Жестокая болезнь

ГЛАВА 27

СТАРОЕ ПЛАМЯ

БЛЕЙКЛИ

Мой самолет приземляется на западном побережье в восемь тридцать. Аэропорт Сан-Франциско кишит нетерпеливыми туристами в шортах и майках, с бледной кожей, жаждущей загара. Мне требуется полчаса блуждания по лабиринту аэропорта, чтобы выбраться во внешний мир, где горячий и влажный порыв прибрежного воздуха накрывает меня, как мокрое одеяло.

Я поехала на такси в отель в центре города, где сняла номер на ночь. Расположенный всего в нескольких кварталах от Юнион-сквер, этот роскошный отель может похвастаться видом на городской пейзаж, залив, Алькатрас, Золотые ворота и мост Бэй-Бридж. Хотя вид с террасы люкса просто захватывает дух, я здесь не для этого.

Мой телефон звенит. Я ставлю бокал с вином на мраморный столик и открываю сообщение. Напряжение скручивает мой живот, когда я отвечаю на смс, затем звоню в вестибюль.

Прежде чем поехать на Гору Дьявола, я отправила электронное письмо известному криминальному психологу доктору Лондон Нобл. Смутно упоминая себя и не называя никаких имен или идентифицирующих деталей, я подробно изложила теорию Алекса о психопатах, описала его ужасный эксперимент и тот факт, что осужденный серийный убийца Грейсон Салливан был непосредственным катализатором.

Честно говоря, электронное письмо казалось безумным. Я не ожидала ответа от этой женщины, которая сама пережила много страданий от рук маньяка-убийцы. Поэтому была шокирована, когда доктор Нобл пригласила меня поговорить с ней лично.

Да, я могла бы просто назначить сеанс. Заявиться в ее офис в таунхаусе и вывалить на нее всю эту ужасную историю прямо в кабинете, используя пункт о конфиденциальности между врачом и пациентом и требуя от нее ответов на все вопросы. И обычно это именно то, что я бы сделала. Отнеслась бы к ней как к препятствию, которое нужно устранить, чтобы достичь своей цели. Быстро. Легко. Напрямую.

Я тянусь за каберне, делаю большой глоток, наслаждаясь крепким вкусом и кайфом, разливающимся по моим венам. Кончики моих пальцев белеют на бокале, когда я крепче сжимаю его.

Я уже не та быстрая, непринужденная, непосредственная женщина. Обдумываю каждую мысль и решение, а мои эмоции и мозг воюют друг с другом.

Я ощущаю некое сумасшествие, и мне интересно, всегда ли женщины так себя чувствуют. Задают себе вопросы, анализируют каждую чертову мысль, сомневаются в каждом своем выборе.

Если так, то я им сочувствую. Неудивительно, что большинство моих клиентов, жаждущих мести, были женщинами.

Раздается тихий стук в дверь. Два медленных, легких стука, от которых у меня учащается сердцебиение. Я иду, расправив плечи, стараюсь собраться с духом и открываю дверь.

Доктор Нобл выглядит точь-в-точь как на своей профессиональной фотографии в интернете. Длинные темные волосы, заплетенные в косу, перекинуты через одно плечо. Изысканный, но сексуальный черный костюм с юбкой-карандаш. Очки в черной оправе. Это женщина утонченная и опрятная. А еще красивая.

— Блейкли Вон? — спрашивает она с серьезным выражением лица.

Я киваю один раз.

— Спасибо, что встретились со мной, доктор Нобл. Пожалуйста, входите, — я отступаю в сторону, чтобы дать ей пройти.

Войдя в номер, она кладет свою кожаную сумочку «Prada» на столик в прихожей.

— Давай перейдем на «ты». То, что мы будем обсуждать, сводит на нет необходимость в формальностях и вежливом этикете.

Я закрываю дверь.

— Справедливо, — я направляюсь прямиком к мраморному столику и делаю глоток вина, затем поднимаю бутылку в ее сторону, предлагая. — Нужен бокал вина?

Улыбка скользит по ее нежным губам.

— Мне нравится, что ты спросила «нужен» вместо «хочешь». Очень решительно. Это многое говорит о тебе.

В манере настоящего психоаналитика она не отвечает на вопрос. Я наливаю ей бокал.

— Уже анализируешь меня.

Она пожимает плечами, не извиняясь.

— Это моя работа, — она принимает вино. — Итак, кто ты, Блейкли?

Я ставлю бутылку с громким звоном.

