Жестокая болезнь

ГЛАВА 35

БЕЗУМНАЯ ЛЮБОВЬ

АЛЕКС

Когда серийный убийца угрожает выпотрошить вас и скормить ваши внутренности своим домашним рыбкам, вы начинаете ценить жизнь.

Я могу проследить каждое принятое решение и пройденный путь, а также пересекающиеся события, которые создают идеальную формулу.

Когда я отступаю, чтобы рассмотреть картину в целом, в игру вступает теория хаоса — нарушения в системе, которые невозможно было предвидеть. Как всегда, назначение системы очень деликатно определяется отправной точкой.

Если бы Блейкли не связалась с доктором Нобл, то, скорее всего, Грейсон не узнал бы о моем существовании.

Если бы я не зашел в тот ночной клуб, я бы никогда не встретил Блейкли.

Если бы я был менее разборчив и выбрал объект раньше, у меня бы вообще не возникло соблазна пойти в клуб.

Я могу продолжать прослеживать путь назад, отмечая каждый инцидент, который привел нас к этой точке, но есть кое-что: теория хаоса предлагает парадокс, поскольку она соединяет два знакомых понятия, которые считаются несовместимыми.

С точки зрения любого рационального наблюдения, Блейкли и я — понятия несовместимые.

И все же, она прорвалась сквозь мой систематизированный мир, чтобы полностью уничтожить.

Она — парадокс.

Подобно качанию маятника, ее скорость и сила — это то, чем я измеряю каждую потребность и стремление, и если я заслужил только ярость и ненависть, то приму все. Обладать хоть какой-то ее частичкой — это всепоглощающее чувство.

Я знаю, что мы еще не достигли конечного пункта назначения.

Как и во всех системах, время — это переменная, которая изменяется.

И это ожидаемое изменение предупреждающе витает в воздухе вокруг нас. Ее присутствие уже сплошная угроза, как будто она вот-вот разорвет мой слабо сконструированный мир.

Сегодняшняя ночь доказала, что у нее есть сила для этого.

С ее нестабильными эмоциями она опасна не только для меня; она опасна для самой себя.

Вместо моих эгоистичных попыток восстановить свое эго, я должен был разработать соединение, помогающее регулировать ее нейротрансмиттеры, пока химический состав ее мозга не выровняется.

Поскольку у меня нет возможности повернуть время вспять, я могу начать только с того места, где мы находимся сейчас.

— Ты будешь спать в моей постели, — говорю я ей, убирая беспорядок со своего стола.

Поскольку Грейсон осведомлен о местонахождении обоих наших домов, мне показалось логичным использовать мою старую квартиру. Я не сомневаюсь, что Грейсон также знает о ней, но тут немного безопаснее, здесь есть система сигнализации и меньше точек входа.

Блейкли, прихрамывая, подходит к шкафу и достает флисовое одеяло, затем бросает его на бежевый диван.

— Я буду спать здесь.

Огненная нить вьется у меня под кожей. Я потираю затылок, чтобы облегчить боль в мышцах и растущее раздражение. Мы практически измучены из-за драки и секса — может быть, больше из-за секса — и все же она отказывается признать правду о нас.

Оживленные нервные пути не повлияли на ее упрямство.

Ее волосы превратились в один дикий клубок. На ней все еще моя рубашка. Ее запах впитался в мою кожу. Первобытное желание перегнуть ее через диван и заставить кончать до тех пор, пока она не признается в своих чувствах, пронзает меня безумной потребностью.

Я встаю из-за стола и бросаюсь к ней, каждый синяк и травма на моем теле восстают против этого движения. Я добегаю до нее прежде, чем она успевает защититься, и заключаю ее в объятия.

— Отпусти меня…

— Мы уже выяснили, что этого не произойдет, — я несу ее в свою спальню и бросаю на кровать.

Она кряхтит от удара, приподнимаясь на локтях, чтобы бросить на меня убийственный взгляд.

— Я больше не твоя пленница.

— Будучи пленницей, ты хотя бы была в безопасности, — я не исключаю полностью, что Блейкли может оказаться за решеткой, пока дело не будет улажено. Она не станет презирать меня больше, чем уже презирает.

Хотя отвращение в ее опустошенных глазах говорит об обратном.

— Спи на полу, — говорит она.

Когда она поддается усталости и откидывается на подушку, я снимаю с нее ботинки и бросаю их рядом с кроватью. Затем тяну одеяло из-под нее и осторожно накрываю ее.

