Жестокая болезнь

ГЛАВА 29

АНГЕЛ МИЛОСЕРДИЯ

АЛЕКС

Из всех структур и систем во Вселенной время — самое жестокое.

Вся наша жизнь сосредоточена вокруг времени. Наш день состоит из его относительной природы. Слишком много времени мы проводим, скучая в зале ожидания, позволяя времени растрачиваться впустую, как будто оно бесконечно. Ждем, когда в конце года истечет время, чтобы мы могли перезагрузиться и начать все сначала, совершенно новыми людьми с мечтами и целями.

Точно так же никогда не бывает достаточно времени, чтобы выполнить важную задачу, цель, мечту. И еще хуже — потеря времени, чувство сожаления или отчаянная боль от того, что времени слишком мало, когда последние мгновения проводятся с любимыми, прежде чем их время уйдет навсегда.

Время, которое я потратил на изучение Грейсона Салливана, можно было бы назвать навязчивой идеей, и оно должно послужить мне сейчас. Это должно было подготовить меня к моменту, когда он нарисовался в моей жизни. Мы неизбежно пересеклись бы. Однако жестокая ирония заключается в том, что, когда мы сталкиваемся с нашим самым сокровенным желанием, подготовка часто оказывается самым большим просчетом времени.

Я никогда не смог бы подготовить себя к этому моменту.

И теперь у меня нет другого выбора, кроме как ждать. Секунды превращаются в минуты, пока я пристегнут к собственной каталке. В воздухе раздается слабое тиканье, — насмешливый звук, всплывающий на поверхность из воспоминаний. Здесь нет часов — я постарался, чтобы их не было.

Когда я проснулся, с затуманенными глазами, с горьким привкусом какого-то наркотика на языке, воспоминание о том, как он обезвредил меня, начало просачиваться обратно. Голова болезненно гудит в том месте, где он ударил меня металлическим прутом, и я чувствую рану на шее от иглы.

Ужасная сухость во рту. В висках пульсирует. Когда мой разум проясняется, я ощущаю кожаные ремни, пристегнутые ко лбу, запястьям и лодыжкам.

Тиканье затихает при звуке шагов ботинок по полу. Я пытаюсь повернуть голову, и тут же ощущаю острую боль в шее.

— Как ты меня сюда притащил?

Есть и другие, более насущные вопросы, требующие ответов, но начнем с этого. Нельзя протащить взрослого мужчину по городу, не привлекая внимания.

Раздается звон инструментов на металлическом столе, затем Грейсон появляется в поле моего зрения. На нем черная водолазка и черные брюки. А пронзительные бесцветные глаза оценивают меня холодно и безразлично.

— Тащить человека без сознания по тротуару в этом городе — не удивительно. Кажется, я даже помахал полицейскому по дороге.

Салливан разговаривает со мной. Слышать его голос — шок для моего организма. Я видел его на телеканалах, откопал редкие интервью в интернете. Но сейчас другое; здесь нет маски.

Я смотрю в бездушные глаза убийцы-психопата, в которых нет ни сочувствия, ни милосердия.

Выдерживаю его проницательный взгляд, пока мой разум быстро просчитывает ситуацию.

Он знал, где находится моя импровизированная лаборатория. Значит, наблюдал за мной, по крайней мере, пару дней, если не больше. Он проследил за мной до квартиры Блейкли. Не знаю, сообщила ли доктор Нобл своему пациенту определенные детали, или он сам выследил, но на письмо Блейкли доктор Нобл ответила не сразу же. Грейсон мог перехватить это послание. Блейкли, возможно, даже не встречалась с доктором Нобл — возможно, он и ее тоже перехватил.

Любой сценарий заключает в себе одну важную истину, которую нельзя игнорировать.

Он знает о Блейкли.

Внезапно освободиться от каталки становится для меня жизненно важно.

