Гиппогриф Его Величества

Глава 13. Молчание богов

Калеб плохо запомнил, что случилось. В памяти отпечаталось лишь, как насмерть перепуганная мать кинулась к нему, точно пытаясь подхватить, Глед встрепенулся на кушетке, а Бланш вскочил, встопорщив крылья. Затем всё поглотила тьма. Холодная и молчаливая, как далекое ночное небо. В ней не оказалось ничего: ни звуков, ни запахов, ни вкусов — только бесконечный мрак непонимания и печали, затягивающий всё глубже в пучину. Ощущение тела пропало. Калеб стал песчинкой — крохотной светлой точкой, инородной для всего вокруг. Точно листок, унесенный волнами в море, Калеб затерялся в пустоте, не зная, был ли оттуда выход. Мог ли он вернуться домой?

Время стало размываться, не позволяя установить, как долго он здесь находился. Пару минут? День? Вечность? Мысли стали путаться, а перед глазами начали проноситься воспоминания, не то в предсмертной агонии, не то в последней попытке разума отыскать спасение. Калеб вновь увидел мать, перепуганную и сбитую с толку, второй раз в жизни позволившую себе проявить истинные эмоции. Затем отца, сурового и твердого, ушедшего от них в самом расцвете сил. Гледа, умного и смекалистого, отчаянного пытающегося придумать, как защитить его от всего на свете. Карда, сильного и ловкого, поклявшегося положить жизнь ради него в бою. Эдгара, расчетливого и мудрого, создавшего не один десяток артефактов, чтобы уберечь его от ран. А также тайного советника Грея, главного советника Брайана и…

Динара.

Калеб не видел брата уже пять лет — с тех пор, как отец изгнал его из империи, чудом оставив в живых. Те дни, наполненные холодом, тьмой и ощущением неминуемой гибели, были так похожи на последнее время, что воспоминания захлестнули с головой. Не имея сил сопротивляться, Калеб оказался вынужден наблюдать за чередой событий, исход которых до сих пор заставлял мурашки бежать по спине.

Тогда Динар отчаянно ссорился с отцом за право быть наследником престола. Первая императрица — несчастная Филиция — давно умерла, а Амелия твердо встала рука об руку с Корнелиусом. С её подачи прошла тайная чистка, после которой из дворца тайком вынесли дюжину тел. Среди них оказались стражники, горничные и даже несколько фрейлин, некогда прислуживавших Филиции. Корнелиус закрыл на это глаза. Несмотря на то, что всё прошло быстро и тихо, слухи об этом лесным пожаром разлетелись среди людей, укрепив в их умах давно зревшую мысль, что Амелия была темной колдуньей.

Озлобленный, потерявший сторонников, Динар рвал и метал. Он проклинал Амелию, Корнелиуса, Филицию и тайну своего рождения. Наблюдавший за ним Калеб в ужасе представлял, что он сделает на сей раз: подсыплет иголки на стул, ранит на тренировке мечом, задушит ночью? Опасаясь за свою жизнь, не раз подвергавшуюся опасности в последнее время, Калеб велел охранникам не отходить от него ни на шаг, и те восприняли приказ буквально. Рядом с ним всегда дежурил кто-то из них, не считая охраны, приставленной матерью, чтобы в нужный момент прийти на помощь. В ту ночь на посту оказался Глед, только справивший семнадцатый день рождения.