Она внимательно наблюдает за мной, и в ее затененных чертах появляется любопытство.

Я прикасался к каждому дюйму ее тела. Боготворил ее, запоминал. Я наслаждался ее ощущением, когда она раскрывалась в моих объятиях, и все же сейчас, здесь — я ближе к ней чем когда-либо.

Я чувствую, как она теряет бдительность. Она пока не знает, как скрыть эту хрупкую уязвимость, особенно будучи эмоционально истощенной.

— Бояться нечего, — я убираю волосы с ее лба, и она позволяет. — Вместе мы сила. Твои навыки и мой…

— Психоз?

Я подавляю смех.

— Я предпочитаю «гениальность», — опускаюсь на колени рядом с кроватью, становясь на один уровень с ней. — Они не приблизятся к нам. Не смогут.

После напряженной паузы, когда я подавляю острое желание поцеловать ее, встаю и начинаю отходить. Она тянется к моей руке. Ее пальцы едва касаются моей ладони, но этого достаточно, чтобы остановить меня. Я смотрю на наши руки, потом встречаюсь с ней взглядом.

— Что тебе сказал Грейсон?

Остановившись, я наблюдаю, как отраженный свет с улицы играет на стене. Ее уязвимость может быть тактикой манипуляции, уловкой, чтобы ослабить мою защиту. Даже в этом случае я должен уступить ей. Мы никогда не достигнем намеченной цели, если один из нас не уступит другому.

Я подхожу к окну с другой стороны кровати и закрываю жалюзи, чтобы не видеть городских огней. Затем завожу руку за голову и стаскиваю майку. Бросаю испорченную ткань на деревянный пол, прежде чем забраться в постель рядом с ней.

Я даю ей то, что она просит, и открыто рассказываю о своем общении с Грейсоном, даже признаюсь, где он нашел меня. Она знает, что я был в ее лофте; уже догадалась об этом.

Складка между ее бровями становится такой же глубокой, как и ее мысли.

— Я была права. Они хотят нашей смерти.

Я лежу лицом к ней, моя голова болезненно опирается на обожженную руку.

— Логично, да. Использовать нас, чтобы устранить любую связь с жертвами, затем уничтожить все следы меня, единственную ниточку к моей сестре.

Мэри — угроза, связывающая Грейсона с цепочкой событий. Хоть мотив и отличается, у властей не возникнет проблем провести параллель с Мэнским ангелом в отношении моих преступлений.

— И не должно быть никаких свидетелей, — говорит она, складывая воедино свою собственную концовку как часть уравнения.

— Оставив нас в живых, мы подорвем его планы, — говорю я. — Он не позволит этому случиться, — кроме того, полагаю, он боится того, что такое разоблачение раскроет причастность его психолога, Лондон.

— Но есть еще одна переменная, которую, стыдно признаться, я не учел, на которую сам дьявол был рад указать, — я придвигаюсь к ней поближе, одеяло становится раздражающим препятствием между нами. — Брюстер.

Она мягко качает головой.

— Не понимаю.

— То же программное обеспечение, которое мы использовали для слежки за Брюстером во время операции «Месть Эриксона», Брюстер может использовать, чтобы отследить и найти тебя. Возможно, он сам не разбирается в технике, но у него достаточно денег и связей, чтобы найти того, кто разбирается, — я кладу руку ей на плечо, скользя большим пальцем под манжету рубашки, чтобы установить хоть какую-то связь между нами. — Брюстер опасен для тебя.

Ее кожа покрывается мурашками, и я пытаюсь прогнать озноб.

— С чего бы это? — как только она начинает озвучивать эту мысль, то понимает подтекст.

— Деньги, — просто отвечаю я.

Она трет рукой лицо.

— Я должна была понять. И поняла бы… раньше.

Убираю руку. Я мог бы заверить ее, что эмоции уравновесятся, что она не всегда будет так ощущать их или отвлекаться на них. Но молчу, наполняя спальню тишиной, как пар в душе.

— Я могу попробовать взломать аккаунты Эриксона, — говорит она, размышляя вслух. — Перевести деньги Брюстера анонимному источнику, предоставить ему логины. Если ему нужны лишь деньги, я могу это сделать.

— За ним слишком пристально следят в связи с убийством Эриксона, — говорю я ей. — Любые транзакции будут отслежены. Это слишком рискованно.