— Чертовски хороший вопрос.

Наклонив голову, она изучает меня, сдвинув брови. Затем делает глоток вина, прежде чем начать серьезно.

— Ты родилась психопаткой.

— Да. Как повезло.

— И этот доктор… — она подходит к дивану, ставит свой напиток на столик и расстегивает пиджак, прежде чем сесть. — Я бы не относилась так к нему, но ты сказала, что он ученый-биомедик. Разрабатывает лекарства от болезней.

Я делаю глубокий вдох.

— Да.

Лондон медленно скрещивает ноги, оценивая меня взглядом.

— Он счел твою психопатическую натуру болезнью. И… вылечил тебя.

— Да, — говорю я в подтверждение.

— То, что ты утверждаешь, невозможно.

— И все же, я здесь. Продукт неуравновешенного доктора, — натянуто улыбнувшись, я добавляю: — Потому что Грейсон Салливан убил его сестру.

— Интересно, — выражение ее лица нейтральное, не показывает намеков, что имя ее мучителя ее нервирует.

В своем электронном письме к ней я указала, что одна из жертв Грейсона была связана с Алексом, но не использовала никаких подробных описаний или имен. Я и сейчас не решаюсь выдавать слишком много, но с ней мы можем обменяться только равноправной информацией.

— Я знаю, что ты заставила меня лететь через всю страну не для того, чтобы я пересказала все то, что уже изложила в письме, — я сажусь напротив нее и имитирую язык ее тела. — Мне нужно найти человека, который сделал это со мной. И мне нужно знать, что им движет, — я подавляю мрачную улыбку от своего каламбура, ведь именно это Алекс пытался сделать со мной.

Она потирает тыльную сторону ладони, пристально глядя на меня. Нервирует, то, как она выдерживает мой взгляд. Большинство людей устанавливают зрительный контакт, а затем отворачиваются. Невежливо смотреть человеку в глаза слишком долго. Это одна из первых вещей, которым я научилась сама, чтобы не заставлять других чувствовать себя некомфортно.

Теперь я понимаю, каково это, когда на тебя смотрят бездушным взглядом.

— И ты веришь, что я могу как-то помочь тебе найти этого человека, — заявляет она.

— Я знаю, что ты можешь.

— Я не знаю, как.

— Сестра Алекса, — говорю я, напрягаясь, чтобы выдержать ее пристальный взгляд. — Ты изучала Салливана. Ты была близка с ним. Ты знаешь о его жертвах. Значит, у тебя есть информация, неизвестная общественности о докторе Мэри Дженкинс, — я поднимаю подбородок выше. — Мне нужна эта информация.

Впервые с тех пор, как Лондон вошла в комнату, маска сползает, и черты лица выдают ее. Расширенные глаза, слегка приоткрытый рот. Эта информация влияет на нее. Возможно, потому, что Мэри была врачом, своего рода коллегой по профессии. Возможно, из-за ужасного способа, которым была убита Мэри. Стала жертвой своей собственной варварской практики лоботомии.

— К сожалению, мне никогда не давали много информации о докторе Дженкинс, — говорит она, делая глоток вина. — Но давай отбросим все притворство, Блейкли. Поиски Алекса — это лишь отчасти причина, по которой мы здесь. Есть что-то еще, чего ты хочешь, и не знаю, почему ты думаешь, будто я могу помочь тебе это получить.

Тревога проникает под кожу, мое терпение на исходе. Сколько правды я могу ей открыть? Признаться, что я убила человека? Что я не могу явиться с повинной, потому что эгоистично не хочу зачахнуть в тюрьме? Что сначала я должна исправить этот внутренний дефект, чтобы отбыть суровый срок?

Просто абсурдность моих мыслей заставляет меня чуть не разразиться истерическим смехом.

— Он пытал меня, — говорю я вместо этого. — Он экспериментировал с моим мозгом. Он ввел мне… даже не знаю, что, и теперь я такая… — я замолкаю, разочарование загрязняет мои мысли. — Я — другой человек.

Лондон наклоняется вперед.

— Сделай три глубоких вдоха.

Маниакальный смех вырывается наружу.

— Раньше мне никогда не приходилось делать гребаные вдохи, — но я делаю. Замолкаю, чтобы отдышаться и взять себя в руки. — Я не узнаю себя. Это все равно что каждый день просыпаться в чужой шкуре, это сбивает с толку, пугает. Я не просто хочу найти его; я хочу вырезать его чертово сердце. Облить бензином и поджечь, — заставить его страдать от огня, который должен был стать его судьбой. Мои руки сжимаются в кулаки. — Я хочу отомстить.