Я должен поддержать Грейсона разговором. Я должен оставаться в сознании. Что будет непросто, поскольку я наблюдаю, как он систематически раскладывает инструменты — скальпель, электроды, шприц — рядом с каталкой. Он включает мой электрошоковый аппарат, прежде чем потянуться за каппой.

Блять.

— Я не смог бы придумать для тебя лучшей смерти, — говорит он, выбирая стержни электродов. — Ты должен гордиться, доктор Чемберс. Это все твоя заслуга. Целителю редко удается познать свои собственные методы.

Он приближается ко мне с каппой, и несмотря на то, что я знаю, что сопротивляться бесполезно, как я всегда говорю своим подопечным, во мне срабатывает базовый инстинкт самосохранения, и я борюсь с ремнями.

— Подожди… — говорю я, пытаясь задержать его. — Если ты убьешь меня, то никогда не сможешь проверить лечение на себе.

Он стоит надо мной. Что-то похожее на веселье мелькает в его глазах.

— Ты упустил вопиюще очевидный недостаток в своем плане лечения, доктор.

Я сглатываю, чтобы смочить пересохшее горло.

— Какой? — спрашиваю.

— Уловка номер двадцать два, — он давит на мою раненую руку, и я стону от боли. Засовывает каппу мне в рот и заклеивает полоской скотча. — Чтобы вылечить психопата, он сначала должен захотеть лечения. Однако без эмоциональной способности заботиться нет желания лечиться. Головоломка, которая делает твою процедуру непрактичной и бесполезной.

Грейсон смотрит на меня сверху вниз, когда приставляет электроды к моим вискам. Я впиваюсь зубами в каппу. Он не отводит взгляда, когда протягивает руку и включает ток, который бежит по моему телу.

Вызванный припадок напрягает каждую мышцу. Мое тело прижимается к каталке. Перед глазами все расплывается, дрожь сотрясает зрительные нервы. Непреодолимый позыв к рвоте обжигает пищевод, но я сдерживаю его, чтобы не задохнуться.

Сеанс может длиться всего несколько секунд, но в данный момент время — мой враг, и секунды тянутся медленно, пока боль пронзает каждую клеточку тела.

К тому времени, как Грейсон отключает переключатель, я погружаюсь в темный туннель.

Сильный удар по щеке приводит меня в сознание. Скотч срывается, и каппа падает на каталку из моего рта.

— Если твои испытуемые могут выдержать сильную дозу, — говорит Грейсон, — тогда, конечно, ученый сможет выдержать больше.

Я не могу обработать мысль сквозь облако замешательства. Едкий запах горелой плоти обжигает мои ноздри. Воспоминание о том, как Блейкли применила на мне электрошокер, всплывает на поверхность, и, кажется, я улыбаюсь.

— Воды, — удается прохрипеть мне.

В ответ тишина. После нескольких мучительных минут, когда я то прихожу в себя, то теряю сознание, ощущаю на лице теплую воду.

Я облизываю губы, игнорируя жжение в висках. Когда туман рассеивается, я проверяю кожаный ремень на правом запястье. Он немного ослаб от припадка.

— Так это… что, — говорю я, надеясь заставить его говорить, чтобы высвободить руку. — Наказание? Мэнский ангел пришел судить, обратить мои преступления против меня? — вырывается смех, звучащий далеко. Это он и делает — заставляет своих жертв сомневаться в себе. Бросает им в лицо их грехи, заставляет заглянуть в их собственные черные души. — Ты не можешь заставить человека страдать за поступки, о которых он не сожалеет.

Краем глаза я вижу приближающегося Грейсона. Он подкатывает мой лабораторный стул поближе к каталке и садится. Я чувствую его пристальный взгляд на своем лице.

— Мне не нравится это прозвище, — говорит он, и в его тоне звучит предупреждение. — Я здесь не для того, чтобы наказывать тебя, Чемберс. Ты делаешь это сам, тоскуя по женщине, которая тебя ненавидит, — он сардонически вздыхает. — Я наблюдаю за твоей жалкой жизнью уже три дня, и кажется, я делаю тебе одолжение, избавляя от страданий.

