Жестокая болезнь

ГЛАВА 39

ЗЛОДЕЙ

БЛЕЙКЛИ

— Они все еще сломаны, — говорю я Алексу, отвечая на один из его очевидных вопросов, пока он благоговейно дотрагивается до своих карманных часов, которые я прикрепила к верхней части клетки.

Я сомневалась, что смогу заманить Алекса в ловушку с помощью буквальной болтающейся морковки. Вчера эта идея показалась смешной. Но я знала, что если и есть какая-то морковка, чтобы заворожить его хотя бы на секунду, так это карманные часы, которые он уничтожил. Те, что я нашла на Горе Дьявола.

— Не хватило времени их починить, — говорю я. — Да и не хотелось. Я всегда ненавидела этот гребаный звук. Так что сделала так, — я поднимаю телефон и указываю на маленькую колонку, расположенную на одной из настенных полок.

Нажимаю кнопку на экране телефона, и ритмичное тиканье прекращается.

— Умно, — говорит он, но лишь частично вникает в мое объяснение, кончики его пальцев касаются полированной оловянной штуки. — Ты все-таки заменила стекло.

Убирая в карман свой новый телефон, я обхожу клетку.

— Нужно было тебя заманить.

Алекс внезапно отступает от часов, как будто они могут взорваться, его глаза следят за мной, пока я направляюсь к колонке и убираю ее в сумку. Я практически слышу, как крутятся шестеренки в его мозгу, пока он обдумывает свое затруднительное положение.

— Это не крематорий, — говорит он, дотрагиваясь до клетки.

Мои руки все еще в перчатках, я скрещиваю их на груди.

— Нет, Аддисин не работает в крематории. Как ты и сказал, это было бы слишком удобно, — я киваю на множество ящиков, стоящих вдоль стен комнаты. — Она работает в собачьем питомнике. Идеальное место, чтобы запереть непослушного питомца, — подкрадываюсь ближе к клетке. — Ты вышел из-под контроля, Алекс. Тебе нужен тайм-аут.

Его губы растягиваются в милой улыбке, настолько нехарактерной для этого момента, что у меня волосы встают дыбом.

— Что потом? — спрашивает он.

Я достаю свой телефон и отправляю сообщение, прежде чем встретиться взглядом с его проницательными голубыми глазами.

— Потом я решу, что с тобой делать.

Это первый раз, когда у меня нет даже слегка намеченного плана. Имея всего полдня на выработку стратегии, полдня, когда Алекс не наблюдал за мной каждую секунду, пришлось импровизировать.

Во время нашей встречи Лондон предоставила мне важную информацию, когда рассказала, что Грейсон знал о том, где сестра Алекс хоронила своих жертв. Я знала, что Алекс будет более чем встревожен этим откровением.

Конечно, перенос костей с Горы Дьявола не мог быть моей идеей. Алекс отнесся бы слишком подозрительно, если бы я предложила такое. Мне пришлось нагнать на него страх, подтолкнуть к собственному эгоистичному оправданию, чтобы заставить заглотить наживку.

Признаю, предлагать крематорий в качестве средства утилизации было неаккуратно с моей стороны. Я думала, он сразу поймет, что я замышляю, поэтому ему нужно было отвлечься: на мои чувства к нему. Одного поцелуя — одного момента уязвимости — было достаточно.

В конце концов, мне пришлось довериться оценке Лондон об Алексе, что его одержимость мной — его творением — диктует его курс. Он не видит дальше своего отчаяния, своих амбиций. Пока он преследовал Аддисин, чтобы найти меня, он не замечал подробностей ее жизни, ведь был одержимо вовлечен в мою.

Пока я «забирала» вещи в лофте, я связалась с Аддисин и заключила сделку.

Я предложила вернуть ей жизнь в обмен на помощь. Я удалю интернет-ботов, восстановлю ее имя и удалю оскорбительные улики, если она сделает то, о чем я прошу. Без вопросов.

Она сразу согласилась. Закрыла питомник на ремонт и отправила животных упаковывать вещи. Не знаю, как ей это удалось, и мне плевать. Мне нужна всего одна неделя. По моему указанию она покрыла вывеску с тентом «Крематорий для домашних животных», чтобы изменить название, и перестроила вход в магазин, чтобы он выглядел как крематорий, а не питомник.