Даже когда я признаюсь в этом, когда озвучиваю свое желание Вселенной, я чувствую упущение в своих словах. И доктор Нобл хороша в своем деле — она это видит.

— Страсть — тот еще зверь, — говорит она решительным голосом. — Она может проявляться в самых разных формах. Гнев, страх, отчаяние, месть, одержимость. Любовь, — ее взгляд ловит мой. — И самое сложное — когда сочетается все это.

Мои ногти впиваются в ладони. Запутанные и сложные эмоции, которые я испытываю к Алексу, ежедневно выворачивают меня наизнанку. Мне не нужно, чтобы эта женщина указывала на них. Мне не нужен еще один врач, который морочит мне голову. Я знаю, что больна.

Он сделал меня больной.

Я возмущенно качаю головой.

— У меня есть один мотив, и он заключается в том, чтобы заставить его исправить ущерб, который он причинил, и отменить процедуру, а если он не сможет… — я пожимаю плечами, молчанием подчеркивая мысль. — Миру не нужен такой монстр, как он.

— Ты хочешь, чтобы он изменил курс лечения, — говорит она.

— Больше всего на свете.

— Что, если это невозможно? Что тогда?

— Тогда, как я уже сказала. Я сделаю то, что у меня получается лучше всего. Отомщу.

— Но тогда тебе все равно придется просыпаться каждый день такой, какая ты есть сейчас, — говорит она, применяя приводящую в бешенство логику. — Знаешь, Блейкли, есть еще одна возможность, почему это происходит с тобой.

Я тяжело выдыхаю и тянусь за своим бокалом.

— Лондон, я не пытаюсь вредничать, поскольку ценю твое время, но, честно говоря, психиатрия мне никогда не помогала.

— Тогда это хорошо, поскольку я не психиатр, — ее улыбка обезоруживает. — Как ты сказала, я тесно сотрудничала с Грейсоном Салливаном и другими, подобными ему. Я изучала психопатический склад ума, и уверена, что ты сама часами изучала психопатию, когда поняла, кто ты.

— Конечно, — говорю я.

— Тогда мне интересно, слышала ли ты когда-нибудь о депрессивном типе, — видя, как я недоуменно поднимаю брови, она наклоняется вперед. — В психиатрическом сообществе ведутся некоторые дебаты по этому поводу, когда у психопата ограниченный круг сопереживания самым близким людям. Другими словами, они могут развить глубокую эмоциональную связь с другим человеком, хотя и ограниченную.

— Для подобных мне, это звучит как сказка.

Лондон кивает.

— Так говорит большинство.

— Но ты думаешь, что это возможно, и что у меня каким-то образом возникли сильные чувства к Алексу, — простое произнесение его имени вызывает боль в груди. — Это больше похоже на Стокгольмский синдром. Единственное, что я испытываю к нему, — это глубокое эмоциональное презрение.

— Ты когда-нибудь была близка, по-настоящему близка, с кем-нибудь в своей жизни раньше?

Я серьезно отношусь к ее вопросу.

— Нет. Никогда, — я поднимаю руку, чтобы остановить ее следующий вопрос. — Но ты когда-нибудь диагностировала депрессивный тип?

Она откидывается на спинку дивана, ее плечи расслабляются.

— На самом деле, таким был Грейсон, — она делает паузу, чтобы дать мне переварить информацию. — Или, скорее, он сам поставил себе диагноз. Затем сказал, что мне нужно справиться со своими страстями, — в ее глазах вспыхивает любопытный огонек. — Он был оскорблен, что я сначала отказалась рассматривать такую возможность. Но, в конце концов, я признала, что Грейсон действительно обладал способностью заботиться и даже защищать тех, кого он считал достойными.

От меня не ускользает то, что она называет его по имени.

— Он считал тебя достойной?

— Я думаю, что да.

— Итак, ваша глубокая эмоциональная связь привела к тому, что он похитил тебя. Заставил смотреть, как он совершает убийство. Чуть не убил тебя…

— Каким бы странным ни был мой опыт общения с Грейсоном, да. Для высокоинтеллектуального и ущербного человека, каким он был, его эмоциональные способности были совершенно уникальны. Он любил, по-своему.

Любопытно.

Я наклоняю голову.

— Он был влюблен в тебя, — это не вопрос, но любопытный тон моего голоса очевиден.

