Фрося. Часть 4

Глава 55

Пока Сёмка бегал за водой, Фрося глубоко задумалась, а ведь сын категорически не отрицал предложение Анютки о переезде в Израиль, а просто приводил аргументы, о невозможности это осуществить в данное время.

Боже мой, что это будет, когда он станет совершенно взрослым, настолько самостоятельным, что сам сможет принимать решения о выборе места жительства и будущей семье.

Она отмахнула от себя нахлынувшие неприятные, непрошенные мысли.

Попила принесёной сыном воды и продолжила читать письмо от дочери:

«…Мамуль, напишу немного о себе, хотя за период от предыдущего письма мало что в моей жизни изменилось.

Но есть и приятная новость, она состоит в том, что меня пригласили принять участие в очень интересном проекте, связанном, конечно, с медициной.

В ближайшее время в одном известном медицинском центре, собирается монолитная группа молодых специалистов под руководством Майкла мужа Ривы, которая будет участвовать в разработке нового подхода в хирургии по трансплантации органов.

Ты, не думай, что меня берут в эту группу по протекции родственника.

Туда меня рекомендовало руководство клиники, где я работаю и проявила себя, по их словам, с наилучшей стороны.

Проблема для меня заключается в том, что эта группа будет работать не в Иерусалиме, а в медицинском центре, находящемся вблизи Тель-Авива, а это лишнее время, которое нужно будет тратить на дорогу в оба конца.

Кроме того, моя научная работа будет ненормированная по времени и потребует частого моего отсутствия в вечерние часы и тут возникает проблема с Маечкой, ведь после школы некому будет находиться с ней дома.

Миша с радостью готов переехать от Ривы хоть куда, тем более, в Тель-Авив, но сидеть с дочкой категорически отказывается, ссылаясь на большую занятость и не умение ладить с семилетним ребёнком.

Рива готова заботу о Маечке взять на себя, ведь она в последнее время значительно меньше работает.

По секрету тебе сообщаю, что у неё самой появились проблемы с сердцем, но она не велела мне писать тебе об этом, поэтому не надо этот факт упоминать в своих письмах, ведь она их всегда прочитывает по нескольку раз и я не могу ей отказывать в этой малости.

Мамуль, мне стыдно тебе признаваться, но в наших отношениях с Мишей с каждым днём появляется всё больше трещин, между нашими взглядами на многие вопросы зияет огромная пропасть.

Он настаивает на том, чтобы я посвящала большую часть своего свободного времени его политической активности, сопровождала на всякие дурацкие совещания, где люди оторванные от израильской действительности из пустого в порожнее переливают, на мой взгляд, надуманные проблемы.

Новые Мишины знакомые, в том числе и он, отказываются изучать иврит и винят власти во всех тяжких грехах, а сами совершенно не понимают всего происходящего вокруг.

Безусловно, у нас очень не простая страна, но равных для всех возможностей, просто надо, как следует напрячься и добиваться поставленной цели.

Мише тоже нечего роптать на судьбу, её надо подстраивать под себя и явно не таким образом, как это делает он…»

Фрося подняла глаза от письма и поглядела на Сёмку:

— Сынок, а тебе не кажется, что наша Анютка повзрослела и я бы даже больше сказала, помудрела, и теперь видит своего муженька в другом свете, а не через розовые очки, как раньше, живя в Вильнюсе.

— Мам, помянешь моё слово, хлебнёт она ещё с ним горя, очень уж они по-разному смотрят на жизнь, и будущее.

— Сём, примерно эти же слова, я сказала ей ещё двенадцать лет назад, когда впервые встретилась с этим субчиком.

Фрося вновь придвинула листок к глазам.

«…Мамуль, ты представляешь, Миша даже обвиняет меня в том, что он уже два месяца в стране, а толком ещё не работал по специальности.

Здесь в Израиле хороших журналистов пишущих на русском языке и без него хватает, а тем более, скажи на милость, о чём он может писать после такого небольшого срока пребывания в стране.