Упоминание о Блейкли распаляет мои нервы.

— Даже не думай о ней.

Он цокает языком.

— Нельзя так легко показывать свою слабость.

Я дергаю за ремни, и правая манжета ослабевает еще больше. Он плохо затянул ее.

— Но нет, я здесь не для того, чтобы наказывать тебя, — говорит он. — Я не настолько великодушен. Мне насрать, сколько людей ты убил или кто были твоими жертвами. Я здесь, чтобы помешать тебе устроить еще больший беспорядок.

Он листает один из моих блокнотов и переворачивает страницу, чтобы я видел.

— Мне потребовалось всего полдня, чтобы разыскать тебя. Правило первое: серийные убийцы никогда не работают по списку.

Страница, которую он показывает, — это список имен из маленькой черной книжечки Блейкли.

— Если очень опытный детектив, работающий над этими делами, свяжет тебя с этими убийствами, тогда он может связать и меня, — он закрывает блокнот. — Учитывая, что доктор Мэри Дженкинс была твоей сестрой, одной из моих жертв, это не такой уж большой скачок от одного убийцы к другому. От тебя ко мне, — его взгляд темнеет. — Пойми, я не позволю этому случиться. Мне нужно защищать не только себя, — он встает, нависая надо мной, и я замечаю шприц в его руке. Он наполнен моим составом. Я вижу это по цвету и консистенции.

— Пока ты был без сознания, я прочитал твои записи. Интересный проект, лечение психопатов и все-такое. Все из-за меня. Я польщен, — он втыкает иглу мне в руку, держа большой палец над поршнем. — Интересно, сможем ли мы обратить процесс вспять, поджарить твои нервные пути, пока ты не станешь таким же, как я.

Дыхание замедляется, я смотрю на шприц.

— Ты же умный, знаешь, что это так не работает.

Его губы растягиваются в тревожной улыбке.

— Жаль. Тогда я просто накачаю этот яд в твои вены и буду смотреть, как ты проглотишь свой язык.

Мои рефлексы притуплены, но с силой, которую я едва ощущаю, я высвобождаю запястье из наручника и просовываю руку под каталку. У меня всегда есть план действий на случай непредвиденных обстоятельств. На случай, если объект освободится, я держу скальпель прикрепленным скотчем под каталкой. Я никогда не думал, что мне придется им воспользоваться, но я также никогда не думал, что окажусь во власти сумасшедшего убийцы.

В мгновение ока я прижимаю острое как бритва лезвие к шее Грейсона.

В тот же миг я отчетливо ощущаю острие холодной стали у своего горла. Я прерывисто выдыхаю, когда Грейсон подносит скальпель к моей шее.

Застыв в зеркальных позах, мы смотрим друг на друга. Ждем. Крепко сжимая оружие.

Капли воды на моей коже смешиваются с потом, и дрожь пробегает по руке. Я все еще слишком слаб после электрошока, но не покажу этого.

— Я должен перерезать тебе сонную артерию за то, что ты сделал с моей сестрой.

Грейсон выглядит заинтригованным.

— Лучше поблагодари меня. Иначе её не было бы в твоей жизни.

Она обращается к единственной женщине в жизни, которая для меня важна.

— Говоришь как настоящий психопат-нарцисс.

Я пытаюсь не впускать его в свою голову, пытаюсь отгородиться от его агрессивного голоса, но его слова воспламеняют мою грудь. Я сжимаю скальпель в напряженном кулаке.

— У тебя не было другой причины забирать мою сестру из этого мира, — говорю я, — кроме собственных эгоистичных, извращенных побуждений.

— И бьюсь об заклад, это та-ак ранит.

— Назови мне причину, — требую я.