— Он верил, что это так, — честно отвечает она, и я ценю ее откровенность. — Но что такое любовь, как не просто химические вещества в мозге, которые заставляют верить в наши чувства?

Моя защита ослабевает. Я устала держаться.

— Извини, Лондон, что я заговорила об этом. Сказать, что ты прошла через ад, — это жалкое преуменьшение, и в мои намерения не входит подвергать сомнению твой опыт.

— Ты бы извинилась раньше? — прямо спрашивает она.

Я издаю издевательский смешок.

— Нет.

— Тогда не извиняйся сейчас. Я была бы лицемеркой, если бы просила своих пациентов открываться, а сама бы этого не делала.

И внезапно я понимаю, что мне нравится доктор Лондон Нобл.

— Хорошо, — я качаю головой, возвращаясь к началу разговора. — Я могу счесть это лишенным сочувствия поступком, но мои эмоции сосредоточены не только вокруг одного человека. С тех пор, как я пытаюсь вернуться в свою жизнь, меня постоянно переполняет. Это изматывает, и, честно говоря, я немного опасаюсь, что схожу с ума.

Она серьезно относится к моему заявлению.

— Отношения сложны, Блейкли. Разум очень сложен. Он не делится на черное и белое. Серое вещество не является психопатическим или непсихопатическим. В спектре есть разные оттенки. Перемены происходят каждую секунду, в каждом аспекте нашей жизни. То, что раньше ты считала себя неспособной к сопереживанию и любви, не означает, что так было бы всегда.

Мое сердце бешено колотится в груди. Отношения — это слабый и оскорбительный способ описать то, что между нами Алексом. Даже если я признаю, что способна измениться, даже если я признаю, что мой «опыт» вызвал экстремальные эмоции, которые повлияли на психику, я ни за что на свете не признаю, что именно связь с Алексом изменила химию моего мозга.

Потому что именно это она имеет в виду. Будто я какая-то заколдованная психопатка, а Алекс — мой прекрасный принц.

Мы не в сказке.

Мы в истории ужасов.

— Даже если бы я сейчас была способна любить, то точно не его. Страсть — не зверь, он — зверь, — говорю я. — Я не буду затаивать дыхание, ожидая, когда он превратится в принца. Это бред.

Она издает удивленный звук понимания.

— Мы не ждем, пока чудовище превратится в принца и спасет нас. Речь идет о том, чтобы раскрыть ужасающего зверя внутри нас самих и…

— Противостоять ему?

— Нет, стать сильнее страха, чтобы победить то, что нас ослабляет.

Я выдерживаю ее непреклонный взгляд, смысл ее слов проникает глубоко в мои кости.

Алекс действительно ослабляет меня, но не так, как предполагалось, и Лондон это понимает.

Однако, как бы я ни ценила ее проницательность, это не те ответы, за которыми я пришла сюда.

— Я понимаю, но… не буду признавать, что он катализатор. Я была такой до того, как Алекс подверг меня своим пыткам. Теперь я другая, измененная. Все просто, доктор Нобл.

Она наклоняется вперед, чтобы взять меня за руку. Сначала я отстраняюсь.

— Дай мне пощупать твой пульс.

Со вздохом покорности я кладу свою руку на ее, и ее пальцы ложатся на мое запястье.

— Алекс, — говорит она.

Мой пульс подскакивает в венах. Я убираю руку от ее прикосновения.

— Этот трюк только доказывает, как сильно я его ненавижу.

Лондон откидывается на спинку.

— Я бы хотела пообщаться с тобой глубже. Исследовать эмоциональный диапазон с помощью психотерапии. Очевидно, что на профессиональном уровне мне интересно узнать больше о лечении, которому ты подверглась, но я верю, что могу тебе помочь.

Я дергаю головой, откидывая волосы.

— «Лечение» Алекса — не то слово, которое я бы использовала для обозначения того кошмара. Кроме того, он не поставил меня в известность о процессе. Он многое скрывал от меня. Я не могу сказать тебе больше того, что уже сообщила в электронном письме. И я считаю, что единственный способ, которым ты можешь помочь, — это предоставить мне информацию, за которой я сюда пришла, чтобы я могла найти этого ублюдка.

На ее губах появляется натянутая улыбка.

— Доктор Дженкинс была нарциссом с комплексом бога. Грейсон преследовал ее. Был свидетелем ее жестокости и бессердечного пренебрежения к своим пациентам. Трудно сказать, была ли доктор Дженкинс привержена своим процедурам лоботомии во имя открытия или собственных эгоистичных устремлений, поскольку я никогда не оценивала ее лично.

