Эва, дочь трактирщика

Глава 7

Вайд вовремя подхватил падающую девушку и вздохнул удивленно: хоть и тощая, но весит прилично, не как другие женщины. Чуть встряхнув ее, он произнес:

— Давай без притворства.

Она не ответила и ничем другим не выдала себя. Неужели на самом деле потеряла сознание? Что ж, и это свидетельствует о том, что с ней нечисто. Капитан взглянул на вход в кухню. У Гриди он попросил травяной сбор, сказав, что слегка приболел, так что она на какое-то время задержится в подвале, а Брокку напомнил о пиве, и тот пошел в погреб.

Времени у него мало, а тут еще и Эва «заснула». Вайд огляделся: надо бы воды холодной найти, чтобы ей в лицо брызнуть, но тут бесцветные ресницы девушки затрепетали, и она открыла глаза.

Несколько секунд Ева вспоминала, кто она, где она и кто этот красавчик-брюнет, а потом, вспомнив все, проговорила слабо:

— Ах! Отпустите! Не касайтесь!

Тмерри улыбнулся; то, что она притворяется, он увидел, услышал и даже учуял – спасибо годам допросов и слежки.

Эта улыбка Еву деморализовала, но девушка продолжила играть:

— Не трогайте меня! Я позову папу!

— Хватит, — сказал Вайд, и улыбка пропала с его лица. — Меня ты не обдуришь. — Мужчина спустил девушку с рук и подвел к столу; усадив ее за него, он придвинул к ней свою кружку с недопитым остывшим чаем и произнес повелительно: — Смочи горло и рассказывай.

— Ч-что рассказывать? — проблеяла ошалевшая Ева, глядя на него. Предположим, он понял, что она ведет себя странно. Но как он понял, что Эва – не Эва, а внутри другая личность? Он что, экстрасенс, который увидел, что она попала сюда из другого мира?

— Правду, — ответил Вайд. — Ты не потеряла память, верно? И знаешь, кто на тебя напал. Рассказывай все.

— Я не понимаю, чего вы хотите от меня, — дрожащим голосом проговорила Ева. — О, Богиня, образумь этого человека...

— Да, богиня, — усмехнулся Вайд и взгляд показательно к потолку возвел, — образумь эту упрямицу, чтобы не врала.

— Богиня накажет, если к ней взывают неискренне.

— Значит, тебе несдобровать.

Ева, у которой после обморока слегка шумело в ушах и голова кружилась, решила прибегнуть к старому проверенному женскому оружию – слезам. Она поднапряглась, поморщилась… и не смогла выдавить ни слезинки. В этот раз показательно заплакать не получилось, хотя сегодня в храме она вполне успешно расплакалась при Оресии.

В коридоре раздались шаги, и Вайд невозмутимо руки на груди сложил.

Ева поняла, что свои подозрения он выложит Лэндвикам, и произнесла быстрым шепотом:

— Хорошо, я тебе все расскажу, но не при родителях.

Она успела в последний момент: Брокк зашел на кухню с довольно большим закупоренным кувшином. Поставив его прямо на стол, он сказал Вайду:

— Вот, лично для тебя бочонок вскрыл и пива тебе нацедил.

— Мне хватило бы и кружки, — усмехнулся Тмерри.

— Тебе-то? — Брокк оглядел рослого плечистого капитана и тоже усмехнулся: — Ты в одну харю и бочонок выдуть можешь, но меня братец прибьет, если я тебе все отдам. Так что вот, в кувшин тебе нацедил.

— Ну, спасибо, Брокк.

— Это тебе спасибо. Ты не стесняйся, захаживай к нам, если что и просто так. Тут тебе рады.

— И зайду, — улыбнулся Вайд, — пироги вашей жены – это что-то.

— Вот и славно, — отозвался Брокк и глянул на притихшую бледную дочь. — Эва, ты что? Все о храме думаешь?

Девушка кивнула и вздохнула печально.

— Не думай! — велел Лэндвик. — Все будет как раньше, вот увидишь.

— Не будет, — вымолвила Ева. — Матушка Рагенильда сказала мне, что богиня уже дважды указала ей на то, что я в храме нежеланна и в жрицы не гожусь. Так что нет мне больше туда хода.

Сначала Брокк обрадовался: он эти храмы терпеть не может, но увидев, как подавлена дочь, понял, что для нее это удар. Ева снова попыталась расплакаться и снова тщетно; поднявшись и покачнувшись – а вот это уже по-настоящему, она пискнула: «Мне надо помолиться» и вышла из кухни. Там и Гриди уже подоспела со связкой трав в руке; увидев дочь, она замерла, а потом пошла за ней:

— Эва, что с тобой?