Я тебе уже писала, что некий Эдуард Кузнецов, вначале сделал ему заказ на несколько статей для его газеты на тему нахождения Миши в местах заключения в Советских лагерях.

Мой муж написал, наверное, четыре такие статьи, но не получил никакого гонорара, хотя они были опубликованы.

Он возмутился и по телефону, в свойственной для него манере, выразил этому редактору своё недовольство.

Ну, и, что ты думаешь, заказы закончились и теперь свои статьи он пишет в основном для меня, а я так далека от этих проблем, связанных с советским еврейством, да и времени на вникание в этот вопрос у меня совершенно нет.

Ну, хватит мне изливать вам эту неприятную сторону моей теперешней жизни, всё равно не поможете.

Очень прошу вас, не стоит в письмах этот вопрос обсуждать, а не то, вдруг он случайно прочитает, что мы с вами его критикуем, и взорвётся своими словесными нечистотами в ваш адрес, а на свой я их и без этого получаю теперь регулярно.

Мамулечка, только тебе я могу об этом написать и уверена, что ты не будешь злорадствовать, хотя, в своё время, много раз предупреждала о его характере, напыщенности и раздутости самомнения.

Кроме тебя, мне не с кем этой болью поделиться, Рива очень хорошо ко мне относится, но мне стыдно ей поведать об этой стороне моей семейной жизни, хотя, мне кажется, что она и так обо всём догадывается.

Мамочка, пока писала эти строки вся обревелась, но ты не расстраивайся, ведь хорошо знаешь свою дочь-плаксу.

Мамуль, напишу для тебя очень приятную новость — мы ездили по делам нашего ведомства в Ашкелон, есть у нас такой небольшой город на юге страны.

Ашкелон город небольшой, но в нём есть довольно крупная больница, но дело совсем не в этом.

Скоро ты поймёшь для чего я всё это пишу.

У нас было немного свободного времени и мы пошли прогуляться по пешеходной улице и так случилось, что у одной нашей докторши порвался ремешок на босоножке.

Нам подсказали люди, что тут рядом есть сапожная будка возле базара и, что ты думаешь…

Заходим, а там сидит наш Ицик…»

Фрося взвизгнула и подскочила в кресле.

— Сёмочка, вот это да, интересно, что там Анютка пишет о нём?

«…Мамочка, он нисколько не изменился, такой же сердечный и грустный.

Я попросила девчонок погулять без меня, а сама, наверное, два с лишним часа просидела с ним.

Он закрыл свою будку и мы пили с ним там кофе и болтали, и болтали…

Я уверена, что тебе интересует всё о нём и его семье.

Так вот, Клара его, как не работала в Вильнюсе, так и в Израиле не работает.

По базарным дням, два раза в неделю, сидит на блошином рынке и продаёт мыло, одеколоны и всякую ерунду, привезённые из Советского Союза, это те дефициты, которые вы, в своё время, ему с Марком Григорьевичем доставали.

Ицик с грустью говорил, что по Кларочкиной торговле этого товара ей до конца жизни хватит.

Старший его сын уже заканчивает воинскую службу, а младший служит первый год и собирается остаться офицером в армии.

Ицик не выказал большой радости от жизни в Израиле, но особо и не жаловался, говорил, что для работяги везде жизнь одинаковая, паши от зари до темна и будешь сыт.

Передавал тебе мамочка огромный привет, всё спрашивал и спрашивал о тебе, и сказал, что лучшей женщины и друга, чем ты, он в жизни не встречал.

Говорил, если ты когда-нибудь приедешь в Израиль, то для него это будет настоящий подарок судьбы опять прижать тебя к своей груди, но он почему-то очень слабо в это верит.

До свиданья мои дорогие, не оттягивайте с ответом, вы представить не можете, как я жду ваших писем.

Целую, целую, целую.»