Эва, дочь трактирщика

Глава 3

За три дня Ева более-менее освоилась в доме Лэндвиков и узнала основное.

Брокк и Гриди люди хоть и не богатые, но и не бедные. Брокк – повар, а его милейшая супруга слывет мастерицей по части выпечки, поэтому их рады приглашать в гости, а также на работу. Гильдия, в которой состоит Лэндвик, частенько подкидывает ему жирные заказы как-то поработать в доме какого-нибудь каэра, то есть дворянина, или помещика – рэнда, но порой приходится поработать и бесплатно, особенно когда дело касается праздников или благотворительности. Помимо этого Брокк и его младший брат держат трактир «Пестрый кот»: Брокк отвечает за закупки и кухню, а его брат Годвин – за все остальное.

Однако Ева приметила, как замялся Брокк, когда она расспрашивала его о трактире, и сделала пометку в уме, что секрет благополучия Лэндвиков наверняка кроется не только в усердном труде, и что есть все-таки у них свои секретики… Да и, понаблюдав за новой семьей и послушав их рассказы, девушка поняла, что скачок их благосостояния был довольно резким. Не связано ли это с откупными за то, что Эву подрали кошки?

Скорее всего, так и есть, но Ева докапываться не стала.

Голова так и не заболела, и никаких плохих симптомов тоже не проявилось, поэтому Ева отдохнула денек, ничего не делая, для приличия, да и чтобы Гриди успокоить, а потом начала расспрашивать Лэндвиков и изучать новый мир – и перво-наперво новый дом.

Она обошла его сверху донизу, ознакомилась с предметами быта, разузнала, как поддерживать гигиену без водопровода и канализации, уяснила, как и во что следует одеваться и сочла, что не так уж плохо живется в этом условном средневековье – по крайней мере, дочери трактирщика. И, когда обрисовала себе примерно, чем живет Ренское королевство, пожелала его увидеть – хотя бы прогуляться около дома. Услышав об этом за ужином, Гриди сразу сказала твердое «нет» и для пущей категоричности еще и покачала головой:

— Ты слишком слаба! — заявила она, когда Ева попыталась возразить.

— Слаба? — хмыкнула Ливви. — Да она крепче всех нас вместе взятых!

— Нет, — повторила Гриди. — Никаких прогулок. Рано.

— А может, и надо бы, — не поддержал ее Брокк, поглядывая задумчиво на Эву.

Он боялся, что дочь после потери памяти станет еще более замкнутой, начнет их дичиться, но она наоборот стала более открытой, любопытной, и о себе слушает так, словно ей сказку рассказывают. Вот Брокк и приукрасил: и повар-то он нарасхват, и трактир доходный, и сама Эва умница-разумница, на которую в храме не надышатся. В общем, действительно сказку рассказал. А на самом деле его вот-вот из гильдии попросят, трактир загибается, долги растут, брат мутит чего-то, и с дочками неладно: старшую все никак в жрицы не примут, средняя выделывается, а младшая вот-вот заневестится, и добавится головной боли. Женихи нынче чрезвычайно разборчивые, до денежек охочие – без солидного приданого и не глянут, а у сестер Лэндвик и так репутация не ахти: одна странная, другая гулена, а третья… третья сопливая еще, но тоже уже обещает неприятности.

Когда задумчивое молчание затянулось, Гриди произнесла осторожно:

— Надо бы?

— А?

— Думаешь, Эве уже можно выходить?

Ливви раздраженно фыркнула: бесит, что с этой рыжей курицей носятся так, словно она принцесса какая. Подумаешь, ударилась головой! Цела, румяна, еще и вопросами всех достала. А то, что тонула, добавила, чтобы ее больше пожалела. Она ведь у них великая страдалица…

Еве и самой фыркнуть хотелось, да еще и лекцию о пользе прогулок на свежем – ну ладно, относительно свежем – воздухе прочитать, но нельзя: не поймут. Из роли выходить опасно, изменения в характере Эвы должны казаться окружающим естественными, а то как бы чего неприятного не случилось… А что? Заметят, что она ведет себя по-другому, одержимой назовут и на костер – вполне реальный вариант для такого общества.

