Фрося. Часть 4

Глава 2

Фрося лежала в ванне, окружённая пышной подушкой пены, вдыхала аромат хвойного экстракта и обдумывала новость, только что сообщённую Сёмкой.

Она знала, какую бурную инициативу развила её дочь для освобождения из лагеря своего ненаглядного Миши, при активной помощи Ривы и её мужа Майкла.

Ничего не скажешь, молодцы, добились своего, вместо положенного ему пятнарика, меньше, чем через четыре года попадёт в объятия к своей жёнушке и деткам.

Хоть бы уже там больше не карулесил и Анютка могла бы спокойно заниматься своей любимой медициной.

Нелегко ей было первые два года в Израиле, мысли забиты волнениями за мужа, а надо учить язык, вспоминать забытое, навёрстывать упущенное.

Кто его знает, как бы всё сложилось, но имея такую поддержку в лице Ривы и её мужа, Анютка добилась всего того, о чём так мечтала Фрося, но к сожаленью только вдали от неё.

Боже мой, сколько ей пришлось пережить волнений за судьбу дочери, когда в 73 году прокатился слух о войне Судного дня.

Советские газеты просто захлёбывались от восторга, описывая первые дни войны и перечисляя большие потери, которые несла армия Израиля, как сжимается кольцо войск арабской коалиции вокруг мирных городов и посёлков этой маленькой страны, она чуть с ума не сошла от этих новостей.

Прошло несколько дней и всё встало на свои места, опять неслось из телевизора и газет — агрессоры, оккупанты, несчастные арабы, жестокие евреи…

Даже Марк, который всегда старается держаться подальше от политики и тот, злорадничал с Фросей под одеялом, восхищаясь действиями армии Израиля, окружившей в Синайской пустыне двести тысяч Египетских войск.

Хорошо ещё, что Фрося не знала, что во время этой компании её Анютка добровольно отправилась на передовую и прямо в гуще военных действий спасала раненных солдат, оперируя прямо в полевом госпитале.

Вот, после этой войны и определилась судьба Ани на профессиональной ниве, она стала военным врачом и даже носит какое-то офицерское звание.

Недавно Аня прислала новые свои фотографии, где её, такая домашняя и миролюбивая дочь в военной форме улыбается в объектив.

Фрося сразу поняла, что она улыбается ей и мать сквозь слёзы улыбнулась в ответ:

— Какая же ты красивая моя доченька, и раньше была смугляночка, а теперь и вовсе на цыганку похожа.

А почему на цыганку, на еврейку, хотя Сёмка ведь тоже чернявый, но белокожий, наверное, это от матери.

Фрося плотно закрыла глаза и начала в голос повторять заученные наизусть строки, из последнего письма, полученного от дочери из далёкого Израиля:

«Здравствуй моя миленькая, незабываемая ни на секундочку мамочка!

Я знаю, как вы с Сёмочкой с нетерпением ждёте моих писем, а я такая свинюшка, бывает по две недели не пишу.

Я не буду ссылаться на нехватку времени, просто не хочется отписываться, а именно, каждое моё письмо тебе, моя дорогая мамочка, это серьёзный разговор с тобой, начатый ещё в раннем детстве.

Мамочка, ты дважды спасла мне жизнь и мне об этом постоянно напоминает Рива, ты у неё святее всех святых.

Ты не думай, то, что я сейчас напишу тебе, это не для того, чтобы сделать тебе приятное, это просто то, что открылось для меня окончательно.

Я дала времени определить мои чувства и думаю, что три с половиной года достаточный срок, но я так и не почувствовала с Ривой связь дочери с матерью.

Она очень хорошая и во многом заменила мне тебя, таких добрых, отзывчивых людей ещё надо поискать.

Маечка буквально смотрит ей в рот, они не разлей вода, а я чужая, чужая, чужая…

Нет, она ни в чём не виновата, вся вина на мне, потому что только ты мне мама, мама, мама…

Признаюсь тебе, очень нелегко складываются мои отношения с Ритой, у меня такое чувство, что она обвиняет меня в том, что я бросила Мишу, а сама наслаждаюсь жизнью, хотя моё в основном наслаждение это моя работа.

Я очень редко бываю на каких-то торжествах, отправляюсь туда только тогда, когда нельзя от них отвертеться.

Рита изъявила желание учиться в пнимие, это типа интерната, приезжает только через выходные и всё больше замыкается в себе, вся надежда на скорый приезд Миши…»

Ага, Фрося даже привстала в ванне, вот где собака зарыта, Сёмка, похоже, прав.

Фрося стала остервенело тереть мочалкой тело, будто стараясь отодрать всю боль, накопившуюся в её душе после отъезда Анютки.

Письма, это письма, а как хочется прижать к груди шёлковые кудри дочери, усадить на колени и качать, как маленькую девочку, а потом пить с ней до полуночи чай, и говорить, говорить, говорить…

Сёмка забарабанил в дверь ванной:

— Мам, ты там не уснула, твой дрожайший Марк желает с тобой пообщаться по телефону, сказал, чтоб ты ему перезвонила в магазин.