Жестокая болезнь

ГЛАВА 16

ЗАСТРЯЛИ

АЛЕКС

Запись в дневнике:

Объект 6 стал вялым в течение первой недели.

Я признаю, что был импульсивным во время первого курса шоковой терапии. Я еще не закончил эмоциональную карту объекта. Не сформировал полной гипотезы относительно ее лечения. На меня многое повлияло, и годы разочарования вкупе с ее бесчувственностью — это настоящее разочарование из-за моей неудачи…

Я прекращаю писать, ручка зависает над страницей дневника, и я смотрю на текущую реку. Густые сосны блокируют любой ветер, здесь нет звуков и жизни. Запах леса успокаивает, пока я ищу подходящее слово. Невозможно приукрасить или оправдать мое поведение. Блейкли ранила меня, и я хотел ранить ее в ответ. Я хотел, чтобы она чувствовала себя так же отчаянно.

На краткий миг я раскололся, обнажив тонкие трещины, которые раскололи меня в ходе этого эксперимента. Я был безответственным, ребячливым. Нельзя повторить подобное с этим объектом. С первого взгляда я понял, что с ней будет непросто, но она идеально справляется с этим испытанием — испытанием, в котором я должен преуспеть. Нужно лишь изменить свою реакцию на нее. Укрепить свою защиту. Быть сильнее.

Я шепчу проклятие в морозный воздух, вырывается пар. Блейкли, Блейкли…

Она — искра для моего предохранителя.

Огонь, зажженный глубоко в недрах моих мучений и самоуничижения.

Ее бездушные, проницательные глаза срывают с меня все маски; она видит меня насквозь, до мозга костей. И какая-то часть меня жаждет очиститься в ее огне.

Я прогоняю это из головы и снова пытаюсь сформировать связную мысль.

Реакция объекта на первоначальное лечение превзошла ожидания:

Анестезия не проводилась до подачи 200 вольт в течение приблизительно 40 секунд. Следует признать, что, опять же, требование к объекту проходить лечение без анестезии было грубым недосмотром с моей стороны и, скорее всего, результатом побочных эффектов объекта, которые включают в себя:

Резкое замешательство. Временная потеря памяти о событии. Тошнота, вызванная мигренью.

Через четыре дня после лечения у объекта восстановилась нормальная функция мозга, и он больше не страдает от головных болей или недомогания, но остается вялым.

В течение 40 секунд лечения припадок объекта осветил все области мозга, указывая на то, что этот объект очень восприимчив к процедуре. Это дает мне надежду, что со временем спящие пути миндалевидного тела объекта будут функционировать как непсихопатический мозг.

Надежда… Такое ненаучное слово. Но еще ничего не разрушено. Блейкли живучая. Теперь я должен начать сначала. Проанализировать данные. Сделать выводы. Принять или отвергнуть гипотезу. Изменить, если необходимо. Повторять эксперимент до тех пор, пока не останется расхождений между наблюдениями и теорией.

Воспроизводимость.

В этом суть научного метода.

Мои ноги бредут обратно к хижине, шаги ускоряются в такт нетерпеливому биению сердца. Так много всего нужно сделать. Но сначала нужно вернуться к моему объекту.

Хижина появляется сразу за холмом, и я вспоминаю день, когда мы с Мэри нашли этот маленький домик. Гуляли по лесу во время одного из наших ежегодных ретритов. Таким образом, сбегали от города, шума и ее пациентов. Заряжались энергией.

Мы наткнулись на домик, и Мэри сразу же влюбилась. Она удивилась, почему раньше никогда не думала о владении недвижимостью за городом, и решила, что это хорошая идея.

Я останавливаюсь у кованых железных ворот и смотрю на часы, воспоминание настолько свежо, что в груди жжет, будто я проглотил кислоту. Она завещала мне домик с условием, что я буду посещать его раз в год.

