Эва, дочь трактирщика

Глава 9

Новый повар, что из гильдии, в тот день так и не заглянул в трактир. Да и не договаривались они с Брокком, что он будет в трактире постоянно: главное, он показался Ханкину, назвался ответственным за готовку в «Пестром коте» и будет теперь сам к торговцам наведываться за всем, что нужно на кухне, и разрешения на варку и продажу пива продлевать. И за это, конечно, придется хорошо платить. Но куда деваться?

Ева, посидев с родственниками в трактире и послушав, что они говорят о семейном деле, более-менее освоилась в ситуации, и заодно посмотрела, чем живет «Кот» по вечерам. Некоторые из постояльцев спустились в зал и заказали простой похлебки с хлебом. Еще один мужчина спустился со своей сушеной рыбой и взял лишь пиво. Одной подавальщицы, Лины, конечно же, хватало для столь малого количества гостей, поэтому она, разнеся еду, уселась за стойкой с Вальком, поваренком, и стала с ним шушукаться и лузгать семечки.

Когда стемнело, Вальк зажег свечи, но они, сделанные из жира, дымили, чадили и плохо пахли, так что Еву вскоре затошнило от запаха, да и глаза начали слезиться. Посидев вот так, девушка поняла, что дом ее родителей, который поначалу казался ей очень бедным – это, оказывается, очень неплохой дом, а также узнала, что далеко не все горожане могут себе позволить пить чай, который стоит недешево.

Когда постояльцы поужинали и разошлись по комнатам, ушел Беренгар-повар, затем и Вальк с Линой. Лэндвики же надолго задержались, обсуждая дела, и когда Брокк опомнился, было уже достаточно поздно. Одна ветвь семьи ушла, а другая осталась; Рокильда, закрыв дверь, повернулась к своим и сказала:

— А ее ведь выгнали.

— Эву-то? — лениво уточнил Годвин, зевая.

— Кого еще, — хмыкнула женщина и вернулась за стол. — Сразу заметила, как Гри побелела при упоминании храма. Все из-за шлендры Лив. Девка всем подгадила: и папашке, и сестре, и нам. А Эвке стыдно говорить, что не станет жрицей. Но я-то сразу все поняла.

— Правда? — заинтересовался Толий.

— Не быть ей жрицей – зуб даю!

— Да не, — поморщился парень, — я о Лив. Она и впрямь загуляла с кем-то?

— С каэром каким-то молоденьким. А Брокк, этот болван, вместо того чтобы пользу заиметь, что дочка богачу приглянулась, скандал устроил да побил каэра.

— Да какая там польза? — вставил Симон, допив пиво из кружки. — Таких девок, как Лив, у этих каэров – каждую ночь по пятку.

— Правильно, сынок, — поддержала первенца и любимого сына Рокильда. — Ничего в Лив такого нет, чтобы за нее платить.

— А по-моему, она хорошенькая, — сказал Толий.

— Ха! Много ты понимаешь! — обиделась Рокильда: при ней лучше не упоминать хорошеньких девиц или женщин. — Наверх иди.

— Я еще не допил, — возразил парень и, рыгнув, потянулся к кружке, в которой еще оставалось пиво.

— Хватит с тебя! — рявкнула женщина, забрала у него кружку и, достав из кармана передника ключ, дала сыну. — Иди наверх, сказала.

— Не, я лучше домой.

— Ты-то? Нет уж. Дадут тебе, неповоротливому, по башке и ограбят; отребья близ порта много. Так что рот закрой и наверх. А то удумал – спорить со мной!

Толий взглянул на мать неприязненно, утер толстые губы и, встав из-за стола, тяжело пошел к лестнице. Юноши в шестнадцать лет редко бывают грузны, но Толий и не выглядит на шестнадцать: он крупный, в отцову породу, мощный, и к тому же, как ученик кондитера, имеет доступ к сладенькому.

— Надо бы узнать, правда ли Эву выгнали, — протянул Симон.

— Выгнали, выгнали, — уверенно сказала Рокильда.

— Тогда плохо дело, — вздохнул мужчина. — Жрица в семье нам бы очень помогла. Почетно это.