— Я все равно планирую сдаться, — говорит она, уставившись в потолок. — Это только ускорит процесс.

Ее признание огорчает меня не так сильно, как раньше. Я каждый день наблюдал, как Блейкли проходит мимо полицейского участка по пути в студию боевых искусств. Она останавливалась перед зданием и смотрела на дверь, и я знал, о чем она размышляла.

Сначала я топтался за углом, хотел вмешаться, если она сделает шаг к двери. Но по прошествии нескольких недель я понял, что это был всего лишь ее способ облегчить чувство вины. Пока она говорит себе, что именно это ее ждет, то будет откладывать столько, сколько необходимо.

Мы все лжем самим себе. Большая часть лжи совершается для самосохранения. Наше эго слишком хрупкое, чтобы открыто воспринимать свою бесполезность во вселенной. Но некоторая ложь опасна, если она негативно влияет на других.

Неважно, во что ей хочется верить, я не позволю Блейкли отбывать срок за такого мерзкого ублюдка, как Эриксон Дейвернс.

Принимая во внимание ее упрямство, я пока молчу. Хочу, чтобы ее рассуждения способствовали дальнейшему анализу.

— Что тебя остановило? — спрашиваю я.

Она переворачивается на бок. Ее взгляд обжигает мою кожу.

— Я не могу попасть в тюрьму в таком состоянии, Алекс. Я либо сойду с ума, и меня накачают лекарствами… либо зачахну навсегда. А так, у меня будет хоть какая-то власть.

Звуки города за окном превращаются в приглушенный гул, когда воздух сгущается от напряжения. Угроза Блейкли произнесена убедительно, вселяя страх в меня, о существовании которого я и не подозревал.

— У тебя вся власть, — говорю я ей, так легко передавая свой контроль. — Она всегда была у тебя.

Она поддерживает зрительный контакт.

— Расскажи мне, что ты планируешь.

Я не колеблюсь.

— Обвинить Брюстера в убийстве Эриксона. Тогда он сядет за остальные убийства, — вот почему я в первую начал убивать также, как Блейкли убила Эриксона. В то время у меня не было на примете козла отпущения, но я знал, что он нужен на случай, если Блейкли попытается признаться в убийстве.

В этом отношении Брюстер — идеальный кандидат на роль козла отпущения.

Она переворачивается на спину.

— Точно. Дать Грейсону то, что он хочет, и в то же время устранить Брюстера как угрозу.

— Если и был когда-либо претендент на роль темной триады по шкале «грязной дюжины», то это Брюстер, — говорю я. — Он элитный психопат. Он никак не связан с моей сестрой, поэтому власти не выйдут на связь с Грейсоном. А поскольку Брюстер будет за решеткой, у него останется меньше вероятности установить какую-либо связь с тобой.

— Меньше вероятности, — повторяет она, затем наклоняет голову в мою сторону. — Ты помешан на своих цифрах. Математика тут не при чем. Ты что-то утаиваешь.

Мой взгляд скользит по ее очаровательным чертам, и я ничего так не хочу, как солгать ей, позволить ей поверить, что мы легко решим проблемы. В конечном счете, если бы она согласилась уехать со мной прямо сейчас, улететь в другую страну и исчезнуть, вся ситуация исчезла бы и разрешилась сама собой.

Однако эгоистичное бегство не поможет ей реализовать свой личный потенциал.

Кровь просачивается сквозь повязку на моей руке, и я поднимаю ее, чтобы не запачкать простыню.

— Мне нужно перевязать руку, — говорю я, но ее мягкое прикосновение — этот контакт кожа к коже — мешает двигаться, даже дышать.

— Просто скажи мне, — говорит она.

— Ты права, — говорю я, осматривая повреждение на своей руке. Блейкли воспользовалась моей слабостью, что подтверждает мои следующие слова. — Брюстер не смирится с тем, что его так изящно подставили. Он будет копать, пока не найдет то, что ему нужно для защиты, а это значит, что ты всегда будешь в опасности, — я поднимаю на нее взгляд, — пока он жив.

Она наклоняется вперед и обхватывает руками колени через одеяло.

— Ты забываешь, что я хочу признаться в преступлении, это в любом случае полностью опровергает твою гипотетически абсурдную идею. Итак, что еще у тебя есть?

Я влюбился в ее огонь, настолько, что принял ожоги, но в такие моменты, как этот, ее упрямство вызывает у меня желание либо пробить стену, либо пригвоздить ее к кровати.