Открыв ворота, я осознаю, что сделал больше, чем просто почтил ее память, приехав сюда отдохнуть, чтобы подзарядиться — я провел целый чертов эксперимент, лишь бы ее честь однажды была восстановлена.

В тот день, когда я опубликую свои результаты с данными и доказательствами, подтверждающими мои выводы, название лечения будет зарегистрировано как «Исследование Дженкинс».

Большая часть меня ненавидит, что на суде будет фигурировать имя бывшего мужа Мэри, но, поскольку именно с ним она прославилась, оно принадлежит ей больше, чем ему.

После убийства Мэри я изучал Грейсона Салливана. Каким бы садистом он ни был, признаю, что он увлекательный объект — своего рода источник вдохновения для моего эксперимента. То, как он заставлял своих жертв смотреть правде в глаза, использовал их собственные преступления против них. Его психология была привлекательной. Я думал, как бы использовать его метод. Как заставить это бесчувственное существо почувствовать?

Конечно, он совершил роковую ошибку, когда сделал мою сестру одной из своих жертв. Я не могу этого исправить, но то, что Салливан украл, слишком рано забрав ее жизнь из этого мира, я восстановлю. Оставлю за ней мощный след. Я многим ей обязан.

Когда добираюсь до подвала, тишина вызывает беспокойство. Блейкли остается связанной и прикованной к стене, но ей можно свободно передвигаться в пределах комнаты за занавеской. Я предоставил одежду, еду, воду и даже кофе, который она любит. Конечно, никакой посуды и острых предметов, но за другой занавеской для уединения есть биотуалет. В углу раскладушка и одеяла.

Я обеспечил ей все удобства, и все же, отодвигая брезент в сторону, вижу ее в той же позе, в которой она была с тех пор, как я снял ремни. Сидит на койке, спиной к стене, поджав ноги к груди.

Я становлюсь в поле ее зрения.

— Вечера становятся теплее, — говорю я.

— Мне не узнать, — она отшатывается, но, по крайней мере, реагирует.

— А ты бы хотела?

Это заинтриговывает ее, и она поднимает глаза, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Хочешь сказать, что готов рискнуть тем, что твое дикое животное сбежит?

Я заслужил ее гнев, но никакого больше сарказма между нами. Достаю брелок с ключами из джинсов и подхожу к ней.

— Нет причин скрывать отсутствие эмоций. Цинизм хорошо работал на тебя раньше, но сейчас я бы хотел встретиться с настоящей Блейкли.

Ее губы изгибаются в вызывающей ухмылке.

— Ты бы с ней не справился.

— Может быть, и так, — признаю я. Приседаю, чтобы дотянуться до манжеты на ее руке, я выдерживаю ее взгляд. — Ты могла бы одолеть меня, — я вставляю ключ в замок, — и уйти далеко, чтобы я не смог тебя найти, но ты, скорее всего, умерла бы от гипертермии, не добравшись до цивилизации.

Я поворачиваю ключ, и замок открывается.

Она прищуривается, глядя на меня.

— Мы не в городе, — рассуждает она.

Я отпираю вторую скобу и кладу ключи в карман, снимая наручники. Замечаю красные следы от наручников, испещряющие ее кожу, и обхватываю ладонью ее нежное запястье.

— Мы не в городе, — подтверждаю я, проводя большим пальцем по рубцам на коже. — У меня есть мазь.

Она выскальзывает из моей хватки.

— Где мы, Алекс?

Я поднимаюсь на ноги и протягиваю ей руку.

— Мы в безопасном месте.

Она игнорирует мою руку и вместо этого сама поднимается на ноги. На ней джинсы, которые мне удалось подобрать по ее размеру, и одна из моих кофт с длинными рукавами. То, что она одета в мою одежду… кажется таким интимным, как будто она просто девушка после проведенной вместе ночи с парнем.

Я потираю затылок и отвожу взгляд.

— Я покажу тебе.