Поэтому Ева произнесла робко:

— Можно хотя бы на часок выйти?

— Можно, — разрешил Брокк. — Завтра с утреца свожу тебя.

— И я пойду, — не свойственным ей тоном, не терпящим возражений, сказала Гриди.

— А я? Мне можно прогуляться? — вставила Ливви и бросила на отца настороженный взгляд. — Я-то головой не ударялась.

— У тебя другое место больное, — залепил Лэндвик. — Так что пока дома будешь сидеть. А сбежать попробуешь – поймаю и так всыплю, что мало не покажется, и не посмотрю, что ты уже кобыла здоровая.

— Я не кобыла, отец, я кошка, — заявила Ливви, зная, что любое упоминание о кошках заставляет ее сестру вздрагивать и бледнеть.

Но в этот раз побледнели именно родители, да так, что Ливви даже пожалела о сказанном и медленно-медленно поднялась из-за стола на кухне, где Лэндвики вечерами собираются на ужин.

— Наверх, — глухо проговорил Брокк.

И Ливви ушла, не споря, но и не сожалея: неприязнь к сестре сильнее, чем страх перед отцом.

— Да чтоб тебя, зараза! — вырвалось у Евы, когда завязки правого рукава в очередной раз выскользнули из ее рук, а сам рукав упал на пол. Решив обойтись вовсе без рукавов, девушка отцепила левый и сложила оба в сундук.

Чтобы прикрыть руки, вполне сгодится один из страшных платков, принадлежавших Эве Лэндвик. Взяв тот, что показался ей более или менее симпатичным, Ева накинула его на плечи и подошла к маленькому круглому зеркалу, которое ей дала удивленная Гриди: Эва крайне редко смотрится в зеркало.

Отражение показало немолодую, болезненного вида женщину. Поначалу, разглядывая себя в зеркале, Ева не могла смириться, что теперь вынуждена быть такой старой. А ведь Эве Лэндвик, старшей дочери повара Брокка, всего двадцать девять… Или уже – это как посмотреть.

Ева в который раз рассмотрела свое новое лицо без единой примечательной черты. Кожа бледная, сухая, со сгущением веснушек на носу и ранними морщинами, глаза серо-зеленые, неяркие, опушенные хорошими, но, увы, слишком светлыми и оттого словно отсутствующими ресницами. Бровей тоже будто бы нет. Зато волосы яркие – но это не роскошная медь, а скорее морковный цвет, да и густотой не отличаются. Если спрятать эти морковные волосы под платок, как, подозревает Ева, и делала Эва, то не останется во внешности ни одного акцента… Прибавить к этому высокий рост, худобу и плоскую грудь, и получится прямо-таки местная дурнушка.

Но если напитать эту сухую кожу кремами, увлажнить потрескавшиеся губы, подкрасить брови и ресницы, волосам придать более темный оттенок, глаза подвести, а платье подобрать по цветотипу, то получится очень даже симпатичная женщина… Нет, девушка, потому что ей еще нет тридцати!

Гриди постучалась.

— Ты готова, Эва?

— Да, мама, — отозвалась Ева и, накинув на плечи платок, а на голову надев косынку, вышла из комнаты.

Гриди поправила косынку на волосах дочери, взяла за руку и повела к лестнице. У дверей уже ждал Брокк; когда его дамы спустились, он отпер им внешнюю дверь и пропустил вперед.

Эва ступила на тротуар – здесь улица мощеная – вдохнула и поморщилась от запахов, к которым все еще не привыкла. Брокк тем временем запер за собой обе двери, поглядел на закрытые им лично окна и, повернувшись к жене и дочери, взял их под руки.

Они неторопливо последовали по улице. Ева шла себе спокойно, разглядывая тесно стоящие дома, незначительно отличающиеся лишь цветом фасадов, и чета Лэндвиков постепенно расслабилась; Брокк начал рассказывать, что когда мальчишкой оказывался в этом районе, и представить не мог, что купит здесь однажды дом. Ева спросила, где он жил раньше, и Брокк пустился в объяснения, отвлекся, вывел своих на другую улицу…

Гриди заметила первой. Остановившись, она вскрикнула; ее муж замолк и, повернув голову, увидел тоже.