— Память и время, — говорю я, садясь рядом с ней, — те еще твари. Ты не можешь уничтожить ни то, ни другое, и не можешь проявлять контроль там, где ты в равной степени рискуешь потерять его.

То же самое приводящее в бешенство нетерпение, должно быть, терзает ее, когда она запускает пальцы в волосы.

— Алекс, какого черта? Не говори со мной загадками.

— Ты не можешь признаться в убийстве Эриксона, — говорю я. — Они тебе не поверят.

Ее пристальный взгляд перемещается на меня, и в ошеломленном выражении лица я вижу понимание. Она знает, что я могу изменить улики. Если она еще не поняла, почему я выбрал мишенью жертв из ее списка, то сейчас она собирает все воедино.

— Я могу попытаться, — говорит она, пытаясь разоблачить мой блеф. — Признания от меня, человека, нанятого, чтобы отомстить Эриксону, будет достаточно, чтобы замутить воду, — она пожимает плечами. — И, по крайней мере, это облегчит мою совесть.

Я провожу рукой по волосам.

— Ты всегда можешь попробовать, и, возможно, у тебя даже получится. Или окажешься в лечебнице. Человек с весомым титулом и влиянием, такая как знаменитая доктор Нобл, сможет легко это сделать.

Она сбрасывает одеяло и выскальзывает из постели.

Вся измотанная до костей, истощающая мое терпение.

— Возвращайся в постель.

— Я ухожу, — говорит она, разыскивая обувь. — Уберусь из этого сумасшедшего города.

Я заключаю ее в объятия прежде, чем она успевает дойти до двери спальни. Ее сопротивление слабое; она легко сдается, когда я обнимаю. Она тоже измучена.

— Посмотри на меня, — серьезный тон моего голоса заставляет ее мгновенно поднять глаза. — Ты — торговец правосудием.

Ее брови сходятся вместе, когда замешательство искажает ее черты.

— Чего…

— Ты забрала жизнь Эриксона в том переулке, потому что ему нужно было умереть, — говорю я ей. — Месть, правосудие, уравновешивание весов… как это не назовешь, это заложено в твоем характере, в твоей ДНК. С первого момента, как ты дала отпор хулигану на детской площадке, ты знала, что делать, Блейкли, — я тяжело выдыхаю, смягчая свой тон, и поднимаю руку, чтобы убрать волосы с ее лица. — До того, как мы встретились, по-любому был момент, когда ты сомневалась. В какой-то момент ты поняла, что мести будет недостаточно.

Она не движется, ее захлестывает какая-то смесь страха, шока и, возможно, даже облегчения. Я отпускаю ее, убирая руки, чтобы дать ей пространство, но остаюсь рядом.

Она не отрицает мои слова. Я знаю, потому что изучал ее психопатию и тип личности, и да, есть шанс, что Блейкли никогда бы не совершила убийство.

Но, скорее, этим бы все и закончилось.

И тогда бы у нее не хватило эмоций и чувства самосохранения, чтобы защитить себя.

После напряженного мгновения, в котором мы оцениваем друг друга, пока тишина всех признаний, которые мы оба отказываемся раскрывать, она сглатывает, моргая, выныривая из суматохи своих мыслей.

— Я всегда думала, что смогу остановиться, — признается она.

Я глубоко вдыхаю ее запах в свои легкие.

— Вполне возможно.

— Но я никогда по-настоящему не узнаю, — говорит она. — Уже нет.

Зато теперь знает иное. Пусть осуждает меня и возмущается, но я не единственный злодей в ее жизни.

Однако я позволю ей использовать меня как боксерскую грушу. Пусть делает все, что хочет. Пусть свалит всю вину, и я приму это на себя. Приму боль, которую она жаждет причинить, лишь бы она занялась со мной любовью.

— Независимо от того, что ты решила сделать в том переулке, — говорю я, — факт в том, что Эриксон был настоящим монстром. Его никогда бы не привлекли к ответственности, возможно, он даже никогда не увидел бы зал суда изнутри. Он никогда бы не перестал причинять боль женщинам, кто-то должен был его остановить. Навсегда.

Она потирает свежие синяки на запястье, опустив взгляд. Когда поднимает глаза, чтобы встретиться с моими, меня поражает ее мягкость. Жестокая уязвимость, от которой она сейчас страдает, открывает ее полностью.