Я веду ее через лабораторию к металлической двери, где отпираю засов. Это единственный выход наружу. Никакой экскурсии по хижине. Слишком много личных вещей. Слишком много будет вопросов.

Я толкаю дверь и иду впереди нее вверх по бетонной лестнице. Добравшись до люка, распахиваю его, и он с грохотом ударяется о землю, нарушая тишину. Постепенно звуки ночи достигают наших ушей. Сверчки, насекомые, отдаленное журчание реки.

Блейкли глубоко вдыхает.

— Я чувствовала запах воды.

— Гиперосмия, — говорю я, поворачиваясь, чтобы посмотреть, как она оглядывает темноту. Мы застряли в самом сердце леса, окутанные вековыми соснами и высокими горными вершинами. — У тебя обостренное обоняние. Это расположено вот здесь, — я указываю на середину своей головы, — в теменной доле.

— Понятно, — говорит она, но ее отвлекает окружающее. Без сомнения, ее напряженный мозг пытается понять, в какой части штата она находится и как осуществить побег.

Нигде поблизости нет следов шин, указывающих на наличие транспортного средства. Я паркую грузовик в полумиле, в отдаленном месте. Ну, здесь все отдаленно. Ближайший город находится более чем в пятидесяти милях, и он маленький. Если пролететь над ним на самолете, ничего не увидишь. Мой домик у чёрта ну куличиках.

Мы с Мэри наткнулись на него по чистой случайности. Дорога сюда не является популярным местом для пеших прогулок. Место заброшено, и когда Мэри искала информацию для покупки, узнала, что дом принадлежал некоему банку, который конфисковал его несколько поколений назад.

Беспокойство заползает мне под кожу, пока я терпеливо жду, когда Блейкли либо убежит, либо смирится с ситуацией. Она смотрит на меня и говорит:

— Покажи мне реку.

Я выдыхаю напряжение из груди.

Она умнее предыдущих, хитрее. Я бы никогда не рискнул выпустить другого испытуемого за пределы подвала, и не должен был решаться на это с ней, но они не были так важны для эксперимента, как Блейкли. Она может завянуть, как цветок, срезанный со стебля.

Мысль о Блейкли как о мягком, нежном цветке вызывает у меня улыбку. Она не мягкая и не хрупкая. Словно в насмешку надо мной, острое и осязаемое воспоминание об ощущении ее кожи, когда я держал ее за запястье, обрушивается на меня, и моя челюсть сжимается.

— Туда, — я поднимаюсь по ущелью, мыслями возвращаясь к своему заданию.

Этот момент жизненно важен для нее и эксперимента. Она должна научиться доверять мне, и да, я знаю, что этого может никогда не случиться. Я пошел на огромный риск, выбирая ее, так что это просто должно сработать. С ней нельзя потерпеть неудачу.

Но, на всякий случай, я ношу шприц в ботинке. У Блейкли нет травмы насилия, но ее психопатия позволит ей убивать без угрызений совести, особенно если она почувствует угрозу. Не следует это забывать, какой бы очаровательной или послушной она ни казалась.

Ночной лес скрывает протоптанную, залитую лунным светом тропинку, но я запомнил дорогу, и вскоре вокруг нас открывается мерцающий вид на узкую реку. Расположенный между деревьями и пологими скалистыми утесами, небольшой водоем с тонким каменистым пляжем выступает перед нами.

Блейкли любуется этим зрелищем, скрестив руки на груди, чтобы согреться.

— Как давно ты в последний раз была за пределами города? — спрашиваю я ее.

Ее плечи напрягаются, я прерывал ее мысли.

— Помолчи, — говорит она монотонным голосом. Между нами на долгое мгновение воцаряется тишина. Затем: — Давно. Не помню.

Я так и предполагал. Ее преданность работе и потребность в рутине не позволяют исследовать мир. Хотя возможно, если она почувствует необходимость перемен, она просто сменит профессию или любовника или переедет в новое место, возобновляя те же самые безопасные привычки.