Калеб проснулся, пребывая в странном состоянии: мысли путались, тело едва чувствовалось, и всё вокруг казалось нереальным. Он выбрался из постели, не понимая, что им движет, и уставился на окно. На улице было по-осеннему сыро и холодно, и дождь стучал по неопавшим листьям деревьев и мощеным дорожкам сада. Дворец спал. Даже Глед невольно задремал на посту, усыпленный спокойствием ночи. Ничто не могло помешать Калебу сделать первый, нетвердый, шаг к окну, а за ним второй, третий, четвертый…

Холодный сырой воздух отрезвляющей волной ударил в лицо, когда он распахнул створки, и выдернул из пелены неясной дремы. Калеб понял, что оказался на краю гибели, и всё в груди оборвалось. Сердце заполошно забилось, пальцы задрожали, дыхание участилось. Калеб точно оказался во сне, когда всё вокруг подчинялось непонятным законам и не было никаких сил вырваться из объятий кошмара. Хотелось закричать, дернуться всем телом, отшатнуться от окна, однако какая-то сила сковала по рукам и ногам, вынуждая двигаться против воли. Как бы Калеб ни приказывал конечностям подчиниться, ничего не получалось. Ужас схватил душу ледяной хваткой, тихо напевая о смерти, но позади послышалась возня.

Глед чихнул.

Внутри Калеба вспыхнула надежда, что холодный воздух разбудил охранника, однако тот лишь пробурчал что-то себе под нос и снова затих. Словно потешаясь над безуспешными попытками спастись, налетел ветер, обрушивая крупные капли дождя на одежду, и та вмиг промокла, потяжелев. Задрожав от холода, Калеб бросил все силы на то, чтобы вернуть власть рукам и сбить стоящую на подоконнике стопку книг, создав столько шума, чтобы точно разбудить Гледа. Вот только чья-то сила держала крепко. Она не позволила подать сигнал о помощи, и вместо этого заставила взобраться на подоконник и посмотреть вниз. Сердце повторно оборвалось, когда взгляд скользнул туда. Так высоко. Его покои находились так высоко над землей, и лишь шаг отделял от падения на твердую землю.

Калеб отчаянно затрепыхался, напрягаясь всем телом, однако ему не удалось ничего сделать: ни вернуться в комнату, ни разбудить Гледа. Он застыл, таращась вниз и чувствуя, что вот-вот сделает шаг, который станет последним в жизни. Перед глазами поплыло, с губ стали срываться какие-то хрипы, но по щекам продолжали течь лишь дождевые капли. Калеб не хотел умирать. Не хотел! Только не так, только не сейчас! Он ведь не сделал ничего плохого, так почему ему было суждено разбиться о землю, выпав из окон своих же покоев? Почему тело перестало ему подчиняться? Почему?!

Чужая сила заставила медленно перенести вес на одну ногу, а другую — занести над пропастью. Секунды, отделявшие от падения, растянулись на целую вечность. Калеб до последнего верил, что Глед проснется, однако тот так ничего и не сделал. Взглянув напоследок на небо, заволоченное черными тучами, Калеб закрыл глаза, смиряясь с неминуемым. В ушах встал лишь вой ветра и стук капель о землю, а на языке вспыхнула горечь, когда тело шагнуло в пропасть…

Воспоминания отступили.

Калеб вновь оказался в темноте, которая медленно пожирала его, растворяя душу. Вот только она явно не ожидала, что вместо смирения вдруг встретит сопротивление от жертвы, которую должна была изничтожить за пару секунд. Всё внутри Калеба вспыхнуло неистовым пламенем. Он выжил. Выжил в тот день, когда кто-то подчинил его своей воле и попытался заставить выпрыгнуть из окна, ведь Глед все-таки проснулся и успел схватить его в последний момент, затаскивая обратно в комнату. Калеб не собирался сдаваться на милость какой-то пустоте. Вместо этого он принялся дергаться, пытаться кричать, шевелиться — делать всё, чтобы чернота отступила, и та на миг отшатнулась, ошеломленная. Вот только тут же рванула вперед, рассердившись.

