Жестокая болезнь

ГЛАВА 19

МАЛЕНЬКАЯ СМЕРТЬ

БЛЕЙКЛИ

Мне не нужно царапать на стенах количество дней, чтобы знать, как долго я здесь нахожусь. Повсюду вокруг меня время.

Каждый раз, когда Алекс смотрит на часы. Каждый раз, когда он проводит рукой по волосам, разочарованный нежелательным результатом. Каждая жестокая процедура, которой он меня подвергает, регистрируется с указанием даты и времени. Спустя почти три недели я перенесла двенадцать сеансов электрошока, в которых чувствовала каждую миллисекунду пытки.

Сегодняшнее лечение будет несчастливым номером тринадцать.

Мой разум затуманен и отстранен. Я дотрагиваюсь до лба и усиленно моргаю, пытаясь вспомнить последний разговор с Рошель. Она самый близкий мне человек. Наш разговор в ее кабинете мелькает фрагментами, ее гладкое лицо расплывается, его трудно вспомнить.

Вся моя предыдущая жизнь кажется отдаленной.

Побочные эффекты лекарств и электрошока. Потеря памяти — одна из самых заметных побочек. Алекс утверждает, что излечивает меня от болезни, но, если он случайно не убьет меня, то лишь поджарит мой мозг, а не вылечит.

Я стану пустым сосудом. Безжизненным. Полагаю, тогда он сможет заявить, что я вылечилась, поскольку не останется ничего от прежней девушки. Я буду одной из тех пускающих слюни, с пустыми глазами, коматозных пациентов, которые в постоянном ступоре.

Надеюсь, он убьет меня.

Ночь — единственное время, когда Алекс выпускает меня подышать свежим воздухом, как какое-то животное из клетки. И только наверху лестницы подвала, не давая шанс на еще одну попытку побега. Я провожу свои пятнадцать минут, глядя на звезды. Здесь они великолепны, в отличие от города, где им приходится конкурировать с ярким светом фонарей.

После той ночи на лестнице Алекс не смотрел на меня дольше пары секунд, необходимых для того, чтобы отметить наблюдение. Он не прикасался ко мне, кроме как для того, чтобы получить обновленное сканирование мозга. Сохраняя дистанцию, он уверяет, что не совершит ошибки — что он не даст мне шанса снова сблизиться с ним.

Собрав все оставшиеся у себя умственные способности, я открываю блокнот на отмеченной странице. Алекс, правда, принес мне блокнот. И ручку. Я знаю, что он читает мои записи, пока я под наркозом, поэтому сегодня пишу отрывок, который, надеюсь, дойдет до него. Последняя попытка избавить себя от этой участи.

По какой-то причине, когда я прикасаюсь ручкой к странице, в моей голове всплывает образ Эриксона в мятом деловом костюме. Я чувствую запах кофе, чувствую металлическую ложку в своей руке. Закрываю глаза и вижу слова на странице, заметки, которые я делала тогда о своей цели.

Вспоминаю, кем я была. И презираю тот факт, что на ум приходит этот дебильный Эриксон, но я цепляюсь, несмотря ни на что, потому что это связывает меня с Блейкли и ее жизнью.

Затем пишу:

Лесное небо — это кровь, на деревьях черные вены. Разложение — это ветер, который шепчет в ветвях, разъедающий, разрушительный. Подобно гнилой почве, пожирающей корни, он отравляет мое тело, крадя ту жизненную сущность, которая делает меня живой.

Тени не могут существовать без солнца, но звезды горят, как ад, на фоне черноты, погружая меня в самую глубокую тьму. Неизбежная пустота, когда он запирает замок на цепи.

Алекс верит, что я больна, но его инфекция еще более темная и чудовищная.

Ее смерть — это его недуг, гноящаяся болезнь, сочащаяся из пор. Избавиться от своей тяги к возмездию — единственное лекарство, которое он так ищет, иначе он самоуничтожится.

Лесная гниль просочилась в него, и только очищающая вода освободит нас.

При звуке его приближения я прекращаю писать. Надеюсь, мои мысли достаточно абстрактные, волнующие и даже немного соблазнительные. Я и раньше просила его сводить меня к воде, но каждая просьба встречалась молчанием. Прежде чем мой разум окончательно сломается, мне нужен последний шанс увидеть внешний мир.