Вот почему психопаты становятся исключительным серийными убийцами. Дело не только в отсутствии эмпатии или потребности в адреналине для имитации всплеска чувств; дело в легкости, с которой они приспосабливаются и повторяют рутину.

Им это нужно, чтобы выжить.

Блейкли выходит на серый пляж, ее ноги в ботинках ловко скользят по камням, когда она приближается к спокойной воде. Долгое время она молчит, и я просто наблюдаю за ней.

Легкий ветерок гуляет по ущелью и касается ее волос, рассыпая светлые пряди по одному плечу. Я вспоминаю, как впервые увидел ее в баре, у меня перехватило дыхание, грудь сдавило и отчаянно не хватало кислорода, она украла всю жизненную силу из помещения. Тогда она была неземным созданием, а сейчас она неземная богиня. Залитая лунным светом, она так мучительно прекрасна, что у меня ноют кости.

— Ты ведь не в отпуске, да? — внезапно спрашивает она.

Очнувшись от своего транса, я прочищаю горло.

— Это важно? — спрашиваю я.

— Я бы хотела знать правду. Так что, да.

— Нет, — откровенно признаюсь я. — Я не в отпуске. Выходных тоже не было. Год назад меня уволили с работы в лаборатории.

Блейкли глубокомысленно кивает, как будто устанавливая какую-то связь.

— Сколько раз ты проделывал свою процедуру? — спрашивает она. — На скольких людях?

Священный момент прерван, я снимаю очки и протираю линзы кофтой.

— До тебя было пять объектов, — я решаю, что честность — лучший способ начать устанавливать доверие.

Крепче прижимая руки к груди, она прячется от ночной прохлады. Не смотрит на меня.

— Сколько раз ты терпел неудачу, Алекс?

— Каждый эксперимент до тебя заканчивался неудачно.

Она поворачивается ко мне лицом.

— Неудачно, — повторяет она. — Где они? Где эти неудачные эксперименты… подопытные?

Я выпускаю из легких тяжелый воздух, затем делаю шаг ближе к ней.

— Они утилизированы.

Смысл моих слов ясен, и все же она не реагирует. Блейкли выдерживает мой взгляд с суровостью, которая заставила бы съежиться более слабого человека.

Наконец, она говорит:

— А если ничего не получится со мной?..

— Я не буду, — говорю я, останавливая ее.

Она поворачивается ко мне спиной и смотрит на черную воду.

— Я не боюсь смерти. Есть вещи похуже. Я боюсь, что ты хуже, Алекс.

Ее слова пронзают меня, и я снова испытываю отвращение к тому, что она с легкостью причиняет мне боль, а сама ничего не чувствует.

— Я потерпел неудачу, признаю это, — я боком подхожу к ней, становясь так близко, как только могу, не касаясь. — Но с тобой этого не произойдет.

— Ты бредишь, — она расцепляет руки и поворачивается в мою сторону. — Что будет, если ты меня вылечишь? Просто отпустишь меня? Дашь пластырь и леденец на палочке и отправишь восвояси?

Мой рот приоткрывается, но я удерживаюсь от банального ответа. Правда в том, что я знаю, чего хочу. Я одержимо думал об этом с тех пор, как впервые увидел ее многообещающие данные. И все же знаю, что эта безразличная девушка, стоящая передо мной, не готова услышать мои снисходительные и, по общему признанию, эгоистичные доводы.

Она качает головой.

— Точно. Ты не думал так далеко вперед. Ты так зациклился на решении, что последующее, никогда не приходило в твое ученый мозг. Что ж, я скажу, что произойдет, доктор Чемберс, — она придвигается ближе, — я буду презирать тебя. Если я и проявлю хоть каплю сострадания, то не к тебе. Я буду ненавидеть тебя каждой клеточкой своего тела.

Я решительно вздергиваю подбородок.