Боль ворвалась в сознание. Тьма навалилась со всех сторон, поглощая и пытаясь лишить последних крох надежды вновь очнуться среди близких. Она принялась отрывать кусок за куском с остервенением безумного мясника, и не было никакой возможности остановить её или сбежать. Однако огонь в груди Калеба не удалось погасить. Напротив, чем сильнее тьма упорствовала, тем ярче он разгорался, наполняя всё вокруг живительным светом. Калеб верил, что сможет выбраться. Верил, что лекарям удастся вывести яд из его тела и придумать противоядие. Верил, что Эдгар придумает, как с помощью магии поддержать его. Верил, что Кард и Глед защитят его от любой угрозы, пока он будет беспомощен. Верил, что мама достанет самые редкие травы и настои, чтобы спасти его. Верил, что Бланш убережет его покой.

Калеб верил в близких, и оттого всё внутри заполнялось светом.

Вот только тьма была сильна. Раздирая на куски, она пыталась погрузить его в отчаяние, а когда не вышло, попросту решила поглотить. Окутав со всех сторон, она удостоверилась, что ни один лучик света не пробьется сквозь черный кокон, и сдавила изо всех сил. Ни у одного смертного не было шанса спастись. Свет постепенно начал меркнуть, угасая, но Калеб до последнего упрямо сопротивлялся, пытаясь если не спастись, то хотя бы продать жизнь подороже. Когда мрак поглотил последний лучик, пространство вновь наполнилось спокойствием, холодом и тишиной и застыло, словно небо, потерявшее звезды.

Стало темно и тихо, точно на поле после кровавой битвы.

В безмолвном ничто мелькнула алая искра. Сперва с трудом, несмело, точно продираясь сквозь болото, а затем всё ярче и ярче, она засияла, заметалась, выискивая что-то, и рванулась вперед, обратившись в луч. Ей было здесь не место. И без того разозленная тьма накинулась, попытавшись изничтожить её, однако испуганно отшатнулась, когда свет обжег, точно раскаленная сталь. Искорка вспыхнула, воодушевленная, и пространство вдруг наполнилось энергией жизни: теплом, надеждой и свободой. Что-то огромное и светлое проникло во тьму, и та рассерженно выплюнула искалеченное тело. Искорка заметалась над ним, оберегая, и впервые за всё время пространство прорезал звук.

— Калеб!

Калеб вздрогнул, когда что-то собрало его по осколкам, склеивая воедино, и распахнул глаза, веря и не веря в то, что удалось спастись. Почему-то его окатило светом, и он вскинул взгляд, замерев на миг, а маленькая алая искорка заметалась, не то радуясь чему-то, не то переживая о чем-то. На душе стало тепло. Калеб обнаружил себя на ладонях огромного мужчины, чья кожа искрилась звездным светом, а силуэт казался полупрозрачным. Прекрасное молодое лицо подернулось пеленой волнений, а пронзительные голубые глаза уставились на него. Душа наполнилась восхищением и благоговением, и Калеб смутился. Еще никогда он не чувствовал себя настолько маленьким рядом с кем-то и настолько желанным. От мужчины исходило ни с чем не сравнимое чувство нежности, точно он смотрел на ребенка, которого очень любил и которым очень гордился.

Искорка задрожала. Алый свет начал то тускнеть, то светлеть, и почему-то Калебу пришло в голову сравнение с прерывистым дыханием. Показалось, что искорка волновалась. Причем не только из-за того, что нашла его здесь, но и из-за присутствия огромного мужчины, держащего их на ладонях. Точно не решаясь, она сперва метнулась вперед, потом — назад, а затем, всё-таки собравшись с духом, полетела вверх. Калеб уставился на неё, ничего не понимая. Губы мужчины тронула слабая улыбка, полная воспоминания, затаенной боли и робкого счастья. Он прикрыл глаза, немного опуская голову, а затем всё потонуло в свете, точно взошло огромное солнце.