— Но… — добавляет Лондон, — Грейсон говорил о ней однажды во время сеанса. Он сказал, что то, как она избавлялась от своих жертв, было самым красноречивым из всего, что о ней говорило. Вместо того чтобы фальсифицировать записи об их смерти, скрыть доказательства своей халатности и позволить семьям похоронить своих близких, она перевозила их в отдаленное место и избавлялась от них сама. Она просто заставляла их исчезнуть, они были для нее не важнее мертвых животных.

Мою кожу покалывает, волосы на затылке встают дыбом. Я знаю, где Мэри хоронила своих жертв, потому что видела кладбище. Я трогала кости. Я предположила, что это были жертвы Алекса, и, возможно, некоторые из них таковыми и являются, но точно знаю, что его сестра первая раскопала ту землю.

Теперь возникает вопрос, знал ли Алекс о методах утилизации своей сестры, поэтому ли он в конечном итоге выбрал ее домик, или это было нездоровое совпадение.

Сестренка и братик.

— Видимо, она была безжалостной, бессердечной, — говорю я, пытаясь скрыть тревогу в своем голосе. Я опускаю многие детали из этого разговора, но ради меня самой необходимо держать Лондон в неведении. Может быть, однажды, когда этот ужасный кошмар закончится, я расскажу ей больше. Я позволю ей проанализировать меня и попытаться помочь. Тогда, возможно, она сможет.

Но сейчас это моя болезнь. Алекс — моя болезнь. И я жадно хочу, чтобы он принадлежал только мне.

— Грейсон когда-нибудь говорил что-нибудь о связях Мэри с ее братом? — спрашиваю я.

Лондон наклоняет голову.

— Если Грейсон знал о существовании Алекса, он не включил его в свои планы, когда охотился за сестрой. Это все, что я могу сказать, — ее пристальный взгляд сверлит меня, нервируя. — То, что я здесь сказала, довольно неэтично, но я сочувствую твоему тяжелому положению, поэтому надеюсь, что это останется между нами, услуга за услугу.

В этом есть какая-то угроза, смутное требование, чтобы я выдала ей секрет, который она может использовать против меня, чтобы мы были на равных.

— Конечно, — говорю я. — Этого разговора никогда не было.

— Спасибо.

— Алекс делал вид, что они с сестрой были близки… — я замолкаю, копаясь в своих воспоминаниях о наших разговорах. — Я бы хотела разговорить его.

Часы внезапно кажутся тяжелыми в моем кармане, их секреты горят желанием быть раскрытыми.

— Ты ищешь ахиллесову пяту, слабое место. То, что можно использовать в качестве рычага. Но я думаю, ты не поняла, что уже нашла самый большой рычаг из всех.

Я качаю головой.

— Не понимаю.

— Тебе не нужно беспокоиться о том, чтобы выследить его или вытащить наружу. Ты — его творение, его шедевр. Если он действительно верит, что вылечил тебя, что достиг своего величия благодаря тебе, он сам придет за тобой, Блейкли.

У меня перехватывает дыхание.

Ее слова звучат зловеще.

Когда я не нашла его останки в хижине, это только подтвердило то, что мои инстинкты уже знали: Алекс наблюдает за мной. Скорее всего, он уже был в моей квартире, где мог скопировать мою черную записную книжку — и использовать перечисленные там имена в своих собственных гнусных целях.

Двое из моих объектов мести уже оказались мертвы.

Нет — не мертвы. Убиты. Калеб Фостер и Кристофер Монро были убиты.

Однако раскрытие этого доктору Лондон сильно склонило бы чашу весов «услуга за услугу».

— Я надеюсь, ты права, — говорю ей. — Я хочу, чтобы он пришел за мной. Я его не боюсь, — я скрываю дрожь в коленях, скрещивая ноги. Я боюсь не Алекса, а того, что он может со мной сделать.

И еще боюсь, на что способна я. Если он продолжит это свое лечение, то я стану такой же, как он.

Перед глазами мелькает искаженное болью лицо Эриксона. Складной нож в моей руке. Кровь, покрывающая ладони.

— Нет. Я не верю, что ты его боишься, — говорит Лондон, врываясь в мои мысли. — Но страх, настоящий страх, которого ты никогда раньше не испытывала, ощущаемый на таком интуитивном уровне… может сделать тебя непредсказуемой. И для человека, который испытывал лишь поверхностный аффект, который всегда контролировал свои эмоции, я думаю, что непредсказуемость пугает тебя больше, чем ты можешь себе признаться.