— Результаты не лгут, — говорит он, входя в комнату. Сегодня он потрепанный. Небритый, выражение лица усталое, волосы взъерошены. — Я пытался воспроизвести их снова и снова… но данные бросаются в глаза.

Он расхаживает по комнате, как будто меня здесь нет, бормочет что-то бессвязное и размахивает руками. Я сажусь обратно на койку, пытаясь остаться незамеченной. От этого я ощущаю себя слабой, жалкой. И ненавижу Алекса так, как никогда раньше, потому что никто никогда не заставлял меня чувствовать себя такой беспомощной.

Он натягивает лабораторный халат и катит тележку с компьютером. Погружен в свои мысли, просматривает страницы с данными. Я смотрю мимо него на ключи, висящие на стене. Они так близко, но просто недосягаемы.

— Это переменная. Единственная разница, — бормочет он себе под нос. — Я должен воссоздать первый сеанс.

Чувство, похожее на страх, охватывает меня, миллион воображаемых паучьих лапок пробегают по коже. Тело напрягается и становится горячим при мысли о том, что я снова испытаю.

— Алекс, — я пытаюсь привлечь его внимание, но он поглощен работой. — Алекс…

Вздрогнув, он отрывает взгляд от экрана.

— Мы теряем время, — говорит он. — Анестезия влияет на молекулярную структуру соединения. Единственный способ добиться прорыва — повторить первое лечение. Но на этот раз на более высоком уровне.

Я слаба, измучена и скоро сломаюсь, но не могу просто сдаться. Поднимаюсь на ноги и вздергиваю подбородок, с той силой, которая у меня еще осталась.

Он останавливается на расстоянии, чтобы я не могла до него дотронуться. Снимает очки, кладет их на тележку, затем с любопытством рассматривает меня. На мне та же одежда, что и вчера. Эту же надену завтра. Я перестала мыть волосы, и они превратились в спутанный беспорядок с отросшими темными корнями. Но он смотрит на меня так, словно ничего не замечает. Не видит темные круги у меня под глазами. И бледность моей кожи.

Нет, для Алекса — прямо здесь, в момент открытия — я самое прекрасное, что он когда-либо видел.

Я — его ответ.

И когда он приближается ко мне, я набрасываюсь на него со всей силой, на которую способно мое тело.

В конце концов, этого недостаточно. Он усмиряет меня и тащит к каталке, где вкалывает мне свой коктейль-наркотик, и мое сердце выпрыгивает из груди, когда я вижу, как электроды приближаются.

— У всего в природе есть защитный механизм, — говорит он с безумным блеском в глазах. — Ты сильная, Блейкли. Упрямая. Самая стойкая из объектов. Твой разум отказывается сдаваться. Но даже самый сильный защитный механизм можно сломать. Просто нужно найти слабость.

Я пытаюсь уйти за пределы сознания, в какое-нибудь отдаленное место, подальше от него и этого ада. Но когда появляется ток, я чувствую каждый электризующий импульс. Мое тело — громоотвод для боли.

Я слышу музыку. Струны натянулись, смычки скребут по ним с оглушительной скоростью. Мучительная симфония пыток и Алекс — дирижер.

Крик вырывается из моего рта, и не прекращается, пока горло не начинает гореть огнем. Алекс увеличивает напряжение до тех пор, пока мое тело больше не может выдерживать мучений, и, к счастью, этот психотический уровень ада исчезает.

Крошечные отблески луны омывают бесконечное пространство наверху.

Я невесомая. Бестелесная. Нет ни боли, ни воспоминаний. Только знание о существовании и прохладное ощущение. Темные облака движутся по ночному небу, безмятежность нарушена.

На краткий миг я подумала, что умерла.

Прижимаю пальцы к ладоням и слышу отчетливый всплеск.

Я подвешена в воде. Затем до меня доходит ощущение его рук. Смотрю на звезды, чтобы отгородиться от реальности. Я хочу, чтобы река поглотила меня.

Никтофобия — это боязнь ночи. Я узнала об этом от Алекса, он полон информации, когда речь заходит о мозге и фобиях. В моей голове крутятся бесполезные мысли.

— Кто может бояться ночи? — наверное, я говорю это вслух, потому что внезапно сверху материализуется лицо Алекса.

— Более десяти процентов взрослых боятся темноты, — говорит он. Его лицо в тени. Он — темный силуэт на фоне кобальтового неба.