Калеб подумал, что очнется, однако вместо этого увидел сон. Странный сон, полный незнакомых людей, невообразимых событий и витающей в воздухе угрозы. От него стыла кровь в жилах, хотелось спрятаться, как ребенку, однако приходилось смотреть, узнавая правду, о которой ни один летописец не догадывался. Что делать с новыми знаниями, не было ни малейшей идеи, и Калеб не понимал, зачем ему показали всё это? Зачем открыли истину о сотворении мира и о том, почему боги исчезли триста лет назад? Зачем дали узнать о трагедии Элмонта? Зачем предупредили о том, что мир встал одной ногой в могилу?

Разумеется, ответа не было. Были лишь знания и чужие воспоминания, в которых всё началось в незапамятные времена, когда в пустоту пришли боги и решили создать мир, населенный существами, похожими на них самих. Сперва они создали землю — твердую, прочную основу, затем воду — живительную влагу, без которой не могло обойтись ни одно существо, после — воздух. Каждый из них добавил что-то свое: Элмонт озаботился тем, чтобы мир всегда находился в тепле, и дал ему Солнце, Юнглин подарила жизнь растениям и мелким тварям, Рассет — сбалансировал дары, придумав смену времен года и погодные явления. Остальные боги тоже внесли свой вклад: кто-то осветил небо звездами, кто-то наполнил землю минералами, кто-то поставил ледники, кто-то проверил, что всё работает взаимосвязано и четко. Вместе боги создали прекрасное место, идеальное для своих творений.

Это был первый мир, созданный ими. Воодушевленные и радостные, боги принялись заселять его людьми.

Они решили, что вылепят их по одному образу, но наделят разными особенностями. У одних будет ораторский дар, у других — золотые руки, у третьих — тонкое чутье, у четвертых — острый ум. Боги тщательно проследили, чтобы один народ не превосходил другой, и таким образом сохранили равновесие сил. Как только всё оказалось готово, они принялись с любопытством наблюдать за миром, приглядывая за своими людьми. Их интересовало всё: как они живут, как справляются с трудностями, как изучают окружающее пространство, как учатся размышлять, как строят города, как старятся и как умирают.

Боги, увлеченные их развитием, не могли оставаться в стороне, когда приходила беда и появлялись катастрофы, которых они не планировали, или чудовища, которых не создавали. Они вмешивались в дела людей, помогая справиться с разрушительными природными явлениями, вспышками болезней и даже с нападениями других наций. Каждый бог с любовью и нежностью взращивал свой народ, и в мире воцарилась эпоха процветания. Люди жили, развивались, чтили создателей и с благодарностью принимали всё, что приносил новый день. Незаметно минула тысяча лет.

Столь долгий срок для людей не повлиял на богов, но не прошел бесследно для мира. Сначала редко, но затем всё чаще и чаще стали появляться ошибки — недоработки первого мира, который был создан на воодушевлении и энтузиазме. Впервые они предстали в виде чудовищ, зародившихся в глубинах шахт. Они вырвались на свободу, сея страх и разрушение, и богам пришлось вмешаться, ведь люди не справились бы без помощи. Они даровали благословения, и избранные, вооруженные особыми мечами и тайными знаниями, отправились в бой. В первый раз, в десятый раз, в сотый раз, в тысячный… Победа давалась дорогой ценой, но на некоторое время мир мог выдохнуть с облегчением. Впрочем, ненадолго.

Вслед за чудовищами появилась иная проблема — почва начала разваливаться на части. Твердая земля задрожала, из-под неё начало вырываться пламя, и люди в ужасе бросились из испепеленных мест. Боги вновь ответили на призыв и заставили мир успокоиться. Совестными усилиями они запечатали трещины, вот только это не остановило тряску. Тут и там земля продолжала содрогаться, и красивые постройки людей падали, погребая их под собой. Будто мало этого, в мире начали вспыхивать неведомые болезни, черным штормом проходящие по королевствам и уничтожающие целые города. Мир затрещал по швам. Сколько бы боги ни пытались починить его — ничего не получалось, и всё становилось только хуже, а потому пришлось признать, что они поспешили. Допустили слишком много неточностей и ошибок.