— Ненависть — самая сильная эмоция. Если мне удастся вернуть тебя к жизни, твоя ненависть — это риск, на который я готов пойти. Испытывать твою ненависть желаннее, чем вообще ничего.

Выражение ее лица меняется со вспышкой замешательства, прежде чем она отодвигается.

— Не важно. Ничего не важно. Ты облажаешься.

Я поднимаю бровь. Немного обидно, что она не верит в меня.

— Когда-то у меня был коллега, — говорю я усталым голосом. — Он перестраховался. Заслужил похвалу начальства, произвел впечатление на инвесторов. Раньше я ему завидовал. Он всегда добивался успеха, никогда не терпел неудачу. По крайней мере, так казалось сначала. Правда была в том, что он никогда не терпел неудач, потому что ничем не рисковал.

Когда она ничего не отвечает, я надеваю очки и подхожу к ней.

— Творить только ради похвалы, не осмеливаться сделать опасную и пугающую вещь, которая идет вразрез с ожиданиями, — это слабый и трусливый способ идти по жизни.

Она наклоняет голову, внимательно изучая меня.

— Но ты все равно лажал.

Я киваю один раз, с трудом.

— Чтобы достичь истинного величия, приходится терпеть неудачи раз за разом. Только через наши неудачи мы стремимся распознать то, что действительно важно. Посредственность — смертный приговор гениев.

— И твои невольные объекты погибли из-за твоей гордости, — она сокращает расстояние между нами, ее тело так близко, что мое желание прикоснуться к ней — адски болезненное. — Это делает тебя не гением. А убийцей.

Ее навязчивый запах и едкий яд хлещут по мне, одновременно атакуя чувства и разум, я должен либо прикоснуться к ней, либо отойти подальше, чтобы прекратить мучения.

— Ты ошибаешься. Это не имеет ничего общего с моей гордостью, — говорю я, решая подойти к кромке воды, чтобы вдохнуть воздух, не пропитанный ею. Ее замечание воскрешает память о Мэри. Пресса называла ее чудовищем. «Докторша-психопатка», так они окрестили мою сестру. — Вообще ничего подобного.

— Тогда докажи это, — говорит она. — Отпусти меня.

Но я не разговариваю с ней. Теперь голоса прошлого шепчут мне ужасные вещи.

— Она была не такой… я не такой.

— Алекс, о ком, черт возьми, ты говоришь?

— Пойдем, — говорю я, хватая ее за запястье. — Нам нужно уходить.

Блейкли отказывается. Она упирается в каменистую землю и останавливает меня.

— Зачем ты все это делаешь?

Моя хватка усиливается, пальцы остро чувствуют ее пульс, и ощущение ее теплой кожи.

— Я хочу знать правду, Алекс. Сейчас же.

Я встречаюсь с ней взглядом, лунный свет отражается в омутах ее глаз и переливается яркой зеленью. Затем я смотрю туда, где моя рука сжимает ее плечо. Отпускаю. Произнося проклятие, я запускаю пальцы в волосы.

— Тебе меня не переубедить, — честно говорю я ей. — Никакие дебаты, никакие аргументы не изменят результата. Я зашел слишком далеко, пожертвовал слишком многим, чтобы просто остановиться.

В ту секунду, когда я принял решение похитить первого испытуемого, моя судьба предрешилась. Все, что последовало в ходе эксперимента — результат начинаний. Я принял решение, зная, что заканчиваю свою карьеру, свою жизнь.

— Все великие открытия требуют жертв, — бормочу я себе под нос.

Я ожидаю, что Блейкли начнет расспрашивать меня, попытается нащупать трещины и найти мою слабость. Она анализирует меня, ее внимательные глаза следят слишком пристально. Я дал ей достаточно кусочков головоломки, чтобы составить приблизительную картину — все, что ей нужно сделать, это соединить последний паззл.

Моя внутренняя защита усиливается, когда она приближается.