Я смотрю в его глаза, которые блестят, несмотря на отсутствие света, а затем отворачиваюсь. Вода заливает мне ухо, приглушая слух.

— Когда ты не проснулась, я подумал, что вода поможет тебе прийти в себя.

Он ищет одобрения или какого-то принятия с моей стороны. Я слышу в слабом тоне его голоса эту раздражающую потребность в прощении.

Он похож на некую зловещую версию доктора Джекила и мистера Хайда²⁴, и это его джекиловская сторона пытается смягчить ущерб.

Чем больше я прихожу в себя, тем сильнее ощущаю этот ущерб. Мои мышцы слабы и болезненны, голова пульсирует, острая боль рикошетом отдается по черепу. Я вынимаю руку из воды, чтобы дотронуться до виска. Кожа там шершавая. Наверное, ожог. От более чем четырехсот вольт электричества.

— У меня есть крем для лечения ожогов, — говорит он, когда я вырываюсь из его хватки.

Я помню, как он прикладывал ту желейную хрень к моим вискам после того, как безжалостно прижимал электроды. Тогда это не сработало, и вообще, меня не волнуют шрамы.

— Как ты себя чувствуешь?

Так же. Уставшей, искалеченной и полной безразличия. Я хочу погрузиться под воду и никогда не выныривать. Но когда луна отбрасывает сияние на камни, я вижу тень на скале. Как все это работает? Внезапно ответ озаряется самыми тусклыми звездами.

Сияние блеклое, и его трудно уловить, но оно есть, как и решение, спрятанное прямо под пеленой, окутывающей мои мысли.

Я закрываю лицо мокрыми руками.

Алекс не попадется на такую простую уловку. Хотя, я ничего не потеряю. Этот риск — причина попробовать.

— Я чувствую себя странно, — говорю я, пробираясь сквозь воду. Замечаю, откуда течет, и поднимаю взгляд на каскад, стекающий по выступающему утесу в скале.

— В смысле странно? — спрашивает Алекс. — Побочные эффекты должны пройти в течение дня.

Мой взгляд не отрывается от водопада.

— Я не знаю, просто странно. У меня в груди тяжесть, но это не страшно. Я хочу войти в водопад. Он такой красивый и безмятежный.

— Блейкли, ты меня беспокоишь. Может, стоит отвести тебя обратно…

Я пробираюсь к нему сквозь воду и обхватываю его лицо обеими руками. Смотрю вверх, широко распахнув глаза, мои губы дрожат от холода и нахлынувших эмоций. И, прежде чем говорю, я слышу голос миссис Фишер в своей голове.

Жестокость — это болезнь, Лорали. Она будет гноиться внутри тебя, как рак.

Возможно, это самый жестокий поступок, который я когда-либо совершала, но Алекс заслужил мою жестокость.

— Если бы я могла прямо сейчас перегрызть тебе горло, я бы это сделала. Я бы перерезала тебе яремную вену и смотрела, как твоя кровь окрашивает воду, и я бы не почувствовала… ничего.

Алекс сглатывает, напрягается, его взгляд непоколебим.

— Тогда что тебя останавливает?

Я прижимаюсь к нему всем телом и провожу пальцами по его влажным волосам. Брызги от водопада делают капли похожими на звезды на темном небе. Я медленно облизываю губы, пробуя речную воду на вкус, и его взгляд опускается к моему рту.

— То, что ты сделал со мной… — я замолкаю. — Никто никогда не делал таких вещей. Никто никогда не посмел бы причинить мне такую боль, как ты. Никто бы не стал, потому что никто не заботился обо мне, не пытался помочь… — мой голос срывается, и я смотрю вниз, на водную рябь, едва разделяющую нас.

Его руки сжимают мои плечи, удерживая на расстоянии. Когда я поднимаю на него взгляд, он хмурится, изучая выражение моего лица. Интересно, сможет ли он распознать ложь.

— Нам нужно вернуться в лабораторию, — он смотрит мимо меня. — Провести тесты. Получить обновленные результаты.

Улыбаюсь.

— Я говорила, что ты кролик.

Его пальцы впиваются в мою кожу.

— Не понимаю…

— Ты когда-нибудь осознавал, что Алиса не останавливалась, не могла перестать гнаться за кроликом? Это было принуждение. Несмотря на то, что тот мир был безумным и пугающим, она продолжала гнаться. Ты не кролик, Алекс. Ты Алиса. Гонишься за своим влечением в какую-то безумную Страну чудес.

