Женщина, стоящая десять медяков

9

Чем дальше путешествовали Хонус и Йим, тем безмолвнее становилась земля. Птицы перестали звать, воздух затих, и единственными голосами были их собственные. Речь казалась неуместной, словно они мешали похоронам. Тишина не была мирной, ведь она была результатом трагедии. Она угнетала Йим, как отголоски раскатов грома, и ощущалась столь же реально. День тянулся, и к полудню даже Хонус выглядел усталым. Йим шла в бессмысленном изнеможении.

– Надо отдохнуть, – сказал наконец Хонус. – Лувейн – утомительное место.

Йим опустилась на обочину, не снимая рюкзака. Хонус отпил из шкуры воды и протянул ее Йим. Она лишь уставилась на дорогу, слишком уставшая, чтобы реагировать. Хонус начал убирать шкуру, остановился и опустился перед Йим на колени, чтобы поднести шкуру к ее губам. Йим выпила, затем посмотрела на Хонуса с немой благодарностью. После этого она закрыла глаза.

Когда Йим проснулась, было уже за полдень. Она с удивлением обнаружила, что завернута в плащ и лежит на земле, а рядом с ней лежит вьюк. Хонус стоял посреди дороги и двигался, казалось, в грациозном, но диком танце. Он пинался, кружился и рассекал воздух ногами и кулаками. Моменты неподвижности сменялись ослепительной быстротой, что напомнило Йим о смертельной схватке предыдущей ночи. Хонус крутанулся, и вдруг меч оказался у него в руке. Взмах меча отсек лист от ветки. Лист полетел к земле. Меч пронзил его, затем две части упали. Клинок снова зашипел, и лист распался на три, потом на четыре, потом на пять частей, прежде чем коснулся земли. Так же внезапно, как появился меч, он был убран в ножны, и танец продолжился. Йим была так заворожена изяществом движений Хонуса, что почти забыла об их смертоносном применении.

Хонус продолжал свои упражнения еще долго после того, как Йим устала наблюдать за ними. Она растирала натруженные ноги, когда он, обливаясь потом, подошел к ней, чтобы попить из шкуры воды.

– Мы должны продолжить путь, – сказал он, – если хотим добраться до предгорий к ночи.

Йим посмотрел на дорогу. Впереди земля словно рябила, образуя череду земляных волн, которые поднимались все выше и выше, пока не достигли гор. Вершины были туманны, но ближайший пейзаж был таким же одноцветным. Это был просто более темный оттенок серого.

– Что в предгорьях, мастер?

– Несколько бедных фермеров. Некоторые, возможно, еще придерживаются старых обычаев.

– Каких обычаев?

– Когда-то Носитель или Сарф могли рассчитывать на гостеприимство, куда бы они ни отправились. Теперь это не так, особенно в Лувейне.

Йим увидела, что небо грозит дождем.

– Хорошо бы переночевать под крышей.

Она надела рюкзак и почувствовала себя так, словно он никогда не покидал ее плеч. Хонус немедленно отправился в путь. Через некоторое время начался холодный моросящий дождь. Йим накинула плащ и была рада его теплу. Морось сменилась дождем. Йим шла по дороге, высматривая дом, но пустая земля становилась все более дикой, а холмы все еще казались далекими. Когда дневной свет померк, Йим начала отчаиваться, что сможет найти убежище.

– Если мы доберемся до фермы, нас наверняка примут, – подумала Йим. – Кто осмелится бросить вызов Сарфу?

– Еда и кров должны быть бесплатными, – сказал Хонус. – Иначе Карм будет опозорена. Даже если мы найдем ферму, не исключено, что нам придется провести ночь на улице.

Как будто для того, чтобы еще больше обескуражить Йим, дождь начал усиливаться. Вскоре она уже ступала по холодной, вязкой грязи. Ночь наступила, но никаких признаков жилья не было.

– Для костра слишком сыро, – сказал Хонус, – а ходьба поможет нам согреться. Мы будем идти столько, сколько сможем.

Йим ничего не ответила, но все ее мысли были заняты тем, что именно она, а не Хонус, несла рюкзак. Она тихо шла под дождем, пока не заметила в темноте слабый проблеск.

– Мастер! Свет!

В стороне от дороги возвышались руины большого каменного дома, черные на фоне темного склона холма. Он оказался без крыши, но из одного из самых нижних окон пробивался бледный свет костра, отражавшийся от каменных стен.