Брокк, выглянувший из кухни, рукой махнул:

— Оставь ее, мать, пусть поплачет.

— А что она? — растерянно спросила Гриди. — Все же обошлось…

— Из храма ее выгнали. Сказали не приходить больше.

Женщина округлила глаза, а потом сжала травы так, что они, засушенные, переломились и на пол посыпались.

— Эву? — полузадушенно вымолвила она. — Нашу Эву ВЫГНАЛИ?

— Из-за меня, — покаянно произнес Брокк.

— Они что, с ума все посходили?! — вскричала Гриди и отшвырнула травяной сбор. — Нашу Эву! Выгнать! Из храма! Да она одна достойна быть там! Она там больше всех работала! Она всё знает! Всех знает! Богиня годами вела ее к жречеству! У нее особый путь!

«Вот-вот, — подумал Вайд, отлично все слышащий из кухни, — больше всех работает, всё и всех знает, годами при храме и при этом еще не жрица в свои тридцать». Захватив кувшин, он подошел к выходу и поинтересовался:

— Эву и правду из храма выгнали?

— Представляешь? — возмутилась Гриди. — Мою славную девочку!

— Это я виноват, — повторил Брокк.

— Нет, не ты, — возразила горячо его жена. — Я так и знала, что нечисто в храме, что жрицы богиню не слушают. Наша Эва слишком хороша для них, вот! Им никогда такими же чистыми не стать, вот и отправили ее восвояси, найдя причину! Небось, и нищего того сами подговорили, чтобы подставить нас!

— Делать им больше нечего, как нищих подговаривать! — фыркнул Брокк.

— Так-то могут, — внезапно поддержал Гриди Вайд. — Эва как никто достойна стать жрицей, но кому-то в храме это может не нравиться.

— Да, да! — согласилась женщина. — Я и говорю: моя девочка слишком хороша.

Брокк тоже задумался, припомнив, о чем его предупреждал Вайд. А если Эву и впрямь не просто так по голове ударили? Никто ж не знает посторонний, чего у них там в храме творится-то. А Эва, если б жрицей стала, самой благочестивой слыла бы, и ее могли бы матушкой сделать.

Нахмурившись, мужчина сказал:

— Не знаю я, чего у них там творится, но Эва в храм больше не пойдет. Пусть плачет, пусть просится – но мое слово как отца таково.

— И я как мать ее туда не пущу! Так и знала, что непроста ее годами отваживали! А то чего: пеленки загаженные она в храме может стирать, а жрицей ей нельзя быть, нехороша! Сами нехороши! А ты, Вайд, молодец, — поглядела на капитана Гриди, — благослови тебя богиня, энхолэш! Жену тебе красавицу-разумницу, детишек побольше, и чтоб в доме всегда светло было!

— Спасибо, — скромно отозвался Тмерри.

— Пива ему бочонок надо было дать, — выразительно глянула на мужа Гриди.

«Ага, чтобы напился и перестал ко мне докапываться», — подумала Ева, которая, притаившись на лестнице, подслушивала разговор.

Когда Вайд Тмерри ушел, Ева вернулась к себе в комнату и, стащив с головы косынку, бросила ее на кровать. Что за день! Видимо, у семейства Лэндвик началась темная полоса. Но лично у Евы дела еще хуже! Мало того что она понятия не имеет, как попала в этот мир и в это тело, так от нее теперь еще и требуют сказать, что случилось с Эвой Лэндвик и кто ударил ее по голове!

Пока что родители – ее защита и опора, но и они все равно поймут вскоре, что слишком уж отличается Ева от Эвы. Движения, интонации, привычки не меняются при потере памяти. Неужели материнское сердце Гриди Лэндвик молчит? Та же Ливви и то сразу поняла, что с Эвой нечисто.

А уж капитан Тмерри… Как он понял, что она – не она? Подловил на какой-то мелочи? Или узнал что-то в храме? А что, если Эва Лэндвик на самом деле была не таким уж ангелочком?

Еву затошнило от перспективы допроса; вспомнив, как, по заверениям историков, не бережно, мягко говоря, обращались в Средние века с задержанными, особенно задержанными женщинами, да еще и рыжими и незамужними, девушка едва успела подбежать к кровати, достать ночной горшок и склониться над ним. Все, что она съела недавно, вышло из нее; закрыв горшок и утерев рукой рот, Ева поднялась, открыла шире окно и задумалась.

