынче вся эта веселая суета обошла Брокка Лэндвика, и ни он, ни его жена впервые за много лет не появились при площади храма Айра-отца со своими пирожками. Обычно они сооружали палатку, у которой всегда задерживался народ; улыбающаяся Гриди, наряжающаяся по такому случаю, привлекала людей своим обаянием, а Брокк, уважаемый и довольно известный мастер, внушал доверие.

В этом же году их место занял обычный деревянный прилавок. За прилавком встал Барти, повар из гильдии, которого Лэндвики наняли работать в «Пестром коте». Барти было около сорока, он с трудом попал в гильдию поваров и с трудом в ней удерживался, так что когда Брокк предложил ему стать поваром в «Пестром коте», то согласился – деньжата были не лишними. Но в это ярмарочное утро, когда воздух звенел от множества голосов, а экипажи знати один за другим грохотали по ближайшей улице, он жалел о своем решении. Сам бы он никогда не пришел на ярмарку со своей стряпней – духу не хватит, да и похвастать нечем, а тут придется чужое за свое выдавать и надеяться, что никто не накажет его за это.

Издалека за прилавком наблюдали братья Лэндвик с женами; они прохаживались туда-сюда, стараясь не попадаться на глаза знакомым. Молодое поколение Лэндвиков держалось ближе к прилавку, но тоже старались не афишировать свое присутствие. Хорошо одетые Симон и Эва ходили под руку, как пара добропорядочных горожан, а за ними, лениво переставляя ноги, плелся Толий, которому все это было неинтересно – он бы лучше выспался.

Торговцы ждали, когда же из храма выйдет герцог Беккен и его приближенные – это самая важная часть ярмарки, ее начало. Наконец, отворились двери храма, и «прощенные» сливки ренского общества в мужской их половине неторопливо направились к палаткам. Сначала они уделят внимание торговцам одеждой и прочим вещественным, и только потом двинутся дальше, к палаткам и прилавкам гильдии поваров.

Благодаря высокому росту Эва хорошо видела знать – впереди шествовал герцог, полноватый невысокий мужчина, одетый в черное и золотое; девушка хотела бы разглядеть получше детали его одежды и лицо, но стояла для этого довольно далеко. Да и не так уж интересно было смотреть именно на него, ведь за ним следовали мужчины помоложе и поинтереснее, одетые так же ярко, богато; ни при ком не было кошек – и правильно, ни к чему в такую толкучку тащить животных и нервировать.

Кто-то наступил Симону на ногу, и тот, увидев прошмыгнувшего рядом мальчонку, разразился бранью и выпустил руку Евы. Девушка немного отошла от братьев. Ее тянуло туда, к палаткам торговцев, где задержались сейчас каэры, чтобы тоже взглянуть на шелка из Атрии и прочие дорогие ткани, платки, а также ковры и гобелены; погладить меха из Кевервесса; поглазеть на украшения, которые изготовили специально к этому дню золотых дел мастера, или на безделушки попроще, но тоже красивые. А ведь продают еще и готовые платья, мужские, женские, детские, и плащи; заколки, фибулы, булавки, ленты; обувь, пояса, ремни, перчатки… Это, конечно, не та ярмарка, где можно найти все подряд, включая домашних животных, но все равно многообразие кружит голову.

Но пока каэры там, подойти нельзя, можно лишь смотреть издали и ждать. Стража герцога Беккена следит за тем, чтобы знати не докучал народ, отгоняет особо любопытных алебардами. И это не городская стража в стеганках и с дубинками, на этих синие камзолы, расшитые серебром, развевающиеся плащи и начищенные до блеска сапоги; на торсах некоторых вместо камзолов с блестящими пуговицами сияют кирасы с гравировкой.

— Эва! — Симон взял кузину за руку. — Зачем отошла?

— Меня оттеснили, — отозвалась Ева.

— Стой рядом, не отходи. Людей еще больше привалит, потому что скоро герцог будет деньги раздавать.

— Прямо раздавать?

— Стража по его приказу будет в толпу мелочь швырять, — пояснил Толий. — Что, тоже пойдешь ловить?

— Еще чего, — хмыкнула Ева, — и ты не ходи.

— Я и не хожу никогда, я что, нищий какой-то?

Герцог и впрямь недолго пробыл на площади перед храмом. Пройдясь немного мимо палаток, он направился обратно к своему экипажу, и значительная часть каэров, сопровождающих его, тоже. Как и сказал Симон, людей привалило, но столпились они там, где стража герцога начала бросать медные и серебряные монеты в толпу.

— Мог бы и золотишка добавить, — протянул Толий, глядя на это издалека.

Еву же другое интересовало. Она заметила, что каэры к продающейся на площади еде особого интереса не проявили, а уж у их прилавка не появились и вовсе.

— Никто к нам не подошел, — тихо произнесла она.

— Еще бы, — мрачно ответил Симон. — Будут тебе герцог да графы пирожки есть с площади! Вот барон Морк, например, может, он и сам недалеко ушел от торговца.