Неправильно создали мир.

Рассет первым отвернулся от него. Он оставил свой народ, приняв тот факт, что не сумел стать для них достаточно хорошим богом. Сколько бы люди ни взывали к нему, больше ответ не приходил. Несмотря на то, что дым жертвенных костров по-прежнему поднимался к небу, с той поры они могли рассчитывать только на себя. Точно так же поступили многие другие боги, навсегда замолчав для тех, кого однажды создали. Они решили попробовать ещё раз, учитывая ошибки, и отправились в другой конец пустоты, чтобы начать заново. Лишь Элмонт и Юнглин остались с людьми.

Они изо всех сил пытались поддержать разваливающийся мир, но вдвоем не могли охватить всё. Справившись с катаклизмом в одной части света, они не успевали помочь в другой. Люди плакали и молили о спасении, и всё, что мог Элмонт, — научить свой народ выживать. Преодолевать трудности, рассчитывая только на себя, и более не уповать на высшие силы, ведь не мог гарантировать, что успеет вовремя прийти на помощь. Юнглин поступила иначе. Она решила присматривать только за своими людьми, укрыв их от невзгод и лишений. Однако так не могло продолжаться вечно.

Элмонт и Юнглин тратили слишком много сил на поддержание мира, который и так стоял одной ногой в могиле. Они могли навредить себе, истратив божественную мощь, и это взволновало Рассета. Отвлекшись от создания новых людей, он вернулся к ним и предложил оставить первый мир. Дать ему умереть. Вот только Элмонт воспротивился, разозлился, и резко отмел идею, в сердцах бросив, что отдаст жизнь за свой народ, если придется. Он не мог оставить на смерть тех, кого создал своими руками, не мог обречь своих детей на гибель. Рассет вспыхнул от ярости, столкнувшись с упрямством друга и с его глупостью.

— Если вздумал отдать жизнь за горстку смертных, я сам их уничтожу. Они не стόят того, чтобы идти на такие жертвы.

— Как ты не понимаешь? Мы создали их и не можем бросить сейчас, когда больше всего нужны им.

— Глупости! Ты ослеп от любви к ним. Я не дам тебе умереть, Элмонт.

— Рассет, прекрати! Не разрушай то, что мы с таким трудом построили! Стой!

Но Рассет не послушал. Он обрушился на мир, толкая его к гибели, и наступило темное время: земля затряслась, не переставая, природа сошла с ума, обрушивая катаклизм за катаклизмом, и чудовища выползли изо всех щелей. Солнце погасло, и люди в ужасе попытались выстроить оборону, чтобы пережить напасть. От искренних, отчаянных молитв сердце Элмонта разрывалось на части. Он пытался защитить мир, но не был так силен, как могущественный и закаленный в боях Рассет. В последней попытке уберечь людей Элмонт бросился к миру, возжелав стать для него прочным щитом, который не смогут пробить даже самые мощные атаки друга.

Божественная сила отозвалась. Тело Элмонта осыпалось искрами и заключило мир в непроницаемую сферу, отрезав от черной пустоты. Что было с богами дальше, осталось загадкой. Мир успокоился и склеился в нечто целое, пусть и хрупкое. Немногие королевства пережили темные времена, и десятки сгинули, когда Рассет обрушился на них. Те, что выжили, попытались дозваться до богов-покровителей, однако столкнулись с молчанием. С той поры никто не отзывался: никто не посылал благословения, никто не приходил на помощь в момент нужды, никто не приглядывал за ними. Люди оказались предоставлены сами себе, и лишь народ, поклонявшийся Элмонту, быстро взял себя в руки. Они воздвигли империю, опираясь только на свои силы, и последующие триста лет наращивали мощь.