Положение у нее шаткое: она в теле той, которая умудрилась не вписаться ни в один из местных жизненных сценариев – не жена, не жрица. Притворяться остаток жизни страдалицей-тихоней Ева не сможет, да и чувствовать себя престарелым ребенком Лэндвиков не очень приятно. Замуж тоже не выйти: возраст, шрамы, слухи.

В дверь постучали: Ева услышала стук благодаря открытому окну. Выглянув из него, она увидела Рокильду с мужем… а, нет, не с мужем: Годвин пониже и тощий, да и лицо в морщинах, а этот, вроде, молод.

Молодой взглянул наверх, прямо на Еву, и девушка отшатнулась: эх, попалась! Ну, ничего страшного, все равно она не выйдет к гостям: пусть родители сами с ними разбираются и выясняют, что в храме насчет простыней сказали. И все же Ева на всякий случай легла на кровать спиной к двери – если Гриди зайдет, решит ее не беспокоить.

Слышимость в доме хорошая, так что девушка отлично разобрала упреки Рокильды, возмущения Гриди, а потом и рявканье Брокка. Но эта ссора не увлекла девушку.

«Что же мне делать? — думала Ева, и ее снова затошнило. — Как выкрутиться?»

В голову не лезло ничего толкового, одни ужасы про средневековые пытки… Но и сама жизнь здесь тоже в своем роде пытка: если она неудачно порежется или зуб мудрости пойдет в рост, то это может окончиться плохо. А аппендицит? Это же гарантированный билет на тот свет!

Девушку бросило в пот, к горлу подкатило, и ее второй раз вырвало. Обычно после этого становится легче, но у Евы, наоборот, рези начались в низу живота. Скрючившись и почувствовав, как горят щеки, она поняла, что эта ее новая жизнь может окончиться быстро…

Когда Гриди зашла к дочери, чтобы проведать, как она там, и заодно пожелать покойной ночи, то ужаснулась: Эва лежала на кровати в странной позе, а ее кожа была бледна и влажна; в комнате, к тому же, стоял противный сладковатый запах.

— Что с тобой? — выдохнула Гриди и кинулась к девушке.

— Тошнит, — вяло ответила Ева, — что-то не то съела.

— Но мы же ели одно и то же!

Перепугавшись не на шутку, Гриди отправила мужа за лекарем, тем самым молоденьким, который уже был у них, и Брокк унесся в ночь. К моменту, когда молодой врачеватель оказался у них, у Евы уже начался жар; без стеснения ощупав ее живот, мужчина спросил:

— Что она ела?

Гриди торопливо перечислила и добавила, что они тоже это ели.

— А если это от удара по голове? — срывающимся голосом спросила она. — Вы говорили, такое может быть…

— Может, но не у вашей дочери. Ей надо прочистить желудок; она отравилась.

Брокк плотно сжал губы. Отравилась! Но чем, если она ничего такого не ела? Разве что в храме дали что-то… Подойдя к дочери и коснувшись ее горячего лица, он произнес:

— Эва, ты что-то ела в храме?

— Отвар успокаивающий пила…

— Кто тебе его дал?

— Сестра Оресия…

Супруги Лэндвик переглянулись: они подумали об одном и том же. Но лекарь отнесся к словам Евы спокойно.

— Передержали, видимо, отвар, — произнес он. — С травами надо быть аккуратнее.

— Жрицы эти отвары сто лет варят, они не могли передержать, — сказала металлическим голосом Гриди.

Она всегда относилась к духовникам с большим уважением и даже трепетом, но вся ее благоговение перед ними пропало, как только она поняла, что ее дочь обидели, да еще и отравили.

Лекарь глянул на женщину, но комментировать ее высказывание не стал: сейчас главное девушке помочь.

— Согрейте воды, мне надо развести порошки, — велел он. — И холодную воду тоже принесите, чтобы смачивать платок и прикладывать к ее лбу, шее.

Гриди ушла за водой, а Брокк остался за дочерью приглядывать. К счастью, после того как лекарь напоил Еву своими снадобьями, ее перестали мучить рвотные позывы, а потом и рези в животе слабее стали. Жар, правда, не спал, поэтому Гриди так и просидела почти всю ночь у кровати Евы, прикладывая к ее коже смоченный водой платок. Сама же Ева, измученная, заснула сразу, как только ее тошнить перестало.

— Иди спать, Гри, — уже перед рассветом зашел за женой Брокк, — я сам посижу с ней.