Я долго молчу, звуки города доносятся сквозь приоткрытые двери террасы. Снаружи целый мир, полный эмоций и ощущений, и это кажется ошеломляющим. Если я не поговорю с Алексом, если он не исправит то, что натворил…

— Я боюсь, что сломаюсь — выпаливаю я. — Что, если все так будет продолжаться, я не смогу справиться, и дальше будет всё слишком. Что я просто сойду с ума.

— Как бы то ни было, теперь ты другая. Ты должна научиться принимать свои эмоции. Это единственный способ.

Я тянусь за своим вином и делаю большой глоток.

— Притупление эмоций немного помогает.

Ее улыбка искренняя.

— А еще маскировка самым простым чувством, с которым можно справиться. Ненависть.

Под ее пристальным взглядом я ставлю бокал и складываю руки на коленях.

— Я, правда, ненавижу его, — говорю я, и в моем голосе слышится стальной яд. — Я никогда в жизни не ненавидела другого человека. Ну, за исключением Кайла Селларса. Хулиган из начальной школы.

— И как ты с ним справилась? — допытывается она.

Я наклоняю голову.

— Зарыла его лицом в муравейник.

Лондон медленно кивает.

— Психопатка со склонностями к насилию, — замечает она, но именно любопытный блеск в ее взгляде заставляет меня нервничать. — Интересно.

— Самозащита, — говорю я в качестве объяснения. Я никогда раньше не чувствовала необходимости объяснять свои действия.

— Самосохранение — это еще и причина, по которой ты здесь. Будет очень интересно посмотреть, как ты справишься с Алексом.

Я провожу тыльной стороной ладони по лбу.

— Просто из любопытства, как бы Грейсон поступил с Алексом?

Лондон облизывает губы, и я клянусь, в ее золотистых глазах вспыхивает искра. Она более чем профессионально заинтригована своим пациентом; она очарована им.

— Он бы назначил ему свой собственный курс лечения, — она наклоняет голову, не отрывая от меня пристального взгляда. — Но это только в том случае, если Алекс докажет, что заслуживает такого наказания.

Не знаю, почему я это говорю; я никогда в жизни не искала одобрения ни у кого. Но по какой-то причине хочу, чтобы эта женщина поняла, что я должна сделать и почему.

— Он убийца. Я была его не первым объектом.

— Понимаю, — она сплетает пальцы на коленях. — Это прискорбно.

— Каким бы безумием это ни выглядело, я бы хотела, чтобы Грейсон появился и свершил самосуд над Алексом.

— Нужно быть осторожнее в своих желаниях, — ее глаза вспыхивают. — Если бы Грейсон был рядом, он, вероятно, одобрил бы твои намерения. Но ему было бы… неприятно вмешиваться. Пока ты сама добиваешься успеха, у него не было бы причин охотиться за доктором Чемберсом.

— Раньше месть была моим идеалом. Я добьюсь успеха.

— Тогда я лишь надеюсь, что ты найдешь то, что ищешь. Ох, и еще, — она встает и берет свою сумку со стола, затем кладет свою визитку на подлокотник дивана рядом со мной. — Мой личный номер на обороте. Если передумаешь и захочешь еще сеансы. Мне интересно поработать с тобой, Блейкли.

Наступает напряженный момент, когда я смотрю на ее карточку, на ее тонкие пальцы, как будто она ждет, что я приму приглашение. Мой взгляд задерживается на выцветших чернилах вытатуированного ключа на тыльной стороне ее ладони, прежде чем она убирает руку.

— Спасибо за помощь, Лондон, — я еще раз встречаюсь с ней взглядом.

Ее улыбка кажется искренней.

Когда она идет к двери, я иду на террасу и смотрю на город. Достаю из кармана сломанные часы Алекса и протираю гладкую оловянную поверхность, странное ощущение охватывает меня, когда я слышу, как Лондон покидает гостиничный номер. Я не упоминала фамилию Алекса. Тем не менее, ближе к концу нашего разговора она назвала его доктором Чемберсом.

Не знаю, что это значит, но это разматывает нить опасений между нами.

Я закрываю часы.

Несмотря на мою настороженность, Лондон знает своих психопатов. Доверившись ее наблюдениям, я больше не буду тратить время на поиски Алекса.

Он сам придет за мной.

И на этот раз я буду готова.