– Не надейся, – сказал Хонус, направляясь к свету. Йим последовал за ним через небольшое грязное поле. Вход в дом был без двери, а ступени, ведущие к нему, сгнили, и дверной проем находился высоко на стене. У основания стены в камнях была пробита дыра размером с человека. В ней также отсутствовала дверь. Из этой дыры вышел человек с топором.

– Стой! – крикнул он голосом, в котором смешались гнев и страх. – Что вам нужно?

В тусклом свете трудно было определить возраст мужчины, но он выглядел измученным жизнью. Его крупная фигура казалась исхудалой, а лицо – изрезанным и измученным. Однако спутанные волосы и борода были черными, а двигался он с жилистой силой.

Хонус вежливо склонил голову.

– Мы слуги Карм, отец.

Мужчина сплюнул.

– Отец, вот же задница! Значит, это кармийские нищие. А вы не ходите парами? Я вижу только одного ...и его шлюху.

Хонус ответил спокойным голосом:

– Мы просим приюта и еды в знак уважения к богине.

– Да, и если бы она когда-нибудь уважала меня, то, может быть, и дал бы немного.

Мужчина подозрительно посмотрел на Хонуса и напрягся, держа топор наготове.

– Я не возьму ничего, что ты не отдашь добровольно, будь то хоть угол в твоем хлеву.

– Тогда забирай свою шлюху и отправляйся в лес, – ответил мужчина.

– Пойдем, Йим, – сказал Хонус. – Богиня здесь не в почете.

Хонус уже повернулся, чтобы идти обратно к дороге, когда из дверного проема выскочила оборванная женщина с растрепанными белыми волосами.

– Кармаматус! – позвала она тонким, дрожащим голосом. – Кармаматус, не оставляй нас.

– Мама, иди в дом, – сказал мужчина. – Там слишком холодно и мокро.

Старуха, не обращая внимания на сына, пробиралась по грязи, пока не добралась до Хонуса. Она ухватилась за его плащ грязными шишковатыми пальцами.

– Пожалуйста, Кармаматус, пожалуйста...

– Мама, – сказал мужчина мягче, чем ожидала Йим, – они просто нищие.

Женщина растерянно огляделась и впервые увидела Йим. Ее глаза расширились, и она испустила долгий вопль, в котором, казалось, сочетались и глубокая печаль, и радость. Она опустилась на колени, зарылась лицом в плащ Хонуса и разрыдалась. Мужчина бросил топор и подошел к матери, чтобы поднять ее из грязи.

– Спасибо тебе, Кармаматус, – сказала она между рыданиями. – Спасибо тебе.

Она повернулась к мужчине и торжествующе сказала:

– Я же говорила тебе, Ган! Я же говорила, что они ее вернут!

Она вырвалась из рук сына и обняла Йим с большей силой, чем, казалось, способна была выдержать ее хрупкая фигурка. По холодным щекам Йим текли горячие слезы, а женщина тихонько всхлипывала ей в ухо. Постепенно рыдания сменились шепотом.

– Мириен, Мириен, Мириен.

Ган вздохнул, от его дыхания шел пар во влажном воздухе.

– Идите в дом, – сказал он Хонусу и Йим, не пытаясь скрыть раздражение. – Она не потерпит, чтобы вы ушли.

Йим прошел через проем, прижимая к себе старуху. Внутри заброшенного дома было построено жилище, крыша которого была перекрыта подвалом. Каменные стены были грубыми, но, в отличие от расположенных над ними покоев, они выдержали натиск времени и человека. Низкий, неровный потолок был сделан из веток, покрытых плитами коры и соломы. Дождь стекал с него на грязный каменный пол.

Мать Гана провела их через три темные комнаты в одну, освещенную скудным огнем. В комнате пахло дымом, выходящим из дыры в потолке, и свиньей, которую держали в соседней комнате. Свиноматка наблюдала за ними из-за баррикады из колючих сплетенных веток. Комната была обставлена грубым столом, единственной скамьей и сундуком. Остальное немногочисленное имущество семьи было свалено у одной из стен. Несмотря на грубость, в комнате было сухо, а огонь давал немного тепла.

Поглаживая щеку Йим и изредка целуя ее, старуха бросила на Гана недоуменный взгляд.

– У нее один из приступов, – сказал Ган в ответ на невысказанный вопрос Йим. – Она думает, что ты моя старшая сестра, украденная в детстве.