— Не могу, — призналась утомленная женщина и подняла на мужа покрасневшие от недосыпа глаза. — Что же это делается, Брокк? За что?

Он не смог дать ей ответ, просто подошел и обнял. Сам же решил, что как только Эве станет лучше, он отправит ее в деревню к родственникам. Потому что в городе, судя по всему, его дочь кому-то сильно мешает.

Когда в обед к Лэндвикам заглянул капитан Тмерри, чтобы кувшин вернуть и заодно с Эвой потолковать, то выяснил, что девица всю ночь животом промаялась и теперь, бедняжка, отсыпается.

Мужчина сочувственно цокнул:

— Как же так?

Гриди, которая и сама ночью не спала, только руками развела. О своих подозрениях насчет храма она Тмерри говорить не стала и поскорее выпроводила: самой хотелось отоспаться после ночных бдений. Вайд пожелал Эве скорейшего выздоровления и ушел; в том, что хвороба неспроста «внезапна», он не сомневался. Эва хочет его провести? Не на того напала!

Да и Ева, проснувшись с ватной головой, тошнотой и болью в желудке тоже сразу о Вайде Тмерри подумала. Конечно, он скоро явится, чтобы все узнать, увидит, что она больна, сочтет, что это обман и тогда все станет в сто раз хуже.

— Что же я такая везучая? — страдальчески протянула Ева, поднимаясь с кровати. Здоровье частенько подводит ее в ответственные моменты: свой первый День знаний она пропустила, потому что сильно простудилась – коварные августовские похолодания; прямо в день защиты диплома у нее началось расстройство кишечника; когда съехалась с Владом, ее страшно прыщами обсыпало. А теперь, когда надо быть собранной и здравомыслящей и придумать легенду, от которой зависит вся ее дальнейшая жизнь, у нее отравление!

Хотя, в общем, не так уж все и плохо – тошнит скорее от голода и слабости, чем от гадости внутри; всю гадость она еще вчера извергнула. Постанывая, пошатываясь и жалея себя, Ева дошагала до сундука, с усилием его открыла и вытянула чистую рубашку. Переодевшись в нее, она натянула еще и носки, накинула платок на плечи и начала спускаться.

Гриди, увидев бледную-бледную дочь, тяжело и медленно спускающуюся по крутой лестнице, руками всплеснула:

— Эва! Ты с ума сошла? Убьешься ведь!

— Не дождетесь, — пробурчала себе под нос Ева.

Мать поднялась к дочери, взяла ее под руку и помогла спуститься. Усадив девушку за стол, Гриди пощупала ее лоб, выдохнула, не почувствовав жара, и провела рукой по спутанным рыжим волосам.

— Ох, и напугала ты нас…

— Ничего страшного, — отозвалась Ева, прикидывая, чего бы поесть, чтобы снова не вывернуло. — Просто не надо было пить успокаивающий отвар на голодный желудок. Меня Оресия предупреждала, но я решила, что можно и так глотнуть.

— Говоришь, на голодный желудок нельзя было отвар пить? — задумалась Гриди.

— Конечно, — Ева подняла на нее глаза, ясные и невинные. — Я сглупила, мама, и из-за меня вам пришлось вызывать лекаря, да еще в ночь. Мне очень стыдно и… очень есть хочется.

Гриди выдохнула с облегчением: Эвочка сама спустилась, жара у нее нет, и есть хочет. Разве это не прекрасно? Она попросила дочь не вставать и сама налила ей в миску еще горячего куриного бульона да подала подсушенный вчерашний хлеб: лекарь посоветовал кормить дочь именно так в первые дни.

Ева с аппетитом принялась за бульон. После, правда, ее снова начало тошнить, но не настолько, чтобы вернуться в комнату и страдать. Гриди же, на дочь поглядывая, трещала о лекаре и его советах, о том, что первую седмицу надо бы порошок, что он им оставил, понемногу в воде разводить да пить.

Ева кивала, а саму ее подмывало о другом спросить – не заходил ли, например, некий синеглазый капитан? Девушка настолько была уверена, что Тмерри придет, что даже в своем слабом состоянии стала готовиться к встрече с ним, и ее голова заработала куда эффективнее, чем вчера.

Гриди согрела воды и помогла дочери обмыться, а потом стала распутывать и расчесывать ее сальные волосы. Волосы здесь, в загадочном иномирном средневековье, моют нечасто, да и зачем, если можно под чепчик или платок спрятать, но Ева уже продумала свою игру и сказала:

— Надо и волосы помыть.