Да и Ева увидела.

Увидели и удивились, в общем, многие, потому что далеко не каждый день в этом районе с утра появляются всадники, сопровождаемые охотничьими кошками.

Это были пятеро вооруженных луками и стрелами мужчин, одетых в кожаные куртки и узкие штаны, заправленные в сапоги, и если довольно простая одежда еще могла бы ввести кого-то в заблуждение насчет этих персон, то их лошади и кошки сразу заявляли, что это каэры, знать.

Всадники ехали медленно, так что прохожие могли при желании наглядеться на них вдоволь, да еще и поклоны выдать, как и сделали некоторые, но ни всадники, ни их дорогие животные не обратили на простолюдинов никакого внимания. Так что зря Брокк заслонил своим крупным телом жену и дочь.

Гриди прошептала что-то, но Ева не разобрала, что: она вовсю таращилась на прекрасных созданий, проезжавших мимо – не на мужчин, разумеется, а на кошек. Какие роскошные! Сначала Ева решила, что это гепарды, но приглядевшись, увидела, что морды без характерного рисунка, глазищи зеленые, усы толстенные, да и массивнее эти кошаки, чем гепарды, и пятна на шкуре другие. А походка какая! Загляденье! Только вот длинные поводки портят всю картину.

Восторженную оторопь дочери Лэндвики сочли парализующим ужасом.

— Эва, — дрожащим голосом молвила Гриди, когда во всех смыслах породистая процессия пропала из виду, — доченька…

Ева опомнилась и настроилась на нужный лад. Играть страх ей показалось лишним, поэтому она сыграла задумчивость.

— Эти кошки на меня напали?

Брокк моргнул, глазам своим не веря: неужели Эва не боится? И, сглотнув, ответил:

— Ну, не эти…

— Но этот самый вид?

— Вид? — нахмурился Брокк.

Эва мысленно щелкнула себя по лбу: местные вряд ли разбираются в научной классификации животных, принятой в ее мире.

— Вид у них ого-го какой, — исправилась она.

— Зверюги, — кивнул Брокк, ища на ее блеклом лице следы страха, который может и затаиться, жрать изнутри, пока спит память.

— Надо же, — протянула Ева. — Хорошо, что я ничего не помню, а то, наверное, хлопнулась бы в обморок.

— А ты разве не… — «не собираешься хлопаться?» – чуть не спросила Гриди, но вовремя поменяла вопрос: — Тебе не страшно?

— Нет, — ответила Ева, надеясь, что сыграет этот сложный момент правильно, ведь во многом характер ее «персонажа» основывается на трагическом происшествии с кошками. — Я ничего не чувствую. Страха нет. И…

— Что? — выдохнула мать.

— Мне кажется, — осторожно произнесла Ева, — что богиня меня благословила.

Лэндвики затаили дыхание, а Брокк даже почувствовал, как по его коже бегут мурашки.

— Это как же? — тихо спросила Гриди.

— Она избавила меня от плохих воспоминаний, и я по-новому теперь смотрю на мир и на свою семью. Разве это не благословение? — Родители все так же молчали, и Ева добавила: — Узнав, как жила все эти годы, я подумала, что Мира Милостивая меня вознаградила в светлый тин, в дни ее правления. Разве не так?

Брокк и Гриди переглянулись; всхлипнув, женщина кинулась к мужу и давай мочить ему куртку слезами непонятного происхождения – то ли радостными, то ли испуганными. Муж, привыкший к жениной чувствительности и слезам по любому поводу, погладил ее по плечам, а сам глаз с Эвы не сводил.

Ева аж вспотела; актерский этюд отыгран, и если она провалилась, то… Крупный смуглый Брокк может быть очень заботливым отцом, но каким он может быть врагом? Не хотела бы Ева, чтобы он засек ее, чужачку, схватил своими ручищами да душить начал за то, что она заняла тело его дочери…

Но Брокк думал о другом. Дочерина идея показалась ему здравой: он не особо верит в богов и всякие там благословения, но если Эва так думает и это позволяет ей не бояться и спокойно глядеть на кошек и каэров, то почему бы и не подыграть?