Его руки скользят по моим плечам и медленно поднимаются, чтобы обхватить мое лицо ладонями. Его рот приоткрывается, в глазах вспыхивают голодные искры. Воздух вокруг нас сгущается.

— Ты моя Страна чудес.

— А ты лицемер, — говорю я.

На его лбу появляются морщинки от замешательства, и я сжимаю его рубашку в своих руках.

— Я должна разорвать тебе глотку, но не могу. Не потому, что ты не заслуживаешь страданий. И не из-за какого-либо закона или чувства самосохранения. Я не могу… потому что в этом случае почувствую то, что даже не смогу описать.

И вот оно — крошечный проблеск, источник надежды в его бледно-голубых глазах. Он хочет верить. Я просто должна дать этому бреду намек.

— Прикоснись ко мне, Алекс, — говорю я шепотом у его губ. — Если ты не прикоснешься ко мне, моя грудь взорвется. Этого слишком много… просто слишком много всего сразу, и мне нужно, чтобы ты перешел черту.

— Господи, Блейкли, — он пытается отстраниться, но я цепляюсь за его рубашку. Он кладет свои руки поверх моих. — Не делай этого со мной.

Вырывается сдавленный смешок.

— Не делать? Ты гребаный трус. Ты пытаешь меня. По-садистски подвергаешь меня сканированию, лекарствам и буквально варишь мой мозг, и теперь ты не можешь справиться с… что вы там, ученые, вечно говорите?

Его пристальный взгляд скользит по моим чертам, дыхание прерывистое.

— Результат, — говорит он с ноткой благоговения в голосе.

Я обхватываю ладонями его лицо, трогаю нижнюю губу большим пальцем. Прижимаю его лицо так близко к своему, что он может почувствовать огонь моих слов.

— Это твой результат, Алекс. Все, что ты когда-либо хотел. Я твой монстр, ожидающий команды. Ты вернул меня к жизни, а теперь хочешь бросить страдать в темноте…

Его губы прижимаются к моим. Сила поцелуя пронизывает насквозь, столкновение порочного желания, отвращения и чистого отчаяния. Его пальцы зарываются в мои мокрые волосы. Я запрокидываю голову, чтобы удовлетворить его требование, мой язык высовывается навстречу его, по венам разливается жидкий огонь.

Это неожиданно и тревожно, но мое дыхание замирает в груди, нарастающее чувство причиняет боль и удовлетворение одновременно. Я запихиваю любую неуверенность поглубже, гораздо глубже презрительного голоса, шепчущего, что это ошибка.

Его рука обхватывает мою поясницу, и я приподнимаюсь. Мои ноги обвиваются вокруг него, чтобы слить нас воедино в воде. Наши тела — лед и пламя, трение друг об друга сливается. Это боль, доставляющая удовольствие, всепоглощающая и мучительная.

Мои легкие либо лопнут, либо взорвутся, если я не сделаю вдох. Он чувствует мою борьбу, потому что это и его борьба тоже, и прерывает поцелуй, чтобы набрать воздуха.

Его лоб прижимается к моему, его хватка словно тисками обхватывает мое тело, как будто он боится, что меня унесет течением.

— Это сработало, — говорит он, задыхаясь. — Я вылечил тебя.

Он повторяет это снова и снова, наслаждаясь своей победой над наукой. Затем:

— Подожди. Нет. Это неправильно.

Меня охватывает паника, и я пытаюсь, заикаясь, ответить.

— Это не должно казаться правильным, раньше ничего не казалось правильным, — говорит Алекс.

Я сглатываю сильную боль в горле, мои губы распухли и пульсируют от поцелуя.

— Это должно быть неправильно?

Он отстраняется посмотреть на меня.

— Оскар Уайльд сказал, можно устоять перед чем угодно… кроме искушения. Ты — искушение, неподдельное и неправильное во всех самых заманчивых смыслах, и я слишком слаб, чтобы сопротивляться тебе.

Предполагается, что я должна почувствовать боль или оскорбление. Если бы не была рождена из камня, я бы почувствовала это, но все, что я слышу, — надлом в его голосе, ослабление его воли. И я проникаю внутрь, чтобы его заразить.