— А я знала, что ничего у этой малахольной не получится. Порченых в храм не берут.

— Но ведь сколько проработала там, — вставил Годвин.

— Кто ж откажется от лишних рук? Но в жрицы – не-е-ет, не возьмут такую… Особенно после того как Лив семью опозорила.

— Найти бы Лив и поговорить с ней, — задумчиво произнес Симон. — Вдруг каэр ей увлекся? Тогда может и помочь нам.

— Да предлагала я! Так и сказала Гри: отправь, мол, муженька, пусть в ноги кинется каэру тому, прощения просит. А та подбородок вверх и ни в какую. Гордые! — злобно закончила Рокильда.

— Этих и не надо просить, ума не хватит договориться, — сказал Симон. — Я лучше сам. Если Лив не дура, то поймет, что не навсегда у каэра задержится, и что надо думать, как и где жить потом. Так ей и скажу, что поможем, если и она нам поможет. Мы вконец обеднеем, если повару со стороны платить будем. С Брокком-то едва концы с концами сводили, а этот просит много.

— Ханкин Брокка в гильдию не примет обратно, побоится.

— Потому и надо, чтобы каэр за Брокка попросил. А у каэра – Лив.

— И где она, эта Лив? — кисло протянула Рокильда.

— А ты спроси у Гриди.

— Эта ничего не скажет! Говорю ж – гордой себя мнит.

— И Брокк молчит, — добавил Годвин. — Они о ней и вспоминать не желают.

Симон начал задумчиво водить пальцем по покореженной поверхности стола. Его дядя Брокк тот еще упрямец, если что втемяшит в голову, то не выбьешь, а женушка у него нервная – чуть что плачет или орет. А вот Эва… этой легко голову заморочить, она с детства легковерная. Сразу выложит, где и с кем Лив, если заговорить о спасении сестриной души и чести.

— Не беспокойтесь, — промолвил Симон. — Кузину я найду.

Когда утром, но не самым ранним, в кухню вошла простоволосая растрепанная Эва, Гриди поглядела на нее внимательно, с тревогой. Снова дочь встала поздно и выглядит вялой: как бы не захворала сильнее. Раньше-то чуть свет на ногах была, да и ходила так, что ее и не слышно было, а сейчас вон, на всю ногу ступает тяжело, ходит медленно, и даже уже не заботит, что рубашка ночная с плеча сползает, шрамы открывая.

— Позднехонько ты, — сказала с беспокойством Гриди, — живот болел?

— Нет, просто выспалась в свое удовольствие, — зевая, ответила Ева, и с запозданием поняла, какую ошибку совершила: Эва Лэндвик ничего не делала «в свое удовольствие».

Но Гриди дочь поддержала:

— Правильно. Лекарь велел тебе хорошо есть и много спать.

Девушка, улыбнувшись, села за стол: ее снова ждали бульон и сухари. Когда она принялась за еду, в дверь постучали, и Гриди вздрогнула: вдруг блудная вернулась? Женщина быстро вышла в коридор и подошла к двери; в дверь постучали снова, громко и уверенно.

— Кто? — спросила с замиранием сердца надеющаяся мать.

— Это я, тетя, Симон.

Гриди вздохнула разочарованно, открыла дверь и впустила племянника. Увидев его, принарядившегося в темно-зеленый жилет, расшитый узором в виде листвы, с легким зеленым же плащом, да с волосами, зачесанными назад и подвитыми, она усмехнулась:

— Красавчик какой! Небось, невест приманиваешь? Жениться-то давно пора.

— Как только наладятся дела, женюсь, — ответил Симон.

Гриди снова усмехнулась: знает она, почему племянник в свои двадцать четыре еще безженный – Рокильда надеется на выгодную невестку, ищет девушку из хорошей семьи, красавицу да разумницу с подобающим приданым. И все бы ничего, да замахивается очень уж высоко.

— Пришел я к вам по делу, — добавил молодой человек.

— Так Брокк в трактире.

— А я не к нему, а к Эве. Она у вас искусная рукодельница.

— И что?

— Платочки бы расшить обережные, и…

— Вот сам и расшивай! — отрезала Гриди.