— Хвала тебе, богиня-мать, — проговорил он, взглянув в небо. — Нет предела твоей мудрости и твоей милости. Энхолэш!

— Энхолэш, — повторила за ним Ева; это словечко у них завершает молитвы.

Гриди зацепилась за ее предположение о благословении и заговорила о светлом повороте в судьбе Эвы, покровительстве богини и прочем. Брокк изредка поддакивал, а сама Ева занималась тем, для чего из дома и выбралась – смотрела по сторонам. Город, по крайней мере, эта его часть, девушке понравился: милая одинаковость домов, относительная чистота, более-менее широкие улицы. Прогулка, в общем, удалась. Не задалось только возвращение…

Они обнаружили, что Ливви сбежала, когда вернулись: Брокк сразу почуял неладное, причем в прямом смысле слова – пахло притираниями, которые популярны у щеголей из университета. Рванув на третий этаж, он убедился, что комната пуста, а некоторые вещи Ливви пропали.

Вот же негодяйка!

Надо было ей все-таки всыпать, чтобы бегать не могла! У-у-ух, коза драная! Распутница! Неблагодарная! Воспользовалась, что они ушли! Привела в дом какого-то дружка! Негодница! И как только сбежала?

Извергнув гнев словесно, Брокк велел Гриди никуда не выходить – а она и не собиралась – и ушел, не сказав, куда. До самого вечера Ева успокаивала Гриди, поила ее чаем, пыталась отвлечь, но все без толку.

— Не возьмут ее замуж, — трагически заключила женщина. — И Кисстен тоже. Если б не Годвин, братец, и его сынки, некому было бы имя Лэндвиков продолжить. А мы ведь внучка ждали, — призналась вдруг Гриди. — А какой теперь внук? От кого?

— Может, Лив убежала, чтобы выйти замуж, и скоро подарит вам внука?

— Ах, моя невинная девочка, — вздохнула мать. — Не женятся на девицах, которые из дома сбегают…

— Всякое бывает. Не переживай, мама, я помолюсь богине и она непременно поможет нам, — сказала Ева лишь бы хоть немного успокоить женщину. — И я…

В дверь постучали.

— Это еще кто? — встрепенулась Гриди и, подскочив, выбежала из кухни и подбежала к дверям. — Кто там? Чего надо?

— Это Тмерри, — раздался по ту сторону мужской голос.

Гриди тут же отперла дверь и, не спросив ни о чем, сразу пропустила гостя в дом:

— Входи, входи, Вайд. Ты от Брокка?

— Нет, тетя Гри, — ответил гость и провел по волосам рукой. — Я из храма. Говаривают, вашу Эву в речке утопить пытались, по голове дали.

— Да ты что! Упала она, поскользнулась…

— Люди не падают просто так, тетя Гри – уж я-то знаю.

«А кто ты?» — заинтересовалась Ева, чуть высунувшись из кухни и наблюдая за пришедшим.

Тот будто засек, что за ним наблюдают, и посмотрел прямо на Эву. Встретившись взглядом с рослым и крепким черноволосым мужчиной, девушка юркнула обратно на кухню, испугавшись и взволновавшись почему-то; в этот момент она, сама того не зная, идеально сыграла Эву Лэндвик.

— Ты, значит, к Эве пришел, — удивилась Гриди. — А я думала… ну ладно. Чаю хочешь?

— Хочу. А на пироги попал? — улыбнулся с надеждой мужчина.

— С капустой.

— Обожаю!

Гриди улыбнулась и повела гостя на кухню.

Гостей Лэндвики обычно ведут в спальню на втором этаже, лучшую комнату в доме с той самой шикарной каэровской кроватью, которая досталась им задешево, и прочими ценными вещами и мебелью. Но Вайд Тмерри – это свой парень, который вырос у Лэндвиков на глазах, поэтому Гриди без церемоний привела его на кухню, реальное «сердце» этого дома.

Ева быстро взглянула на пришедшего и сразу опустила взгляд.