— Твоя сестра причиняла боль своим пациентам, — говорит она. — Я помню новости об этом серийном убийце, о том, как он выбирал своих жертв. Он разоблачил ее преступления, убил ее, и ты надеешься не только вылечить психопатов, ты хочешь восстановить ее репутацию.

Все мое тело напрягается.

— Психохирургия была специальностью моей сестры.

Блейкли качает головой, как будто пытаясь понять, затем ужасное осознание появляется на ее лице.

— Она делала лоботомию своим пациентам.

— Мэри была новатором, — говорю я, моя поза становится такой же оборонительной, как и мой тон. — Салливан обнародовал лишь сами процедуры, а не выводы, к которым она вследствие приходила. СМИ назвали ее извергом, и она потерпела крах. Но ее процедуры были… — я замолкаю, пытаясь найти правильный способ описать работу моей сестры. — Радикальны, да, но в то же время новаторскими. Ей просто нужно было больше времени…

— Чтобы мучить своих пациентов? Так же, как ты мучаешь своих жертв? Я не знаю, кем ты был раньше, но тебе далеко до величия. Ты бредишь, если веришь в обратное, Алекс.

— Ты, наверное, не сможешь понять, — я направляюсь к ней и на этот раз не позволяю ей остановить меня. Хватаю ее за руку и заставляю идти. — Ты понятия не имеешь, каково это — жить с такими мучительными эмоциями. Ты мертва внутри.

Блейкли молчит, пока мы идем по тропинке к хижине, отчего мои мысли звучат громче ее слов и суждений. Ночь вокруг пропитана ее ароматом. Я чувствую ее запах цветущего жасмина вперемешку со свежей речной водой. Образ ее глаз цвета морской волны, смотрящих сквозь меня, затуманивает рассуждения, и я бросаюсь вперед, как будто могу убежать от нее.

Наступает момент, когда приходит ясность, и я понимаю, что совершил ошибку, но мои рефлексы притуплены.

Блейкли вырывается из моей хватки. Тени леса скрывают ее из поля зрения, я поворачиваюсь, вижу камень в ее руке, когда она бросается ко мне. Она наносит мне удар сбоку по голове.

Все темнеет. Я раскачиваюсь и протягиваю руку в ее сторону.

— Хотела бы я чувствовать себя виноватой из-за этого, — говорит она, и я слышу, как хрустят ветки под ее ботинками, когда она приближается. — Но, как ты много раз отмечал, у меня нет такой способности.

Я вижу, как она поднимает камень, и мои инстинкты берут верх. Предплечьем блокирую атаку, и Блейкли мгновенно решает, что она не готова сражаться. Она бросает свое оружие и бежит.

— Черт, — я дотрагиваюсь до виска, на моих пальцах видны темные пятна крови.

Я не хочу с ней драться. Но лучше нам покончить с этим как можно раньше, пусть поймет, что выхода нет. Тогда мы оба сможем остановить этот волнующий танец.

Придя в себя, я начинаю двигаться в том направлении, куда она пошла. К реке. Она быстрая; я знал, что так и будет. Но на моей стороне преимущество. Я бродил по этой земле годами. Изучил каждую тропинку. Запомнил каждое дерево.

Сосны тянутся к полотну из звезд. Небо подсвечено сиянием луны, создавая покрывало света. Когда я добираюсь до устья реки, слышу шаги Блейкли по пляжу, хруст камней под ее ногами.

Я прерывисто вздыхаю, адреналин поднимается. Погоня уступает место чему-то дремлющему, чему-то первобытному внутри меня.

Несмотря на то, что она городская девушка, она хорошо справляется. Идти вдоль реки — самый разумный способ найти цивилизацию и не заблудиться. К сожалению, именно благодаря ее хитрому уму ее легче выследить.

Я быстро выхватываю шприц из ботинка и набираю скорость. Слышу, как она идет впереди, ругань отражается от каменных утесов, и я замечаю ее.