Я расстегиваю пуговицы его рубашки, сбрасываю промокшую ткань с его плеч.

— Уайльд часто спорил и страдал от этого, — я кладу руки на его обнаженную грудь. Он вздрагивает от интимного прикосновения. — Не заставляй меня страдать, Алекс. Ведь мы знаем, как вылечить нашу болезнь.

Я провожу рукой вниз по его подтянутому животу, мои пальцы находят твердую выпуклость, и расстегивают пуговицу на его брюках. Это одно действие уничтожает робкий контроль, сдерживающий его.

С тихим стоном Алекс срывает мокрую одежду, разделяющую нас. Он безрассудно снимает с меня майку, обнажая грудь. Мои соски трутся о его кожу, пока мы движемся по воде, теряя остатки нашей одежды.

Он целует меня в губы, когда мы проходим под водопадом. Опьяняющая смесь ледяной воды и наших горячих губ пробуждает во мне что-то ненасытное, когда я обвиваюсь вокруг него.

Спина ударяется о шероховатую поверхность скалы, Алекс обхватывает мои бедра и прижимает к себе, вызывая жаждущую боль глубоко внутри. Я стону ему в рот, звук приглушен поцелуем и льющейся водой вокруг нас. Однако он тоже чувствует потребность, потому что его язык проникает глубже, а пальцы впиваются в мою кожу.

Он твердый и толкается у моего входа. Я извиваюсь напротив него, скользя по всей его длине и вызывая сладчайшее рычание. Алекс напряг все мышцы и тяжело дышит, прижимается ко мне, и когда получает удовлетворение, ощутив мою смазку, выдыхает пылкое проклятие.

Появляется нежная боль. Мои бедра сжимаются, притягивая его ближе.

— Ты нужен мне внутри, — говорю я хриплым голосом. — Алекс, сейчас…

Мольба, звучащая в моем голосе, его подталкивает. С агрессивной настойчивостью он тянется выше, чтобы ухватиться, поднимает меня на гладкий каменный выступ, чтобы расположить именно там, где он хочет.

Момент, когда наши взгляды встречаются, и все, что есть между нами — прошлое и настоящее, похотливое желание и яд — произносится в этом мгновении, прежде чем он входит в меня сокрушительным толчком.

Я впиваюсь ногтями в его спину, он нависает надо мной, насыщенные голубые глаза следят за каждым изменением выражения моего лица. На этот раз я ничего не контролирую.

Он внутри меня, и я дрожу.

Я оцепенела, но чувствую все. Он кладет руку мне на затылок, когда выходит только для того, чтобы войти глубже, заполняя меня полностью. Я хочу, чтобы он придавил меня своим телом, чтобы он не мог прочитать мои мысли, но его взгляд не блуждает. Он хочет наблюдать за каждой реакцией.

Мои колени упираются в его бока, когда я приподнимаю бедра навстречу его сильным толчкам. Звук шлепков рикошетом отражается от камней и воды, усиливая похоть.

Я такая же жадная. Мне нравится, как он морщится, как напрягаются черты его лица, балансирующие на грани восторга и мучения. Затем он целует меня с огнем, который опаляет, заставляет почувствовать все это мучение и плотский грех, пожирающие его.

И я хочу это чувствовать. Впервые я завидую его способности испытывать такую сильную страсть. Горькое зернышко зарывается в пустую оболочку, где лежат и пускают корни дремлющие эмоции.

Он прикасается ко мне повсюду, везде сразу, как будто боится, что я исчезну. Злость переполняет его взгляд, беспричинная ярость, которая просит удовлетворения.

— Черт, Блейкли. Ты так прекрасна, что это убивает меня.

Я закрываю глаза. Не хочу видеть его или слышать хриплые слова восхищения. Они вызывают у меня отвращение, унижение. Я хочу, чтобы он трахал меня жестко и безжалостно, поэтому сосредотачиваюсь на физическом удовольствии, позволяя гедонисту внутри доминировать.

Первый всплеск страстного желания прокатывается по моему телу приятной ударной волной. Скала под нами холодная, но наши тела — это печи, создающие жаркое логово. Мы бесчувственны ко всему, кроме невыносимого голода, который делает нас рабами наших чувств.

