Жестокая болезнь

ГЛАВА 20

ЭНТРОПИЯ

АЛЕКС

Есть научное слово, обозначающее физическое и концептуальное состояние хаоса. По определению, энтропия — это измеримое состояние беспорядка, непредсказуемости или неопределенности.

В закрытой системе энтропия может только увеличиваться, следовательно, процесс необратим.

Вы никогда не сможете вернуться к тому состоянию, с которого начали.

Мы с Блейкли находимся внутри самодельной изолированной системы. Каскад водопада. Течение реки. Изолированность скал. Лес и ночь, которые окружают нас, окутывая коконом в защищенном убежище.

И все же неопределенность нарастает.

В тот момент, когда Блейкли ныряет в реку, все достоверные и измеримые знания о ней, о нас, становятся искаженными. Страх — это результат неопределенности, и мой страх перед неизвестным усиливается, когда я прыгаю за ней.

Выплываю на поверхность рядом с ней.

— Что ты делаешь?

Она пробирается сквозь темную воду, разыскивая и собирая свою одежду.

— Мне холодно.

— Мокрая одежда этого не исправит, — я протягиваю к ней руку, но она избегает моего прикосновения.

Острая боль пронзает меня, словно нож вонзился прямо в грудную клетку. Она не перестает двигаться, искать, проводить руками по своим спутанным мокрым волосам.

— Блейкли, прекрати, — я пытаюсь полностью завладеть ее вниманием. — Ты странно себя ведешь.

Она натягивает майку через голову. Если она пытается спрятаться от меня, у нее ничего не получается, потому что я вижу каждый красивый изгиб ее тела, изящные контуры ее грудей, набухшие соски.

Я оглядываю ее, вспоминая ощущение, когда был внутри нее, нашу связь.

— Боже, ты самая сексуальная женщина, которую я когда-либо видел.

Ее дыхание затруднено, грудь вздымается. Ее глаза нацеливаются на меня, как смертоносное оружие.

— А ты болен. Самое садистское существо, которое я когда-либо видела.

Я вытираю воду с лица.

— Непредсказуемая и иррациональная, — говорю я, рассуждая о затяжных побочных эффектах. — Твои новые эмоции, как мышца, которую нужно тренировать. Нам нужно действовать медленно…

Она издевательски смеется.

— Я думаю, что медлительность стерлась в тот момент, когда ты погрузил в меня свой член, — она уходит, как будто пытаясь оттолкнуть меня еще дальше. Затем, с решительным выражением лица, замирает. — Логикой это не объяснишь, Алекс. Это просто… пиздец.

Оскорбление задевает мою гордость, глубоко раня.

— Ты сожалеешь о… нас. Чувствуешь вину. Тем не менее, ты чувствуешь.

Она вцепляется в свои волосы в порыве отчаяния, чтобы остановить нападающие мысли. Я сделал это с ней, и если бы я не был так взволнован тем, что это значит, мне бы тоже было стыдно. Но она прекрасна в своем измученном состоянии, испытывает эмоции, которых никогда раньше не знала.

— Вина — не то чувство. Отвращение. Чистое, прискорбное отвращение… это ближе. Я трахалась со своим похитителем, парнем, который меня мучает. Как жертва со стокгольмским синдромом.

— Я не… — я замолкаю, стиснув челюсти. — Я не такой, Блейкли. Я твое лекарство, твое спасение. Если бы ты только представила себе…

— Ты не гребаный бог, Алекс, — кричит она.

Я запрокидываю голову, ее слова невыносимо бьют по моему самолюбию.

— Ты не бог, — повторяет она снова, ее голос более сдержанный. — И я не твоя богиня. Этому нужно положить конец.

— Ты права. Я не бог, я больше не ученый. В тот момент, когда я возжелал твоих губ, я предал дело всей своей жизни, — я пробираюсь к ней по воде. — Но теперь ты — всё. Результат, противоядие. Ты мое спасение, Блейкли. Это больше, чем одержимость.

— Ты одержим бредовой идеей обо мне, — парирует она в ответ.

— Мы — всего лишь идеи. Понятие. Это не значит, что моя потребность в тебе менее реальна. Ты делаешь меня слабым, я признаю это. Рядом с тобой я теряю всякую цель. Я просто мужчина с этой ненасытной потребностью внутри, которая никогда не будет удовлетворена. Все, чего я хочу — это ты.

Ее глаза встречаются с моими со стальной злобой.

— Ты псих. Ты хочешь меня сейчас — теперь, когда я, типа, могу испытывать к тебе настоящие чувства? Насколько это ненормально?

— О, ты даже не представляешь. Ты — моя болезнь, Блейкли, и от нее нет лекарства, — я неуверенно тянусь к ней, и она позволяет мне коснуться своей щеки. — Я хотел тебя до того, как ты стала способна ненавидеть меня.

Ее глаза на мгновение закрываются, она делает глубокий вдох, чтобы наполнить легкие. Когда она открывает свои зеленые мучительные глаза, то плюет мне в лицо.