И она согласилась еще на одно условие, чтобы я возместила ущерб, нанесенный моей местью.

Двойные двери распахиваются. Мы с Алексом смотрим в сторону, когда Аддисин входит в комнату. Я бросаю взгляд на Алекса и вижу, как он растерянно поднимает брови, пытаясь осмыслить этот поворот событий.

— Позвольте просветить, — я направляюсь к стене с зелеными шкафчиками. Открываю один и выбираю большой шприц и две ампулы ацепромазина — то, что грумеры используют для успокоения собак. — Аддисин присмотрит за тобой, пока я разберусь кое с чем.

«Кое с чем» — это расплывчатая отсылка к серийному убийце и его безумному психологу, но мне не обязательно объяснять это Алексу.

— Вы не храните здесь пистолеты с транквилизаторами? — спрашиваю я Аддисин.

Она отводит свой подозрительный взгляд от клетки и недоверчиво смотрит на меня.

— Это незаконно.

Я выгибаю бровь, давая понять, что сейчас ситуация тоже незаконная, протягиваю ей шприц и лекарства.

— Не экономь. Дай ему хорошую дозу, — говорю я. — И не позволяй манипулировать собой. Если он откроет дверцу…

— Я знаю, — говорит она. — Поверь мне, — она бросает убийственный взгляд на Алекса, — никто не помешает мне исправить то дерьмо, в которое превратилась моя жизнь.

По крайней мере, есть одна уверенность, на которую я могу положиться: нарцисс эгоистично сделает то, что необходимо в его интересах. Неважно, кому придется причинить боль.

Аддисин не будет бороться с чувством вины.

В отличие от меня.

Даже после того, что он сделал со мной, заставил страдать… Я могу засомневаться, если придется его мучить. И одной секунды неуверенности будет достаточно, чтобы он одержал верх.

Алекс перехватывает мой взгляд. Он натягивает рукава, направляясь к двери клетки, затем обхватывает пальцами прутья.

— Чувства ко мне так сильно пугают тебя, — обвиняет он.

Я стягиваю перчатки с рук.

— Аддисин, — говорю я, — мне нужно немного побыть наедине с питомцем.

— Конечно… — она ставит бутылочки и шприц на стойку и толкает двери, оставляя нас одних.

— Она испортит все, что ты запланировала, — его застенчивая улыбка исчезает, тон становится серьезным. — Ты вовлекла ее. Она слишком много знает. Ты совершаешь ошибку. Но еще не поздно. Мы можем это исправить.

— Убив ее? — я качаю головой, засовывая перчатки в карман. — Я могу справиться с Аддисин, и могу справиться с Брюстером, если на то пошло. Я разработала планы мести задолго до того, как ты разрушил мою жизнь. Спроси саму Аддисин, — я перекидываю сумку через плечо. — И я все сделаю, не убивая, — посылаю ему воздушный поцелуй на прощание. — Будь хорошим мальчиком в мое отсутствие.

— Ты вернешься за мной.

Я замираю, взвешивая, следует ли мне воспринимать его заявление как вопрос или утверждение, и в конечном итоге решаю проигнорировать его.

Но потом почти забываю. Поворачиваюсь обратно к клетке и бросаю сумку.

— Выверни карманы.

Алекс удерживает мой взгляд, держась за клетку.

— Я просто хотел, чтобы ты осознала свое великое предназначение.

— Ты хотел сделать терминаторшу-психопатку, — отвечаю я, и хриплый смех вырывается наружу. — Может, я и больна, Алекс, но ты тоже ненормальный. Один из нас должен быть в здравом уме и положить этому конец.

Его пальцы сжимают металл; он презирает себя за то, что не контролирует ситуацию. Не контролирует меня. Наконец, он смягчается и отталкивается от клетки. Роется в карманах и вынимает предметы один за другим.

Он просовывает перочинный нож в отверстие. Следом идут его бумажник и телефон. Достает микрочип, который мы обнаружили в визитной карточке Лондон. Поколебавшись, он на секунду прижимает чип к ладони, потом кидает.

Я ловлю его.

— Ремень тоже, — приказываю ему.

Он усмехается, когда расстегивает черный пояс. Затем медленно наматывает его на свою здоровую руку, разыгрывая спектакль для меня. Жар заливает щеки, когда я вспоминаю ощущение кожи, стягивающей мои запястья.