— Ты спасала жизнь, — говорю я ей, пытаясь достучаться. — Ты была так сосредоточена на жизни, которую отняла, что никогда не думала о жизни, которую спасла той ночью.

Ее взгляд блестит от непролитых слез, и я до боли хочу притянуть ее к себе, но боюсь упустить этот момент.

Она моргает, затем вытирает дорожки слез, бегущие по щекам.

— Я ненавижу это чувство, — признается она. — Я хочу выключить его.

Я обхватываю ладонями ее лицо и провожу большим пальцем по свежему потоку слез.

— Ты спасла ей жизнь, — повторяю я, потому что ей нужно это услышать. — Поэтому я не позволю тебе лишиться своей.

Судорожно вздохнув, она отстраняется и заправляет волосы за уши. Кажется, Блейкли научилась управлять своими эмоциями.

— И что потом? После того, как мы выполним этот твой безумный план, Грейсон просто исчезнет из нашей жизни?

То, как она говорит о нашей жизни, вселяет в меня безумную надежду, за которую я буду продолжать бороться.

Я остаюсь честным.

— Грейсон опаснее, чем Брюстер. Его нужно убрать.

Искра понимания загорается в ее глазах.

— Если ты избавишься от Грейсона, тогда тебе придется избавиться и от Лондон.

Я киваю один раз.

— Я обдумал это.

— Возможно, она невинна, — говорит она, скрещивая руки на груди, чтобы защититься. — Иногда женщины не виноваты в том, в кого они влюбляются.

Я слишком много улавливаю в этом заявлении. Она замечает и отводит взгляд.

— Грейсон, Лондон, Брюстер… — я замолкаю, мой взгляд опускается к губам, ее тело — соблазнительная приманка, и она позволяет мне плавно притянуть ее к себе. — Все препятствия должны быть устранены.

После напряженного сердцебиения, когда мы стоим, прижавшись друг к другу, она, наконец, встречается со мной взглядом.

— Я помогу тебе избавиться от Грейсона. Помогу устранить все препятствия. Тогда ты исправишь меня, Алекс. Каков бы ни был риск.

Я касаюсь ее щеки, скользя тыльной стороной пальцев по ее нежной коже.

— Это слишком высокая цена.

Она хватает меня за руку.

— Это цена, которую ты заплатишь за то, что играл в Бога.

— Посмотрим.

— Сделка только такая, Алекс. Или ты соглашаешься, или я ухожу от всего этого, от тебя…

— Я соглашусь на твои условия, — говорю я, — но мне нужна гарантия. Что ты не примешь опрометчивого решения.

Она качает головой.

— Например, какое?

— Например, складной нож, — говорю я, оценивая ее настороженную реакцию. — Мне нужно орудие убийства.

Осознание меняет выражение ее лица. Просовывая руки между нами, она скользит ладонями по моей обнаженной груди, разлучая нас.

— Это единственная улика, которая докажет, кто убил Эриксона.

— Нож нужен нам, чтобы подставить Брюстера, — еще он нужен нам для того, чтобы разорвать все связи Блейкли с убийством.

Она нерешительно бросает взгляд на дверь спальни, затем смиренно вздыхает.

— Хорошо, — потирает руку, направляясь в гостиную, и говорит через плечо: — Я побоялась оставлять его в своей квартире, — она роется в своей сумке.

По моему позвоночнику пробегает волна гнева, от напряжения скручиваются кости. Все это время у нее были доказательства, которые могли посадить ее за решетку.

— Это чрезвычайно опасно и эгоистично.

Остановившись в дверном проеме спальни, она поднимает голову.

— О, я должна была оставить это в своей квартире, чтобы ты украл? Ты прав, как эгоистично с моей стороны.

Я подхожу к ней и протягиваю руку. Со стоическим смирением она кладет завернутый в пластиковый пакет нож мне на ладонь.

— Я положу его в надежное место, — говорю я.

— Или ты можешь отрезать эту чертову штуку от своей ноги, — возражает она.

Я почти улыбаюсь, слыша, как жесткость Блейкли проскальзывает сквозь ее ослабевшие трещины.

— Помоги мне, — прошу я ее.

Мы смотрим друг на друга, намек ясен, я прошу большего, чем просто помочь снять часы.

— Но, очевидно, не этим ножом, — я откладываю складной нож в сторону на комод и направляюсь в ванную, возвращаясь с рулоном бинта и лезвием для бритвы.