Щит Элмонта держался по сей день, но на нем стали появляться трещины от непрекращающихся попыток Рассета сломать его…

Узнав правду, Калеб не смог вымолвить ни слова. Сидя на ладонях бога, он глядел на него снизу вверх, чувствуя, как всё внутри замирает. Элмонт лишь грустно улыбнулся. Это была их первая и последняя встреча. Калеб чувствовал, что больше никогда не увидит его — бога-покровителя империи — и от этого становилось больно. Знать, что лишь благодаря ему мир не сгинул триста лет назад, было странно. И страшно. Но ещё хуже было понимать, какая угроза нависла над ними теперь, когда силы бога иссякли и он больше не мог поддерживать защиту. Калеб не мог придумать, что делать, а беспокойная искорка, разделяя его чувства, заметалась. Элмонт взглянул на неё в последний раз с такой щемящей нежностью, что та замерла на миг, пораженная. Затем он прикрыл глаза.

Калеб порывисто вдохнул, когда Элмонт осыпался золотыми искрами, исчезая навсегда, и искорка метнулась вперед, точно пытаясь ухватиться за него.

Вокруг Калеба снова сомкнулась темнота, но страшно не было, ведь больше она не могла ему навредить. Остаточная божественная сила должна была продержать мир ещё какое-то время, однако оставалось лишь лет двадцать до того, как снова наступят темные времена. Было очевидно, что на сей раз Элмонт и Юнглин не смогут помочь, а потому нужно было придумать, как спастись. Вот только куда бежать, когда мир разваливался на части, оставалось непонятным. Покорно принимать смерть Калеб не собирался. Бог-покровитель не зря использовал последние силы, чтобы предупредить, а потому нужно было что-то придумать.

Тьма расползлась в стороны, и искорка замерла, чуть подрагивая. Она выглядела печально. Одиноко. Однако Калеб не успел понять, как умудрился считать эмоции существа, лишенного тела, ведь что-то потянуло его вверх. Перед глазами завертелось, закружилось, а затем со всех сторон навалилась тяжесть. Всё наполнилось звуками, запахами и ощущениями. Калеб осознал, что лежал на мягких перинах и нежная ткань неприятно липла к разгоряченному телу. Вокруг слышались приглушенные голоса, шаги, перезвон склянок и журчание воды. Остро пахло травами. Кто-то стирал ему пот со лба прохладной влажной тканью, а другой человек крепко держал его за руку.

Калеб с трудом разомкнул веки, мутным взглядом уставившись в потолок. Потолок своих покоев во дворце. Было жарко, голова кружилась, дыхание сбивалось, и в горле пересохло. Ужасно хотелось пить. Пальцы дрогнули, когда он попытался пошевелиться, и человек, держащий его за руку, всполошился. Послышались торопливые разговоры, люди заметались, пожилая женщина появилась в поле зрения и начала что-то спрашивать, водить руками перед ним и доставать сияющие тигиллы. Кто-то подскочил с кувшином воды, спешно наливая её в стакан. Чьи-то холодные пальцы сжались на его руке, и Калеб перевел взгляд в ту сторон. Сердце пропустило удар, когда он увидел мать.

Прекрасное лицо с фарфоровой кожей осунулось, глаза покраснели, а губы задрожали. Даже великолепное платье из дорогой ткани выглядело блекло, ничуть не помогая освежить образ. Волосы потускнели, а изящные ручки стали совсем тонкими. Дыхание у неё было прерывистым, и создавалось впечатление, будто она не могла решить, что сделать: стиснуть губы, возвращаясь в привычный холод, или позволить страху отразиться на лице. Пока лекари суетились вокруг Калеба, помогали напиться воды и давали какие-то настои, пользуясь тем, он пришел в сознание, она не отрывала от него взгляда. Было в этом что-то болезненное и дорогое. Калеба вновь уложили на подушки, и веки потяжелели.

— Дорея, скажи, что это добрый знак, — прошептала мама, и пожилая целительница бросила на неё сочувствующий взгляд.