— Хотела бы я возненавидеть тебя, — говорит она, — но это потребует такой эмоциональной глубины, на которую я не способна.

Я вытираю лицо, не сводя с нее взгляда. Ее слова взрывают воздух вокруг нас, как звуковой удар. Меня бесит то, как вода стекает по ее манящим губам, ее рот — вершина моего желания и боли.

— Ты сбита с толку, — говорю я. — Сенсорная перегрузка. Я проведу тесты. Я все исправлю…

— Боже, Алекс. Тут уже нечего исправлять. Я такая же бесчувственная психопатка, какой была всегда, и я думала, что смогу это сделать, но нет. Я лучше сдохну, чем буду притворяться, что ты мне нравишься. Это жалко. И унизительно, честно говоря. Так пристегни меня к своему пыточному устройству. Поверни ручку до упора. Сделай это сейчас, и давай покончим с этой запутанной шарадой.

— Ты лжешь, — она лжет.

— Я? — ее взгляд непоколебим. — Ты сказал, что готов рискнуть тем, что в конце концов я возненавижу тебя… Но как насчет безразличия?

Мои руки сжимаются в кулаки под водой. Я бросаю взгляд на водопад, на утес, где мы только что занимались любовью, где я почувствовал, как она сломалась подо мной.

Я закрываю глаза, когда ее признание рикошетом ударяется о мой череп. Правда — это содранный волдырь. Мне так хотелось поверить, будто я вылечил ее, что я достиг невозможного — поддался на ее манипуляцию.

И наслаждался каждым моментом снисхождения.

— Скажи мне, что ты ничего не почувствовала, — говорю я срывающимся голосом. — Скажи, то, что произошло там… между нами… что все это было просто обманом. Что ты не почувствовала ни капли…

— Я ничего не почувствовала, — говорит она. Ее глаза — бездонные, мертвые озера, от которых мне становится холодно. — Я абсолютно ничего к тебе не чувствую.

— Ты обманула меня.

— Ты сам себя обманул, — Блейкли оглядывает реку. Идти некуда. Нам обоим некуда идти.

Она права, конечно. Я знал, кто она такая, на что способна, и позволил ее предательству стать моей правдой. Я хотел этого так отчаянно, что был готов пожертвовать годами исследований и работы… всем… просто ради шанса заполучить ее.

Вожделение. Жадность. Похоть. Я совершил все смертные грехи в стремлении завладеть ею, и заслуживаю своего проклятия.

Блейкли отказалась от поисков одежды. Она выходит на мелководный берег реки в одной майке. Добравшись до скалистого пляжа, она бросает через плечо:

— Ты не любишь меня, Алекс.

— Ты не можешь этого знать.

— Могу, потому что я видела это в твоих глазах. Когда ты привязывал меня к каталке. Когда пытал меня. Ты мерзкая тварь, которая чувствует только тогда, когда причиняет боль, — она поворачивается ко мне. — Однажды ты сказал мне, что не находишь радости в страданиях других. Но ты не прав. Ты создан таким же, как я. И все это, — она машет рукой, — все, что ты сделал… Это не для того, чтобы избавить мир от психопатов. Это не для того, чтобы отомстить за испорченную репутацию сестры. Ты сделал это, чтобы убедить себя, будто ты не монстр.

Хаос усиливает неуверенность. Потеря контроля над системой усиливает страх. А страх вызывает гнев.

Я чувствую, как она, фигурально выражаясь, ускользает у меня из рук. Улетучивается надежда на излечение. Потребность в том, чтобы она принадлежала мне. Все разрушено.

Только не снова. Я не могу начать сначала. Только не с другим объектом. Я не могу потерпеть еще один провал.

Я направляюсь к ней, расплескивая воду, когда мои ноги находят твердую опору на речном дне.

— Единственный монстр здесь — это ты, — говорю я, беря ее за руки. — Ты — конструкция, неправильная с рождения. Ты портишь всё и вся вокруг себя. Есть только одно решение.

Я наклоняюсь и перекидываю ее через плечо.

Ногти Блейкли царапают мою спину, когда она борется за то, чтобы ее освободили. Я обхватываю ее бедра рукой, предотвращая удары. Она бьет меня кулаками, но я не чувствую физической боли. Как только мы оказываемся в подвале, я иду по лестнице и отпираю дверь, затем бросаю ее в угол темной комнаты с часами.

— Алекс… пожалуйста, — она умоляюще произносит мое имя, но боль, которую я улавливаю в ее тоне, фальшива. Теперь я могу отключить лишние эмоции. Могу делать то, что нужно. — Иди к черту…

— Вот настоящая Блейкли, — я мрачно усмехаюсь.

Она убирает влажные волосы с лица, глядя на меня снизу вверх с яростью.

— Ты будешь страдать. Если не от моих рук, то однажды тебя постигнет наказание, Алекс Чемберс.

— Ох, Блейкли. Уверяю, любить такое бесчувственное существо как ты — уже мое наказание.

Я закрываю дверь и запираю замок.