17

Уже пятница. Шютца, делавшего первые заметки по рабочему графику, оторвал от работы телефонный звонок секретаря партбюро жилуправления. С ним он сидел рядом на парткоме у Берга, и тот сказал ему:

— Если твои ребята начнут бузить насчет неурядиц с жильем, дай мне знать.

Он запомнил фамилию Шютца и огорошил его сейчас неожиданным сообщением. В общежитии венгров вышел скандал. Небольшая стычка. Ничего особенного, парочка синяков и ссадин. Петухов успели разнять. Старая песня: кто-то позволил себе что-то по отношению к девушке другого. Нет, не его, Шютца, ребята. Зато вот девушку зовут Нормой Шютц, она до сих пор сидит себе в общежитии, попивает кофе и заявляет, что уйдет оттуда не раньше, чем уладит свои дела…

— Еду! — сказал Шютц в трубку и крикнул через дверь Штроблу, что ему нужна машина.

Доехал до проходной. Там его встретил Дьердь, с хитроватым видом поглаживавший свои черные усы.

— Весна идет, дорогой мой! — воскликнул Дьердь, похлопывая Шютца по плечу. — Давай возьмем твою машину и поедем встречать весну в Будапеште!

Когда Шютц поинтересовался, что же именно произошло в общежитии его земляков, Дьердь широким жестом, будто певец, исполняющий выходную арию, приложил правую руку к сердцу:

— Ничего такого, что помешало бы нам встретить весну в Будапеште! — теперь он снисходительно развел руками: — Одна женщина, два мужчины — один победитель! Все ясно. Для нас тоже. Из-за этого парня у нас недоразумения уже в третий раз. Отправим его домой.

«Может, они ошиблись, — думал Шютц, снова сев в машину. — Шютц! Мало ли Шютцев на свете!» Не только его сестра, которая даже в двенадцать, тринадцать и четырнадцать лет говорила только то, что считала нужным. Которая сидела молча, без единого движения, словно застыв, пока он не возвращался домой, будь то ночью или на рассвете. А стоило ему появиться, как она вставала из-за стола и, не говоря ни слова, отправлялась в свою комнату. Он мог сколько угодно повторять: «Пойми ты, эта девушка скоро станет моей женой. Не вечно же мне над вами кудахтать, как квочка…» Она пропускала его слова мимо ушей, говорила в ответ только: «Мы задолжали фрау Швингель шесть марок тридцать за хлеб и колбасу» или что-нибудь в этом роде. Не имело ровным счетом никакого смысла ни пытаться умаслить ее, ни орать. Она говорила, что хотела, и отвечала, только когда хотела, то есть почти никогда.

Девушкой, сидевшей в комнате уборщицы общежития, оказалась не кто иная, как она, Норма. Сидела в своем зеленом платье, дула на горячую жидкость в чашке, и, когда она подняла глаза на брата, Шютц прочел в ее взгляде, что о дружелюбном приветствии и речи быть не может. Это сразу вывело Шютца из равновесия — что она себе воображает! — и он начал на повышенных тонах:

— Ты чего тут торчишь?

Она понимающе подняла брови, будто именно эти слова — и в таком тоне — и хотела услышать. Отхлебнув глоток кофе, сказала:

— Иштван пошел за моей сумкой. Я ее забыла вчера в баре, а бар пока закрыт.

Говоря это, Норма оперлась локтями о стол. При ярком дневном свете ее зеленое платье казалось почти прозрачным.

— А ну, смени эту тряпку! — прикрикнул на нее Шютц.

— Не могу, — мягко, словно желая успокоить, сказала она. — Пусть сперва Иштван принесет сумку. В ней все мои вещи…

— Иштван! Пусть твой Иштван не забудет прихватить заодно свои документы!

Норма поняла. Отодвинула от себя чашку, будто кофе ей опротивел. Улыбнулась. Улыбка вышла горькой, в ней сквозило сочувствие.

— Бедняга, — сказала она, — он-то при чем?

В этот момент кто-то просунул в дверь сумку. Шютц отвернулся к окну. Норма быстро сбросила платье, переоделась. Увидев ее в брюках и пуловере, Шютц нашел, что она опять выглядит как приличный человек. Пусть и с оговорками… Он смягчился.

— Когда ты едешь? — спросил он.

Норма возилась с «молнией», никак не желавшей закрываться. Ее лицо раскраснелось. Подняв голову, ответила брату:

— Я остаюсь здесь.

— Здесь? — он поразился.

— С последнего места работы я ушла по всем существующим правилам. Все справки и трудовая книжка при мне. Расчет я получила, отпускные тоже. Деньги у меня есть. Так что я могу делать, что мне в голову взбредет. А могу пойти на твою стройку!

— Информация о том, что ты повадилась шляться в общежитие без разрешения и пропуска, добежит до отдела кадров раньше, чем ты своими ножками, — сухо сказал Шютц.

Она ничего не ответила, только с большим ожесточением принялась дергать «молнию». Шютц взял сумку из ее рук и через несколько секунд закрыл.

— И какое же по счету место работы ты меняешь?

Лицо Нормы вдруг побелело, губы задергались. Такой она встречала его, когда он забывал купить на ужин хлеб или масло. «Я не имею права так разговаривать с ней, — подумал он. — Я должен объяснить ей все по-доброму, и вообще нам лучше бы поговорить сейчас о другом».

Норма не выдержала, закричала на него:

— Десятое! Пятнадцатое! А хоть и двадцатое! Главное, я работала, а не загорала!

Он взял сумку и вышел из дома впереди Нормы.

— Лучше бы тебе вернуться, — сказал он, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие.

Прикусив нижнюю губу, она покачала головой. Дышала она часто, не успокоилась, значит.

— Ты подумай, разберись с собой, — говорил он едва ли не умоляюще. — Я в твои дела вмешиваться не стану.

А она уже уходила прочь, худенькая, мерзнущая, слегка склонившаяся набок под тяжестью сумки.

Загрузка...