Его вес ложится на меня сверху, когда он оставляет дразнящий след поцелуев на моей шее. Пробует мою кожу на вкус, опускаясь ниже, чтобы пососать мою грудь, потом проводит языком по соску. На меня накатывают волны. Мои руки касаются его, а затем камня, в поисках чего-нибудь твердого, за что можно ухватиться, когда появляются ощущения подобное электрическому току.

И с этой мыслью приходит воспоминание о последнем сеансе. Пристегнутая ремнями к каталке. К вискам прижаты тампоны. Острая боль пронзает голову, слепящий белый свет застилает веки. Паника — это свинцовая тяжесть в моей груди, страх, что я сломаюсь под давлением.

— Я не могу дышать, — говорю я, задыхаясь, но мое тело утверждает обратное, легкие шумно втягивают воздух при каждом вдохе. Чем больше я ерзаю, тем сильнее Алекс давит на меня, и я цепляюсь за него, не в силах остановить натиск. — О, боже. Еще. Ты нужен мне глубоко внутри, Алекс.

Он отвечает на мое требование мощным толчком, погружаясь в меня, разрушая хрупкую изоляцию, которая меня удерживала.

Я ломаюсь.

Мы плоть и кость. Мягкое и черствое. Каждая нежная поверхность наших тел трется о твердый камень, обнажая нас слой за слоем. Острый край камня впивается мне в руку. Я провожу ладонью по его бицепсу, по груди, очарованная темным следом крови, окрашивающим его кожу.

Я опьянена его запахом и возбуждающими стонами, которые раздаются у моего уха, когда он становится тверже внутри меня, и я выгибаю спину, нуждаясь в том, чтобы он достал до каждого дюйма.

Я прикусываю его плечо. Боль подстегивает его, а меня подводит ближе к этому сводящему с ума краю.

Он обхватывает ладонями мой затылок, крепко прижимая к себе.

— Я не хочу останавливаться, — его слова сливаются с беспорядочными толчками. Каждый пульсирующий, болезненный рывок подводит нас обоих ближе к пропасти.

— Никогда не останавливайся, — слышу я свой голос.

— Ах… черт. Я хочу тебя всю.

Признание проникает под мой тефлоновый слой — вся боль, блаженство и восторг высвобождают что-то яростное и неконтролируемое.

Алекс просовывает руку мне под колено, широко раздвигая мои бедра, чтобы он мог придвинуться еще ближе. Он жестко трахает меня. Трахает с дикой, ненасытной самозабвенностью, которая разрушает остатки здравомыслия и контроля.

И когда я чувствую нарастающее давление, я прижимаюсь к нему, чтобы облегчить мучительную, разрывающую потребность.

— Черт, я люблю твою сладкую киску, — он жестко входит в меня. — Я чертовски люблю твое тело, твою прекрасную грудь. Черт возьми, всю тебя, Блейкли… я чертовски люблю тебя.

Его слова пронзают меня, как ожог. Я зажмуриваю глаза, пытаясь сдержать запруду, но наружу рвутся горячие жгучие слезы, и освобождение уступает место чему-то летучему и взрывоопасному, разрывающему мою грудь.

— О боже… это уже слишком…

— Не держи в себе.

Между нами бушует война. Моя борьба за сдерживание; его борьба за то, чтобы заставить меня освободиться. Вскоре столкновение высвечивает свет из самого темного угла — и я больше не могу бороться. Я проиграла.

— Не отпускай, — говорю я, прижимаясь к нему крепче.

— Никогда.

Эмоции цепляются за мою грудь, как зверь в клетке, пытающийся вырваться из своей тюрьмы. Мое сердце сжимается, и, наконец, текут слезы. Они струятся по моим вискам, горячие и быстрые, как следы горящего топлива.

Рука Алекса обхватывает мое горло, его большой палец прижимается к точке, где бьется мой пульс, и соединяет нас в крепком поцелуе. Меня тянет вниз подводным течением. Всякая борьба прекращается, когда волна эмоций вырывается на поверхность.

Секс не должен так ощущаться. Что-то неправильно — что-то не так со мной, и это оседает внутри, прилипая к моим внутренностям, как деготь.

Я преодолеваю страх и погружаюсь глубже в поцелуй. Безопасное действие, чтобы освободиться.

Мои внутренние стенки сжимаются вокруг него, и когда пронзает оргазм, неописуемое, ошеломляющее чувство проносится сквозь меня, уничтожая.

Я чувствую момент, когда Алекс срывается; его тело твердеет и напрягается, член пульсирует у моих стенок, он стонет, я чувствую, как по его коже пробегают мурашки.