Симон же, увидев выглядывающую из кухни Эву, улыбнулся приветливо. Она хоть и пугливая, как звереныш лесной, но при нем не так робка, как с другими, ведь он на всякого умеет произвести хорошее впечатление.

— Славное утро! — сказал Симон.

— Славное, — бросила издалека Ева, чья рыжая голова так и пламенела при свете дня.

— Я к тебе, Эва. Расскажи, как так управляться с иглой и ниткой, чтобы чудеса получались?

«Мне бы кто рассказал», — ухмыльнулась Ева про себя и шмыгнула из кухни к лестнице, поднялась в свою комнату и оделась торопливо – не потому, что застеснялась, а потому что так положено: нельзя разгуливать в одной рубашке перед мужчиной.

Надев носки и обувшись, натянув платье и накинув на плечи платок Гриди, девушка погляделась в зеркало, изучила в нем свое новое лицо и, подумав с сожалением, что оно осунулось за эти пару дней, вышла к брату.

Гриди отвела Симона в гостиную; когда Ева зашла туда, то тоже отметила, что сегодня кузен выглядит наряднее, чем вчера, но такой же милый и услужливый. А раз так, то ему однозначно что-то нужно от нее – и это интересно.

Не желая оставлять дочь наедине с Симоном, Гриди устроилась в другом углу с шитьем: так она и поговорить им давала, и следила, что происходит. Симон действительно начал с вышивки, стал расхваливать умения Евы, но девушка, решив сразу поставить точку, сказала:

— Я бы помогла с шитьем, но уже не вижу так хорошо, как раньше. Слишком много работала при плохом свете.

На самом деле жаловаться не на что: глаза Эвы Лэндвик видят ничуть не хуже, а может, и лучше, чем прежние Евины. Да и в целом это тело, несмотря на худобу, кажется Еве более крепким, чем ее прошлое тело.

— Как жаль, — сочувственно проговорил Симон и, решившись на неслыханное – приблизиться к сестре – проговорил быстрым шепотом: — На самом деле я пришел поговорить о Ливви. У меня есть идея, как спасти ее и вернуть домой. Но я не знаю, где ее искать и у кого.

Ева приподняла брови, и мужчина пояснил:

— Мы все очень переживем за Лив и боимся, как бы не случилось беды. Скажи, что ты знаешь? К кому она убежала?

— О, богиня милостивая, — сказала Ева испуганно, решив, что это вполне в характере Эвы, и, взглянув на насторожившуюся мать, спросила: — Что именно ты хочешь сделать? Каковы твои намерения?

— Хочу поговорить с Лив. Она девушка умная, и если с ней поговорить по-доброму, то все поймет.

Ева скептически взглянула на Симона. С виду он просто милашка с искренним желанием помочь во взгляде, но разве можно доверять мужчине, который завивает волосы?

— Я сумею ее убедить, — добавил Симон. — Но я не знаю, где она и с кем. А ты знаешь? Можешь помочь?

— Знаю так же мало, как и ты, — разочаровала мужчину Ева. — Но твоя идея очень хорошая. Я и сама думала разыскать сестру и поговорить с ней.

«Этого еще не хватало», — подумал Симон и почувствовал легкое отвращение, глядя в блеклое лицо кузины с болячкой в уголке рта. Уж кого-кого, но только не ее надо посылать к Ливви: святошу та точно слушать не станет.

— Я кое-что слышала, когда отец бранился, и примерно представляю, где может быть Лив, — сказала Ева, заполнив возникшую паузу. — Но тебя этот нечестивый каэр выгонит так же, как выгнал моего отца, и тоже может избить. Однако если приду я, то у него рука не поднимется, потому что за меня чуть что заступится сама матушка Рагенильда. Так что мы пойдем вместе.

«Разумно», — подумал Симон; храмовники Эву хорошо знают и могут даже приструнить того каэра. Главное, до самого разговора Эву не допускать.

— Что же ты скажешь матери? — спросил он, быстро обдумав и одобрив этот вариант. — Она тебя не отпустит.

— Матушка-а-а, — громко обратилась к Гриди Ева и поднялась. — Симон согласился сопроводить меня в лавку за алоэ.