— Ладно, подождем, — вздохнула Ева.

Утро перетекло в день, и после полудня, когда в основном вся сколльская знать побывала в храме, нарядная стража герцога удалилась, и началась настоящая торговля – бойкая, живая, без церемоний и знати. Тогда, наконец, Эва с кузенами направилась к прилавку, за которым стоял Барти.

Они демонстративно купили по «солнышку» – так Эва ватрушку обозвала и «треугольнику» – эчпочмаку.

— Как дело идет? — поинтересовался Симон.

— С мясом берут, но так, — изобразил непонятный жест Барти. — А с творогом совсем нет.

«Обалдели, — подумала Ева, вгрызаясь в ватрушку, — вкусно же!»

Вкусно. Но привычка имеет огромное значение, и ренцы покупали то, что им давно знакомо, понятно и любимо, да и простенький прилавок, стоящий чуть ли не в самом конце ряда, особо людей не дожидался, а слабый голос Барти, иногда зазывающий попробовать пирожки, не был способен привлечь внимание в окружающем гомоне. А большего Лэндвики себе позволить не могли: денег в обрез, и другого человека за прилавок нельзя, мигом накажут за нарушение.

— Идемте, — велела Ева братьям, — пройдемся, жуя «солнышки». Может, кто-то обратит внимание и спросит, где мы их купили.

Но если кого-то и интересовало, что жуют эти трое, никто к ним с вопросом не подошел. Так и ходили Ева, Симон и Толий по площади, пока последний не заявил, что у него отваливаются ноги, и не пошел домой. Еве и самой хотелось поскорее оказаться дома, ведь она ночь и не спала – они с родителями пекли. Когда она стала заплетаться в ногах, а краски в небе стали предвещать вечер, Симон предложил:

— Пошли домой, Эва.

— А прилавок?

— Ханкин его не закрыл, а остальное… — он вздохнул и продолжил: — Тут мало старания, тут репутация нужна. Барти никто не уважает, и все знают, что он с нами связан. Думаешь, зря ему худшее место на площади дали?

— Да уж, — устало протянула Ева. — На каэров я и не надеялась, но простой-то люд должен был оценить мои эчпочма… «треугольники» то есть. А Тмерри предатель, — добавила она зло. — Обещал прийти, помочь, стражников привести, чтобы у нас все раскупили, а сам…

— Плюнь на него, он себе на уме, — сказал Симон, который был только рад тому, что Тмерри не появился.

Девушка кивнула; в поле зрения появилось цветное пятно, и возле одной из палаток она увидела знакомого мужчину с блестящей лысиной. Вспомнив о том, что ее настойка от шрамов уже подходит к концу, она попросила Симона подойти туда. Мимо этой палатки с товарами из Атрии, по большей части платками и косметикой, они сегодня проходили несколько раз, но аптекарь появился здесь лишь к вечеру – и, судя по тому, как он ведет себя, эта палатка принадлежит ему.

— Доброго дня, — произнесла Ева, и мужчина обернулся. — В вашей лавке продается еще настойка алоэ?

Хеллгус прищурился – свет опускающегося солнца бил ему прямо в глаза. Отойдя немного, чтобы видеть лучше, он развернулся к молодой женщине, которая спросила у него об алоэ, и замер.

Из-за одних только пышных волос, горящих на солнце золотом и отливающих множеством невообразимых оттенков рыжего, она может считаться красавицей. А уж остальное… И кожа белая-белая, и фигура необычайно изящная, и лицо такое приятное… Сглотнув, Хеллгус проговорил учтиво, но чуть дрогнувшим голосом:

— И вам доброго дня, уважаемая госпожа. Вы интересуетесь алоэ?

— Да, — ответила Ева, — мне нужна настойка. Я покупала ее уже у вас, и мне понравилось, как она действует. У вас есть еще?

— Вы покупали? — недоверчиво спросил Хеллгус, скользнув взглядом по смуглому мужчине, стоящему рядом с красавицей, и вспомнил.

Да, эти двое приходили к нему за настойкой, но… но разве может быть такое, чтобы та замарашка, хоть и с прекрасными глазами, была хорошо одетой, красиво причесанной и, несомненно, более молодой женщиной, почти что девушкой, что стоит сейчас перед ним?

— Вы не узнали меня? — улыбнулась Ева. — Я тогда была в платке и сразу после болезни.

— Простите, госпожа, — выдавил Хеллгус.

— За что? За то, что не узнали? Скажите лучше, есть ли у вас еще настойка?

— Да, есть.

— Замечательно! Я приду за ней завра после обеда. Вы будете открыты?

— Я буду вас ждать, — ответил аптекарь.

Ева и Симон ушли, а у очарованного Хеллгуса появилось чувство, что он пронзен и пригвожден к месту пикой… Да, пожалуй, он ранен. Но это лучшее из всех существующих ранений, которое женщина может нанести мужчине.