Она плюхается в реку, один раз оглянувшись оценить расстояние между нами.

— Мы прямо сейчас можем остановиться, — кричу я. — Это не должно зайти так далеко, Блейкли.

Она продолжает заходить в реку по колено. Ей нечего терять. Однако мне есть что терять, и страх, который я чувствую глубоко внутри, толкает меня вперед.

Ледяная вода омывает тело, когда я вхожу в реку. Поднимаю шприц, когда подхожу к ней, свободной рукой цепляясь за промокший подол ее футболки.

Блейкли стонет, ее голос срывается, воздух вокруг нас затуманивается от дыхания, когда она наносит удар мне в лицо. Ее ногти царапают мою щеку, и я быстро ухожу из зоны ее досягаемости, прежде чем обхватить ее рукой за талию.

Притягиваю ее обратно к своей груди и удерживаю ее руки, крепко сжимая шприц в кулаке, прижимая ее тело к своему. Холодная вода струится вокруг нас — и я должен дрожать так же, как Блейкли дрожит в моих объятиях, но я весь горю.

Ледяная вода колет мою кожу, словно миллион иголок, но вскоре обжигающий жар ее плоти касается моей. Признаюсь, меня приводит в трепет то, что она решила бороться — появился повод, наконец, обнять ее так, как я осмеливался лишь фантазировать.

Подавляя свои порывы, я тащу Блейкли к берегу реки. Она сильная, но побег ее ослабил. Я укладываю ее на ровную землю, чтобы отдышаться, и она приходит в себя со вторым дыханием, опять вырывается из моей хватки.

— Хватит, — говорю я, обхватывая ее запястья одной рукой и предплечьем прижимая ее руки к земле.

Ее глаза горят злобой. Она тяжело дышит, ее грудь поднимается с каждым напряженным вдохом.

Я предупреждающе подношу шприц к ее шее, кончик иглы прижимается к вене. Наши глаза не отрываются друг от друга, между нами висит угроза.

Она прерывисто вздыхает.

— Давай, — осмеливается она. — Ты же так меня хочешь…

Вызов в ее горящем взгляде воспламеняет мою душу — и это неправильно. Я знаю, что это неправильно. За этим горячим взглядом нет страсти, но она так идеально имитирует ее, проверяя мою решимость.

Это изъян в конструкции.

— Такому равнодушному существу нельзя имитировать чувства, — говорю я, легким шепотом касаясь ее губ. — Ты заместительница, представляющаяся королевой. Красива и опасна.

Ее руки расслабляются в моей хватке, пристальный взгляд изучающе скользит по моим чертам.

— Ты сумасшедший.

Вполне возможно.

— Я сумасшедший, но с долгими промежутками мучительного здравомыслия, — цитирую я любимый стих, но не думаю, что до сих пор понимал значение слов По.

Я твердею, прижимаясь к ее бедрам, и знаю, что она чувствует мое возбуждение. Она видит в моих глазах, как сильно я хочу попробовать ее на вкус, узнать, каковы на ощупь эти манящие губы.

Опускаю шприц, он падает на землю. Затем протягиваю руку между нашими телами и расстегиваю пряжку. Глаза Блейкли расширяются в тревоге, когда я снимаю кожаный ремень.

Стону от мучительного трения, которое вызывает это движение. Одну секунду я наслаждаюсь ощущением ее близости, затем толкаюсь вверх, увлекая ее руки за собой. Обматываю ремень вокруг ее запястий и туго затягиваю его.

— У тебя будет гипертермия, — я подхватываю Блейкли на руки. Широко раскрыв глаза, дрожа, она позволяет мне нести ее.

Я понимаю, что здесь, с ней, в темноте, я и не вспомнил про необходимость считать секунды. Постоянное, сводящее с ума желание посмотреть на часы ни разу не пришло на ум.

Она намного мощнее любого безумия.