— Хочешь мою одежду? Если оставить меня голым и униженным в клетке на неделю, это уравновесит чашу весов между нами.

Я вздергиваю подбородок. Конечно, Алекс установил слежку за графиком Брюстера, но его предположение, что я просто отпущу его, вызывает у меня жгучий холодок по коже.

После того, как он продевает ремень через прутья в нижней части клетки, я опускаюсь на колени, бросаю его в сумку и застегиваю молнию.

Когда встаю, встречаюсь с ним взглядом, зная, что каждую мучительную эмоцию, отражающуюся на моем лице, невозможно скрыть.

— Я не пытаюсь наказать тебя или поквитаться, — признаю я, пораженная осознанием того, что это правда. — Ты был прав, Алекс. Когда сказал, что я сосредоточена только на жизни, которую отняла, а не спасла. По крайней мере, спасибо за то, что помог мне осознать это и понять, что я должна делать сейчас, чтобы спасти еще одну жизнь.

Я накрываю его пальцы своими, сглатывая жгучую боль, подступающую к горлу.

Может быть, это искренность, которую он слышит в моем голосе, или отсутствие обиды, но черты его лица расслабляются, и на нем появляется выражение торжественного принятия.

Убирая руку, я замечаю висящие карманные часы. Пусть оставит себе. Когда он разбил их, то пытался освободить меня. Или пытался освободить нас обоих. В любом случае, он хотел избавиться от безумия, пожирающего его разум из-за эксперимента и жизней, которые он забрал.

Однако поломка часов не изменила результата.

Но пусть у него будет напоминание.

Когда я начинаю уходить, он, наконец, заговаривает.

— Грейсон забрал флешку с рецептурой лекарства.

Я останавливаюсь в дверях с настороженностью. Закрываю глаза и дышу, укрепляя свою решимость. Нельзя поддаться на его манипуляции.

— Они хотят тебя, — невозмутимо продолжает он. — Чтобы изучить или поэкспериментировать… У меня пока нет точной теории. Но они, правда, хотят тебя, и я уверен, что они подвергнут тебя гораздо худшим пыткам, чем я когда-либо мог.

— Я рискну, — ухожу, не оглядываясь на него.

— Даже если все получится, они тебя просто так не отпустят. Я пытаюсь защитить тебя… — кричит он мне вслед. — Это закончится только кровью.

Возможно, он говорит правду. Той ночью в танцевальном клубе я задавалась вопросом, чего добивались Лондон и Грейсон, если это я подожгла фитиль и запустила цепь событий. Я могла бы продолжать строить догадки, но благодаря Алексу поняла, что, слишком долгое погружение в анализ может помешать действию.

А я лучше всего проявляю себя, когда действую.

Сжимаю микрочип в ладони, проходя мимо Аддисин.

— Делай, что должна, — останавливаюсь у входной двери, глядя в ее сторону. — Постарайся все же не убить его. Мне нравятся его красивые голубые глазки.

Она приподнимает бровь идеальной формы в знак признания, и я задаюсь вопросом, правильный ли выбор сделала.

Сомнение — изнуряющая эмоция. Сомнение делает тебя слабой, оно заставляет сомневаться в собственном разуме. Даже когда ты знаешь, что делаешь правильный выбор, трудности, связанные с этим выбором, сдерживают.

Боль и страдание в сердце, которые возникают из-за силы характера, — это цена, которую платишь за свою мораль.

Иногда легче поддаться страху.

Я ненавижу Алекса за то, кем я стала, но прямо сейчас больше всего я ненавижу себя.

Оставляю Аддисин на попечение Алекса в надежде, что смогу осуществить план, который, наконец, освободит нас. Потому что этого мы и хотим.

Это я уловила в словах Лондон, когда она говорила о своем пациенте; желание быть свободной — свободной от ограничений своего мира, свободной быть с Грейсоном. Чтобы они жили на своих условиях.

Алекс представляет для этого угрозу.

Он угрожает разоблачить Грейсона, и независимо от того, насколько хорошо организован план Алекса, мы не можем рисковать провалом. Мы не можем отнимать больше жизней.

Если у меня получится, я смогу обеспечить свободу всем нам, не становясь монстром, которого Алекс пытался создать.