Причины логичны. Их я могу оценить, измерить, постичь.

Без причины мы ничем не лучше животных. Звери, которые рвут друг друга на части ради плоти и крови.

Он с любопытством прищуривает глаза.

— Доктор Дженкинс была паразитом, — говорит он, его голос лишен каких-либо эмоций, как будто он просто констатирует факт. — Эго уничтожило ее задолго до того, как я вонзил ледоруб в ее череп. Но ты здесь не для этого, ты преследуешь женщину, которую пытал. Жажда мести умерла в тот момент, когда она попала на твою орбиту. Так что оставь свои жалкие попытки раздуть свое эго. Слабо.

Кровь шумит у меня в ушах. Каждая заряженная клетка моего тела хочет уничтожить его.

И все же, несмотря на мой возмущенный ответ на его утверждение, я в ярости от того, что он прав. Мой проект перестал быть попыткой отомстить за сестру и восстановить ее имя и стал полностью посвящен моей одержимости Блейкли.

С вынужденной убежденностью я убираю лезвие скальпеля от его шеи. На его коже остается красная капелька. Натруженные мышцы моего предплечья сводит судорогой, и я роняю скальпель. Он громко звенит, падая на пол между нами.

— Ты должен мне быструю смерть, — говорю я.

Веселье озаряет его черты.

— Убийца-мученик, — говорит он, опуская свое оружие. — Какой оксюморон.

Ремешок на моем лбу ослабевает, шея расслабляется.

— Я не хотел убивать человека.

— Людей, — поправляет он. Затем вынимает иглу из моей руки, кладя шприц на каталку. — После одной неудачной попытки ты не смог остановиться.

Я не упускаю из виду его различие между «не сделал» и «не смог». У меня не было выбора остановиться; я не смог бы прекратить работу над своим проектом.

Пока не появилась она.

— Это эффект ряби, — говорю я. — Теоретически, из-за твоих действий умерли мои испытуемые. Они должны быть сопоставлены с количеством твоих жертв.

Он поднимает подбородок, наблюдая за мной ледяным взглядом.

— Выбор убил твоих испытуемых. Твой выбор.

Я отворачиваюсь и смотрю на обшарпанный и покрытый пятнами потолок.

— Так это мое наказание или признание? — спрашиваю я, мой тон полон сарказма.

— Здесь ты не найдешь отпущения грехов, — Грейсон придвигает стул поближе и устраивается поудобнее, несмотря на свои слова. — У тебя есть один шанс убедить меня, почему я не должен включить эту машину и уйти, пока ты будешь поджариваться до хрустящей корочки.

Чувство странной иронии наполняет меня. Я должен дрожать от страха, зная, что обратный отсчет на моих часах почти закончился. Грейсон не щадит своих жертв. Он здесь, чтобы связать концы с концами, переменную, которую не мог предсказать, когда убивал мою сестру.

Мои действия вынудили его быстро начать охоту на меня, не дав ему достаточно времени понаблюдать за мной, чтобы разработать наказание с учетом моих «грехов». Следовательно, он хочет, чтобы я рассказал подробности своей собственной мучительной смерти.

Раздается издевательский смешок.

— Я не думал, что ты лжец.

Он не отвечает. Ему это и не нужно.

Возможно, было бы забавно проследить мои неуклюжие шаги, которые привели меня сюда. Почему нет? Мои последние секунды следует посвятить Блейкли, рассказать о нашем совместном времяпрепровождении.

— Изначально, — говорю я, — все это было ради Мэри. Я был предан своей цели — восстановить то, что ты разрушил.

— Мой психолог сказал бы, что у тебя диссоциация. Потому что решение экспериментировать на людях во имя науки — это прямо из романа Мэри Шелли.

— О, и пытать их средневековыми приспособлениями для удовлетворения своих собственных нездоровых потребностей совершенно рационально, — я поворачиваю голову и вижу, как мрачная улыбка искривляет его рот.