— Кусачек нет? — говорит она с сарказмом в голосе. — Черт. Это будет больно.

И это, правда, больно. Но терпимо. Есть нечто эротичное, когда я лежу на спине и наблюдаю, как Блейкли орудует инструментом. Она прикусывает уголок губы зубами, когда концентрируется. Сосредоточена на задаче, почти поглощена, не вздрагивает, не испытывает брезгливости.

Я мог бы беспокоиться, что она испытывает какую-то остаточную реакцию после процедуры, возвращаясь к себе прежней — но это все равно, что наблюдать за операцией хирурга, а не за расчленением мясника. Блейкли находит способ направить свои эмоции в нужное русло.

Если она сможет использовать эту силу для того, что будет дальше… Должен признать, меня возбуждает одна мысль об этом.

Как только оскорбительный предмет и его непрерывное тиканье убраны, Блейкли пялится на циферблат часов, какой-то отсутствующий взгляд затуманивает ее глаза, прежде чем она убирает лезвие бритвы на прикроватную тумбочку.

Она переворачивает антикварные «Ролексы», осматривая заднюю панель.

— Тебе следует разобрать их и посмотреть, не ждут ли какие-нибудь сюрпризы, когда пробьет назначенный час.

Но меня больше не интересуют часы или угрозы. Я протягиваю руку и беру предмет у нее из рук, бросаю его на кровать. Под моей рубашкой на ней нет лифчика, и я клянусь, она никогда не выглядела сексуальнее, чем в моей одежде.

Пока она снимала провода, я ничего не чувствовал — ни боли, ни напряжения, только страдание от того, что нахожусь так близко к ней, наблюдая, как ее соски трутся о тонкий материал, пока она работает, дразня, а я не мог прикоснуться к ней.

И это чувство со мной постоянно.

Я подношу руку к ее лицу и большим пальцем стираю пятно грязи с ее щеки. Мы все еще грязные после секса в той уборной.

— Прими со мной душ, — говорю я.

Ее глаза не отрываются от моих, моя просьба наполнена гораздо более горячим желанием, чем просто помыться.

— Хорошо, — выдыхает она.

Я хочу ощутить вкус этого слова на ее губах.

Кровь приливает к паху. Бросаюсь вперед и срываю с нее рубашку через голову, затем подхватываю ее на руки, поднимаю с кровати и несу в ванную.

Когда тянусь к выключателю на стене, она хватает меня за руку.

— Не надо.

Я мгновение колеблюсь, прежде чем направиться к стеклянной душевой кабине. Держа Блейкли в объятиях, открываю кран и жду, пока вода нагреется.

Она осторожно касается свежей повязки на моей руке.

— Как это произошло?

Я перевожу на нее взгляд, запоминая, какой нежной она выглядит в этот момент.

— Я сохранял то, что важно для меня.

Она вопросительно выгибает бровь.

— Блокнот, — говорю я, удерживая ее взгляд.

Мне удалось сохранить оба. Еще я забрал блокнот по объекту 6, со всеми моими записанными находками и набросками Блейкли, а также страницами, которые она написала, находясь в плену, — те, которые я хранил в своем дневнике.

Я бы не смог смириться с тем, если бы они сгорели.

Когда она изучает мои черты, ее глаза прожигают насквозь мой фасад, думаю, она все понимает.

Она обращает внимание на мою руку и начинает снимать повязку.

— Не нужно мочить ее.

После того, как она снимает повязку, я опускаю ее ноги на пол. Тщательно снимаю с нее остальную одежду, прежде чем снять другую повязку, обернутую вокруг моей икры.

Ее пристальный взгляд прослеживает синяки и царапины на моей груди от ее ногтей. На моем лице следы от ее кулака. Мы оба покрыты ушибами и травмами. Наши тела — холст страсти и насилия.

Любить измученных можно только терпя их боль.

Я тащу ее в душ и целую под струями воды, как целовал под водопадом. Целую ее так, словно мне не хватает воздуха, словно я тону, и она — единственный источник кислорода в воде.

И она целует меня в ответ с такой силой, что хватило бы на проливной дождь.

Теплые струи обжигают свежие порезы, моя икра горит, когда вода промывает открытую рану, разбрызгивая бледно-красную кровь вокруг.