Вайд тоже на нее взглянул.

— Здравствуй, Эва. Как твое здоровье? — спросил он, по привычке смягчая голос и стараясь выглядеть менее устрашающим: она его всегда побаивалась и до сих пор робеет. Как и перед почти всяким мужчиной, впрочем.

Ева посмотрела на Гриди: пусть она объяснит. И Гриди, немного помявшись, усадила гостя за стол:

— Ты сядь, Вайд… Эва, согрей нам воды.

Девушка подошла к очагу: удачно, что не надо разводить самой огонь, а то у нее с огнивом возникают некоторые трудности, да и с каждым днем неловкость в быту скрывать все сложнее. Проверив, достаточно ли еще в пузатом чайнике воды, Ева подвесила его над огнем и стала доставать тарелки с полок.

А Гриди все медлила – не хочется ей, чтобы соседи прознали, что с Эвой приключилось. Но Вайд и так уже знает, раз сам пришел.

— Тебе в храме о Эве рассказали? — спросила женщина.

— Нет. Мальчишка один попался – колбасу на рынке свистнул. Его к нам приволокли, а он давай верещать: «Отпустите». И добавил еще, что светлый тин сейчас, а он жрицу из реки спас, так что снисхождение иметь надо. Я заинтересовался, расспросил, да так и вызнал, что Эва, оказывается, в речке искупалась и по голове получила.

— Получила, — тихо произнесла Гриди. — Да так, что ничего не помнит: ни о нас, ни о городе. Мы с Брокком чуть не поседели, когда она у нас спрашивать стала, кто мы такие и кто она такая…

Вайд посмотрел на Эву, и она даже со спины показалась ему очень напряженной. Боится… но бояться естественно, когда ничего не помнишь. Если, конечно, она в самом деле ничего не помнит, а не пытается что-то скрыть. Опыт научил Вайда внимательнее относиться к зашуганным тихоням.

— Лекаря звали?

— А то ж. Говорит, поправится. Правда, Эва? Тебе ведь лучше?

— Да, мама, — пискнула Ева, уже мечтая о том, чтобы этот мужик поскорее убрался. Его взгляд даже со спины прошибает… Попроситься, что-ли, к себе подняться? Но тогда это будет выглядеть подозрительно. Или не будет?

В итоге девушка подошла к высокому ящику у стены, на котором остывал под полотном пирог с капустой, открыла его, разрезала и, выложив на тарелку пару хороших кусков, подала гостю на стол.

— Спасибо, — воодушевился Вайд и, тут же взяв один из кусков, с удовольствием откусил. Прожевав, он проговорил почти что влюбленно: — Тетя Гри, вы волшебница!

Гриди приняла комплимент с улыбкой. Ева же вернулась к ящику снова «укутывать пирог», а заодно скрываться от внимания. Но это было бесполезно: Вайд очень быстро съел оба куска и вернулся к обсуждению цели визита.

— Эва, — обратился он к девушке, — мне нужно задать тебе несколько вопросов.

— Не бойся, доченька, — подбодрила Гриди, — это Вайд Тмерри, вы с ним в детстве на одной улице бегали.

Ева оценила выбор слов: она сказала не «дружили», не «играли», а бегали на одной улице. Глянув на чайник, который и не думал закипать, она подошла к столу, заняла свое привычное уже место за ним и робко посмотрела на этого Вайда Тмерри.

Ого! А он симпатяга. Лицо приятное, загорелое, со щетиной на щеках и подбородке; прямой нос подпорчен горбинкой, вероятно являющейся следствием давней драки, губы красивой формы, но тоже со шрамиком в уголке, а темно-голубые глаза немного раскосы. Шевелюра и вовсе на зависть – густые темные кудри. При всем при этом рослый, крепкий и излучает спокойную мужественность.

Ева даже подзабыла, что он ее напрягает, но вспомнила об этом, когда Вайд спросил:

— Голова еще болит?

— А вы кто? — ответила девушка вопросом на вопрос.

— Капитан стражи Портового района.

Зараза! Стража – это вроде как полиция, а с полицией Ева не хотела иметь дел ни у себя в Казани, ни здесь, в Сколле.