— Добрый, госпожа, — сказала та, замешивая новый настой. — Его Величество крепок. Мы сделаем всё, чтобы он поднялся на ноги. Верьте мне.

Мама порывисто вдохнула, отвернувшись, и комната погрузилась в тишину, которую прервал звук отворяемой двери и жаркий шепот. Несмотря на то, что больше всего на свете хотелось закрыть глаза и вновь уснуть, Калеб усилием воли заставил себя бодрствовать. И не зря. Мгновение спустя в поле зрения появился крайне обеспокоенный тайный советник Грей, который коротко поклонился и с облегчением выдохнул, встретившись с ним взглядом. Калеб хотел бы что-то ему сказать, расспросить о покушении, узнать о положении дел, но ему с трудом удавалось находиться в сознании. О нормальном разговоре речи не шло. Это понимала и мама, а потому холодно бросила:

— Сейчас не лучший момент. Придите позже, Грей.

— Госпожа, дело не терпит отлагательств, — сказал он и склонился, чтобы никто не расслышал следующих слов. — Аротел в осаде. Солдаты не справляются с натиском нового оружия. Если так продолжится и дальше, мы потеряем западные тигилловые шахты.

— Направь туда войска, — прошипела мама. — Мы должны удержать Аротел любой ценой. Нельзя позволить Драцене захватить ещё больше наших земель.

— Будет исполнено, — кивнул он, а затем вновь перевел взгляд на Калеба. — Как Его Величество? Я рад, что он очнулся.

Мама крепче сжала его руку.

— Он — сильный, — сказала она. — Справится. А мы должны сделать всё, что в наших силах, чтобы сохранить империю и не позволить Динару приблизиться к столице. Этот грязный щенок не войдет во дворец!

Калеб нахмурился. В утомленном сознании слишком ярко вспыхнуло воспоминание о большом городе, полном трудолюбивых шахтеров и их стойких жен. В нем добывались особенно ценные тигиллы - самые крупные и мощные кристаллы, из которых создавалось редкое оружие и удивительные артефакты. Аротел являлся важной частью империи. При жизни отец тщательно следил за его безопасностью несмотря на то, что город располагался вблизи границ союзного королевства, с которым более полувека не случалось конфликтов. Судя по всему, прошлые договоренности сгорели в пламени войны. Драцена атаковала западные границы и уже продвинулась настолько, что достигла Аротела. Её правитель знал, куда бить, чтобы ослабить империю. Ужасно, что это случилось сейчас, когда Калеб был прикован к постели.

Он попытался подняться, что-то сделать, но силы покинули его. Калеб опустился на подушки, и веки сомкнулись против воли.

На сей раз во сне перед ним предстало не великое знание, а битва за Рипсалис.

Он вновь находился в гуще боя, посреди смерти, криков и крови. Ретивый конь мчал вперед, подчиняясь крепкой хватке, и в слабых лучах рассветного солнца сверкнул клинок. Надвигалась гроза. Поднялся ветер, и в воздухе встал стойкий запах металла и пыли. Отовсюду послышались приказы командиров, ржание лошадей и тяжелое дыхание бойцов. Купол, защищавший Рипсалис долгие месяцы, пал, и его осколки посыпались с неба, точно золотой снег. Орудия продолжили бить по городу, изничтожая постройки и людей. Ничто не могло укрыть изнеможенных жителей от мощи Непобедимого Корнелиуса, и, казалось, исход был предрешен. Только Калеб знал, чем всё закончится на самом деле.

Не имея возможности противиться сну, он вступил в бой, сражаясь на передовой, и в какой-то момент наткнулся взглядом на командира Рипсалиса. Это был молодой мужчина немного старше Карда, с черными волосами, зелеными глазами и шрамом на лице. Обветренные губы сжались, и он вскинул парные клинки. Вся его поза выдавала отчаянную решимость, с какой остальные защитники города шли на смерть. Они знали, что не переживут битву, а потому хотели продать жизни подороже. Когда Калеб пересекся с ним взглядом, что-то вспыхнуло в груди, рванулось вперед, разгорелось. Он замер на мгновение, и внезапно разглядел над командиром Рипсалиса огромную красивую женщину с фиалковыми глазами.