Алекс падает на меня сверху, странно, но мне так приятно. Его дыхание тяжелое и неровное. Я слушаю, как он дышит, когда толчки пульсируют и затихают по всему моему телу.

Я испытываю облегчение от того, что он не торопится приходить в себя, потому что следы слез все еще видны на моем лице, и я боюсь, что он увидит в моих глазах. Боюсь смотреть на себя — боюсь отражения эмоций, которые разрывали меня на части, и обломков, которые они оставили после себя.

Когда прилив отступает, то уносит с собой нежелательные чувства, и моим телом овладевает усталость.

Алекс смотрит вниз. Большим пальцем он вытирает слезы. Я поворачиваю голову, предпочитая холодную, неумолимую скалу его испытующему взгляду.

— Не прячься, — говорит он, и моей немедленной реакцией является именно это.

Он кладет руку мне на грудь, прямо над сердцем. И, вздрогнув, я понимаю, что он ощущает. Мое сердцебиение учащается. Пульс бьется так сильно, что я сама чувствую биение.

Ужас от того, что это значит, пронзает меня, и я отстраняюсь.

— Отпусти меня.

Томными движениями Алекс делает, как я прошу, медленно отходя.

— Это нормально — чувствовать подобное. Это нормально.

Я провожу руками по волосам.

— Мне просто нужно… успокоиться.

— Ты перевозбуждена. Просто расслабься, — он опускается позади меня, помещая меня между своих ног.

Его прикосновения раздражают мою огрубевшую кожу. Я пытаюсь вырваться, но он обхватывает меня руками, прижимая к себе.

— Доверься мне, — говорит Алекс, затем просовывает руку мне между бедер.

Это почти болезненно, когда его пальцы кружат по моему клитору, но вскоре боль переходит в ту ненасытную, похотливую потребность, от которой у меня сводит низ живота. Алекс запускает свободную руку в мои влажные волосы, его губы касаются чувствительного места между моей шеей и плечом.

— Черт, с тобой так хорошо, — шепчет он. — Я не хочу прекращать прикасаться к тебе.

Мое дыхание учащается, грудь прижимается к его предплечью, я цепляюсь за камень.

Это происходит быстро. Настигает оргазм, мое естество сжимается от глухой боли, когда он продолжает водить кончиками пальцев по чувствительному пучку нервов.

Грудь расслабляется, голова становится легкой, а по телу пробегают эйфорические импульсы.

Я откидываюсь на его грудь, не в силах бороться. Успокаивающий эффект мгновенный. La petite mort. Маленькая смерть. Какая-то часть меня умерла вместе с Алексом, и я не знаю, как оплакивать это, и должна ли.

Как может что-то столь трагичное быть таким прекрасным?

Алекс нежно целует меня в мочку уха.

— Гиперактивная нервная система, — говорит он в качестве объяснения. — Твой мозг пытается сортировать каждое новое ощущение. Для отображения требовалось больше точек удовольствия.

Его руки прикрывают меня, пока вода стекает по скале вокруг. Мое дыхание замедляется и выравнивается, тело привыкает к спокойной воде.

Я презираю каждое слово, слетающее с его губ — и все же, он эксперт. Даже когда дело доходит до секса, Алекс контролирует ощущения, которые я испытываю. Я напрягаюсь от этого осознания, и мной овладевает беспокойство. Вся безмятежность разрушена.

Я подаюсь вперед и отползаю от успокаивающего тепла его тела.

Я лгала Алексу. Лгала и ничего не чувствовала. Я намекнула, что его лечение сработало. Сказала, что у меня были эти чувства… ложь во благо, которая должна спасти мою жизнь.

Теперь та же самая ложь мучает меня, потому что все оказалось правдой.

Я чувствовала каждую секунду, когда он был внутри меня.

— Я чокнутая, — говорю я себе. Алекс сломал мне мозг в своей примитивной лаборатории. — Надо убираться отсюда к чертовой матери.

Все, что сейчас произошло между нами, — все это лишь в моей очень испорченной голове. Провода пересеклись. Нейроны дают сбой. И все закончится, как только я освобожусь от этого места и Алекса. Какой бы висцеральной болезнью я ни заразилась, нужно остановить ее распространение.

Я вырываюсь из объятий Алекса и ныряю в реку.