В свете костра было видно, что Гану не меньше сорока, а глаза его матери светились безумием. Но в данный момент в них светилась и любовь.

– Мириен, – сказала старуха с придыханием, от которого пахло гнилыми зубами, – тебя долго не было. Скажи мне, – прошептала она, бросив взгляд на Хонуса, – он твой муж?

– Скажи ей то, что она хочет услышать, – тяжело вздохнул Ган. – Это ничего не изменит.

– Да, мамочка, – ответила Йим, – это он.

Старуха засияла, показав единственный желтый зуб.

– И Сарф. Какой хороший муж, хотя мне не нравится его лицо.

– Под свирепым лицом скрывается нежность.

Мам прищурилась на Хонуса.

– Да, я думаю, я вижу это. – Ее лицо стало печальным, а рот задрожал. – Почему? Почему ты не пригласил нас на свадебный пир?

– Мы сыграли свадьбу в Бремвене, мамочка. Ты была там. Разве ты не помнишь?

– А... кажется, – ответила мама, приходя в замешательство. – Трудно вспомнить. Да. Теперь я помню.

– Я носила цветы в волосах, а Хонус напугал тебя, прежде чем ты узнала, какой он нежный.

В мокрых глазах мамы появился блеск.

– Да... цветы.

– Белые розы.

Мама глубоко вдохнула.

– О, как они пахнут. А... А танцевала?

– Танцевала? Ты танцевала всю ночь! Ты вымотала меня.

– Да! Да! Я была сильной! И молодой!

Ган, наблюдавший за этим разговором с меланхоличным выражением лица, начал выходить из комнаты.

– Я принесу еще кореньев для горшка, – сказал он.

– И эля, – позвала его мать. – Эля для твоей сестры и ее прекрасного нового мужа.

Ган нахмурился, но вернулся с фаянсовым кувшином и двумя кореньями. Последние, немытые, он бросил в котелок, стоявший на огне. Затем он взял с пола у стены четыре грубые деревянные чаши и налил в них эль. Хмельное варево оказалось кислым и противным, но Йим выпила его целиком в надежде хоть немного согреться. Хонус сделал один вежливый глоток, а затем отодвинул свою чашу. Ган взял чашу Хонуса и осушил ее, после чего наполнил свою. Мам подняла свою чашу в молчаливом тосте и залпом выпила ее содержимое. После этого она замолчала и улыбнулась, покачиваясь в такт музыке, которую могла слышать только она.

Ган пригубил третью чашу эля, и его лицо обрело цвет.

– Эта женщина, – с усмешкой сказал он Хонусу, – полна фокусов.

– Да. Она удивительная, – сказал Хонус. Он перевел взгляд на Йим. – Как ты догадалась называть ее «мамочкой»?

Йим отвернулась, чтобы избежать его взгляда.

– Так я называла свою собственную мать.

– Тогда это была умная догадка, – сказал Хонус.

– Это ничего не изменит, – сказал Ган, глядя на качающуюся мать. – К утру она обо всем догадается. Тогда, может быть, у нее будет новый приступ. – Он ухмыльнулся Йим, оскалив зубы. – ...и перережет тебе горло.

Йим никак не отреагировала на замечание Гана, но тихо спросила:

– Что случилось с Мириен?

– Я был молод, но не знаю, что случилось, – ответил Ган. – Это было как вчера. Мы с мамой вернулись со сбора грибов. Мой отец был убит, а Мириен исчезла.

– Твоя сестра была молода? – спросила Йим.

– Да, – ответил Ган, – но достаточно взрослая для некоторых мужчин. Мы нашли ее на дороге...

Он налил и выпил еще одну чашу.

– Мама слегла. День за днем она молилась богине! – сказал он. – Богине, которая забрала у нее ребенка, а потом забрала ее разум! Почитать Карм? Да я скорее шлюху почитаю! Я расскажу тебе о твоем равновесии. Сильный человек давит на него, пока весы не станут в его пользу!

– Как те сильные мужчины, что похитили твою сестру? – спросил Хонус.

– Ты не обманешь меня своими кармишскими разговорами. Я нашел настоящего бога! Сильного бога, а не какую-то распутную женщину. – Он потянул за шнурок на шее, чтобы показать железный кулон в форме круга. – Пожиратель!

Хонус холодно посмотрел на ржавый символ.

– Пожиратель душ.

– Ты становишься единым с его силой! Моя ненависть становится его ненавистью!