Я обнимаю ее за талию и прижимаю спиной к кафелю. Когда она обвивает руками мою шею, ее груди соблазнительно прижимаются ко мне. Провожу пальцами вниз по изгибу бедер и прижимаю свой пульсирующий член к ее тазу, постанывая ей в рот от ощущения ее жара. Ее киска полностью обнажена, и это так чертовски приятно, буквально сводит с ума от желания.

Чуть сгибаясь в коленях, я просовываю член между ее бедер, скользя по ее гладким, влажным губам.

Ее хриплый стон вырывается наружу, мучая меня, бедра соблазнительно покачиваются, пытаясь затащить меня прямо за грань здравомыслия.

Я просовываю руку под ее колено и раздвигаю ноги. Она опять дергается вперед, это сексуальное движение умоляет меня погрузиться в нее.

Обхватываю сзади за шею и наклоняю ее лицо к своему.

— Просто скажи мне одну вещь, — говорю я, а она шепчет мольбу.

Моргает, глядя на меня, капли воды соблазнительно стекают по ее лицу. В ответ на ее напряженное молчание я прерывисто вздыхаю.

— Мы занимаемся любовью?

Она с усилием сглатывает.

— Алекс…

— Скажи, что любишь меня.

Ее взгляд скользит по моему лицу, потом в сторону.

— Господи, Блейкли. Скажи мне, что ты хочешь нас…

— Я не хочу делать это в одиночку, — признается она.

Жгучий уголек сожаления сжимает мое горло. Я сделал это с ней; я сделал ее одинокой, страдающей от болезни, от которой никто на планете никогда не страдал. Пока она не адаптируется, я с готовностью приму ее оскорбления. Какая-то больная часть меня согласна даже на такое.

И это единственная причина, по которой я могу оправдать свои дальнейшие слова.

— Думаешь, я хотел этого? Хотел влюбляться в тебя? Я ненавидел себя за слабость. Даже хотел, чтобы лечение убило тебя, лишь бы ты больше не искушала меня.

Я ожидаю, что она будет выглядеть такой же пораженной, каким я себя чувствую от этих слов. И все же, когда она поднимает на меня взгляд, черты ее лица мягкие.

— По крайней мере, ты наконец-то честен, — говорит она. — Это самая здравая вещь, которую я когда-либо слышала от тебя.

Я выдыхаю грубое ругательство, мои легкие горят. Обхватив ее лицо, я притягиваю ее рот к своему, ощущая неистовую потребность заставить ее почувствовать мою пытку, показать, как мой монстр сотрясает клетку.

— Когда все закончится, — говорю я, обнажая правду, которой она жаждет, — я хочу, чтобы ты вырезала мое гребаное сердце этим лезвием бритвы.

По крайней мере, тогда она отомстит, а я смогу спокойно умереть, очарованный ею.

Потому что для меня есть только она. Больше никого не будет.

Лишь она.

Легкое подрагивание губ выдает ее нерешительность, но, прежде чем я успеваю полностью осознать, что она чувствует, она прижимается своим ртом к моему. Поцелуй — как нападение. Она наказывает мои губы, которые и так уже много часов страдали от насилия.

Я прижимаю ее к кафельной стене, когда она обхватывает ногами мои бедра, сливая наши тела в одно целое, пока никто из нас не остановился.

Вхожу в нее по самый лобок, пытаясь прогнать боль и сожаление, угрожающие разорвать меня на части.

Я знаю, что нужно сделать — и, боже, она будет презирать меня еще больше, но я видел сомнение в ее зеленых глазах. Я знаю, что творится у нее в голове.

Придется надеть свою шляпу злодея, чтобы обезопасить ее.

Темнота давит на нас, укрывая от прошлого и будущего. Это мгновение создано только для нас. Мы становимся переплетением конечностей и отчаянных прикосновений, борясь за близость, преодолевая барьер нашей плоти.

Я рычу, когда врываюсь в нее, жалея, что не могу залезть в нее полностью.

— Я хочу большего, — говорю я. Двойной смысл моих слов тянет за последнюю ниточку, разрушая терпение.

Но на этот раз я хочу ее в своей постели. Тащу ее мокрое тело в спальню. Ее ноги остаются сомкнутыми вокруг моих бедер, когда я опускаю нас на матрас, наша кожа скользкая и разгоряченная, ее тело приглашает меня войти глубже, когда я завладеваю ее губами в жестоком поцелуе.

Я борюсь с гравитацией, входя в нее. Погружаюсь в нее так глубоко, что мир исчезает, оставляя нас в огненных муках боли и тьмы.