Живой Журнал. Публикации 2011

История про путешествия

Есть очень важный (и, как всегда, страшный) вопрос — «Зачем?».

В двадцать лет он не вызывал во мне страхов. Мне казалось, что перемещение в пространстве самоценно. Но жизнь стал подтачивать эту уверенность.

Нет, есть люди, для которых это часть службы — тут вопросов нет. А вот в прочих специальностях — это вопрос. Вопросы «Зачем?» и «Что остаётся от нашего путешествия?» — вопросы оттого страшные, что ответы на них могут отказаться неприятными.

То есть, уже придуманы ответы-затычки типа «Встряхнуться», «Отдохнуть», и подобные им — но они не решают ничего.

Это отговорки.

Я-то как раз верил многим людям, что они получали беспримесное удовольствие в пути, отчего же не верить — я сам такой. Но вопрос всё равно оставался.

Я как маленький герой, коротышка Незнайка, веду разговор со своей Совестью и говорю ей, что мне нужно встряхнуться. И Совесть спрашивает, не пробовал ли я менее энтропийные для этой цели? Нет ли тут иллюзии? Не бьёшься ли ты с давно умершим миром, чтобы доказать ему, что ты можешь двигаться? Он и сам умер, а ты ему хочешь что-то доказать?

Путешествие вообще хорошо сравнивать с сексом — и то и другое прекрасно, но им часто занимаются не по велению сердца, а от скуки или для того, чтобы хорошо выглядеть в чьих-то глазах.

И совесть моя это хорошо знала.

Вся человеческая жизнь пронизана разговорами о сексуальном, потому что секс — идеальный индикатор успеха. Если ты молод и здоров, если ты богат и хитёр (тут бы надо убежать в рассуждениях от наукообразия от гендера) — то всё это доказывается, демонстрируется в сексуальной жизни. А не сходится один человек с другим в постельной схватке, не сочиняет животное о двух спинах — что-то тут не так: страшная болезнь, психологические проблемы или человек просто валяется под забором пьяный.

Кто захочет пьяного под забором? Кто хочет быть пьяным под забором?

Немногие, да.

Это как в старом анекдоте про еврейского сына, что экономил на телеграммах и кричал из поезда отцу, стоящему на платформе: «Папа, ты какаешь?». И был прав, потому что через утвердительный ответ узнавал не только о пищеварении, но и о благосостоянии. То же самое с туризмом. Много лет назад советский человек, что побывал за границей, демонстрировал это не только через воспоминания и даже не через купленные там вещи или отоваренные здесь чеки «Берёзки». Это значило, что он был выездным, что он был абсолютно социализирован, он был успешен и как бы половой гигант в социальном смысле. И чем дальше его пустили: в Улан-Батор, Будапешт, Белград или Париж, — всё что-то означало.

Сначала все ездили в Турцию, потом в Египет, затем на Кипр. Потом настала пора Европы, затем подвалила экзотика с непроизносимыми названиями. Сейчас в приличном обществе нельзя признаться в путешествии в Анталью: на тебя посмотрят как на неудачника, что делил описанное море с бухгалтершами из Торжка.

Меня всегда забавляли горделиво вывешенные карты Ойкумены, где красным закрашивали посещённые страны (при визите в Нью-Йорк автоматически краснела и Аляска). Но я-то сам, меж тем, рассуждаю сам с собой о том, какой тип перемещения по миру более честен внутри моей собственной системы координат.

Есть случай Канта, который вообще никуда не ездил, кроме как перемещался по Восточной Пруссии (хотя теперь там то Польша, то Литва). Между прочим, этот домосед умудрился читать географию как науку, и, по отзывам современников, довольно занимательно.

Но есть случай профессионального путешественника — какой-нибудь Амундсен, к примеру. Вот раздражает меня Амундсен? Вовсе нет. Конюхов, правда, отчего-то раздражает.

И чистое утверждение «Я люблю путешествовать», которое именно что отговорка. Но всегда я склонен к психоанализу — я или безумие моей Совести. Последовательно отвечая на вопросы «Зачем?» мы можем многое выяснить — как, например, в кабинете окулиста, по очереди закрывая то один, то глаз.

Вдруг у вас (только не обижайтесь) это род нервной тревоги, вид бегства от какой-то другой деятельности.

А вдруг выясниться, что если кого-то обязать совершать свои путешествия в тайне, они потеряют для вас свою прелесть. Вдруг окажется, что вам нравится запах внутри самолёта, и всё равно куда лететь.

А так-то Портос был логичен: «Я дерусь, потому что дерусь» — но мы-то знаем, что и у него это была отговорка. Ему на самом деле было страшно, что кто-нибудь узнает, что у него перевязь была показушная. Мы всё-таки вступили на путь психоанализа.

Продвигаясь по нему постепенно, со временем можно понять, что лежит в причине влечения.

Хотя, можно, конечно, и отказаться от познания, если оно тревожно.

Например, может выясниться, что у частного путешественника ничего в итоге не остаётся — не считать же восемь миллионов фотографий «Я на фоне Эйфелевой башни» и шесть миллионов фотографий «Мы на фоне пирамид» рациональным итогом.

Нет, я знал людей, что совершали путешествия в более экзотические страны — осколок коммунистической Кореи или Кубу. Или в Верхнюю Вольту без ракет. Но это просто дополнительный слой упаковки всё над тем же вопросом «Зачем?».

И не надо говорить, что для познания мира — для того, чтобы познать город, нужно полжизни. Так на два тебя и хватит — что притворяться, что ты что-то понял, разглядывая Мачо Пикчу или напившись в любимом баре Хемингуэя.

Тут магическая пропасть неизвестности и отчаяния.

Извините, если кого обидел.

21 марта 2011