— У всех нас есть нездоровые потребности, которые нужно удовлетворять, — говорит он. — Не обманывай себя.

В памяти всплывает образ Блейкли на лестничной клетке моей хижины. Рубашка распахнута, обнажая нежные округлости грудей. Зеленые глаза широко раскрыты и умоляют. Ее тело дрожит под моими прикосновениями.

Несмотря на мои этические убеждения в том, что она была моим объектом, я жаждал ее так сильно, что это сводило с ума.

Я решаю не оспаривать его точку зрения.

— Проект развивался. Я хотел вылечить ее для себя. Чтобы она… — «любила меня» звучит до боли патетично, даже если это правда, — имела способность любить.

На его лице появляется любопытное выражение.

— Ты влюблен в свой объект.

— Да, и это сводит с ума. Мне нужно было удостовериться, что лечение сработало. Мне были нужны поддающиеся проверке доказательства того, что она способна ответить взаимностью на мои чувства. Вот почему мне нужно продублировать результаты на другом объекте, чтобы получить подтверждение.

Грейсон наклоняет голову.

— Возможно, ты самый бредовый человек, с которым я когда-либо сталкивался, Чемберс. Даже если твой безумный эксперимент удался, это худший из возможных исходов. Ни за что на свете эта женщина не почувствует к тебе ничего, кроме презрения, после того, что ты с ней сделал, — он издает тихий смешок. — У тебя было больше шансов, когда она была психопаткой.

— Ты ничего о ней не знаешь.

— Я знаю человеческую натуру.

— Ты очень умен, Салливан, но я сомневаюсь, что ты самостоятельно разобрался во всех нюансах человеческого существования.

Жаркий огонек загорается в его глазах. Легкий тик на челюсти.

Мои губы растягиваются в улыбке.

— Ты до сих пор общаешься со своим психологом, — говорю я, пытаясь установить связь. — Я читал о докторе Нобл. Она очень проницательна. И она дала тебе информацию обо мне. Зачем?

Даже когда я задаю вопрос, кусочки мозаики начинают складываться воедино. На его молчание я говорю:

— Похоже, я не единственный, кто изнывает по женщине, которая вне досягаемости.

Выражение лица Грейсона застывает.

— Может, ты и опытный ученый, но в эту область тебе не следует углубляться.

— Я же все равно мертвец, верно? Ты пришел сюда, чтобы убить меня. Так что, удовлетвори мое любопытство.

Он закатывает рукава, обнажая шрамы и татуировки, покрывающие его руки. Меня привлекает рисунки кусочков паззлов, и я задаюсь вопросом, что они значат.

— У наших действий есть последствия, — говорит Грейсон, катя стул вперед. — У каждого действия есть реакция. Это твоя наука. Ты управляешь смертью. Неважно, моей рукой или другой.

— Что это значит?

— Ты не можешь убить такого человека, как Эриксон Дейвернс, без серьезных последствий.

Тошнотворное чувство скручивает мой желудок. Я просчитываю все, что мог упустить, что не проанализировал или не настроил.

Меня не шокирует, что он сделал свои собственные обоснованные выводы, но он не указал пальцем прямо на Блейкли. Он точно не знает, кто убил Эриксона.

У меня есть еще одна причина, по которой я выбираю жертв из ее списка. Защитить ее. Если она попытается сдаться властям, мои связи с этими преступлениями дискредитируют ее заявление.

Мне просто нужно орудие.

— Брюстер, — говорю я в ответ на его заявление. Клиент Эриксона. Человек с более сомнительными связями в этом городе, чем у мафии.

Я потерял след этого игрока и не рассматривал его как угрозу после того, как дело Эриксона заподозрили в ограблении. Чего я не учел, так это сколько денег Брюстер потенциально потерял, когда его финансовый консультант внезапно помер.

Это подвергает Блейкли опасности.

Грейсон скрещивает руки на груди, на его лице понимающее выражение.