— Уже капитан? — уважительно протянула Гриди.

— Полгода как. Неужели моя матушка не прожужжала вам об этом все уши, тетя Гри? — усмехнулся Вайд.

— Да что-то не заходил об этом разговор, а может, я в заботах была и мимо ушей пропустила, — проговорила женщина, а сама подумала: надо же, какая ушла эта Гильда Тмерри! Заметила, как Ливви на Вайда поглядывает – а кто на него не поглядывает? – да и умолчала. Побоялась, наверное, что Лив или Кисстен нацелятся на ее драгоценного сына… — Да и ты у нас редко появляешься.

Вайд кивнул:

— Мне у штаба жить сподручнее.

— А что не в форме? Поглядела бы я на тебя красивого!

— Поглядите еще, — мужчина перевел взгляд на Эву. — Скажи, ты совсем ничего не помнишь?

— Нет…

— Странно это все. Вот так упасть…

— Поскользнулась она, Вайд. Ты же знаешь, какие на улицах иногда ручьи, а Эва уставшая была.

— Откуда вы знаете, что уставшая? Она ведь ничего не помнит.

— Она всегда уставшая. Чуть рассвет, а Эва уже в храм идет: надо ж воды с самого утра принести, согреть ее, приготовить каши на больных, накормить их, горшки выплеснуть, прибраться, постирать выпачканные рубашки и простыни, сено в лежанках сменить, вымести пол, разобрать одежду, которые благородные каэрины отдают бедным, заштопать, если надо, полотна прокипятить, на рынок сходить за травами для настоек. А иногда и с младенчиком новорожденным посидеть надо, если родившая сама не может из-за горячки. А еще на платках храмовых узоры обережные вышить…

Еве аж дурно стало, когда она представила объем работы, который выполняли руки, которые теперь принадлежат ей.

— …Так что уставшая была, — закончила Гриди. — Поскользнулась, упала и в Блуку; там уклон.

— Да не такой уж, — протянул Вайд.

— Ты мне что всучить хочешь? — рассердилась Гриди. — Что кто-то на девочку нашу руку поднял?

— Тетя Гри, я лишь…

— Помолчи! Это хочешь сказать? Что напали на Эву? Не было этого! Там людей много было; нам жрицы сказали, что это просто случайность. И кстати, Вайд Тмерри, хоть ты и стражник, а тоже под богами ходишь, а тин нынче светлый, и Мира Милостивая одаривает тех, кто заслужил. И то, что случилось – не просто так! Богиня все видит! То, что должно быть исправлено, исправит, то, что нужно стереть – сотрет… Смекаешь?

«Браво, так его», — подумала Ева; еще и чайник засвистел.

Но Гриди сама встала и, все еще сердито пыхтя, сняла его с огня, начала кружками греметь.

Вайд посмотрел на Эву.

— Если кто и ударил меня, — проговорила она застенчиво, — то я на этого человека зла не держу.

Капитан усмехнулся про себя: да, да, всем в округе известно, что старшая из девиц Лэндвик ни на кого зла не держит – прирожденная жрица, светоч доброты и прощения. Но вполне может быть так, что увидела она что-то, не предназначавшееся для ее глаз, и ее решили убрать. Причем не исключено, что решили это другие жрицы.

Однако Вайд свои опасения женщинам говорить не стал; лучше об этом с Брокком потолковать да предупредить, чтобы ухо держал востро и одну Эву никуда не пускал. Хотя бы первое время.

— Вы правы, тетя Гри, тин светлый, и я перегнул. Можно мне еще пирога? — очаровательно улыбнувшись, попросил Вайд.

— Бери, конечно, — сразу же оттаяла та. — Я тебе еще с собой заверну, а то ходишь, небось, голодный. Капитан уже, надо же! — покачала она головой.

Ева тоже улыбнулась, сделала вид, что смущается, а сама продолжила следить за мужчиной из-под опущенных ресниц. Ливви ее подозревает, теперь и этот симпатяга… Ох, и непросто это будет – жить в теле Эвы Лэндвик.