— За чем? — не поняла женщина и, отложив шитье, подошла к ним.

— За алоэ, — повторила Ева. — Помнишь? Лекарь мне от шрамов посоветовал.

— Я сама с тобой схожу.

— Всего лишь алоэ, мама, — улыбнулась девушка. — А честно сказать, мне хочется погулять по городу, а когда я гуляю с тобой, отец переживает. Но брат – это мужчина, защитник. Так и мне спокойнее будет.

Гриди это все не понравилось: Симон наверняка хочет увести Эву подальше, чтобы уговорить поработать на трактир, а точнее на Рокильду. Но запретить дочери гулять она тоже не смогла.

— Идите, — неохотно разрешила женщина. — Но, Симон, если что – я с тебя три шкуры спущу!

— Мама, мы просто прогуляемся, — невинным тоном сказала Ева, хотя была уверена, что «если что» случится обязательно: она сама станет этим фактором «если что».

Это было хорошее утро, тихое; на самом деле, конечно, это было и вовсе уже не утро, но Лив такие мелочи не волновали. Перевернувшись на другой бок, она посмотрела на Альберта, чьи длинные мягкие волосы разметались по подушке, и с нежностью провела пальцами по его узкому лицу, на котором даже щетина кажется мягкой.

Альберт Нэсс – рэнд не из богатых, но все же рэнд, и красавчик к тому же: Лив нравятся светленькие, такие же, как и она сама. А еще у его отца крепкое имение в баронстве Фреров, да и сам Фрер, точнее, его сын, закадычный приятель Альберта. В общем, Лив была довольна своим выбором.

Девушка подалась к Альберту, склонилась, поцеловала его в шею, запустила пальцы под рубашку, касаясь гладкой кожи…

— Не лезь, — пробурчал парень и бесцеремонно скинул с себя девичью руку.

Лив не обиделась: он всегда немного раздражителен, когда хочет спать.

— Котик не выспался? — промурлыкала она.

— Отстань.

Девушка отстранилась, поднялась и, потянувшись с наслаждением, запустила пальцы в свои легкие, еще сохраняющие волнистость волосы – надо бы снова накрутить, чтобы к вечеру была красота. Как была, голышом, она прошла в другую комнату – ах, другая комната, столько места для них с Альбертом! – дошла до шкафа, открыла его и, выбрав рубашку и платье, начала одеваться. Альберт еще не скоро проснется, проспит до самого вечера, но ей выйти придется уже сейчас, иначе булочки с сыром, которые он так любит, все разберут в пекарне.

Одевшись, Лив расчесала волосы, смочила их немного водой и быстро накрутила на полотняные жгутики и закрепила на голове. Затем, скрыв все это под платком, обулась и спустилась на первый этаж, к выходу, не забыв захватить вязаную сумочку. Выйдя и заперев дверь, она быстро направилась к пекарне, не обращая внимания на встречных – людей на этой площади всегда много, что днем, что вечером.

Они появились неожиданно, словно из-под земли выросли; Лив сначала кузена узнала, и только потом родную сестру. Но не растерялась: не показав вида, как испугала ее эта встреча, она ловко и естественно обогнула этих двоих и поспешила дальше.

— Ливви! — раздалось ей вслед.

Лив сделала вид, что ничего не услышала, и прибавила шагу.

— Ничего, мы подождем, когда ты вернешься. Или с женихом твоим поговорим.

Девушка остановилась, осознав, что бежать бесполезно: раз уж пришли, то не отстанут, еще и опозорят ее перед Альбертом, а он и так жутко зол, что тогда так с папашей вышло. Развернувшись, Лив вернулась к Симону и Эве. Кузен вырядился – он это дело любит – и смотрел на нее с укоризной, как духовник. А Эва со своим снулым бледным лицом выглядит как покойница, которую зачем-то выкопали. Хотя людей нарядными хоронят, а эта снова в своем тряпье…

— Чего надо? — холодно спросила Лив.

— Поговорить, — ответил Симон.

— Ну, говори.

— Он жених тебе или кто?