— Потом, тебе пока лучше голову не мочить. Вредно это.

— Нет, мама, — ответила Ева, — не хочу я ходить с жирной головой, а платками волосы прикрывать, как раньше, не стану – я не жрица храмовая и не стану ею, так что мне покрывать голову нельзя.

Тут у Гриди сердце защемило, и пока женщина подыскивала слова утешения, Ева продолжила:

— Так должно быть. Помоги мне помыть волосы, мама.

Что поделать? Гриди помогла. Ева же чуть не замурлыкала от удовольствия, когда, наконец, получила возможность помыть голову – оказывается, мытье головы может быть невероятным блаженством! После этого девушка заявила, что и платье другое надеть должна, такое, чтобы ее больше никто со жрицей не путал. Гриди лишь вздохнула, но возражать не стала: пусть переживает свое маленькое горе так, как считает нужным. И хотя Еве так и не удалось переодеться – она в семье из женщин единственная рослая, и чужие платья не подогнать под высокий рост – Брокк, вернувшись под вечер, ее не узнал.

— Эва, — выдохнул он, — ты встала?

— Да, отец, — ответила она, в знак приветствия чуть склонившись, — мне уже гораздо лучше. Лекарь очень помог – да благословит богиня его дни!

— Энхолэш, — кивнул Брокк, продолжая разглядывать дочь.

Почему она выглядит так… иначе? Неужели лишь потому, что открыты волосы, а на плечах яркий платок Гриди?

— Если тебе лучше, это хорошо, — пробормотал, наконец, удивленный мужчина и направился на кухню, где его ждал ужин.

Там он рассказал, что они с Годвином нашли повара из гильдии, так что трактир не закроется. Но придется здорово ужаться, потому что повар требует за работу слишком много, а они с Годвином и так уже все в долгах… Но это ничего, справятся.

—…А тебя в деревню к родичам свезу, — закончил Брокк, поглядев на Еву. — Давно они тебя не видели, да и свежим воздухом подышишь.

«Деревня? — подумала Ева и внутренне содрогнулась. — Нет уж, спасибо!»

— Я, конечно, хочу повидать родственников, — сказала девушка, — но мне будет намного спокойнее здесь, с вами. Хоть я вас не помню, но чувствую, что вы мои родители. А там… там снова для меня все будет чужим.

— Мать с тобой поедет, — сказал Брокк. — так что нечего бояться. Да и позабыть бы тебе о храме надо.

— Я и так его плохо помню. Вчера я расстроилась не потому, что меня из храма выгнали, а потому что не увидела для себя другого пути. Но сегодня, когда проснулась, поняла, что все эти годы я, наверное, стремилась в храм, чтобы спрятаться там. Это неправильно. Каждый из нас должен пройти свой путь смело. Знаю, замуж меня такую не возьмут, и я останусь в вашем доме, но обузой не стану. Я буду помогать тебе, мама, и тебе, отец. И я буду помогать Кисстен. Я буду достойной дочерью и сестрой. И, надеюсь, тетей тоже когда-нибудь, — закончила со слабой улыбкой Ева.

Гриди залилась слезами; чувствительная натура снова ее подвела.

У Брокка тоже сердце сжалось, но по примеру жены в слезы он не ударился.

— Верно, дочь, — сказал он. — Ты у нас достойная девица. А кто не согласен, тому я…

В дверь постучали, и Ева про себя улыбнулась: она знает, кто пришел. Чувствует.

Чутье не подвело: гостем, которому Брокк открыл дверь, оказался Вайд Тмерри. Молодой капитан зашел вместе с хозяином на кухню, поприветствовал женщин и… смутился.

Эва Лэндвик выглядела неважно: бледность, темные круги под глазами, бесцветные губы… И в то же время она выглядела прекрасно: пышные чистые волосы соперничали цветом с огнем в очаге, в ясных глазах светилась уверенность.

Капитан произнес с заминкой:

— Я узнал, что тебе нездоровится, Эва. У меня есть знакомый лекарь, очень толковый, и я зашел к нему за порошком. Это тебе поможет.

— У нас тоже лекарство есть, — ответила Гриди, — но все равно спасибо, Вайд. Поужинаешь с нами?

— Второй раз подряд?

— Да хоть каждый день, — хмыкнул Брокк. — Садись.

И Вайд сел за стол; отдав пузырек с лекарственным порошком хозяйке дома, он глянул снова на Эву, которая сегодня была в десять раз более рыжей, чем обычно, и более молодой. Или ему кажется?