Её точно не было в реальности. Калеб запомнил бы полупрозрачный силуэт, будто сотканный из солнечных лучей. В голове щелкнуло. Юнглин. Богиня-покровитель королевства Люцерн и единственная, кто разделил стремление Элмонта уберечь мир от разрушения. Она все эти годы приглядывала за подопечными, не имея возможности ответить на молитвы, и даже сейчас ей оставалось лишь плакать, видя, как её дети умирают. Юнглин хотела помочь, но не могла пробиться сквозь барьер Элмонта. Даже если бы ей удалось просунуть частицу божественной силы сквозь трещины, она не смогла бы перевернуть ход сражения.

Как только эта мысль мелькнула в голове, Калеба прошиб холодный пот. Подчиняясь сну, он оглянулся, чтобы вновь увидеть, как отец умирает. Алый луч упал с неба, поглощая его, и миг спустя на том месте осталась лишь горстка пепла. Словно издалека, Калеб услышал собственный отчаянный крик, и время замедлилось. Внезапно всё стало таким четким, точно картина знаменитого художника. Калеб увидел, как тучи заволокли небо, как бойцы в ужасе распахнули глаза, как во взгляде командира Рипсалиса проскочила жалость, и как птицы-падальщики закружили над полем боя. Звуки исчезли. Ощущения пропали. Калеб уставился на птиц, чувствуя, что должен что-то понять.

Вспыхнула молния.

Звуки ворвались в сознание: первые капли дождя упали на доспехи, лошади заржали, прогремел гром, кто-то закричал. Калеб бросился к тому месту, где был отец, но вновь обнаружил там лишь брошь и перстень. Белое перо гиппогрифа, обагренное кровью, заставило мурашки пробежать по спине. Глед и Кард встали перед ним живым заслоном, чтобы не дать обезумевшим от страха бойцам затоптать их. Они выглядели такими же бледными и шокированными, как остальные, но крепко сжимали оружие в руках. Алые лучи засверкали, убивая командиров, и Кард воскликнул:

— Как они понимают, кого бить?

— Откуда мне знать? — рыкнул Глед. — Не до этого сейчас. Надо отступить, пока всех нас не перебили!

Калеб принялся срывать погоны.

— Знаки отличия, — бросил он. — Это единственное, на что они могут ориентироваться.

И вновь взгляд скользнул к небу, заволоченному тучами. День обратился в ночь, и ливень обрушился на землю, точно оплакивая потерю лучшего воина империи — Непобедимого Корнелиуса. Паника прокралась к сердцу, заставляя дыхание прерываться, а мысли — путаться. Калеб с трудом смог сохранить самообладание, чтобы не поддаться всеобщему ужасу и скорби по отцу. Он попытался вернуть бойцов в наступление, однако не добился результата. Никто не послушал его. Пробегая мимо, солдаты отводили взгляд, и ни один не остановился, чтобы поддержать его. Стало ясно, что сражение окончилось сокрушительным поражением, и Калебу вскоре тоже пришлось отступить.

Проживая этот момент заново, он всё так же чувствовал, как замирает сердце. Хотелось кричать, но оставалось лишь сжимать зубы. Сверкнула молния, и Калеб машинально бросил взгляд вверх. В голове всплыло другое воспоминание, недавнее — одно из тех, где он обсуждал с охранниками атаку на Рипсалис. Кард сказал тогда:

— А ещё я заметил, что падальщиков было много… Что? Вы сказали вспомнить что-то подозрительное. Я вспомнил. Птицы не летают в грозу.

Калеб замер, осененный внезапной мыслью, и сон прервался.