Лив вспыхнула и рявкнула:

— А ты кто? Петух разодетый? Чего пришел? Чего надо? Чего вам всем от меня надо? Сколько еще раз повторять, что вы все надоели мне со своими запретами и поученьями! Видеть вас не желаю!

Симон шагнул к девушке и произнес вкрадчиво:

— Я не собираюсь тебя ничему учить, Лив. Я просто беспокоюсь о тебе.

— Не надо обо мне беспокоиться! Все у меня хорошо!

— Славно, — невозмутимо произнес мужчина. — Никто из нас не собирается тебя ничему учить. Но отца твоего из гильдии исключили, а трактир собираются закрыть. Все из-за того… случая. Твоя мать ночами не спит, покоя не знает. Ты взрослая, Лив, и умная. Родители всегда примут тебя обратно, что бы ни случилось. Но так может статься, что некуда будет принимать.

Трактир? Гильдия?

Лив замутило от горечи давней сильней обиды, поднявшейся в душе. Она всегда знала, что не нужна родителям, что те молятся лишь на старшую Эву, отдают ей все внимание и заботу. Вот пусть Эва и помогает им с трактиром! А она, Лив, останется с тем, кому действительно нужна!

— Плевать мне, — заявила Лив. — Не приходите больше – никто из вас. А придете, я на вас кошек натравлю. — При этом девушка взглянула на Эву с вызовом.

— Ливви! — выдохнул Симон, поразившись.

Зная, что нанесла ужасный удар, и чувствуя мстительное удовольствие, средняя Лэндвик усмехнулась и, вздернув подбородок, пошла дальше туда, куда и хотела – к пекарне. Ее губы горели, как обожженные, а сердце билось очень быстро. Хотя маму жаль, и отца жаль, и даже дуру эту Эву, все равно она не вернется к ним никогда, разрежет нить родства, соединяющую их. Потому что она, Лив, другая. В ней дух свободы, она может подняться, а они – никогда.

У Симона, задетого до глубины души, веко задергалось. Кем эта дрянь себя вообразила? Как посмела так с ним говорить?

— Не принимай близко к сердцу, прости ее, — проговорила Ева, не сводя глаз с удаляющейся Лив.

— И ты простишь?

— Конечно. И благословлю, чтобы путь, который она избрала, не стал для нее губительным.

Симон поразился снова – на этот раз недалекости и наивности Эвы. Такой и впрямь только в храме место с такими же полоумными. Ева догнала Лив, что не составило для нее труда с ее-то ростом и длиной ног, и негромко сказала:

— Он бросит тебя, дуру, когда наиграется, и ты останешься у разбитого корыта и с надутым животом.

Лив ушам своим не поверила. Ей показалось? Остановившись, она посмотрела на сестру неверяще.

— Что ты сказала?

— Я сказала, что этот молодчик скоро бросит тебя, и хорошо еще, если не беременной. — Воспользовавшись тем, что лицо Лив вытянулось в изумлении, Ева подошла к ней еще ближе и добавила: — Неужели то, что случилось со мной, тебя ничему не научило? Ты просто мясо для них, дичь, которую приятно загнать и сожрать. Тебя высосут и обглодают, а остатки вышвырнут на улицу, где на тебя накинутся любители дешевизны. Никто и никогда из них на тебе не женится, а содержанки, даже лучшие, часто кончают плохо. Пока не поздно возвращайся домой. Обещаю – никто не будет тебя винить, слова тебе плохого не скажет. И все у тебя будет хорошо – я помогу.

— Ты? — вымолвила Лив растерянно, а потом нервно хмыкнула. — Ты? Надо же, как заговорила! Я так и знала, что ты лишь притворялась паинькой!

— Не дури, — просто сказала Ева. — Пошли домой.

— Нет уж… — покачала головой Лив, чувствуя, что к ее щекам приливает волна жара. — Это ты, старуха в шрамах, нужна только родителям, а меня Альберт любит. И другие рэнды засматриваются, и каэры тоже. Я одна не останусь.

— Значит, домой не пойдешь?

— Нет!

— Тогда благослови тебя богиня, — сказала Ева сухо, развернулась и пошла к Симону.