— Для человека со столь специфическими расчетами ты чрезвычайно узко мыслишь при рассмотрении переменных.

Это, возможно, самое обидное оскорбление, что он мне говорил.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Может быть, я испытываю к тебе небольшое уважение. Или, мне тебя жаль, — он встает, нависая над каталкой. — Я знаю, как женщина может вскружить голову.

Так и хочется съязвить насчет его психолога, но я молчу. Если я не освобожусь, то Блейкли окажется либо во власти этого дьявола, либо Брюстера.

Ни один из этих сценариев не произойдет.

Грейсон оглядывает мою лабораторию.

— Я заметил, что у тебя какая-то болезненная тяга к часам, — говорит он. — Странно, что у тебя их здесь нет.

— Я пытаюсь избавиться от вредной привычки, — говорю я ровным тоном.

Он слегка кивает, обдумывая что-то, прежде чем посмотреть на меня сверху вниз.

— Чем бы ты занялся, если бы у тебя было больше времени, доктор Чемберс?

Я выдерживаю его оценивающий взгляд, зная, что это вопрос с подвохом, но я все равно должен ответить.

— Я бы защитил женщину, которую люблю, — честно говорю я.

— Расплывчатое заявление.

Я качаю головой, прижимаясь к кровати, все больше волнуясь из-за ремней, ограничивающих мою подвижность.

— Я бы обвинил Брюстера в убийствах.

С той секунды, как он раскрыл Брюстера как опасную переменную, план уже разрабатывался. Брюстер связан с Эриксоном. Было бы нетрудно найти другие связи между этим человеком и другими объектами мести Блейкли — или можно создать их.

Зная его репутацию, Брюстер, скорее всего, уже находится под наблюдением правительства, и время уже работает против него. Нужным людям просто нужны конкретные доказательства.

Я могу им это предложить.

Блейкли будет в безопасности, и у Грейсона не окажется причин устранять кого-либо из нас. Он больше не будет связан ни с одним из убийств.

— Двух зайцев одним выстрелом, — говорю я. Это самое банальное упрощение моего плана.

Кажется, он это ценит, поскольку его бровь приподнимается в знак одобрения. Он берет скальпель и откладывает его в сторону на металлическом столе.

— Понятное дело, что этого времени будет мало. Но мне нравятся игры. Так все становится интереснее.

Мой взгляд опускается на паззлы, нанесенные краской на его кожу.

— Интересно, тогда как ты сам потом будешь решать проблемы.

Он бросает взгляд на свои татуировки, затем смотрит мне в глаза с ухмылкой на лице.

— Только я это знаю. Вот почему я все еще здесь и свободен несмотря на то, что говорят в новостях. Ты действуешь по шаблону. По её шаблону. Думаешь, она не поймет? Если она поймет, другие тоже смогут.

Когда он хватает стержни электродов, чувство страха пронзает мою грудь.

— Подожди… какого черта? Я думал, мы пришли к соглашению.

— Я даю тебе семь дней на реализацию твоего плана. Когда время истечет, я найду тебя. — Он берет электроды. — Готов ко второму раунду?

— Я ведь уже согласился на твои гребаные условия…

— Ох, это не ради меня, — говорит он. — А ради твоей девчонки. Она имеет право, чтобы тебя немного попытали.

Я смеюсь, ничего не могу с собой поделать. Он абсолютно, блять, прав. Если он сварит мне мозги, это и близко не искупит того, что я с ней сделал. И даже если я признаюсь, это не меняет того факта, что я бы сделал это снова, просто ради шанса заставить ее полюбить меня.

— Каппу забыл, — говорю я.

Грейсон ухмыляется мне сверху вниз.

— Ты заслуживаешь еще одной меры моего уважения, Чемберс.

Когда электричество проходит по моему телу, я наблюдаю, как тусклый свет торшера мерцает на потолке. Считаю секунды. Считаю до тех пор, пока вызванные судороги не искажают форму чисел перед моим мысленным взором.

Я теряю сознание.

Когда мучения заканчиваются, я с трудом открываю глаза. Мои веки отяжелели. Тело, словно быстро всплывает из глубин океана, пытается восстановить равновесие. Тошнота сжимает желудок с острым позывом к рвоте.

Я поворачиваю голову и наклоняюсь. Внизу стоит ведро.

Слишком сонный и сбитый с толку, чтобы думать о полном освобождении, я плюхаюсь обратно на каталку и жду, пытаясь связать предложение, не заплетаясь в речи.

Услышав звук его шагов, я говорю:

— Я немного оскорблен, что ты не устроил для меня одну из своих тщательно продуманных ловушек.

Грейсон берет со стола скальпель.

— Не каждый должен быть особенным.

Я медленно моргаю. Мое тело — вялая лужица размокших костей. Думаю, мне следует считать его великодушным, поскольку он не поднимал напряжение выше двухсот. У меня все будет болеть, мышцы покроются синяками, мозг будет работать вяло, но я восстановлюсь меньше чем за сутки.

— Просто помни о времени, Чемберс. С моей помощью, следить за ним будет проще, — он использует скальпель, чтобы срезать кожаную манжету с моей лодыжки. Затем разрезает штанину.

Когда я пытаюсь пошевелить ногой, замечаю болезненность в икре. Грейсон кладет скальпель в мою раскрытую ладонь. Мои пальцы обхватывают прохладную сталь.

— Я внес несколько изменений, пока ты спал, — говорит он. — Думаю, ты оценишь особую деталь, которую я разработал специально для тебя.

Смятение окутывает мою голову, как пушистое одеяло, прямо из сушилки, горячее и потрескивающее от статического электричества. Я сжимаю инструмент слабыми мышцами, желание сесть борется с желанием упасть в обморок.

Когда Грейсон направляется к двери, я встречаю его холодный взгляд.

— Семи дней мало, — говорю я.

Остановившись в дверях, он оглядывает мою пустую лабораторию, затем лезет в карман и достает USB-флешку. Мою флешку. Единственный чип памяти с записанным составом для моей процедуры.

— У тебя есть две недели, — соглашается он. — Но я заберу это, — он машет флешкой, — в качестве страховки. Око за око.

— А если я этого не сделаю?

Черты его лица остаются бесстрастными.

— Я выпотрошу тебя и скормлю внутренности моей любимой рыбке.

Я оставляю за ним последнее слово. Когда он исчезает из комнаты, я поспешно использую скальпель, чтобы перерезать путы. Оказавшись на свободе, я оглядываюсь вокруг, убеждаюсь, что я все еще один, затем ненадолго закрываю глаза, чтобы собраться с духом. Разрываю штанину до конца по шву, чтобы осмотреть ногу, и у меня тут же сводит желудок.

— Господи Иисусе…

Тиканье, которое я слышал, было не в моей голове; это не какое-то подсознательное, бредовое проявление. Это чертовски реально. У него были часы. Он принес их сюда, знал, чем все закончится.

Циферблат от старинных карманных часов «Ролекс» пришит к самой мясистой части моей икры.

Чертовы часы вшиты в мою ногу.

После того, как первоначальный шок проходит, я осматриваю дальше. Похоже, он использовал тонкую серебряную проволоку 30-го калибра. Несмотря на мое негодование, я оцениваю детали. Часы «Ролекс» — это классика. Тонкая цепочка из чистого серебра обернута вокруг часов и припаяна к корпусу, создавая узор, по которому он продевал провода через звенья цепочки.

«Салливан в прошлой жизни был сварщиком», — вспоминаю я, осторожно дотрагиваясь до «Ролексов». Нога горит при малейшем нажатии, а вибрация тикающих секунд действует на нервы.

Вот же больной ублюдок.